Johanna Spyri

Johanna Spyri. Хейди. (Пересказ с германского)

01. Путь к Деду

Мне прийдется начать эту сказку с дороги. Путешественник 19го века описал бы её так:

От старинного швейцарского города Майенфелд идёт живописная дорога. Первую часть пути можно проехать с относительным комфортом в конной повозке. Затем, экипажей, которые могли бы подвезти путника, становится всё меньше; дорога становится всё ýже и постепенно превращается в горную тропу; деревни встречаются всё реже, а подъёмы - всё чаще; они становятся всё длиннее и всё круче. Запах кузниц, мастерских, скотных дворов и дорожной пыли сменяется ароматом горных трав и пропитанного солнцем воздуха. Этот путь ведёт в Альпы.

В предрассветных сумерках, по этой дороге взбирались двое: крепкая женщина в шикарном платье и маленькая девочка, закутанная с ног до головы во всевозможные одёжки. Даже в летние месяцы, а был июнь, рассветы в горах холодные, и некоторое утепление было бы оправдано, но девочка была одета так, как если бы ей предстоял зимний переход. Шипованные горные ботиночки девочки представляли разительный контраст с городскими туфлями её взрослой спутницы, которых, впрочем, почти не было видно из-за её длинного платья, совершенно неуместного на горной тропе.

На рассвете, уже уставшие, путницы добрались до Дорфли, последней деревни на этом пути. Слово "дорфли" (Dörfli) на местном языке означает маленький городок, деревеньку или хутор; таких деревенек в Швейцарии много, и зачастую они не имеют специальных названий. На карте Швейцарии можно найти много посёлков, которые официально называются словом Dörfli, но они находятся далеко от Майенфелда, и до них трудно добраться пешком. Но в этой сказке, деревня Дорфли находится в нескольких километрах от Майенфелда.

Жители Дорфли встают рано. Нелепый вид путешественниц привлекал внимание. Селяне видели странных визитёрок, узнавали старшую спутницу и окликали её по имени "Дета" почти из каждого дома, из дверей, из окон, с огородов, с дороги. Дета кратко здоровалась, но не останавливалась, пока не добралась до последнего дома этой деревни. Здесь её тоже окликнули:

- «Дета, ты, что ли? Погодь; если ты наверх, пойдём вместе!»

- «Морген, Барбель!» - поприветствовала подругу Дета; она остановилась. Её крошечная спутница обессилено опустилась на землю. Она допила последние капли воды из военной фляги, висевшей у неё на боку.

- «Ты устала, Хейди?» - спросила Дета.

- «Нет, просто мне жарко», - ответила девочка.

- «Мы уже близко. Шагай хорошенько, и через час мы будем наверху!» - Подбодрила малышку Дета.

Из дома вышла широкая женщина, Барбель; она вынесла путницам по кружке воды, которая была тут же залпом выпита. Барбель отнесла в дом пустые кружки и флягу, и налила в неё воды; затем вместе с Детой они пошли вверх по дороге, оживлённо беседуя. Девочка послушно поднялась и поплелась следом.

- «Куда ты идёшь спозаранку, Дета? Да ещё с ребенком..» - Спросила Барбель, и добавила: - «Уж не дочка ли это твоей сестры?»

- «Она самая», - ответила Дета, - «Мы идем к её дедушке».

- «Решили навестить Алм-Охи? Думаешь, он вам обрадуется?»

- «Обрадуется или не обрадуется, но ему прийдётся принять внучку.»

- «Как это "принять"? Ты что, хочешь оставить ребенка с Алм-Охи??»

- «Ну да.»

- «А ты?»

- «Я еду во Франкфурт. Там платят лучше. Но я не могу взять девочку с собой.»

- «Дета, но как же?.. Я знаю, когда погиб Тобиас, а потом ещё и Аделхейда, ты забрала их дочку, да, и уехала; говорят, с тех пор, Охи совсем обезумел. Он построил себе хижину в горах и живёт там. Почти никогда не спускается и ни с кем не разговаривает. В церковь не ходит. Говорят, что в него вселился диавол. Я видела его пару раз. Сколько я знаю, его зовут Алм-Охи, то есть "Горный Дед". Все его боятся. Разве можно вести к нему ребенка?»

«Es klettert die Abhänge hinauf mit dem Geißenpeter und seinen Geißen.»

- «У меня нет выхода. Она его внучка, и он должен заботиться о ней..»

Женщины увлеклись беседой и не заметили, что девочка отстала. Её обгоняло стадо коз, ведомых маленьким пастухом.

- «Думаю, что у старика много чего на совести», - продолжала Барбель, - «и ты, вероятно, знаешь от твоей сестры много такого, о чём я могу только догадываться.»

- «Даже если я и знаю, мне вовсе не хочется об этом говорить. Если Охи узнает, что я рассказала, мне будет не до смеха.»

Барбель давно хотела узнать прошлое Алм-Охи. Почему он выглядит так сурово и живет в горах один? Почему люди говорили о нем за закрытыми дверьми, как будто они боялись быть против него, но не хотели быть за него? Барбель даже не знала, почему жители деревни звали старика Алм-Охи. Он жил у альпийского пастбища, Алма; так что приставка "Алм" понятна. Что касается "Охи".. На местном диалекте, "Охи" означает примерно "дядя"; так называют старших родственников.
Россиянина, который привык слышать от предков вздохи, ахи и охи, такое обозначение не должно удивить. Но Барбель не слышала, чтобы Алм-Охи когда-нибудь жаловался на жизнь и охал; поэтому использование такого обозначения применительно к старику, жившему в хижине на Алме, ей казалось странным, и она надеялась получить от Деты объяснения. Неужели Алм-Охи и/или его браться суть отцы и дедушки всех или почти всех жителей Дорфли?

Барбель недавно вышла замуж и переехала из Праттигау к мужу в Дорфли. Она пыталась выяснить прошлое Алм-Охи. Чем больше она спрашивала о нём соседей и родственников, тем менее охотно они отвечали на её вопросы, и тем загадочнее становилась его история. Барбель хотела узнать про Алм-Охи от Деты; поэтому, как только увидела её, сразу напросилась в спутницы.

Детa, наоборот, родилась в Дорфли, но несколько лет жила жила в Праттигау с Хейди и со своей матерью, бабушкой маленькой Хейди. Таким образом, Хейди приходилась Дете племянницей. Потом мама Деты тоже умерла, и Дета с маленькой Хейди перебралась в Бад Рагаз, где нашла заработок, обслуживая постояльцев большого отеля. Затем богатая супружеская пара предложила Дете постоянную работу во Франкфурте, но при условии, что она приедет без ребёнка. Поэтому Дета решила отвести Хейди к её родному деду. Дета не сочла нужным известить деда письмом, и привезла Хейди "явочным порядком", в расчете, что дед, увидев внучку, не посмеет её выгнать. Дета знала, что у Деда непростые отношения с соседями, но, до разговора с Барбель, Дета не представляла, насколько ужасна его репутация в Дорфли. В то утро Дета приехала сюда с ребенком. До Майенфелда, ещё при свете луны, их подвёз в повозке знакомый Деты, а затем они забирались в гору уже своими ногами. До дома Барбель, Дета и Хейди почти не останавливались.

Барбель взяла Дету за руку и сказала:

- «Дета, мне хочется узнать про Алм-Охи.. Он всегда был таким, как теперь?»

- «Я не могу точно знать, всегда ли он был таким.» - Отвечала Дета. - «Мне только двадцать шесть, а ему должно быть за семьдесят. Я могла бы пересказать, что в Дорфли и так знают. То, что мне рассказывали сестра и мама. Но я не хочу, чтобы эта история гуляла по всему Праттигау..»

- «Я понимаю, Дета, ты боишься сплетен. Но я умею хранить секреты. Пожалуйста, расскажи.»

Дета оглянулась, чтобы убедиться, что Хейди не слишком близко. Хейди отстала так, что её вообще не было видно. Тропа шла серпантином по травянистому склону и просматривалась на много километров. Она была пуста. Женщины остановились.

- «Я её вижу!» - Воскликнула, наконец, Барбель, показывая пальцем сильно в сторону от тропы. - «Она карабкается по склону с Петером и козами.»

Успокоившись, женщины пошли дальше.

- «Похоже, Хейди нашла с Петером общий язык», - заметила Дета. - «Думаю, он поможет Охи присматривать за девочкой. Она смышлёная не по годам. Иногда она задаёт такие вопросы, что вгоняет меня в краску. Ну ничего, теперь пусть ей её дед отвечает. Говорят, у него теперь, кроме двух коз, никого нет.»

Domleschg Richtung Nord

- «А раньше, поди, было?»

- «О, да. Весьма. У него была одна из самых красивых ферм в Домлешге. И отец, и мать, и брат. Но Охи, вместо того, чтобы вести хозяйство и помогать родителям, веселился и развратничал. Не пропускал ни одной юбки. Его ферму пришлось продать за долги. Его отец и мать умерли от горя, а брат исчез, и я даже не знаю, жив ли он. Охи тоже лет пятнадцать не появлялся. Он участвовал в революции в качестве наёмника; причём успел повоевать и за гвардию, и за повстанцев, а потом и вовсе дезертировал. На войне он заработал приличные деньги и сошёлся с женщиной из Граубюнденa; она родила ему сына, Тобиаса. Охи обучил Тобиаса плотницкому ремеслу и пытался трудоустроить его в Дормлешге, но у Охи уже была такая репутация, что ни с ним, ни с его сыном никто не хотел иметь дела. От огорчения, мать Тобиаса умерла. Охи с Тобиасом перебрались в Дорфли. Там Тобиас сошёлся с Аделхейдой, моей сестрой. Она родила ему дочку; её тоже назвали Аделхейдой, в честь матери. Маму звали Аделью, а дочку - Хейди, чтобы не путать.. Я относилась к Охи хорошо, как к рoдственнику, потому что бабушка моей матери и его бабушка были сёстрами. А когда Тобиас женился на Аделхейде, родство ещё усилилось.. Поэтому мы звали его "Охи", так у нас называют старших родственников. Ну, а коль скоро он живёт на алме, то есть на горной поляне, то, ясен пень, его зовут Алм-Охи.»

- «А куда делись Тобиас и старшая Айделхейда?»

- «Смерти идут за Охи длинным шлейфом. Тобиас и Аделхейда тоже умерли; Хейди не было ещё и года. И прошёл слух, что это Бог наказал Охи за его нечистивую жизнь.»

- «Что, и после женитьбы Тобиаса и Айделхейды тоже нечистивую?»

- «Говорили, что он.. как бы сказать.. С моей мамои и с сестрой.. И из-за этого разругался с Тобиасом.»

- «Может, врут?»

- «Не похоже..»

- «Откуда ты знаешь?»

- «От мамы и сестры. У меня есть основания им верить.. Я ведь тоже.. То есть сперва я его даже не рассматривала как партнера, старик и старик.. А оно вона как оказалось.. Хорошо ещё, что я от него не забеременела. Но это уже другая история.. Так вот, когда сестра умерла, я забрала племянницу к моей маме, в Праттигау. В прошлом году мама тоже умерла, и теперь я не могу хорошо зарабатывать, потому что.. ну, с ребёнком не получается. Каждый раз приходится объяснять, что Хейди не моя дочь, а племянница.. Знаешь, какие все пуритане и лицемеры.. Мне пришлось перебраться в Бад Рагаз и обслуживать клиентов большого отеля.. А я хочу замуж. Так что обязательно надо, чтобы Хейди хотя бы несколько лет пожила у Охи. Пока я устроюсь в Франкфурте.. Тогда мы придумаем что-нибудь. Послезавтра одна престарелая пара заберёт меня во Франкфурт. Они обещают хорошо платить. Так что времени у меня в обрез. Завтра мне надо распродать наше барахло, его некуда деть. Хочешь, приходи завтра, заберёшь посуду или шмотки какие.. Я не могу везти это во Франкфурт; что не продам, прийдётся бросить.»

- «И ты отдашь ребёнка этому старику?»

- «У меня нет другого выхода.. Мне уже 26 лет; я хочу постоянную работу, мужа и своего ребёнка! Я четыре года заботилась о Хейди; пусть теперь Охи позаботится.. Тем более, я подозреваю, что он ей не дед, а папа.»

Дета почувствовала, что, оправдываясь, она уже рассказала больше, чем следовало. Поэтому она спросила:

- «А ты куда идешь, Барбель?»

- «А я уже никуда не иду. Я пришла. Мне надо поговорить с фрау Зиегенхирте, она здесь живёт. Это бабушка пастуха Петера; может быть, ты её помнишь. Она прядёт для меня шерсть.. Так что я прощаюсь, Дета. Удачи!»

Дета протянула руку подруге и смотрела, как та шла к маленькой и очень старой, темно-коричневой альпийской хижине в лощине, в нескольких шагах от тропы. Хижина стояла на полпути к горному пастбищу; невысокая скала защищала её от ветра. Здесь жил Петер, одиннадцатилетний мальчик, который каждое утро пригонял коз из Дорфли, и гнал их дальше на алмы, альпийские луга, где козы паслись до вечера; затем Петер приводил их обратно в долину.

По утрам, Петер спускался в Дорфли и громко свистел на центральной площади. Тогда хозяева приводили ему своих коз. Этим занимались в-основном мальчики и девочки, так что Петер немножко общался со сверстниками; в остальном он был только с козами. Дома с ним жили мать и слепая бабушка. Петеру приходилось уходить на рассвете, а возвращался он поздно вечером. Он проводил дома мало времени, его хватало только для того, чтобы поспать и поесть. Основной пищей Петера были молоко и хлеб. Его отца называли Петером Зиегенхирте (что означает "козопас"), потому что он занимался тем же. Несколько лет назад, отец погиб при заготовке дров; С тех пор пастухом работал Петер-младший; он унаследовал и профессию, и имя, и прозвище своего отца. Мать Петера по имени Бригитта была известна всем как "Петресс", что означает примерно "Петькинамать", а слепая бабушка была известна как Гроссмуттер, бабушка, или, чуть более официально, Фрау Зиегенхирте. Почти всё время, когда Бабушка не спала, она пряла шерсть. Именно по этому делу и шла к ней Барбель.

Дета подождала минут десять, но Хейди и Петер с козами не появлялись. Дета поднялась на скалу, стоявшую возле тропы; оттуда обзор был чуть лучше. Она видела коз, но не видела Хейди и Петера. Дета начала волноваться. Дета успокаивала себя тем, что Петер всегда там, где козы; а Хейди, вероятно, с Петером.

Auf einmal setzte das Kind sich auf den Boden nieder..

Хейди, Петер и козы имели уважительную причину для задержки. Сейчас я расскажу, почему они задержались.

Петер вел коз не по тропе, а по лугу, чтобы они, поднимаясь, щипали траву. Коз приходилось подгонять, иначе они выедят всю траву на ближайшем склоне, а трава на более высоких лугах останется несъеденной. И это скажется на надоях... Петер весело (как казалось Хейди) бегал за козами, подхлёстывая отстающих, и ей хотелось бегать так же, но она не могла из-за тяжёлых одёжек. Петер и козы скакали по кустам, камням и крутым склонам без видимых усилий, тогда как каждый шаг Хейди давался ей с трудом. Девочка остановилась и сняла с себя толстый красный платок и шарф. Затем она села на землю и сняла горные ботинки и чулки. Потом кофту и платье. Потом ещё одно платье. Потом рубашку и панталончики. Одежда была мокрой от пота и противной. Хейди разложила её на траве сушиться и побежала вверх, за козами и Петером. Петер, обнаружив, что Хейди его догнала, оглянулся и увидел кучу одежды, оставленной девочкой. Тогда Петер весело рассмеялся и сказал Хейди:

- «А ты мне нравишься!»

Хейди взяла Петера за руку, пошла рядом, и у них завязался лёгкий, непринуждённый разговор. Дети рассказали друг дружке, как их зовут, сколько им лет, где они живут и чем интересуются. Петер смотрел на Хейди во все глаза, и даже забыл подгонять коз, которые этим были весьма довольны. Петер хвастливо рассказал, какая у него важная работа, а Хейди была горда тем, что мальчик старше её оказывает ей такое внимание. Ей захотелось сделать этому мальчику что-нибудь приятное. Хейди помнила, как Дета приводила клиентов домой. Имелось в виду, что Хейди крепко спит, и Дета не стеснялась. Хейди пыталась угадать, как бы вела себя Дета на её месте, но не знала, с чего начать. Поэтому Хейди страшно обрадовалась, когда Петер спросил:

- «Хейди, ты совсем настоящая! Можно тебя потрогать?»

Хейди остановилась напротив Петера, перегородив ему путь вверх, и сказала:

- «Трогай.»

Хейди расстегнула и сняла с Петера штанишки, а потом и рубашку. Она присела, лизнула его возбуждённый кончик и добавила:

- «Девочек трогают вот этим.»

Хейди испугалась своих слов; поэтому всё дальнейшее, и ласки, и проникновение произошли в полном молчании. Хейди повалила Петера на спину и уселась сверху. К счастью, в этом месте склон был пологим. Петер кончил быстро; гораздо быстрее, чем хотел бы. Он смутился, вылез из-под Хейди, натянул свою рубашонку, штанишки и побежал вверх, собирая и подгоняя коз. Хейди чувствовала щемящее блаженство, и пыталась продлить его, размазывая вытекающий из неё сок по своему телу; к её сожалению, он быстро высох. Тогда девочка встала и пошла за Петером и козами; вскоре она увидела Дету.

Дета спустилась со скалы и закричала:

- «Хейди, что ты делаешь? Как ты выглядишь? Где твоя одежда? Где твои ботинки?»

Хейди показала вниз:

- «Вон там!»

Дета посмотрела в указанном направлении. На желто-зеленом склоне виднелось пёстрое пятно; на нём выделялась красная точка, это был платок.

- «Ах ты, негодница!» - закричала Дета, - «Почему ты всё сняла?»

- «Мне это больше не нужно! Здесь так тепло и хорошо! Спасибо, тётя Дета, что ты меня сюда привела!» - И Хейди обняла бедра Деты.

Дета растерялась. Ей хотелось отчитать девочку, но Дета понимала, что это бесполезно и этого делать не следует. Особенно в деликатной ситуации, когда ей предстояли нелёгкие переговоры с Алм-Охи. Дета оглянулась по сторонам и увидела Петера. Петер стоял неподалеку и с интересом слушал разговор Деты и Хейди. Дета сдалась:

- «Петер, пожалуйста, сбегай вниз и собери одежду, которую забыла Хейди.»

Петер понял, что его не ругают, и почувствовал себя очень важной персоной: богатая дама в дорогом платье не просто с ним разговаривает, но просит! Ни один мускул не дрогнул на лице Петера; он стоял и лихорадочно думал, как он может использовать такую ситуацию.

- «Ну что ты стоишь, как будто тебя пригвоздили к земле? Ты меня слышишь?» - настаивала Дета.

- «Вообще-то я и так припозднился», - выдавил из себя Петер, и это было чистой правдой.

Дета достала из кармана и показала Петеру монету; она ярко блеснула. Петер понял без слов. Огромными скачками он побежал вниз. Через несколько минут, он был уже возле одежды, разбросанной по склону, и увязывал её в большой узел. Петер нашёл горные ботинки Хейди, связал их шнурками и повесил себе на шею. Он оглянулся, увидел чулки и засунул их поглубже в ботинки. Через плечо он повесил уже пустую флягу. Убедившись, что ничего не забыто, Петер схватил этот узел и побежал вверх.

Запыхавшись, Петер положил узел одежды, флягу и ботинки у ног Деты, получил монету и пошёл собирать коз. Петер был счастлив: монета казалась ему сокровищем.

Дета развязала узел и вынула оттуда рубашку:

- «Хейди, одень хотя бы рубашонку! Иначе твои плечики обгорят на солнце.»

Хейди, задремавшая было на солнцепёке, проснулась и послушно одела рубашку. Дета увязала остальную одежду Хейди обратно в узел и позвала Петера:

- «Петер, ты еще можешь отнести эти вещи к моему дяде, тебе по дороге.»

Петер охотно взял узел и башмаки, и пошёл вверх. Хейди и козы радостно прыгали вокруг него. Ещё минут через сорок, компания достигла хижины Алм-Охи.

Хижина старого Охи стояла на уступе горы; три огромные ели слегка защищали её от разрушительного ветра, который ясными холодными ночами дует с гор. Хижина была доступна для солнца; отсюда открывался полный вид на долину. За хижиной и елями, продолжался травянистый склон, который завершался каменистым подлеском и, наконец, крутыми скалами с редкими пучками травы в трещинах.

У хижины, на скамейке сидел сам Алм-Охи. Он спокойно наблюдал, как дети, козы и Дета взбирались наверх. Хейди поднялась первой; она подошла прямо к старику, протянула руку и сказала:

- «Добрый вечер, дедушка!»

Старик пожал руку ребёнку, потом посмотрел на Дету, на Петера, положившего на землю ботинки Хейди и узел с её одеждой, и спросил:

- «Так.. Что это значит?»

Хейди долго пристально смотрела на него: дедушка с его длинной бородой и густыми седыми бровями был настолько необычен, что Хейди не могла оторвать от него глаз. Петер стоял неподвижно чуть поодаль и смотрел, что происходит.

- «Я желаю тебе доброго дня, Охи», - сказала Дета, подходя к старику. - «Я привела тебе дочку Тобиаса и Аделхейды. Ты, вероятно, её не узнаёшь, потому что ей был всего год, когда ты её видел в последний раз.»

- «Так, а что, спрашивается, ребенку у меня делать?» - Спросил старик, и тут же обратился к Петеру: - «Эй, ты, бери своих коз и ступай, да моих прихвати. ты сегодня что-то поздненько.»

Петер подчинился; он боялся, когда Алм-Охи смотрел на него.

- «Девочка должна остаться с тобой, Охи», - ответила Дета. - «Я возилась с ней четыре года. Теперь твоя очередь.»

- «Мдя», - сказал старик, взглянув на Дету. - «А если ребенок начинает плакать и тосковать по тебе, то что с этим делать?»

- «Это ваше дело», - ответила Дета, - «мне никто не говорил, как обращаться с малышкой, когда она оказалась у меня на руках, ей был всего год. У матери тоже было достаточно дел. Теперь я должна позаботиться о своих доходах, а вы ближайший родственник ребенка; делайте с ним, что хотите, но вы несете ответственность, если ребенку плохо. Думаю, что Вы не станете брать на душу ещё один грех.»

У Деты не было уверенности в своей правоте; поэтому она разозлилась и опять сказала больше, чем собиралась. При ее последних словах Алм-Охи поднялся и посмотрел на нее так, что она отступила на несколько шагов; затем он протянул руку и грязно выругался:

«So lebt wohl, und du auch, Heidi», sagte sie schnell und lief den Berg hinunter in einem Trab bis ins Dörfli hinab..

- «Mach, dass du hinunter kommst, von wo du herauf gekommen bist, und lass dich nicht so bald wieder blicken!»

Это грубое ругательство не имеет русского эквивалента, но означает примерно следующее:
«Вали отседова туда, откуда пришла, и больше здесь не появляйся!»

- «Прощай.. И ты тоже, Хейди!», - Ответила Дета и побежала вниз, к Дорфли.

Дета была чрезвычайно возбуждена; она перестала чувствовать усталость и бежала быстро, но её окликали даже чаще, чем утром. Люди догадывались, что случилось с девочкой, и кричали:

- «Дета, куда ты дела ребенка?»

- «Дета! Где ребенок?»,

Дета, не останавливаясь, кричала в ответ:

- «Наверху, у Алм-Охи!»

И она бежала дальше, стараясь не оглядываться. Дета утешала себя тем, что она, когда найдёт своё место в жизни и заработает много денег, сможет сделать ещё что-то для Хейди.

02. У дедушки

После того, как Дета удрала, Алм-Охи снова сел на скамейку, он молча смотрел перед собой. Хейди огляделась, обнаружила хлев (то есть козий сарай), пристроенный к хижине, и заглянула внутрь. В нем ничего и никого не было. Затем девочка зашла за хижину, к старым елям. Ветер свистел в верхушках деревьев. Хейди остановилась и прислушалась. Когда стало немного тише, девочка обогнула следующий угол хижины и вернулась к дедушке. Девочка встала перед дедушкой и опять принялась его разглядывать. Алм-Охи поднял глаза.

- «Чего хочешь?» - Спросил Алм-Охи, увидев девочку.

- «Я хочу посмотреть, что у тебя в хижине», - сказала Хейди.

- «Ну, пойдем, посмотришь.» - Алм-Охи встал, открыл дверь в хижину, и добавил: - «И одежду свою прихвати.»

- «А одежду зачем?»

- «Пригодится. Здесь не всегда так тепло.»

- «Я хочу бегать как козы, без ничего.»

- «Набегаешься ещё. Твои шмотки положи в шкаф. Ботинки поставь у двери.»

В хижине стояли стол и стул. В одном углу была дедушкина постель; в другом - очаг, там тлели угли, а над ними висел большой котел. В стене был шкаф. Там висела одежда. На полке лежали чулки и носовые платки, на другой - несколько тарелок, чашек и стаканов, а наверху - круглая буханка хлеба, копченое мясо и сыр.. Нижняя полка была пуста. Туда Хейди и положила свои вещи. Затем она внимательно прошлась по комнате и спросила:

- «А где я буду спать, дедушка?»

- «Где хочешь.»

Хейди не сочла такой ответ грубым; наоборот, он ей понравился. Теперь Хейди искала место, где лучше всего спать. В углу перед дедушкиной кроватью была лестница; Хейди поднялась и увидела чердак, наполовину заваленный душистым сеном, и круглое окно. Через него можно было видеть долину и горы за ней.

- «Я хочу спать здесь», - крикнула Хейди. - «Здесь хорошо! Посмотри, как здесь хорошо, дедушка!»

- «Я уже знаю», - раздался голос снизу.

- «Я сделаю себе постель, но мне нужна простыня!» - Сказала Хейди.

- «Ну-ну», - сказал Алм-Охи. Он подошел к шкафу, порылся в нем и вытащил из-под рубашек большой старый корабельный парус. Альм-Охи купил его у старьевщика много лет назад, чтобы накрывать инструменты и материалы при дожде во время постройки хижины. С этим парусом Альм-Охи поднялся по лестнице. На сеновале (а чердак был ни чем иным, как сеновалом), напротив круглого окна лежала гора сена, которой Хейди попыталась придать очертания прямоугольника. Там, где должна лежать голова, сено было сложено высоко, чтобы, не вставая, можно было смотреть в окошко..

- «Хорошо сделано», - сказал Алм-Охи. - «Вот эта тряпка, думаю, подойдёт. Но подожди чуток.»

Он перенёс из общей кучи ещё несколько охапок сена, сделав подстилку толще, чтобы твердый пол не прощупывался.

- «Теперь тащи сюда простыню.»

Хейди попыталась поднять парус, но она не смогла: ткань была толстой и тяжелой. Её пришлось именно тащить. Впрочем, это было хорошо, что ткань была толстой: острые стебли сена не могли проткнуть ее. Вдвоем они расстелили простыню на сене. Простыня была слишком широкой и длинной; Хейди подоткнула её под сено со всех сторон. Теперь её изделие уже больше походило на постель. Хейди задумчиво смотрела на неё..

- «Мы кое-что забыли, дедушка!» - сказала она.

- «Забыли?», - Спросил он.

- «Ну да. Одеяло. Когда спишь, надо укрываться одеялом.»

- «Мдя.. А если у меня его нет?»

- «Тогда вместо одеяла мне прийдётся использовать сено.»

- «Подожди-ка минутку», - сказал Алм-Охи. Он спустился по лестнице и покопался в старой ветоши. Затем он вернулся и положил на пол большой тяжелый льняной мешок.

- «Разве это не лучше сена?» - спросил он.

Хейди изо всех сил потянула мешок, чтобы разложить его, но ее маленькие ручки не могли удержать тяжелое белье. Алм-Охи помог. Хейди в изумлении постояла перед своей новой постелью, затем легла в неё и сказала:

- «Это великолепное одеяло и прекрасная постель! Я хочу, чтобы скорее была ночь, чтобы я могла спать в этой постели.»

- «Думаю, мы могли бы сначала съесть что-нибудь», - сказал Алм-Охи. - «А ты как думаешь?»

Хейди забыла обо всем из-за устройства постели; но когда она подумала о еде, она поняла, что очень проголодалась: рано утром она съела лишь кусок хлеба и запила его слабым кофе, а потом долго поднималась в гору.

- «Думаю, это было бы хорошо», - согласилась она.

- «Ну, если мы думаем одинаково, то спускайся вниз.» - Сказал Алм-Охи, и Хейди сбежала вниз.

Алм-Охи положил на угли в очаге несколько поленьев; они сразу загорелись. Он поправил котел, висевший на цепи, сел на маленькую табуретку и занялся кулинарией. Алм-Охи нанизал на длинную железную вилку большой кусок сыра и стал крутить его над огнём, пока сыр не стал золотисто-желтым со всех сторон.

Хейди наблюдала с нетерпением. Она думала, как приблизить трапезу.. Хейди подошла к шкафу, открыла его и поняла, что надо делать.
Когда Алм-Охи поставил на стол сыр и котёл, там уже был круглый хлеб, две тарелки и два ножа, все было аккуратно разложено.

- «Правильно; ты понимаешь, как помочь; но на чём ты будешь сидеть?»

Сам дедушка сел на единственный стул. Хейди бросилась стрелой к плите, принесла табуретку и села на нее.

- «У нас есть для тебя место, но слишком низкое», - прокомментировал дедушка. - «Впрочем, даже с моего стула тебе будет трудно дотянуться до стола.. »

С этими словами он встал, наполнил миску молоком, поставил ее на стул и придвинул его к табуретке, на которой сидел Хейди. Таким образом теперь перед Хейди оказался маленький стол. Дед положил на него кусок хлеба и кусок золотого сыра и сказал:

- «А теперь ешь!»

Сам он сел на край стола и начал есть. Хейди взяла свою маленькую миску и пила, пила; длинный пеший переход дал о себе знать.

- «Тебе нравится молоко?» - спросил дедушка.

- «У меня никогда раньше не было такого хорошего молока», - ответила Хейди, допивая молоко.

- «Значит, тебе нужно добавки», - дедушка снова наполнил миску и поставил её перед Хейди.

Хейди намазала на хлеб сыр, который стал мягким, как масло, и откусила. Это было действительно вкусно. Хейди запивала его молоком и была очень довольна.

Когда еда была закончена, дедушка вышел в хлев. Хейди видела, как он сначала подмёл пол, а затем насыпал свежей подстилки, чтобы животным было мягко спать. Затем Альм-Охи пошел к маленькому сараю по соседству. Среди дров, он нашёл несколько прямых веток, обстругал их, и получились круглые палки. Он расщепил толстый чурбак так, что получилась доска. Альм-Охи обстругал и её, а затем коловоротом просверлил в ней дырки. Хейди не понимала, что он делает, но затем Дедушка вставил палки в эти дырки, и Хейди поняла, что это стул, как у дедушки, только намного выше. Хейди была поражена работой, её простотой и эффективностью.

- «Что это, Хейди?» - Спросил Алм-Охи.

- «Это мой стул! Спасибо, Дедушка!»

- «У нее глаза в нужном месте», - буркнул Алм-Охи, обходя сарай.

Алм-Охи прибил обратно отставшую доску, укрепил деверь, и забил ещё несколько гвоздей, чтобы надёжнее повесить косы и грабли. Хейди наблюдала за ним с восхищением...

Наступил вечер. Поднялся ветер, он выл в верхушках деревьев, и они скрипели. Этот шум звучал музыкой в ушах и сердце Хейди, раньше она никогда не слышала ничего подобного. От восторга, Хейди подпевала ветру, бегала и прыгала под елями. Дедушка стоял в дверях сарая и смотрел на девочку..

Раздался пронзительный свист. Хейди замолчала и посмотрела на гору. Козы спускались по склону; Петер важно шёл в середине стада. Хейди бросилась им навстречу и принялась обнимать животных, одного за другим. Они подошли к хижине. Из стада к дедушке подошли две красивые стройные козы, белая и коричневая, и лизнули ему руки. На них было немного соли, Алм-Охи так делал каждый вечер, когда его козы возвращались с пастбища. Петер со стадом пошёл вниз, а Хейди прыгала вокруг дедушкиных коз и гладила их. Она была в восторге от милых животных.

- «Они принадлежат нам, дедушка? Они обе наши? Они всегда возвращаются к тебе?»

Алм-Охи едва успевал сказть «Да, да!» между вопросами. Когда козы слизали соль, они пошли к роднику пить, и Алм-Охи сказал:

- «Пойди, принеси свою чашу и хлеб».

Хейди послушалась. Когда она вернулась, дед доил белую козу. Закончив доить, он налил молока в миску, отрезал кусок хлеба и сказал:

- «Ешь, а потом помойся и спи! Дета оставила тебе сверток, в нем рубашки и ещё что-то. Возьми, что тебе нужно. Мне надо ещё кое-что сделать с козами, а ты спи!»

- «Спасибо, дедушка, а как их зовут?»

- «Белую зовут Шванли, она белая, как лебедь, "Schwän"; а темную зовут Барли, она коричневая, как медвежонок, "Bär"».

Шванли, Барли и Дорфли (так называлась деревня внизу) имеют одинаковые окончания, и это не случайно. Швейцарцы, и даже дедушки и внучки, говорят обычно по-германски. Иногда некоторые наивные, невежественные люди, которые не знают этого языка, думают, что германцы и швейцарцы немы, и называют их язык "немецким". Швейцарцы же, наоборот, гордятся своим языком и называют его "Дойч". В этом языке, если что-то очень маленькое, то, чтобы указать размер, швейцарцы добавляют к слову частичку "ли". Если "Дорф" означает "деревня", посёлок, то Дорфли - это деревенька. Швейцарцы как будто сомневаются: "Такая маленькая, это деревня ли?" И так же с козами. Если козу назвать "Шван" (лебедь), то может возникнуть путаница, и кто-нибудь спросит: "Это лебедь ли?".. А если назвать сразу Шванли, то легче догадаться, что это, хоть и белая, но никакая не лебёдка, а коза. И то же с именем "Барли"; понятно, что это не медведица (Bär), а тоже коза. Хотя и бурая, как медведица.

Таким образом, Хейди узнала, как зовут дедушкиных коз. Поэтому она попрощалась так:

- «Гутнахт, Шванли! Гутнахт, Барли! Гутннахт, Дедушка!»

Швейцарские девочки очень вежливые. Перед тем, как ложиться спать, они говорят "Гутен нахт" (или, если торопятся, "Гутнахт") всем, даже животным. Это означает примерно "спокойной ночи". Разумеется, дедушку она называет "Гроссватер" (Großvater), но я рассказываю эту сказку по-русски, и поэтому пишу "дедушка" вместо "Großvater".

Хейди пришлось громко кричать, потому что дедушка и козы уже скрылись в сарае. Никого не огорчило, что вечером маленькая девочка громко кричит: в горах рядом с хижиной Алм-Охи соседей нет, и было некому стучать в стену с криками "Нельзя ли потише?". Так что, если Вы живёте в городе, особенно в панельном доме без звукоизоляции, то этот опыт маленькой швейцарки повторять не следует.

Прокричав "спокойной ночи", Хейди села на скамейку перед домом. Она слушала ветер, ела хлеб и пила молоко. Пока Хейди ужинала, ветер усилился; Хейди подумала, что он может унести её прочь. Хейди испугалась, что если ветер унесёт её далеко, то ей опять прийдётся подниматься в гору, к дедушкиной хижине, а дедушка будет волноваться. Поэтому Хейди быстро закончила есть, помыла миску и своё лицо водой из родника, к которому было приделано большое длинное деревянное корыто. Хейди посмотрела на свои пятки и решила помыть и их. Потом она обнаружила большие черные пятна на коленках и локтях. В конце концов, Хейди залезла в это корыто целиком и смыла пот и пыль, прилипшую к этому поту. Уже в сумерках, Хейди вошла в дом и закрыла дверь на защелку, которую специальной ручкой можно отворить и снаружи, и изнутри. Такая защелка очень нужна в Альпах, чтобы порывы ветра не открывали дверь и хлопали ею.

Хейди обсохла у очага, в котором тлело толстое бревно, и забралась в свою постель. Там она сразу же заснула так же крепко и чудесно, как любая другая девочка могла бы спать только в постели прекрасного принца.

Закончив с козами, дедушка тоже лег в свою постель. Для того, чтобы вести хозяйство в Швейцарских Альпах, приходится подниматься на рассвете. (То же можно сказать и про многие другие виды серьёзной деятельности.) В летнее время, солнце восходит очень рано; поэтому Алм-Охи ложился спать тоже рано.

Ночью ветер ещё усилился; хижина содрогалась от его порывов. Ветки старых елей громко ударяли друг об дружку. Ветки каких-нибудь равнинных ёлок уже давно бы обломались от таких ударов, но над хижиной Алм-Охи росли не какие-нибидь а Альпийские ели. Эти ели привыкали к ударам ветра в течение сотен лет и ломались редко. Попутно они защищали и хижину; только дымоход выл и стонал. Какой-попало дымоход при таком ветре напустил бы дыма, чада и копоти в дом. Но это тоже был не какой-нибудь, а специальный Альпийский дымоход. Он был сделан так хитро, что тянул дым наружу даже при сильном ветре, независимо от направления этого ветра. Чтобы дымоходу было легче справляться со своими обязанностями, Альм-Охи топил очаг круглосуточно. Даже летом, даже жарким днем в очаге тлел хотя бы маленький огонёк. А долгими зимними ночами, огонь был жарким, и, приходя с мороза, около этого огня можно было быстро согреться. Для этого требовалось много дров; почти каждый день Альм-Охи находил в лесу сухие стволы, валил их и привозил к хижине, на примитивной тележке летом или на санках зимой. Не брезговал он и валежником, а иногда подбирал даже мелкий хворост.

В ту ночь, ветер был такой сильный, что некоторые ветки всё-таки трескались. Это встревожило Деда. Не то, чтобы он боялся, что ветки упадут и повредят крышу его хижины (она была построена прочно), но старик опасался, что испугается Хейди. Он поднялся по лестнице и подошел к постели Хейди. Луна сперва сияла в небе; затем набежали густые облака и стало совсем темно. Потом ветер унёс облака и луна опять ярко светила в круглое оконце. В Швейцарских Альпах (как, впрочем, и в любых других горах), погода меняется очень быстро. Теперь свет падал прямо на постель Хейди. Её щёки были красными от загара; альпийское солнце хорошо прошлось по ним днем. Под тяжелым одеялом, девочке снилось, что сильный (как Петер) принц крепко обнимает её. Поэтому ее личико выглядело счастливым. Дед положил в очаг ещё бревно и вернулся в свою постель.

03. На пастбище

Хейди проснулась рано утром от громкого свистa. Она увидела, что солнце через окошко освещает её постель, и все вокруг сияет золотом. Хейди изумленно огляделась, пытаясь понять: где она? Затем она услышала снаружи низкий голос Алм-Охи, и вспомнила, что она в горной хижине с дедушкой, а вовсе не в душном Бадрагазе.

В Бадрагазе, Хейди постоянно чувствовала тесноту, и была счастлива, когда ей разрешали ненадолго выходить погулять и побегать снаружи. Теперь Хейди вспомнила, что теперь она может бегать, сколько хочет, и ужасно обрадовалась. Ещё она вспомнила, сколько нового она увидела вчера, особенно Шванли и Барли. Хейди выползла из-под тяжёлого одеяла, спустилась по лестнице и выскочила из хижины. Петер уже стоял неподалёку со стадом коз, а дед как раз приводил Шванли и Барли, чтобы Петер забрал их в стадо. Хейди побежала здороваться с Дедом, Петером и козами.

- «Хочешь пойти на пастбище?» - Спросил дедушка.

- «С Петером?» - Спросила Хейди.

- «Да.»

Это было как раз для Хейди, она запрыгала от радости.

- «Но сначала помойся, иначе солнышко будет смеяться над тобой, когда увидит, что ты чумазая.» - Дед указал на толстое бревно, выдолбленное внутри так, что получилась длинная ванна. Как и вчера, она была полна воды.

Теперь, выспавшись, Хейди могла хорошенько рассмотреть эту инженерную конструкцию. Выдолбленное брёвнышко было вoткнуто в склон; по нему стекала чистая родниковая вода. Она наполняла ванну, переливалась через край и текла через тропинку в заросли кустарника. Ванна была сделана длинной, чтобы поить коз, когда они шли на пастбище или возвращаются с пастбища; козы могли пить одновременно, не мешая друг дружке. Из этой же ванны дедушка брал воду для хозяйственных нужд, и сам тоже купался в этой ванне. Собственно, родник был первичен: относительно ровное место на склоне было образовано родником, за много лет подточившим склон. Здесь вода не могла просочиться сквозь скалу и вытекала наружу. Водоносный слой позволил трем старым елям вырасти такими высокими. Из-за этого родника и елей Дед выбрал место для своей хижины именно здесь. По-видимому, раньше елей было четыре, но одна из них росла слишком близко к роднику; Вода подмыла корни, и во время урагана ель упала. Построив хижину, Дед с помощью верёвок и рычагов повернул ствол, чтобы он лежал горизонтально; из тонкого бревна он сделал желобок и воткнул его в том месте, где родник пробивался из скалы, так, чтобы вода текла к толстому стволу. И, конечно, выдолбил этот ствол, чтобы получилась ванна.

Хейди залезла в эту деревянную ванну и принялась тереть кожу, повизгивая от холода, потому что вода в ванне была родниковой и весьма холодной. Пока Хейди мылась, Дед крикнул Петеру:

- «Иди сюда, козий генерал, и принеси свой рюкзак».

Петер в изумлении подошёл к хижине и снял рюкзак, в котором был его скудный обед. Дед вынес из хижины сверток.

- «Открой рюкзак», - приказал старик Петеру, и положил туда большой кусок хлеба и такой же большой кусок сыра.

Петер широко раскрыл свои круглые глаза от удивления. Еды, которую положил Дед, было вдвое больше, чем то, что там лежало раньше как его собственный обед.

- «Вот тебе ещё миска», - продолжал Дед, - «потому что девочка не должна пить, как ты, прямо из вымени. Надоишь ей две миски на обед. Смотри, чтобы крошка не приближалась к обрывам. Пусть она будет всё время с тобой, пока ты не спустишься вниз. То есть следи за ней так же внимательно, как ты следишь за козами. Даже более внимательно: козы привыкли, а она в первый раз в горах. Чтобы она не забрела куда не надо. Ты понял?»

Пока Дед инструктировал Петера, к ним подбежала Хейди. Она помылась и насухо вытерлась большой старой брезентовой тряпкой, которая висела на верёвка возле ванны и изображала полотенце. Розовая кожа Хейди сверкала чистотой.

- «А теперь я чистая? Солнышко не будет надо мной смеяться?» - Спросила Хейди.

- «Не будет, теперь ему не над чем смеяться», - подтвердил Дед. - «Но надень рубашку. Там, наверху, солнышко такое горячее, что твоя спина сгорит, если без рубашки.»

- «А с рубашкой не сгорит?»

- «С рубашкой не сгорит. Солнышко увидит, что ты приличная девочка, и не станет жечь твою спинку.. А вечером, когда вернёшься, поплескайся в ванне, как рыбка. После прогулки с козами, твои ноги будут чёрными, как сажа; их надо будет отмыть... Ну всё, можете идти.»

Хейди одела рубашку, так как не хотела, чтобы её спина загорелась, и побежала вверх по склону за козами.

Теперь было весело на альме, так здесь называют горное пастбище. На швейцарском диалекте, слова "алм" и "алп" сперва обозначали почти одно и то же: место, которое зимой покрывается снегом и белеет на всю округу. Потом слово "Алп" или "Алпс" (Alps) стало обозначать горный массив, Альпы; а слово "алм" сохранилось для обозначения горных пастбищ и хижин вблизи этих пастбищ. Летом алмы вовсе не белые, а зеленые, и покрыты цветами. И поэтому весёлые.

Ветер унес последнее облако ночи. Небо со всех сторон выглядело темно-синим. Солнце заливало алм ярким цветом. Соцветия всевозможных форм и оттенков смотрели на Хейди со всех сторон. Хейди прыгала туда-сюда и кричала от радости. Хейди даже забыла о козах и о Петере, восхищаясь цветами. Они манили Хейди синим, красным, золотистым со всех сторон. Хейди срывала цветы и собирала их в подол своей рубашки; она хотела забрать их с собой, воткнуть их в сено в своей спальне, чтобы там стало так, как на пастбище.

Петеру пришлось непросто. Мало того, что Хейди бегала туда-сюда, и за ней приходилось следить; но она ещё отвлекала коз, они прыгали вокруг Хейди вместо того, чтобы подниматься к верхним пастбищам; Петеру приходилось подгонять отстающих посохом. В какой-то момент Петер заметил, что Хейди не видно.

- «Хейди, где ты?» - Закричал Петер.

- «Здесь», - послышалось откуда-то.

Но самой Хейди не было видно. Она сидела на траве за камнем, на полянке, густо усыпанной цветами. Воздух был наполнен пьянящим ароматом, которого Хейди никогда раньше не знала. Она села в цветы и в полной мере ощутила запах.

- «Иди сюда и следуй за мной!» - Приказал Петер. - «Охи запретил тебе прыгать через камни.»

- «Я не прыгала, я обошла», - обиделась Хейди. - «Да и камней там почти нет, только кусочек камня виден.»

- «Нам предстоит долгий путь; а там, наверху, ты увидишь большую птицу.»

Это помогло. Хейди вскочила и подбежала к Петеру, неся цветы в подоле. Чтобы цветы не упали, oна держала руками край рубашки двумя руками. Таким образом, она не могла больше рвать цветы, и подъём ускорился.

- «Тебе уже хватит цветов», - сказал Петер, когда они снова взбирались вместе. - «Надо, чтобы и на завтра что-то осталось.»

Доводы Петера был убедительными. Кроме того, подол рубашки был уже полон цветов, и край рубашки приходилось высоко задирать, чтобы цветы не рассыпались. Козы тоже шли более организованно, подражая Хейди. Они чувствовали запах хороших трав с высокого пастбища и стремились туда, не останавливаясь.

Широкое пастбище находилось у подножия скал. Внизу скалы были скрыты кустами и елями, а затем, крутые и голые, вздымались к небу. С одного края, пастбище обрывалось в пропасть; Дед был прав, указывая, что за Хейди надо следить. Петер нашёл углубление в склоне, и осторожно положил туда свой рюкзак, чтобы он не скатился в пропасть. Петер прилёг, он притомился от беготни за отстающими козами.

Хeйди осторожно, чтобы не рассыпать цветы, сняла рубашку. Она скатала её, завернув внутрь цветы, и положила рядом с рюкзаком Петера. Она легла на спину, чтобы солнышко не могло сжечь её спину, и огляделась. Долина лежала далеко внизу в полной своей красоте. За долиной виднелись покрытые снегом белоснежные вершины. Девочка сидела в тишине, только ветер обдувал нежные синие, желтые, красные цветы всевозможных форм и оттенков; они сияли повсюду и нежно покачивались на своих стеблях. Петер заснул, а козы лазили по склону; они ели траву, цветы и обгладывали мягкие кусты, торчавшие из скал. Хейди думала, что это красивее, чем что-либо в её предыдущей жизни. Она наслаждалась золотым солнечным светом, свежим воздухом, ароматом цветов и хотела бы остаться здесь навсегда. Хейди всматривалась в высокие горные скалы, и ей казалось, что у всех у них были лица, что они смотрят на нее знакомо, как хорошие друзья.

Хейди услышала над собой громкие, резкие крики. Она подняла глаза. Над алмом кружила огромная птица, такой Хейди никогда раньше не видела. Это был горный орёл. Эти орлы такие большие и тяжелые, что им трудно летать над равниной, махая крыльями, как это делают обычные, более мелкие птицы. Горные орлы стараются не приземляться в низинах, откуда им было бы трудно взлетать; они гнездятся на крутых скалах, откуда восходящие потоки теплого воздуха могут поднимать их и нести далеко, почти не требуя мускульных усилий. Добычу горные орлы тоже ищут на крутых склонах, чтобы потом подняться к гнезду, используя ветер, который погожими днями дует вверх по склону.

Орел кружил над алмом с широко раскинутыми крыльями. Он пронзительно каркал, пролетая над головой Хейди.

- «Петер! Петер! Проснись!» - Закричала Хейди. - «Смотри, какая большая птица!»

Петер поднял голову и посмотрел вместе с Хейди вслед птице; она поймала восходящий поток и вздымалась все выше в голубое небо, а потом исчезла над серыми скалами.

- «Куда она делась?» - спросила Хейди, внимательно следившая за птицей.

- «Домой в гнездо», - ответил Петер.

- «У неё дом наверху? Так высоко!.. А почему она так кричит?» - Спросила Хейди.

- «Это горный орёл», - ответил Петер, приподнимаясь. - «Ему приходится кричать, чтобы мы пошевелились, чтобы он понял, что мы для него не подходящая еда.»

- «А если он понял, что мы не еда, может быть, мы заберёмся туда и посмотрим, как он живёт?»

- «Не, не, не!» - Воскликнул Петер. - «Ни одна коза не может туда забраться; да и Охи сказал, чтобы мы не совались на скалы.»

– «Петер», - сказала задумчиво Хейди, - «я спала под тяжелым одеялом, и это было приятно.. Ты, конечно, не такой тяжёлый, как моё одеяло.. Я хочу вспомнить то ощущение.. Я не знаю, как объяснить.. »

Петеру уже не надо было объяснять. Он вскочил, скинул с себя штанишки и рубашку, и попытался изобразить для Хейди её тяжёлое одеяло. Некоторое время они просто лежали; потом Петер приподнялся и Хейди помогла ему войти. Это понравилось Петеру; он дрожал и дёргался от удовольствия. Теперь Петер никуда не торопился, и у них получилось лучше, чем в первый раз, по дороге к хижине Алм-Охи. Хейди дрожала от удовольствия, а потом заснула..

Хейди проснулась от оглушительного свиста. Петер счёл, что козы разбрелись слишком далеко, и напоминал им, кто здесь командует. Козы поняли сигнал и собрались. Петер пересчитал их и, убедившись, что все на месте, сказал Хейди:

- «А не пора ли нам подкрепиться?»

Хейди не поняла смысл этого термина, и молча смотрела на Петера. Петер вынул из рюкзака тряпку, в которую Алм-Охи завернул провиант, достал из неё миску, подошёл к Шванли и принялся её доить. Хейди обнимала Шванли за шею, пока Петер доил. К Хейди подошла Барли; Хейди принялась обнимать и гладить и её. А потом и других коз, они подбегали к Хейди, тёрлись об неё боками и скакали рядом. Хейди, подражая козам, тоже стала скакать и прыгать, радуясь своим новым подружкам.

Пока Хейди резвилась с козами, Петер закончил дойку. Он поставил миску с молоком посредине тряпки, которую он достал из рюкзака и расстелил на траве. Вокруг миски Петер разложил хлеб и сыр. Он звал Хейди, но Хейди не отвечала, увлекшись прыжками с козами. Петеру пришлось опять громко свистеть; козы подошли к нему, и с ними Хейди.

- «Хватит прыгать, пора есть», - сказал Петер, - «садись за стол.».

Накрытый обед выглядел привлекательно. Хейди уселась на уголок своей рубашки около импровизированного стола.

- «Это моё молоко?» - Спросила она, глядя на миску в центре стола.

– «Да», - ответил Пeтер, - «мoжешь выпить всё, я надою ещё».

- «А чьё молоко будешь пить ты?» - Спросила Хейди.

- «Я буду пить молоко Шенклы. Шенкла - это моя коза. Ешь!»

Хейди начала с молока, и выпила всю миску. Пока она пила, Петер съел свой хлеб и сыр. Он взял пустую миску и пошёл доить ещё, а Хейди положила свой сыр на хлеб и принялась есть. Когда Петер принес миску, полную молока, Хейди почувствовала, что наелась. Оне не съела и половины своей порции. Хейди протянула остатки своего бутерброда Петеру и сказала:

- Можешь доесть за меня?

Петер удивлённо посмотрел на Хейди. Он сам никогда в жизни он не мог сказать что-то подобное. Долго не мог поверить, что Хейди всерьёз предлагает ему свою пайку. Хейди положила свой хлеб и сыр ему на колени. Только тогда Петер понял, наконец, что это не шутка. Он взял подарок и кивнул в знак благодарности. Теперь он имел плотный обед, какого у него давно не было. Тем временем, Хейди рассматривала коз.

- Как их зовут, Петер? - спросила Хейди, попивая молоко.

Петер хорошо знал всех коз. Чавкая, он показывал на них пальцем и называл по имени:

- Шванли и Барли ты знаешь.. Справа, возле куста, Шенкла. Это моя коза. Там, На камне стоит Турк. Это старый козёл. Его, думаю, скоро продадут, потому что Дистел уже подрос. Дистел, это молодой светлый козёл, вон там, слева. Он гонится за Дерезой. Но Дереза ему не даст, так как её сегодня уже крыл Турк..

Петер называл имена коз, показывал на них пальцем и давал каждому животному краткое описание. Хейди внимательно слушала. Несколько раз она переспрашивала, и Петеру приходилось повторять. Вскоре Хейди смогла отличить коз друг от друга и назвать каждую по имени. У каждой козы были свои особенности, которые можно запомнить, если внимательно следить; Хейди это делала.

Среди прочих коз, Петер назвал Шнехоппли (Schneehöppli) Это была маленькая коза, белая, как снег; самая белая в стаде. Хейди её легко зaпомнила, так как на германском языке, слово "Шнехоппли" означает белый комочек снега. Швейцарские девочки, даже маленькие, свободно говорят на этом языке.

Шнехоппли часто и жалобно блеяла, как будто жаловалась. Хейди несколько раз подходила к ней и обнимала, пытаясь утешить.

- «Что с тобой, Шнехоппли?» - Спросила Хейди, - «Почему ты так жалобно кричишь?»

Петер крикнул со своего места, жуя хлеб с сыром:

- «Шнехоппли тоскует потому, что Алта больше не приходит на Алм. Её позавчера продали и увели в Майенфелд.»

- «Кто такая Алта?» - Спроcила Хейди.

- «Мать её.»

- «А где её бабушка?»

- «Нет у неё бабушки.»

- «А дедушка?»

- «Тоже нет.»

- «Бедная Шнехоппли», - сказала Хейди и нежно обняла маленькое животное. - «Но не кричи так жалобно, я буду ходить с вами каждый день. Когда ты тоскуешь, ты всегда можешь подойти ко мне.»

Шнехoппли с радостью потерлась головой о плечо Хейди и больше не жаловалась. Тем временем Петер закончил свой обед. Он возвращался к своей пастве и Хейди.

Козы опять разбредались, каждая на свой манер. Одни мерно шли, поедая всё подряд на своем пути. Другие вертели мордой, выискивая самые вкусные травы. Шванли и Барли поднялись на скалу и обгладывали росшие там красивые кусты. Хейди стояла, заложив руки за спину, и смотрела на них с величайшим вниманием.

Шванли и Барли были самыми красивыми и благородными козами в стаде. Они держались с особым достоинством, ходили обычно своей дорогой и презрительно отклоняли домогательства назойливого Турка. Хейди обратила на это внимание.

- «Петер», - сказала Хейди, - «а ведь самые красивые из коз - Шванли и Барли.»

- «Я знаю. Альм-Охи любит их. У них тёплый хлев, родниковая вода и всегда свежая подстилка. Кроме того, Алм-Охи даёт им соль. И моет их почти каждый день. Да и ночуют они ближе к пастбищу, чем другие. Оттого у них есть силы скакать по скалам и выбирать лучший корм.»

Внезапно Петер вскочил и большими прыжками побежал вверх и в сторону. Хейди побежала за ними, пытаясь понять, что происходит. Петер бежал к краю алма, где обнажались скалы. Хейди видела как молодой козёл Дистел забрался на скалу и прыгал на краю попасти. Петер попытался схватить его, но смог поймать только одну из ног животного. Дистел гневно ворчал и пытался вырваться. Петер крикнул Хейди, чтобы оне помогала. Хейди осознала опасное положение этих двоих. Она сорвала пучок ароматной травы, поднесла её Дистелу под нос и сказала:

- «Ну-ну, Дистел, дорогой, ты должен быть рассудительным! Смотри, ты можешь упасть и сломать ногу, тебе будет страшно больно.»

