Памяти актрисы и педагога Н.К.Кузьминой, первой из плеяды великих женщин, которых а повстречала в своей жизни, которые подавали мне пример, учили самым важным вещам, часто спасали, к которым не проходит моя благодарность и почтительная любовь.
* * *
Когда волнуется желтеющая нива
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка;
Когда росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой,
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;
Когда студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он, —
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, —
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу бога...
Это стихотворение я выучила наизусть, когда училась во втором или третьем классе. Мой папа был военным, жили мы тогда в городе Мурманске. На центральной улице недалеко от нашего дома был городской (наверно, центральный Дом пионеров). Я ходила в драматический кружок. Занятия эти составляли для меня в всю радость и прелесть жизни. Вела кружок очень пожилая (как мне тогда казалось) бывшая актриса Надежда Константиновна Кузьмина. Я была тогда девочкой очень правильной, и даже имя ее было мне мило, понятно, по какой причине. А год тогда шел как бы не 53-ий... В дате не уверена, потому что сбилась, сопоставляя свой и брата возраст, очередность переездов с квартиры на квартиру и смену школ.
Именно тогда меня пленил дух театра, уют и роскошь кабинета Н.К., портьеры синего бархата, красного дерева овальный стол, кресло с изогнутыми подлокотниками и густой завораживающий запах грима и хороших папирос. Пыль кулис - для меня не пустой звук.
Тогда же я усвоила, что если мачеха, отъезжая с дочерьми на бал, приказывает тебе сбегать в дом за забытыми: лорнетом, табакеркой, перчатками, шалью, нюхательной солью, болонкой, корсетом, носовым платком и еще за вагоном вещей, то обеспечить их появление на сцене - моя и только моя забота. Костюмера, бутафора и мачехи с дочками это не касается. Моя органическая неспособность соблюдать дисциплину и хоть немного заботиться о самом ближайшем будущем создавали мне массу трудностей. Особенно тяжело было во-время отыскать лорнет.
Тогда же я столкнулась с очень важными для любого человека вещами - завистью коллег и первой любовью. Слава Платонов был веселым мальчиком, добрым и кругленьким, как мячик. Он играл роль шута и примерял мне в четвертом акте на мою уже тогда немаленькую ногу выкрашенную серебряной краской туфлю, ловко подменив ею крохотный сверкающий хрустальный башмачок. Так называлась пьеса. Помню, как мы всем кружком сочиняли письмо Тамаре (отчества не помню) Габбе. Она жила в Ленинграде, стало известно, что она заболела.
Что же касается зависти, то я только потом, сильно позже, поняла, почему у меня исчезла чужая книжка, которую я читала в перерывах - "Приключения Гекльберри Финна", которую я не скоро нашла в проходе между занавесом задника и стенкой, за фанерой, которой было забито окно, прижатой к холодному стеклу. Но было поздно. Все, что полагается в таких случаях, я от мамы уже получила, и другой Гекльберри был уже куплен и отдан. Первый же оставался со мной очень долго, пока не потерялся окончательно.
В разгар моего артистического успеха папу перевели в Алма-Ату. Я лишилась любви и карьеры. Ностальгия меня мучила год. Мне снились пустые улицы Мурманска, когда вокруг цвели и благоухали сады Алма-Аты. Я поняла, что счастье там, где тот, кого ты любишь. Так с тех пор и живу. Надежда Константиновна написала мне два письма, которые остались без ответа и погибли, превращенные в кашицу моими слезами. С тех пор много лет я не могла написать никакого письма, даже записки. Возник также ужас перед чистым листом бумаги. Кажется, года через три, я уловила момент, когда Н.К. умерла. Мне стало спокойнее, так как уже не было необходимости отвечать на письмо.
Так вот, о Лермонтове. В кружке у нас дело было поставлено серьезно. Нас учили анализировать действия актеров на сцене, говорили о задаче и сверхзадаче. В Алма-Ате я даже пробовала себя в роли режиссера. А с помощью "Когда волнуется желтеющая нива..." Надежда Константиновна учила нас сначала набирать воздух в нижнюю часть легких, правильно распределяя его при выдохе, посылать голос в дальний конец довольно большого зала (о микрофонах, конечно, тогда речь не шла) и, главное, отрабатывала интонации и дикцию. С тех пор это стихотворение, а также "Из вереска напиток..." стали моими любимыми и до сих пор немногими из тех, что я помню наизусть. Я часто твержу их про себя.
Таким образом в мою жизнь вошли - поэзия, ностальгия, любовь, тщеславие, недовольство своей внешностью, страсть к нарядам. Словом, много чего. Тогда же определилась и моя реальная профессия. Недалеко от Дома пионеров был книжный магазин, где я в один прекрасный день купила за 47 копеек книжку Феликса Зигеля о жизни на Марсе. И не заметила, как понеслось...
А еще наш класс в чем-то провинился, и нам не разрешили участвовать в демонстрации в честь 40-летия Октября. Это было уже позже, перед нашим отъездом из Мурманска. Были вызваны родители, всем влетело, но зачинщика мы не выдали. Кажется, его и не было.