Образцы. 7. Солнечный удар И. А. Бунин

               


                Вдали улица поднималась, горбилась и упиралась
                в безоблачный, сероватый, с отблеском небосклон.
                В этом было что-то южное...
                И.А.Бунин "Солнечный удар"


В каком климате, в каком месте ни случился бы с вами этот солнечный удар, вы очнетесь от него довольно скоро, увидите нечто очень похожее на то, что описано в эпиграфе, узнаете это место. Вы будете очень спокойны, но постареете на десять лет. Сразу же вы поймете, что все вокруг - другое, и сам вы тоже другой. Изменить что-либо может только следующий удар, но вопрос в том, сколько их вы сможете пережить.  В сущности вся мировая поэзия, вся проза о любви повествуют о солнечном ударе. Видимо удар другой природы, но очень похожий, породил жизнь на Земле. И конечно же, разум проснулся от какого-то еще неведомого нам удара. Взрыв, скачок, удар движут миром, дальше  -  уже не столь важная постепенность, эволюция, то, что хорошо описывают дифференциальные уравнения. Они решаются, но вот дельта-функция, другие математические скачки и разрывы... Для математиков такие разрывы  -  все равно, что черные дыры для физиков. Что находится внутри сингулярности, начальной черной дыры -  не известно в принципе. Видимо, это - катастрофа, и сразу после - удар или касание Бога,  момент наложения Его ладони, задание начальных условий, Его дыхание и вдохновение. Все сущее создано из порочной материи, ответа Царства Божия на преступление Люцифера, но Бог все спасает сразу же наложением Своей ладони, обжигаясь, видимо, очень сильно. Отпечаток Его ладони задает крупномасштабную структуру, а что дальше, уже поняли космологи. Созданная Богом неравномерность распределения (система совершенно равномерная, однородная, обладает максимумом энтропии - поэтому я смею предположить, что Энтропия  - это Сатана) созданного сатаной порочного вещества создает посредством возникшей в тот момент гравитации неустойчивость, материя сгущается сначала в огромные конгломераты из водорода с небольшой примесью гелия, затем внутри сгущение продолжается, возникают скопления галактик, из не захваченного вещества получаются бедные скопления, группы и отдельные галактики. Гигантские массивные звезды внутри них эволюционируют очень быстро, взрываются (это происходит и сейчас, такие звезды называют Сверхновыми, они так мощны, что их излучение затмевает собой породившую их галактику). В этом чудовищном тигле из водорода и гелия образуются тяжелые элементы вплоть до железа, и вот это  -  материал для строительства белковых соединений, органики, и все готово для появления нас с вами.  Мы рассмотрели сейчас самый первый, Божий солнечный удар, после которого мы обязаны идти к простой и ясной, прекрасной и великой цели.

Любовь ударяет нас внезапно, страшно, мучительно и прекрасно. Чтобы не погибнуть сразу, надо с детства читать хорошие книги. Иван Алексеевич Бунин стал моим главным поводырем в трагическом лабиринте. Вот как это выглядит в его интерпретации.

После мимолетного и чудесного, казалось легкого любовного приключения, проводив ее на пристань волжского провинциального городка, еще ничего не подозревающий герой возвратился в гостиницу, чтобы дождаться вечернего прохода. Вот что, как все помнят,  происходит дальше.

... Так же легко, беззаботно и возвратился он в гостиницу. Однако что-то уж изменилось. Номер без неё показался каким-то совсем другим, чем был при ней. Он был ещё полон ею — и пуст. Это было странно! Ещё пахло её хорошим английским одеколоном, ещё стояла на подносе её недопитая чашка, а её уже не было… И сердце поручика вдруг сжалось такой нежностью, что поручик поспешил закурить и несколько раз прошёлся взад и вперёд по комнате ...

... Он почувствовал такую боль и такую ненужность всей своей дальнейшей жизни без неё, что его охватил ужас, отчаяние ...

«Что за чёрт! — подумал он, вставая, опять принимаясь ходить по комнате и стараясь не смотреть на постель за ширмой. — Да что же это такое со мной? И что в ней особенного и что, собственно, случилось? В самом деле, точно какой-то солнечный удар! И главное, как же я проведу теперь,без неё,целый день в этом захолустье?» ...

