Пройдет один-другой десяток лет, и кто
Поверит мне? Среди потомков скептики нередки.
Я райских птиц удерживаю в клетке,
Стихи мои - ничто в твоей судьбе.
Стараюсь я чеканить форму, но ведь это -
Саркофаг, в нем упокоится
Лишь часть твоих достоинств,
И белый я выкидываю флаг,
Пытаясь в новых описать стихах
Огонь лучистых глаз.Сравнений поиск
Для силы обаянья твоего меня страшит -
Ведь каждый, кто прочтет,
Во всеуслышанье заявит - парень лжет,
Здесь что-то личное, небесные черты
Лицу земному, даже дивной красоты,
Бесстыдно приписал он по причине страсти,
Иль был пиар, и он оплачен. Но напасти
Не страшны пожелтевшей и истрепанной бумаге,
Которую я исписал, исполненный отваги,
И не боясь быть принятым за одного
Из лживых стариков распущенного нрава.
И то, что полагается тебе по праву,
Не назовут безумною игрой воображенья,
Что вирши эти,мол,всего лишь отраженье
Античных образцов. Нас каждый защитит
От этих подозрений,положив на щит,
Суду предъявит потомка твоего,
И предоставит судье для самых
Пристальных сравнений мои стихи
Как документ, а не влюбленного виденье.
Оригинал
Who will believe my verse in time to come
If it were filled with your most high deserts?
Though yet, heaven knows, it is but as a tomb
Which hides your life, and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes,
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say, 'This poet lies;
Such heavenly touches ne'er touched earthly faces.'
So should my papers (yellowed with their age)
Be scorned, like old men of less truth than tongue,
And your true rights be termed a poet's rage
And stretched metre of an antique song:
But were some child of yours alive that time,
You should live twice, in it and in my rhyme.
подстрочник
Кто поверит моим стихам в грядущие времена,
если они будут наполнены твоими высшими достоинствами,
хотя, видит небо, они всего лишь гробница,
которая скрывает твою жизнь и не показывает и половины
твоих качеств?
Если бы я мог описать красоту твоих глаз
и в новых стихах перечислить все твои прелести,
грядущий век сказал бы: "Этот поэт лжет:
такими небесными чертами никогда не бывали очерчены
земные лица".
Поэтому мои рукописи, пожелтевшие от времени,
были бы презираемы, как старики, менее правдивые,
чем болтливые,
и то, что тебе причитается по праву, назвали бы
_необузданным_ воображением поэта
или пышным слогом античной песни;
однако, будь в то время жив твой ребенок,
ты жил бы вдвойне: в нем и в этих стихах.