Тянуться долго будут сорок зим,
Но старости удар всегда внезапен,
Однажды зеркало тебя сразит -
Увидишь на лице своем царапин
Подобие, тот жалкий реквизит
Незримой битвы незаконченной,траншеи,
Где юность разгромил летучий спецотряд.
Ты стар.И доказательства - на лбу,на шее...
Потешиться тут каждый будет рад,
Заметив приведенные в негодность
Лохмотья тканей дорогих, и в них
Тебя в паденьи жалком захватив.
Последнюю монету разменяв,
Ее пустил по ветру, а не спрятал впрок,
Никто тебе теперь не верит в долг,
Когда о роскоши былой ты вспоминаешь - смех
Всех разбирает, и в особенности тех,
Кто пресмыкался пред тобою больше всех...
И где теперь твоя хваленая краса -
Тебя с насмешкой каждый встречный спросит,
И жалко будешь отводить глаза
Ты, пряча ускользающую осень.
А руки будут шарить в пустоте
В надежде тщетной отыскать ручонку,
Которой нет. В постыдной нищете
Себя оставил ты, не пожелав ребенка
Себе на смену сотворить, пеленки -
Обременительны, вульгарны, дом - не спит,
Ты молод, глуп, жесток и так беспечен...
Теперь ты, бедолага, понял, что не вечен
И - кто тебе бессмертье обеспечит
И красоту от тленья отстоит?
Свое подобье не послав в века,
Тоскуя по несбывшемуся сходству,
По потерявшемуся первородству,
В застойных водах ты исчезнешь, как река
Ленивая теряется в болоте,
Сожравшем жар и нежность юной плоти,
Так глупо преданных, промотанных тобой...
оригинал
When forty winters shall besiege thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery so gazed on now
Will be a tottered weed of small worth held:
Then being asked where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say within thine own deep-sunken eyes
Were an all-eating shame, and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use,
If thou couldst answer, 'This fair child" of mine
Shall sum my count, and make my old excuse',
Proving his beauty by succession thine.
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it соЦ
подстрочник
Когда сорок зим {*} возьмут в осаду твое чело
и выроют глубокие траншеи на поле твоей красоты,
гордый наряд твоей юности, который теперь так привлекает
взгляды,
все будут считать лохмотьями;
тогда если тебя спросят, где вся твоя красота,
где все богатство цветущих дней,
сказать, что оно в твоих глубоко запавших глазах,
было бы жгучим стыдом и пустой похвальбой.
Насколько похвальнее было бы использование твоей красоты,
если бы ты мог ответить: "Этот мой прекрасный ребенок
подытожит мой счет и станет оправданием моей старости",
доказав _его сходством с тобой_, что его красота - это твое
наследство
Это было бы _как будто_ снова стать молодым, когда ты
стар,
и увидеть свою кровь горячей, когда ты чувствуешь, что
_в тебе_ она холодна.
{* По понятиям того времени, сорокалетний возраст для человека означал
наступление старости.}