... Что делать, как прожить этот бесконечный день, с этими воспоминаниями, с этой неразрешимой мукой, в этом богом забытом городишке над той самой сияющей Волгой, по которой унёс её этот розовый пароход!» ...

... Нужно было спасаться, чем-нибудь занять, отвлечь себя, куда-нибудь идти. Он решительно надел картуз, взял стек, быстро прошёл, звеня шпорами, по пустому коридору, сбежал по крутой лестнице на подъезд… Да, но куда идти? ...

... «Вероятно, только я один так страшно несчастен во всём этом городе», — подумал он, направляясь к базару ...

... Всё было хорошо, во всём было безмерное счастье, великая радость; даже в этом зное и во всех базарных запахах, во всём этом незнакомом городишке и в этой старой уездной гостинице была она, эта радость, а вместе с тем сердце просто разрывалось на части ...

... На углу, возле почты, была фотографическая витрина. Он долго смотрел на большой портрет какого-то военного в густых эполетах, с выпуклыми глазами, с низким лбом, с поразительно великолепными бакенбардами и широчайшей грудью, сплошь украшенной орденами… Как дико, страшно всё будничное, обычное, когда сердце поражено, — да, поражено, он теперь понимал это, — этим страшным «солнечным ударом», слишком большой любовью, слишком большим счастьем! ...

... Потом, томясь мучительной завистью ко всем этим неизвестным ему, не страдающим людям, стал напряжённо смотреть вдоль улицы.
— Куда идти? Что делать? ...

... Улица была совершенно пуста. Дома были все одинаковые, белые, двухэтажные, купеческие, с большими садами, и казалось, что в них нет ни души; белая густая пыль лежала на мостовой; и всё это слепило, всё было залито жарким, пламенным и радостным, но здесь как будто бесцельным солнцем. Вдали улица поднималась, горбилась и упиралась в безоблачный, сероватый, с отблеском небосклон. В этом было что-то южное, напоминающее Севастополь, Керчь… Анапу. Это было особенно нестерпимо. И поручик, с опущенной головой, щурясь от света, сосредоточенно глядя себе под ноги, шатаясь, спотыкаясь, цепляясь шпорой за шпору, зашагал назад ...

... Он вернулся в гостиницу настолько разбитый усталостью, точно совершил огромный переход где-нибудь в Туркестане, в Сахаре. Он, собирая последние силы, вошёл в свой большой и пустой номер. Номер был уже прибран, лишён последних следов её, — только одна шпилька, забытая ею, лежала на ночном столике! Он снял китель и взглянул на себя в зеркало: лицо его, — обычное офицерское лицо, серое от загара, с белёсыми, выгоревшими от солнца усами и голубоватой белизной глаз, от загара казавшихся ещё белее, — имело теперь возбуждённое, сумасшедшее выражение, а в белой тонкой рубашке со стоячим крахмальным воротничком было что-то юное и глубоко несчастное. Он лёг на кровать на спину, положил запылённые сапоги на отвал. Окна были открыты, занавески опущены, и лёгкий ветерок от времени до времени надувал их, веял в комнату зноем нагретых железных крыш и всего этого светоносного и совершенно теперь опустевшего, безмолвного волжского мира. Он лежал, подложив руки под затылок, и пристально глядел перед собой. Потом стиснул зубы, закрыл веки, чувствуя, как по щекам катятся из-под них слёзы, — и наконец заснул, а когда снова открыл глаза, за занавесками уже красновато желтело вечернее солнце. Ветер стих, в номере было душно и сухо, как в духовой печи… И вчерашний день, и нынешнее утро вспомнились так, точно они были десять лет тому назад ...

... Через минуту побежали дальше, вверх, туда же, куда унесло и её давеча утром.
Тёмная летняя заря потухала далеко впереди, сумрачно, сонно и разноцветно отражаясь в реке, ещё кое-где светившейся дрожащей рябью вдали под ней, под этой зарёй, и плыли и плыли назад огни, рассеянные в темноте вокруг.
Поручик сидел под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет ...