Тот керамический кувшин,
Пушистый цветик-подорожник,
Мне к Вам пробиться невозможно
Через сплошной поток машин.
И не могу никак понять,
Как отнестись к тем ржаво-красным,
Шершавым, кажется, опасным,
Готовым каждый миг слинять,
Тем соглядатаем пытливым,
Что вновь преследуют меня,
Почти не прячась за оливой,
На мостовой, при свете дня...
И как скрывать, и как лукавить,
Как переждать полночный час,
Как удержаться, как не славить
То мастерство? Сильнее нас
И выше нас, Любви придворных,
Где трон вакантен, пышен двор,
Где между челядью проворной
Один и тот же разговор,
Что здесь, сейчас, слуга притворный,
Скрывается искусный вор.
И что? Зеленый фрак наденем,
Чтоб отличаться тем от слуг,
Лакеев сонма, что за дверью
Снует, меняя бри на суп?
Нам, искушенным, и на Древе
Свой пилящим надежный сук?
Ах, сук породистых гордыня,
Тюльпан в ночи неразличим,
Ночной улов, голландки вымя,
Селедка, пруд, коньки, кувшин,
Бензин искрящихся машин -
Все добродетели простые,
Весь протестантский брик-а-брак.
Здесь собран. Разгоняет мрак.
Не заперт черный ход, простынок
Крахмал, девица у ворот,
Что всем парням легко дает
Невинное благоволенье,
Пока дитя не запоет
Не округлится нежный белый
Ее девический живот,
И - к алтарю: продолжен род.
О чем я? ЗавороженА,
Иль заворОжена, как скажут,
Той жуткой этикой - она
Культуры хвост к себе привяжет
И всех насильно волочит
К труду, порядку, благочестью,
Чтоб с Богом - тет-а-тет, без лести,
Без роскоши, гульбы и честно
Здесь продают траву, грибы...
Все под защитою плотин,
Воды зацветшей, мельниц, права,
Плодят зеленых, левых, правых,
Где артефакты Аладдин
Пакует в пестрые корзины -
Гранат из камня кармазинный
И мелочь из слоновой кости,
И шелк для северных Ундин,
И веселящий порошок,
И знаменитых ламп мешок.
Доставлены корзины морем,
Их клиперы, с волнами споря,
Помимо специй, чая, кофе,
Везут в Европу
С Востока,
Как и новый взгляд
На жизнь, на смерть и на разврат.
Достаток есть - цветут и чувства,
И расцветают все искусства,
Небесный серебристый цвет -
Им освещают интерьеры
И стильный, строгий, черно-белый,
Прелестный, в шашечку, паркет.
Как романтично у окна
Читать полученный по почте
Листок, исписанный подстрочни-
ком, бель летра завязь, и с утра
Над ним всплакнуть, и сетера.
Вермеер нам чудес наделал,
"Искусство живописи" всклянь
Сердец наполнило пределы.
А музыка... Заморских вин
И драгоценностей восточных,
И пряностей, товаров прочих
Впитала чудный аромат.
Тогда еще про сопромат
И не слыхали. Глазомер
И хищный столяра простого
Ничем не замутненный взор
Суда хранил. И на простор
Морей они бесстрашно шли
За горизонтами земли.
Все в музыке. Земных свершений
Величие и утешенье
От скорби юдоли земной
Аккумулированны четко.
За кованой, литой решеткой
Орган звучит во всех церквах,
И грезится грядущий Бах.
А музыка не уступает самой любви,
Ну, разве математике, которая ежовых
Держит все творенья человека,
Определяя рамки и область допустимого.
Ну, Богу вровень. Забирает под опеку
Все. И поэтому она
На одиночество осуждена.
Для музыки необходим
Оркестр, хотя бы исполнитель,
И, ясен перец, благодарный зритель
Иль слушатель. Еще создатель труб,
И струнных, также клавесина,
Ударных, папок нотных темно-синих,
Картонных папок. Переписчик
Бегущих муравьиных нот
И тот, кто нить судьбы прядет
И пассами магическими всю,
Всю эту хренотень
В единый стройный собирает хор...
И тут в него в упор
Стреляет порученец Аполлона.
Или оливковою веткою зеленой
Его венчают музы вместе с дивой
Очередной, поющей так красиво...
Так вот, во влажном сумраке,
При сильном ветре, осенью,
Когда приходят штормы из самой Бискайи,
В семействе музыкантов
Родился мальчик, он был обречен
Служить музЫке верно и свободно,
Его талантом не обидел Бог,
И еще он получил от Бога дар ума
И доброты а также красоты
А это ведь совсем немаловажно,
Особенно средь протестантских пивоварен...
А дальше просто. Скрипка Страдивари
И замечательный оркестр, сплошь из солистов,
И каждый номер - маленький спектакль,
И мировые туры, залы все танцуют,
И счастье светится девичье
В глазах старушек, дам,
И он, бесспорно, новый Иоганн
(который Штраус), и видится лавровый,
Какой-то легкомысленный, веселый
Венок из роз и васильков,
Который - даже страшно иногда -
Движениям его смычка помехой может стать...
Закат Европы отменен, и тает
В безвременьи чумной двадцатый век,
И вновь мы видим,
Как много может сделать частный человек,
Как достоверно это Мандельштам предвидел
И написал, как будто об Андре:
...Играй же на разрыв аорты,
С кошачьей головой во рту,
Три черта было, ты - четвертый,
Последний, чудный черт в цвету...