Козёл обернулся и съел траву из рук Хейди. Тем временем Петер поднялся на ноги и поймал Дистела за веревку, обвязанную вокруг шеи Дистела, на ней держался колокольчик. Альпийские козлы и козы носят на шеях колокольчики. Все колокольчики разные; опытный пастух даже в темноте или в тумане может идентифицировать животное по звуку его колокольчика. И, конечно, веревка помогает призвать животное к порядку, если оно хулиганит.

Хейди ухватила Дистела за верёвку с другой стороны; они с Петером повели беглеца обратно к мирно пасущемуся стаду. Когда Петер обеспечил безопасность Дистела, он поднял свой посох и ударил Дистела. Дистел отпрянул и закричал. Хейди тоже закричала:

- «Нет, Петер! Ты не должен его бить! Посмотри, он и так напуган!»

- «Он этого заслуживает», - пробурчал Петер и опять хотел ударить.

Но Хейди обняла Петера и закричала:

- «Петер, миленький, не бей, его, пожалуйста, ему же больно!»

Петер удивился, обнаружив в лице Хейди защитницу нерадивого козла. Черные глаза Хейди смотрели на Петера с такой болью, что он опустил свой посох.

- «Ладно. Я прощу его, если ты завтра снова отдашь мне свой сыр». - Сказал Петер. Он тоже перепугался, когда ловил Дистела, и хотел компенсации за этот ужас.

- «Можешь брать, как сегодня, и каждый день; но тогда ты никогда, никогда больше не должен бить Дистела, ни Шнехоппли, ни прочих.»

- «Но как же я буду держать стадо? Эти скоты не пойдут на верхние алмы, а выщиплют траву около Дорфли и будут голодать. Или козлы разбредутся, попадают чёрте-куда и переломают себе ноги, тогда их хозяева навешают мне пиздюлей.»

- «Я помогу тебе уговорить коз идти куда надо!.. И сама не буду отставать!»

- «Ну, тогда ладно», - согласился Петер; это прозвучало как обещание. Он отпустил провинившегося; счастливый Дистел подпрыгнул и убежал к стаду.

Постепенно солнце спускалось к горам, готовясь спрятаться за них. Хейди смотрела на тени, на цветы, и на долину. Она становилось голубой. Скалы наверху, наоборот, горели всё ярче, как будто там пылал пожар. Хейди вскочила и закричала:

- «Петер! Петер! Там горит! Горят все горы, и даже снег! Смотри! Гора пылает! Посмотри на скалы! Посмотри на ели! Все, все в огне!»

- «Тут всегда так», - хмуро сказал Петер, - «если небо не затянуто облаками..»

- «Но откуда огонь?»

- «Это не огонь. Это просто закат. Нам пора вниз. Насмотришься по дороге.»

Петер как раз закончил считать коз. Несмотря на то, что Хейди отвлекала его, он убедился, что все козы на месте, одел рюкзак, засвистел и пошёл вниз. Козы поняли, что их ведут к водопою, пошли за Петером и даже обгоняли его. Хейди схватила цветы, завернутые в рубашку, и пошла сзади. Она присматривала, чтобы какая-нибудь коза не отстала, чтобы Петеру не захотелось ударить её своим посохом.

Путь вниз оказался не легче, чем путь вверх:
Во-первых, Хейди устала, прыгая с козами.
Во-вторых, Петер и козы почти бежали вниз, и Хейди едва поспевала за ними.
Насмотреться на закат Хейди не удалось: ей приходилось смотреть под ноги, а не на закат, разгоравшийся всё ярче.

Хейди хотела скорее рассказать дедушке, как ей хорошо было наверху, но уставшие ноги плохо слушались её, Хейди подошла к хижине Алм-охи последней, когда козы уже сгрудились вокруг длинной деревянной ванны-поилки. Хейди пришлось ждать, пока они напьются, чтобы поплескаться в ней, как ей велел дедушка. Хейди считала себя очень послушной девочкой. Ей хотелось подойти к Дедушке после того, как она выполнит его указание насчёт помыться.

Алм-Охи давал Барли и Шванли лизать соль из своих рук и расспрашивал Петера:

- «Ну что, козий генерал, девчонка не очень хулиганила?»

- «Хейди хорошая.»

- «Вам хватило хлеба и сыра?»

- «Да, спасибо, Охи.»

- «Завтра возьмёшь её с собой?»

- «Да, Охи. Конечно!»

- «А сейчас поторапливайся, чтобы не раздавать коз в потёмках.»

В этот момент, Хейди подбежала к Деду и развернула рубашонку, в которую были завернуты цветы:

- «Дедушка, смотри, что я принесла!»

Она так торопилась показать своё сокровище, что высыпала цветы прямо на землю. Увы, это были уже не цветы, а едва влажное, но ещё мягкое сено. Оно было желтовато-коричневым, почти без оттенков.

- «Что с ними? Я несла цветы!» - сказала Хейди и заплакала.

Плача, Хейди попрощалась с Петером и козами. Она успела обнять Шнехоппли, которая, как показалось Хейди, пыталась утешить её; потом Петера. Петер сказал заплаканной Хейди "До завтра" и побежал с козами вниз. Хейди вернулась к дедушке и разрыдалась:

- «Дедушка, это были цветы.. что же теперь с ними делать?»

Шванли и Барли услышали плач Хейди и пришли ей на помощь; они быстро подобрали и сжевали остатки цветов, не оставив ни стебелька. Как ни странно, от этого Хейди стало легче. Альм-Охи обнял её и сказал:

- «Цветы хороши, когда они растут на алме. А не когда девочки срывают их, чтобы завернуть в свою одежду.»

- «Я больше не буду рвать цветы!»

- «Не расстраивайся, Хейди. Посмотри лучше на закат.»

- «Я уже видела с верхнего алма..» - сказала Хейди, любуясь пылающими горами, - «Но теперь всё гораздо ещё!..»

Хейди прорвало; она задавала вопросы, не давая деду времени чтобы на них ответить:

«А почему горы пылают? Петер объяснял, но я не поняла..»
«И почему большая птица так громко кричит?»
«И почему у гор нет имён?»
«И зачем козлы скачут по краю пропасти?»

- «Хейди, не всё сразу. Сперва ты помоешься, а я подою коз. Потом мы с тобой поужинаем, и я тебе всё расскажу.»

Швейцарские девочки очень послушные. Хейди замолчала и побежала мыться. Хейди вспомнила, что ещё утром Дедушка велел ей мыться после похода с козами и Петером, и ей было стыдно, что дедушке пришлось напомнить ей об этом. Залезая в ванну, Хейди посмотрела на себя. Не только её ноги были чёрными, но и руки, и лицо (Хейди вытирала рукой пот со лба), и бока, и даже живот были испачканы чёрным-пречёрным альпийским чернозёмом. Бегая и прыгая с козами, Хейди несколько раз падала; об этом можно было догадаться, едва взглянув на неё. Хейди не видела свою спину, но подозревала, что она в таком же состоянии. Рубашка Хейди была тоже не в лучшем виде; на ней было много больших чёрных пятен и несколько жёлтых отпечатков, оставленных цветами. Хейди тёрлась о шершавые стенки ванны всеми частями тела и терла об них свою рубашку.

Швейцарские девочки очень чистоплотны. Хейди отмылась до зеркального блеска, а точнее, до "гусиной кожи". Зеркала у Алм-Охи не было, как и горячего водоснабжения; так что зеркальность блеска хейдиной кожи проверить было трудно; тем более, что Солнышко уже спряталось; на альме становилось всё темнее и всё холоднее с каждой минутой. Хейди изо всех сил потёрла свою кожу лохматой тряпкой, выжала, насколько смогла, рубашку, и побежала в хижину греться.

Очаг в хижине Алм-Охи горел круглосуточно, даже летом. Когда Алм-Охи увидел спускавшихся коз, Петера и Хейди, дед положил на горячие угли два бревна. Теперь они разгорелись и согревали всё в хижине интенсивным инфракрасным излучением, давая, к тому же, немножко и видимого света. Это было важно, потому что электрического освещения в хижине Алм-Охи не было.

Хейди пододвинула свой стул к очагу и повесила на него свою рубашку. Затем она села на табуретку около очага и протянула к огню руки и ноги, посиневшие от холода. По мере того, как её конечности оживали, им становилось горячо, так что Хейди постепенно отодвигалась. Несколько раз Хейди думала, что рубашка задымилась; каждый раз она торопливо отодвигала стул от очага и перевешивала рубашку, поворачивая её к огню самыми влажными местами. Хейди слышала истории про маленьких девочек, устроивших пожары; Хейди вовсе не хотела стать такой девочкой. Но от рубашки шёл не дым, а всего лишь пар.

Швейцарские девочки очень осторожны. Когда Алм-Охи пришёл с молоком, Хейди уже почти высушила свою рубашку. При этом, Хейди не прожгла в ней ни одной, даже маленькой, дырочки. Хейди рассудила, что безопаснее досушить горячую рубашку на себе, и одела её.

Когда Хейди села на свой новый высокий стул перед миской с молоком, а её дед сел рядом, девочка вернулась к своим вопросам. Хейди старалась задавать их по одному, чтобы выслушивать ответ. Швейцарские девочки очень вежливы; задав вопрос, они на несколько секунд замолкают, чтобы дать собеседнику время подумать над вопросом и ответить на него. Именно так и поступила Хейди. Она спросила:

- «Почему большая хищная птица так каркает, дедушка?»

- «Она смеется над людьми, что они так тесно живут внизу, в деревнях и спорят друг с другом. Она кричит вниз: Если бы вы не теснились, и каждый шёл бы своей дорогой, и поднимались бы вверх, как это делаю я, то у вас не было бы ссор и раздоров.»

Имитируя фразу птицы, Дедушка очень похоже изобразил клекот орла; у Хейди не осталось сомнений в такой интерпретации.

- «Почему у гор нет имен, дедушка?» - спросила Хeйди.

- «У них есть имена», - ответил Алм-Охи, - «и если ты опишешь мне гору так, чтобы я её узнал, я назову тебе её имя».

Хeйди описала гору с двумя острыми башнями, и Охи сказал:

- «Я знаю эту гору. Она называется Фалкнис.. Помнишь ли ты ещё какую-нибудь?»

Хейди описала гору с большим снежным полем, которое к вечеру стало розовым.

- «Эту гору я тоже узнаю», - сказал дед, - «это Шесаплана.. Тебе понравилось на пастбище?»

Хейди рассказала про прошедший день, как хорош он был, и особенно про закат. Теперь дедушка должен был объяснить, откуда он взялся, потому что Петер не знал об этом.

- «Видишь ли», - объяснил дедушка, - «это Солнце так желает горам спокойной ночи. Оно шлёт свои самые красивые лучи, чтобы напомнить горам, что оно обязательно вернется утром.»

Хейди сочла такое объяснение логичным. Тем более, у неё была возможность завтра же проверить, выполнит ли Солнце своё обещание. Хейди была уверена, что Солнце всегда выполняет свои обещания, и непременно вернётся утром, чтобы она снова могла пойти на пастбище, насладиться цветами, козами, Петером и увидеть, как Солнце снова пожелает спокойной ночи горам. Но сначала ей надо было заснуть. Поэтому Хейди поднялась на сеновал, залезла в свою постель и прекрасно спала всю ночь. Ей снились мерцающие горы, скачущие козы, прекрасные принцы, нежный Петер и горячее солнце.

04. Бабушка

На следующее утро снова взошло яркое солнце, опять пришли Петер и козы, и снова Хейди пошла ними на пастбище. Так продолжалось день за днем. Хейди хорошо загорела и уже не боялась, что солнце сожжёт её спину и плечи. Кожа Хейди уже не покрывалась пупырышками, когда она мылась в деревянной ванне с ключевой водой, или когда стирала в этой ванне свою одежду. Хейди стала сильной; сколько бы она ни бегала по горам, её ноги уже не подкашивались от усталости, когда она возвращалась в хижину. Хейди потеряла счёт времени; былая жизнь в городе казалась ей страшным сном, и она не вспоминала её. Хейди научилась доить коз, а также уговаривать их идти в нужную сторону, чтобы Петеру не нужно было бить отстающих.

Горячее солнце выходило не каждый день. Были и пасмурные дни, и туманные, и дождливые, и даже грозы. В такие дни, дед не отпускал Хейди с Петером, а порой Петер с козами и вовсе доходил до верхних пастбищ, опасаясь, что какая-нибудь коза потеряется и он не сможет найти её. То, что из долины смотрится как красивое нежное облако, закрывающее гору, есть плотный туман, в котором легко заблудиться и козам, и человеку.

Хейди поняла, зачем каждым солнечным утром Петер так настойчиво гонит коз далеко вверх. Дело не только в том, что наверху травы получают больше солнца и поэтому более питательны. Другая причина состоит в том, что в пасмурные дни козы могут есть траву на нижних пастбищах, где нет обрывов и заблудиться труднее. Важно сохранить эту траву для пасмурных дней.

Хейди воспринимала дедушку, Петера, коз, пастбище и горячее солнце как нечто само собой разумеющееся, и ей казалось, что теперь так будет всегда. Однако, наступала осень; дождливых и ветреных дней становилось больше. дедушка всё чаще говорил: «Сегодня останься здесь, Хейди: ты такая маленькая, что ветер может подхватить тебя и унести.»

Пeтер огорчался, когда Хейди не могла с пойти с ним. Он не получал дополнительной еды, которую Алм-Охи давал для Хейди и которой Хейди неизменно делилась. Кроме того, привыкшие к Хейди козы упрямились, не шли, куда надо; Петеру таки приходилось бить их своим посохом. К тому же, Петер скучал. Ему нравилось прижиматься к Хейди и чувствовать, как та трепещет в его объятиях. Петер пытался делать то же с козами, но ощущения были совсем не те, и Петер злился. Козы чувствовали эту злость и упрямились ещё больше.

Петер и Хейди хорошо дополняли друг друга. Петер был циником, а Хейди - оптимисткой. Она во всём находила что-то приятное; это было то, чего так не хватало без неё Петеру. Хейди любила ходить на пастбище, нюхать цветы и испытывать разные позы с Петером и Дистелом. Но ей нравилась также и работа в примитивном дедушкином огороде, резьба по дереву, и заготовка этого дерева. Дед находил в лесу сухой ствол и валил его; Хейди помогала отпиливать мелкие ветки, везти или волочить этот ствол к дому, и распиливать его на бревна, подходящие для очага. Сухие бревна без гнили дед колол на поленья, а совсем хорошие и прямые использовал для поделок. Постоянный огонь в очаге требовал много дров. Поэтому Охи не брезговал хворостом и валежником. Он говорил:«В хорошем очаге всё сгорит». Особенно, если валежник попадался близко от хижины. Тем более, что в сарае валежник подсыхал и становился вполне приличным топливом.

Охи часто косил траву, сушил её, складывал в огромные мешки (один из таких мешков Хейди использовала как одеяло) и приносил на сеновал. Мешки были толстыми и тяжелыми, чтобы ветер не уносил их. Хейди помогала Деду, и находила это очень интересным. Таким же интересным Хейди находила дойку коз и изготовление сыра. каждый раз, ей казалось чудом, что чан совершенно жидкого молока превращается в компактный, твёрдый (и очень вкусный) сыр. Дед готовил больше сыра, чем он и Хейди могли съесть. Примерно раз в неделю. Алм-Охи уносил сыр и свои поделки вниз, в Дорфли, а иногда и в Майенфелд, и обменивал на вяленое мясо, ветчину, хлеб и соль.

Интересным находила Хейди и работу в огороде. Он был окружён полосой колючего альпийского шиповника и альпийского барбариса. Алм-Охи нашёл дикий шиповник и дикий барбарис на краях скалистых оврагов; он пересадил сотню таких кустов поближе к своей хижине по периметру площадки, которая показалась ему подходящей для огорода. Многие кусты замёрзли и засохли, но некоторые прижились, разрослись и образовали живую изгородь. Обычный забор на алме был бы сметён ветром и снегом, но живая изгородь не только противостояла стихии, но разрасталась. От года к году она становилась выше и защищала растения от альпийских ветров. Дед, с его большими руками и толстыми пальцами, не мог дотянуться до красных ягод, спрятанных между колючками, и ему приходилось отрезать веточки целиком; но Хейди научилась ловко срывать ягоды, не уколовшись. Из шиповника и барбариса Алм-Охи готовил крепкий вкусный чай.

Шиповник и барбарис защищали от ветра и от коз грядки, на которых росли альпийская ежевика, альпийский лук, альпийский чеснок, альпийская репа, альпийская картошка и даже альпийская капуста. Альпийская капуста была не похожа на обычную, а альпийская картошка показалась бы жителю равнины мелкой; зато альпийский лук вырастал выше самой Хейди. Алм-Охи срывал этот лук и добавлял его в суп, который он готовил из вяленого мяса и альпийской картошки. Это было очень вкусно. Некоторые овощи дед определял как "зимние" (могут выдержать долгое хранение) и складывал в чулане; сохранности способствовало осеннее похолодание.
После сильных дождей, когда дед не отпускал Хейди на пастбище, они ходили по грибы. Дед варил эти грибы, жарил их или сушил в качестве запаса на зиму. Хейди научилась распознавать съедобные грибы, нанизывать их на ниточки и сушить. Её забавляло, как за несколько дней большой гриб усыхал до размеров маленькой шишки.

Становилось всё холоднее. Хейди была рада, что она сохранила тёплые штаны, чулки, платья, кофты, шапку и, главное, отриконенные ботиночки. Они были всё ещё чуть великоваты, но дед сделал из козьей шерсти толстые стельки, и ботинки хорошо держали на замерзшем за ночь грунте. Хейди вспомнила добрым словом Дету, купившую ей эти ботинки.
Алм-Охи положил вдоль грядок на своём огороде бревна, между ними - сено, а сверху - доски. Так он защищал многолетние растения и грунт от мороза. Хейди помогала раскладывать сено и доски. Они сделали это во-время, потому что через несколько дней выпал глубокий снег. Алмы стали белоснежными, и вокруг не осталось ни одного зеленого листа. Козам было бы нечего делать на заснеженном алме, и Петер со стадом больше не приходил.

Алм-Охи хорошо подготовился к зиме. Почти всё место на чердаке было занято сеном; постель Хейди пришлось поднять под самый потолок, чтобы под ней поместилось больше сена. Много места в хижине занял штабель дров, не уместившихся в сараях. Кроме того, расчёт был на то, что во время снегопада не прийдётся часто выходить к сараям, где лежал дровяной запас. В хижине Алм-Охи не было электричества и не было холодильника. Но продуктовый амбар был пристроен к хижине так, что внутри температура оставалась чуть выше нуля. Там хранилось то, что Дед и Хейди выкопали с огорода до начала заморозков: Вязанки лука, чеснока и альпийской капусты, веточки барбариса и шиповника с засохшими листьями и ягодами и мешок альпийской картошки. Там же на висели сушёные альпийские грибы на ниточках, мешочки с сухарями и лоскуты вяленого мяса, которое Алм-Охи купил в Дорфли до того, как снег засыпал тропу.

Снег падал и падал. Хeйди с любопытством смотрела в окна, но потом их засыпало снегом, и только в окошко на чердаке, в спальне Хейди, проникал дневной свет. Хейди боялась, что снег завалит всю хижину, и они будут жить под снегом, но однажды утром снегопад прекратился.

Алм-Охи вышел из хижины и сделал неотложную работу. Он вынес парашу, в которую Хейди писала и какала, пока шел снег. Дед сгрузил нечистоты в огород, в то место, где не было грядок, но готовилось удобрение на следующий год. Туда же Алм-Охи отнёс подстилку из хлева; Шванли и Барли уже основательно её запачкали. Алм-Охи принёс козам сена и воды. Он подоил Барли, а Хейди подоила Шванли.

После завтрака, Дед взял лопату и прокопал в снегу дорожку от двери хижины к амбару и к хлеву. Затем он прокопал дорожку к огороду, к тому месту, где готовилось удобрение. Он прокопал тропинку к ванне; проточная вода там ещё не замёрзла, но в ней плавал снег. Охи прокопал тропинку к дровяному сараю. Охи выкопал в снегу ниши напротив окон, чтобы в хижину попадал дневной свет. Вокруг хижины вдруг образовались высокие сугробы..

Так прошло несколько дней. Хейди доила коз, Дед разгребал снег и мастерил из дерева поделки. Он сделал табуретку для Хейди, они вдвоём могли греться у очага. Хейди училась вырезать по дереву; Алм-Охи показывал ей, как надо держать опасный инструмент, чтобы не пораниться. Из обрывка брезента, Алм-Охи сшил для Хейди длинные грубые рукавицы и ещё более длинные бахилы, чтобы одевать их поверх ботинок и штанов. Снизу, где были шипы, бахилы скоро прохудились, но высокая верхняя часть не позволяла снегу набиваться в ботинки, даже когда Хейди, играя, проваливалась в сугроб с головой.

Однажды, Хейди и Дед сидели у горячего очага; и вдруг в хижине раздался громкий стук. Хейди испугалась, но Алм-Охи спокойно сказал:

- «Ого, у нас гости!»

- «Гутен Абенд», - раздалось из-за двери. Это стандартное швейцарское приветствие, которое значит примерно "добрый день".

Кто-то снаружи настойчиво пытался открыть дверь, но она примёрзла и не поддавалась. Алм-Охи подошёл к двери, схватил её за перекладину, игравшую роль дверной ручки, и хорошенько рванул. Дверь открылась и в хижину ввалился Петер. Он упал на пол, рассыпая вокруг себя снег. Это он стучал ногами в дверь, чтобы сбить снег с ботинок; но это ему плохо удалось. Не только ботинки, но и штаны, и курточка, и шапка и варежки Петера были покрыты толстым слоем примёрзшего снега. Петеру пришлось долго побираться через снег, но он не сдался, потому что очень хотел увидеть Хейди, он не видел её восемь дней. Петер бил в дверь руками и ногами изо всех сил, и поэтому упал, когда она неожиданно открылась.

"Гутен Абенд», - повторил Петер, но больше ничего сказать не мог, так как губы его замёрзли; он весь посинел и дрожал от холода, но он улыбался от радости, что он всё-таки дошёл и снова видит Хейди. Алм-Охи подбросил в очаг несколько мелко наколотых поленьев; он так делал, когда ему нужно было быстро получить сильный огонь. Алм-Охи поднял Петера, попытался отряхнуть его от снега, а потом подвинул его к огню, поставив почти в самый очаг. Петер начал оттаивать; комки снега и льдинки капали с Петера и шипели в очаге. Весь Петер выглядел, как снежный водопад.

- «Ну, привет, генерал! Как дела?» - сказал дедушка. - «Теперь ты без армии и тебе прийдется грызть перо..»

- «Почему ему прийдётся грызть перо, дедушка?» - спросила Хейди.

- «Он должен ходить в школу зимой„, - объяснил дед. - «Там учат читать и писать. Иногда это сложно, и тогда ученики, не зная, что писать, грызут перо, в надежде, что это поможет. Не так ли, генерал?»

- «Да. Примерно так.» - Буркнул Петер.

Петер слегка оттаял; по крайней мере, теперь его удалось раздеть. Дед стряхнул последние льдинки с шапки, варежек, шарфа, куртки, штанов и ботинок Петера. Дед развесил его шмотки вокруг очага. Петер перестал дрожать, он начал согреваться и уже мог отвечать на вопросы, которыми тут же завалила его Хейди. Она спрашивала о школе, обо всем, что там происходило. Хейди была так рада видеть Петера, что забыла все приличия: она задавала вопросы быстрее, чем Петер успевал отвечать.

Во время этого разговора, Алм-Охи помалкивал. Объяснения Петера казались ему смешными, но Охи старался не показывать этого. Швейцарцы, и, в частности, швейцарские дедушки, стараются не насмехаться над собеседником, даже если считают, что собеседник не петрит и ни фига не прав. Тем более, что Петер совершил героический переход, чтобы увидеть Хейди. Это вызывало уважение, независимо от того, что говорит Петер. Однако, когда Петер окончательно согрелся, а его одежда просохла, Охи встрял в диалог с весьма деловым предложением:

- «Итак, генерал, ты был в снегу и в огне. Сперва ты почти замёрз, а потом почти сгорел. Ты устал, и тебе нужно подкрепиться. Да и нам с Хейди тоже не помешает. Прошу за стол!»

С этими словами Охи разложил на столе еду. Во время снегопада, Алм-Охи сделал ещё и длинную скамейку, так что все с комфортом разместились за столом. Петер дивился на обилие еды: Дед нарезал большой кусок ветчины и положил её на печёную альпийскую картошку. Пока Петер оттаивал, грелся и сох, картошка хорошо пропеклась. Кроме того, дед разлил по деревянным кружкам барбарисовый чай. Петеру давно не было так хорошо и вкусно...

Когда радостная трапеза закончилась, начало темнеть. Питер собрался домой. Он оделся и пожелал Дедушке и Хейди "Спокойной ночи". Затем он вспомнил и добавил:

- «Хейди, надо, чтобы ты сходила к бабушке. Она просила. Это очень важно. Пожалуйста.»

Для Хейди это была совершенно новая идея, насчет пойти к кому-нибудь; она сочла, что это не только очень важно, но ещё и ужасно интересно. Следующим же утром она первым делом сказала:

- «Дедушка, теперь мне нужно идти к бабушке, она меня ждет».

- «Не сейчас. Снега слишком много.» - Возразил Алм-Охи.

Но Хейди решила, что если бабушка просила, то это обязательно надо сделать. С тех пор, по несколько раз в день, девочка напоминала:

- «Дедушка, я должна сходить вниз, бабушка давно меня ждет».

На четвертый день, было очень холодно. Ванна с водой покрылось ледяной коркой; чтобы зачерпнуть воды, эту корку приходилось пробивать. Снег превратился в твердый наст, он трещал и скрипел на каждом шагу, искря в солнечных лучах. Солнце весело светило в окно, прямо на высокий стул, на котором во время завтрака сидела Хейди. Она повторила:

- «Сегодня я должна пойти к бабушке».

Алм-Охи посмотрел в окно и буркнул:

- «Угу».

Он встал из-за стола, нашёл толстый мешок и сказал:

- «Одевайся!»

С радостью девочка прыгнула вслед за дедом в сияющий снежный мир. На старых елях теперь было тихо, белый снег лежал на всех ветвях. На солнышке деревья мерцали и сверкали таким великолепием, что Хейди подпрыгивала от энтузиазма и снова и снова восклицала:

- «Смотри, дедушка, всё прямо сияет!»

Охи зашел в сарай и вышел с большими альпийскими санями. Он посадил Хейди на колени, засунул её в мешок так, что наружу торчала только голова, и крепко обнял её. Затем Охи оттолкнулся и сани покатились вниз. Охи контролировал скорость и притормаживал ногами, но сани неслись по снежному насту с такой скоростью, что Хейди думала, что они летят, и громко кричала от восторга. Через несколько минут, сани остановились у домика, где жили Петер, его мама Бригитта и его бабушка. Алм-Охи вынул Хейди из мешка, поставил её на снег и сказал:

- «Приехали!.. Когда начнет темнеть, возвращайся по санному следу.»

Затем Охи развернул сани и потащил их в гору.

Хейди открыла дверь и вошла в прихожую, которая выглядела черной. На полке стояла плита и несколько мисок, это была маленькая кухня. Там была и другая дверь, Хейди её открыла и вошла в комнату. Здесь было не как у деда, где была единственная большая комната и сеновал наверху; это был небольшой старинный дом, в нём было две комнаты, узкие и темные. За столом сидела женщина и чинила пиджак Петера, который Хейди сразу узнала. В углу сидела старая, сгорбленная старушка, она крутила прялку. Хейди сразу поняла, кто она, подошла прямо к ней и сказала:

- «Здравствуй, бабушка. Ты меня долго ждала?»

Бабушка нащупала протянутую к ней руку и схватила ее, потом вспомнила и спросила:

- «Ты что, та девочка, которая живет с Алм-Охи? Ты Хейди?"

- «Ну да», - подтвердила Хейди. - «Я только что спустилась на санях с дедушкой.»

«Вау! У тебя такая теплая рука! Скажи мне, Бригитта, неужели сам Алм-Охи спустился с девочкой?»

Мать Питера, Бригитта, зашивала пиджак; она отложила работу, подошла и с любопытством осмотрела девочку сверху донизу. Затем она сказала:

- «Я сама не видела, но девочка так говорит. Думаю, это был он.»

Хейди обиделась, что в её словах сомневаются. Она строго посмотрела на Бригитту и медленно, разделяя слова, громко подтвердила:

– «Я очень хорошо знаю, кто укутал меня от мороза и привёз сюда в санях. Это мой Дедушка! Тот, кого вы называете "Алм-Охи"!»

- «Девочка говорит то же, что Петер рассказывал про Алм-Охи летом», - сказала Бабушка, гладя Хейди по голове. - «У неё такие же брови, как у Охи и Тобиаса. И такие же мягкие волосы, как у Аделхейды..»

Хейди не спеша огляделась по сторонам. Она показала на окно и сказала:

- «Бабушка смотри: у вас болтается ставень. Надо прибить его; иначе, когда будет ветер, ставень сорвётся и разобьёт окно.»

- «Деточка», - сказала бабушка, - «я этого не вижу, но я слышу это, и многое другое, не только ставень; всё трещит и гремит, когда дует ветер. Ночью, когда мы спим, я иногда боюсь, что все это рухнет на нас, и убьет всех троих. Но нет никого, кто бы это починить. Петер ещё мал, и он не умеет..»

- «Как же ты этого не видишь, бабушка? Посмотри вон туда!» - И Хейди показала пальцем на покосившийся ставень.

- «О, дитя, я ничего не вижу, ничего, не только ставень», - пожаловалась бабушка.

- «А если я выйду и открою ставни полностью, чтобы стало совсем светло, ты увидишь, бабушка?»

- «Увы, это мне не поможет. Даже тогда я ничего не увижу. Уже давно для меня всё чёрное..»

- «Если ты выйдешь на улицу, там на солнце сияет совершенно белый снег, тебе непременно будет светло. Просто пойдем со мной, бабушка, я тебе покажу.» - Хейди взяла бабушку за руку и хотела утащить её из дома, чтобы бабушка увидела свет..

- «Доброе дитя, не пытайся помочь мне. Мои глаза уже давно ничего не видят, ни на свету, ни на снегу..»

- «Но летом, бабушка», - Хейди все больше и больше хотела помочь, - «Знаешь, когда солнце светит очень ярко, а потом говорит горам спокойной ночи, и все горы переливаются огненно-красным светом, и желтые цветы блестят, тогда ты это видишь?»

- «О, дитя, я видела это, но я никогда не увижу их снова, огненные горы и золотые цветы наверху, для меня никогда больше не будет света на земле, никогда.»

Хейди заплакала. Она рыдала:

- «Кто может помочь тебе снова видеть?.. Совсем никто?.. Никакой волшебник? Не может вообще никто?..»

Бабушка пыталась утешить девочку, но это было не просто. Хейди почти никогда не плакала; но если она начала плакать, это было всерьез и надолго. Бабушка говорила, что ее сердце тронуто переживаниями Хейди, но это не помогло. Тогда бабушка сказала:

– «Дорогая Хейди, я хочу тебе кое-что объяснить. Когда ничего не видишь, хочется слышать дружеское слово, а мне нравится слышать его, когда ты говоришь.. Сядь рядом со мной и расскажи мне что-нибудь о том, что видела.. Тогда я тоже как будто увижу это.. Что там делаешь? Что делает дедушка? Я его хорошо знала; но теперь я не слышу о нем, уже несколько лет, ни от кого, кроме как от Петера, но он мало говорит..»

Пока она говорила, у Хейди появилась идея, как помочь бабушке. Хейди вытерла слезы и успокаивающе сказала:

- «Бабушка, я хочу дедушке всё рассказать. Он починит вам ставень и всё остальное, чтобы ваша хижина не рухнула, он всё-всё умеет; он всё-всё может починить.»

Бабушка замолчала. Теперь Хейди возбуждённо рассказывала ей о своей жизни: о днях на пастбище и о нынешней зимней жизни с дедушкой; обо всем, что он мог сделать из дерева: скамейках, стульях и красивых кормушках, куда можно было положить сено для Шванли и Барли, о большом водоеме для купания, о своей новой миске, кружке и ложке, и обо всём прекрасном, что у дедушки в руках выходит из куска дерева. Бабушка внимательно слушала и время от времени говорила:

– «Ты тоже это слышишь, Бригитта? Ты слышишь, что она говорит про Алм-Охи?»

Рассказ Хейди был прерван грохотом у двери; Петер вошел и остолбенел, увидев Хейди. Он выглядел очень счастливым.

- «Неужели Петер уже пришёл из школы?» - Удивилась бабушка. - «Так быстро? Привет Петер! Как твои успехи в школе? Ты уже читаешь?»

- «Скоро буду», - проворчал Петер.

- «Ну-ну», - сказала бабушка насмешливо и вздохнула, - «я думала, что когда тебе исполнится двенадцать в феврале, это может измениться».

- «Что должно измениться, бабушка?» - с интересом спросила Хейди.

- «Я надеялась, что он выучит это.» - Сказала бабушка. - «Я имею в виду чтение. У меня есть старый молитвенник, в нем есть прекрасные песни, которые я не давно не слышала. Я их уже не помню; я надеялась, что Петер научится читать и прочтет мне хорошую песню; но он не мог её выучить, это было слишком сложно для него.»

- «Думаю, пора зажечь свет, становится темно», - сказала мама Петера, - «день прошёл, а я и не заметила».

Хейди тотчас вскочила, взяла бабушку за руку и сказала:

- «Спокойной ночи, бабушка, мне нужно идти домой, когда стемнеет.»

Она пожала руки Питеру и его маме. Но бабушка взволнованно закричала:

- «Подожди, подожди, Хeйди, не иди одна; Петер должен пойти с тобой! Слышишь, Петер? Чтобы она не замёрзла, одень на неё шарф! И сам хорошенько оденься!»

- «Я не ношу шарфа», - ответила Хейди, - «но я не замерзну!»

Хейди выбежала за дверь так быстро, что Петер не мог за ней угнаться. Бабушка со стоном плакала:

– «Беги за ней, Бригитта, беги; девочка не должна идти одна; возьми мой шарф, одень на неё; беги скорее!»

Бригитта и Петер повиновались. Но едва они поднялись на несколько шагов в гору, они увидели, что Алм-Охи спускается сверху; скоро он уже стоял перед ними.

- «Правильно, Хейди, сдержала слово!» - сказал он.

Алм-Охи закутал девочку в мешок, взял её на руки и пошёл вверх. Бригитта видела это. Она вернулась в хижину с Питером и с удивлением рассказала об этом бабушке. Бабушка сказала:

- «Слава Богу, что он такой с ребенком, слава и благодарность Богу! Если бы только он позволил этой девочке опять меня навестить, она сделала мне так хорошо! Какая замечательная девочка!»

Бригитта выразила соходное мнение о Хейди. Потом бабушка повторила свой панегерик другими словами, и опять Бригитта присоединилась к мнению бабушки. Так они это повторяли много раз, а Петер каждый раз добавлял: «Я это и раньше знал»..

Как только Охи поднялся в свою хижину и распаковал Хейди, она сказала:

- «Дедушка, завтра мы должны взять с собой молоток и большие гвозди, и приколотить ставни у бабушки, и ещё много чего там починить, потому что, когда ветер, там всё болтается и гремит.» »

- «Ну нихуясе», - удивился Алм-Охи, - «"мы должны"?? Кто тебе это сказал?»

- «Никто мне этого не говорил, я сама знаю», - ответила Хейди. - «Потому что там дом не ухожен. Бабушка боится, не может спать, потому что думает, что домик развалится и пришибёт их всех. Бабушка ничего не видит, она всё время как в темноте. Бригитта видит, но она слабая, а Петер мал ещё, он не может. А ты можешь, дедушка! И никто им не поможет, кроме тебя. Ведь мы хотим помочь бабушке, правда, дедушка?»

Хейди цеплялась за своего деда и смотрела на него глазами, полными надежды. Старик подумал несколько секунд и хмуро ответил:

- «Ладно. Завтра сделаем.»

Хейди обрадовалась, что дедушка согласился. Она прыгала по всей хижине и кричала от восторга:

- «Завтра сделаем! Завтра сделаем!»

Алм-Охи сдержал слово. На следующий день была совершена такая же поездка на санях, только теперь Алм-Охи вёз ещё инструменты и материалы, нужные для ремонта. Как и в предыдущий день, старик поставил Хейди перед дверью домика Петера и сказал: «Иди, а когда наступит ночь, возвращайся». Затем он обошел дом, чтобы оценить масштаб бедствия.

Едва Хейди открыла дверь в комнату, как бабушка закричала:

- «Это идет девочка! Это Хейди!»

Хейди подбежала к ней, придвинула стул, села на него, и принялась рассказывать бабушке об успехах своей челночной дипломатии. Едва она начала, в доме послышался сильный стук. Бабушка испугалась, чуть не опрокинула прялку и закричала: «Боже мой, началось, всё падает!» Но Хейди крепко обняла её и успокоила:

- «Нет-нет, бабушка, не пугайся, это дедушка с молотком. Он чинит ставень, и всё остальное тоже приколотит, чтобы не болталось.»

- «О, Боже, такое возможно! Бог не забыл нас! - воскликнула бабушка. - Ты слышишь, Бригитта? Это так? Это действительно стук молотка? Выйди, Бргитта, и, если это Алм-Охи, скажи ему, чтобы он зашел на минутку. Чтобы я поблагодарила его.»

Бригитта вышла. Алм-Охи только что заменил петли, на которых крепились ставни. Ему много раз случалось проходить мимо дома Петера, и он давно наблюдал последовательную деградацию ставня, когда нижняя петля ставня проржавела, потому что на неё лилась вода с прохудившейся крыши, а потом и верхняя петля износилась, потому что ставень болтало ветром. И, конечно, Алм-Охи знал, как это исправить: на его хижине стояли такие же ставни у него были запасные петли, так что замена не заняла много времени.

Бригитта подошла к деду и сказала:

- «Здравствуй, Охи! Мама и я должны поблагодарить тебя за помощь.. Мы часто думаем о тебе.. Можешь ли ты зайти в дом?»

- «Не трать много слов», - посоветовал дед, - «я и так знаю, что вы думаете про Алм-Охи.»

Бригитта замолчала, с дедом было трудно спорить.

Зима - не лучшее время для починки крыши.. Но Алм-Охи всё-таки сгреб с крыши снег и прибил большую доску к тому месту, где, с его точки зрения, вода могла протекать в дом и на ставень. Он прибил ещё несколько болтавшихся досок и спустился с крыши. С такими заплатками, дом Петера мог продержаться по крайней мере до лета, когда крыша подсохнет и более серьёзный ремонт станет возможным.

Пока Алм-Охи работал, начало темнеть. Как и вчера, Хейди вышла из дома, и опять дед закутал её и понёс домой на руках; теперь ему пришлось волочить за собой ещё сани с инструментами. Алм-Охи не хотел везти Хейди в санях, опасаясь, что она замёрзнет. ..

Зима прошла. Хейди часто бывала у Петера. Так радость упала в грустную жизнь слепой бабушки; её дни перестали быть длинными и мрачными. С раннего утра, бабушка прислушивалась к звуку шагов, и, услышав их, открывала дверь, и там действительно была Хейди. Хейди садилась рядом с бабушкой и забавно рассказывала о том, что она знала и что она видела, и притом так выразительно, что бабушке начинало казаться, будто она сама видит то, о чём говорит Хейди.

До этой зимы, бабушка часто повторяла: «Бригитта, день еще не закончился?». Теперь, как только Хейди уходила, бабушка восклицала: «Как быстро прошёл день; не правда ли, Бригитта?».. Хейди видела, с каким интересом слушает бабушка, и как ей не хватает дня, чтобы говорить с Хейди. Поэтому Хейди старалась подбирать оптимальные слова для того, чтобы описывать то, о чём она говорит, выразительнее и короче. Хейди училась выражать свои впечатления словами, четкими фразами, без использования жестов; иначе, бабушка не понимала её и переспрашивала. Хейди чувствовала, что бабушке будет неприятно слышать описания того, что Петер и она делают при каждом удобном случае, начиная с первого же часа своего знакомства. Так Хейди училась избегать тем, которые нельзя обсуждать со взрослыми.

Ещё бабушка спрашивала Бригитту, как выглядит Алм-Охи, здоров ли он. Бригитта отвечала: «Похож на румяное яблоко». Бабушка вспоминала, как Алм-Охи выглядел в молодости, вспоминала свою молодость и улыбалась.

Xeйди привязалась к старой бабушке. Хейди грустила, когда вспоминала, что никто, даже дедушка, не может помочь бабушке снова видеть. Бабушка говорила, что она не страдает от этого, пока Хейди с ней. Поэтому Хейди старалась приезжать на санях каждый погожий день, и привозила с собой дедушку. Первого ремонта дома оказалось недостаточно. Дедушке пришлось ещё несколько раз спускаться к Бабушке, но он, наконец, добился того, что ничто в доме не гремело, когда дует ветер. Бабушка сказала, что впервые за много зим она может спать спокойно, не просыпаясь от стука и скрежета, и благодарила за это Хейди и дедушку.

05. Похищение

Зима прошла спокойно. Была восхитительная весна. Трава, огород, цветы, Петер, козы. Летом, как только хижина юного пастуха Петера просохла, Алм-Охи отодрал временные заплатки, которые он поставил зимой, снял с крыши прогнившую кровлю, заменил несколько трухлявых стропил и настелил новую крышу. Алм-Охи бурчал, что ему было бы проще построить новую хижину, чем чинить эту развалюху, но он следил, чтобы никто не слышал его бурчания. Кроме того, Алм-Охи починил ещё и сарай, в котором зимовала и ночевала Шенкла, коза Петера, чтобы она не зябла, когда опять настанет зима. Петер, его мама Бригитта и его бабушка Гроссмутер были рады такой помощи; они перестали брать с Алм-Охи плату за выпас его коз, Шванли и Барли. Таким образом, отношения между Алм-Охи и предками Петера становились ещё более семейными.

Летом, Хейди опять радостно помогала Петеру пасти коз, и снова настала осень, а потом и зима. В том году, зима была мягкой. По крайней мере так казалось Петеру, Бригитте и Бабушке: их крыша уже не протекала; их дом теперь был сухим и теплым, в нём ничто не болталось и не гремело, когда дул ветер.

Петер опять ходил в школу. но оставался худшим учеником в классе, и, возможно, во всей Швейцарии. Такое суждение высказал Херр Лехрер, учитель единственной школы в Дорфли. По совместительству, этот учитель выполнял обязанности директора, завуча, секретарши, завхоза и уборщицы, ибо иного персонала в школе не было.

Проучившись два года, Петер не мог читать. Ввиду неспособности Петера читать для бабушки псалмы, Бригитта и бабушка разделяли мнение учителя об успехах Петера.

Зима прошла, потом ещё лето, и ещё одна зима. У Петера устоялась репутация неисправимого лоботряса. Дорфлийцы, высказывавшие такое мнение, никак не принимали во внимание, что Петер пас коз уже в течение шести лет подряд, и за это время ни одно животное из его стада не потерялось, не убежало, не упало в пропасть; козы, которых он пас, приходили сытыми, беременели, рожали козлят и козочек, и, конечно, давали шерсть и молоко, обеспечивая сыром не только Дорфли, но и восточные пригороды Майенфелда и северные субурбианы города Праттигау.

Во все времена и во всех странах встречаются люди, которые надеются, что если они очень хорошо делают что-то, что считают важным, то им простят недостаток навыков в других областях. Обычно такие надежды не обоснованы, даже если кто-то делает что-то важное очень хорошо; общество смотрит не на достоинства, а на недостатки. В 19 веке, такое случалось даже в Швейцарии.

Хейди оставалась лучшей девочкой, если не всей Европы, то, по крайней мере, Швейцарских Альп. Так считали Бригитта, её сын Петер и её мама фрау Зиегенхирте; она же Гроссмутер она же "бабушка". В глубине души, такого же мнения о Хейди придерживался и её дед Алм-Охи; но он, после многих лет печального опыта общения с соседями, научился скрывать своё мнение, и обычно ему это удавалось. Хотя и не всегда. Опытному Попу местной церкви удалось спровоцировать Алм-Охи на откровенную беседу. В этой главе я расскажу, как это случилось и какие это имело последствия.

Хейди было уже восемь лет. Она много чему научилась у деда и у Петера. Она могла обращаться с козами лучше, чем кто-либо другой. Шванли и Барли бегали за ней, как верные собаки. Они кричали от радости, когда слышали её голос. Хейди научилась делать сыр, пилить дрова (хотя и не так быстро, как это делал Алм-Охи), поддерживать огонь в очаге, готовить пищу, сажать альпийский лук, находить и распознавать съедобные грибы, сушить их. Хейди научилась сушить и сгребать сено, и даже немножко (под присмотром дедушки) косить траву. Она знала, как удобрять грядки, как распознавать и выпалывать сорняки и как закрывать грядки от альпийских морозов осенью. И ещё много чего, о чём жители городов имеют смутное представление.

Однако, термин "обучение" имеет разные значения. Ещё зимой, Учитель Херр Лехрер дважды передавал через Петера, что Алм-Охи должен отправить в школу девочку, которая живёт с ним: по возрасту, она должна была учиться в школе ещё с прошлой зимы. Оба раза, Алм-Охи, через Петера же, передавал свой отказ.

Мартовское солнце растопило снег на склонах. В долине выглядывали белые подснежники, а на опушке альпийского пастбища ели стряхивали с себя снежную ношу и снова весело качали зелёными лапами. Под елями, снег сошёл раньше; там выглядывала зелёная трава. Хейди, ухаживая за козами, проходила мимо этого места каждый день, и неизменно докладывала Дедушке, насколько больше стало травянистое пятно. Хейди с Дедом сгребли снег с огорода, убрали оттуда доски, бревна и сено. Земля оттаяла, и Хейди с Дедом сажали альпийский лук и альпийскую картошку. Хейди ждала того дня, когда снег сойдет, алм расцветёт и появится Петер с козами, чтобы пойти вместе с ними.

Однажды Хейди, закончив с грядками, выпустила Шванли и Барли на новую траву. Они в восторге шипали её, а потом прыгали там, вместе с Хейди. Затем, Шванли попыталась так же попрыгать по глубокому снегу и провалилась по шею в сугроб, который дедушка нагрёб ещё зимой. Деду и Хейди пришлось брать козу за рога и вытаскивать её. Дед попросил Хейди пока бегать и прыгать без коз. Именно этим Хейди занималась, когда столкнулась со стариком, одетым в чёрную одежду. Хейди сбила его с ног и испугалась, что он ушибся. Увидев её испуг, старик, поднимаясь, сказал:

- Не бойся, со мной всё в порядке. Ты, вероятно, Хейди. А где дедушка?

- Он сидит за столом и вырезает круглые деревянные ложки, - объяснила Хейди и открыла дверь в хижину.

Визитёром был поп Пастор Пфаррер из Дорфли. Швейцарские попы, как и русские, часто носят чёрную одежду. Однако, в Швейцарии, попы не имеют дворцов и не ездят на персональных иномарках; так что они не толстые и интересуются не только пожертвованиями, но и нуждами сограждан. Таким образом, пример швейцарских попов показывает, что чёрная одежда не всегда сочетается с чёрной же душой.

Поп Пфаррер не поленился подняться к хижине Алм-Охи, чтобы обсудить с ним вопросы, которые считал чрезвычайно важными. Пфаррер и Алм-Охи хорошо знали друг друга много лет назад, когда Охи жил внизу по соседству с Пфаррером. Выслушав доклад Хейди, поп Пфаррер зашёл в хижину и сказал:

- «Гутен Морген, сосед!».

Алм-Охи удивлённо поднял глаза и ответил, вставая:

- «Гутен Морген, Херр Пфаррер!»

Швейцарцы, обращаясь к респектабельному соотечественнику, перед обращением добавляют слово "Херр". Это считается проявлением уважения к его мужскому достоинству. (Представителей иных наций, швейцарцы уважают меньше и могут обозвать как попало: Сеньор, мистер, месьё или даже "господин", не упоминая это достоинство.) Алм-Охи хотел показать, что он уважает попа, и поэтому назвал его "Херр".

Алм-Охи встал перед попом и добавил:

- «Если Херр Пастор не брезгует деревянным сиденьем, то вот, садитесь, пожалуйста..»

Поп сел.

- «Я давно не видел тебя, сосед», - сказал он.

- «Я тоже давно не видел Херра Пфаррера», - сказал Алм-Охи.

– «Я пришёл, чтобы кое-что обсудить с вами.» - начал поп, – «Думаю, вы уже знаете, о чем я хочу с вами поговорить и что я хочу услышать о ваших планах..»

Поп замолчал и посмотрел на Хейди. Она стояла у двери и разглядывала гостя. Алм-Охи понял, что поп дрейфит, стесняясь девочки, и поэтому говорит бессмысленные фразы. Алм-Охи не любил дипломатию, но не знал, как баз грубости помочь попу внятно объяснить причину и цель его визита. Алм-Охи не мог спросить "Что, батька, так рано поднялся? Чего ты взыскался?" [5], это было бы невежливо. При всей своей грубости и дикости, Алм-Охи был швейцарцем, а швейцарцы не грубят без надобности. Особенно гостям. Чтобы как-то успокоить попа, Алм-Охи обратился к Хейди:

- «Хейди, иди к козам. Можешь дать им немножко соли, и оставайся с ними, пока я не приду».

Швейцарские девочки очень послушны. Хейди взяла соль и пошла в хлев. Хейди видела, что поп темнит (то есть гонит чернуху; это вполне соответствовало цвету его одежды). Хейди понимала, что соль и козы суть только предлог, чтобы она ушла и робкий гость меньше смущался. Ещё живя в городе, Хейди уже знала, что взрослые трусливы, скрытны и лукавы. Она воспринимала это как одно из свойств этого мира. Ну да, шипы шиповника острые, о них можно уколоться. Камни и скалы твёрдые, о них можно ушибиться и даже получить травму. Зимой холодно. Взрослые лукавы. Так устроен мир.

Как и всякая послушная девочка, Хейди очень хотела послушать, о чём секретничают взрослые. Это было нетрудно: Хлев примыкал к хижине и обогревался теплом от единственного в хижине очага; его отделяла тонкая перегородка; звукоизоляция в хижине не была предусмотрена. К тому же, разговор шёл на повышенных тонах, то есть достаточно громко; так что Хейди слышала каждое слово.

- «Ребенку следовало пойти в школу год назад и обязательно надо пойти этой зимой», - сказал поп. - «Учитель слал тебе запрос. Ты не ответил..»

- «Вы плохо информированы, Херр Пфаррер. Я ответил. Мой ответ был "нет".»

Поп с удивлением взглянул на Алм-Охи. Он спокойно смотрел прямо на попа без тени смущения.

- «Что вы собираетесь делать с ребенком?» - спросил поп.

- «То же, что я делаю сейчас. Оберегаю от опасностей. Содержу в тепле. Кормлю натуральными продуктами, без всякой химии. Учу тому, что умею сам. Она живёт в единстве с природой. Как козы. Как птицы. Здесь она в безопасности. Никто не делает ей ничего плохого.»

- «Ребенок не коза и не птица. Даже если девочка не узнает плохого, она не узнает и хорошего. Она должна чему-то научиться; уже пора. Я пришел, чтобы заблаговременно предупредить тебя, сосед, чтобы ты подумал и за лето всё обустроил.. Это должна быть последняя зима, которую девочка провела без уроков; следующей зимой она должна ходить в школу каждый день.»

- «Я не буду этого делать, Херр Пфаррер.»

- «Сейчас не 18 век, дорогой сосед. В современном мире нельзя жить без образования. Девочка не должна расти дикаркой. Швейцария - это цивилизованная страна! 19 век - это век науки и техники. Век торжества морали и нравственности. Век человеческого прогресса. Люди тянутся к Богу, к знаниям. Мы живём в век цивилизации, поймите. Вся Европа охвачена почтовым сообщением. Скоро можно будет послать письмо в любую страну мира, даже в Верхнюю Вольту. Религиозные знания, инженерные расчёты и научно-технические достижения составляют основу нашей цивилизации. Этими достижениями невозможно пользоваться без базовых знаний религии, филологии, истории, математики, физики, химии, биологии.. Только школа может дать базовые знания. Здесь, на алме, что может ребёнок узнать, например о строении человеческого тела, о деторождении? Или Вы собираетесь пичкать девочку сказками о том, что детей находят в капусте, или что их приносят аисты?»

- «Здесь нет аистов. Только горные орлы.» - Указал Алм-Охи, теряя терпение.

- «Не цепляйтесь к словам, сосед. Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.»

- «Простите, Херр Пфаррер, но о деторождении девочка знает гораздо больше, чем вы это себе представляете.»

- «Как я понял, она не читала даже Библию!»

- «Зато она помогала козе родить козочку. И она сделала это очень хорошо.»

- «И вы позволили ребёнку смотреть на это?»

- «Не смотреть, а помогать. Подложить тряпку. Погладить козе живот, чтобы снять спазм. Чуть потянуть. Обмыть. Вы не считаете это важным знанием, Херр Пфаррер?»

- «Это очень специальное знание. И потом, кроме родов, ещё есть отношения между мужчиной и женщиной..»

- «В этой области тоже девочка знает больше, чем вам кажется.»

- «Вы хотите сказать, что у неё есть опыт.. То есть она видела соития животных?»

- «Херр Пфаррер, Хейди три года пасла коз вместе с Петером. Как вы думаете, она могла их не видеть?»

- «Я имел в виду отношения между людьми. Нравственные отношения.»

- «Повторяю: в этой области у девочки больше опыта, чем вы можете себе представить.»

- «Вы хотите сказать, что.. гм.. гм..» - поп не нашёл подходящего слова.

- «Да, гм-гм она тоже делает.»

- «Вы имеете в виду коитус?»

- «Да, и коитус тоже.»

- «Вемсто того, чтобы ходить в школу, девочка бегает нагишом по горам, её видели, и совокупляется с кем попало? Это опасно! Это недопустимо!»

- «Не надо мне приписывать того, что я не говорил, Херр Пфаррер. И не надо придумывать то, чего нет. Могу Вас заверить, что с кем попало Хейди не совокупляется. Она очень осторожна и рассудительна, так что её здоровью ничто не угрожает. По горам девочка бегает летом. Школа работает зимой.»

- «Но она совокупляется?»

- «Да.»

- «С какого возраста?»

- «С пяти лет. Так что если Вы собираетесь блюсти эту, как Вы её называете, нравственность, то Вы сильно опоздали.»

- «Вы понимаете, что за такое вас могут судить и упрятать в тюрьму?»

- «Будем считать моё чистосердечное признание исповедью. Вы собираетесь нарушить тайну исповеди? Настучать в полицию, что я признался?»

- «Нет. У меня другая профессия.. Но вы хотя бы раскаиваетесь?»

- «В чём? В том, что мне навязали девочку, которую ещё по дороге уже хорошенько оестествили?»

- «Это невозможно! Вы даже не раскаиваетесь..»

- «Херр Пфаррер, я послал девочку в хлев, чтобы Вы могли без стеснения задать мне ваши вопросы. Я ответил, но вы, вместо того, чтобы говорить о школе, переключились на тему коитуса.. Я боюсь, что девочка замёрзнет с козами. Я раскаиваюсь в том, что отослал её. Весенний ветер свеж, а в хлеву холодно. Я позову её к очагу.»

С этими словами, Алм-Охи стал класть поленья в очаг.

- «Возвращаюсь к вопросу школы.» - Продолжал поп. - «Вы думаете, что нет способов призвать вас к порядку?.. Вы хотите упорно настаивать на вашем упрямстве? Вы объехали мир, много видели и многому научились. Я думал, что у вас больше разума, сосед.»

Алм-Охи изо всех сил старался говорить спокойно, но едва сдерживался:

- «Херр Пастор может вспомнить её мать, Аделхейду. Она не выдержала стресса, у неё начались припадки, она стала лунатичкой и погибла, когда Хейди был всего год! Что, если с девочкой от напряжения случится что-то подобное?»

Алм-Охи закончил укладывать поленья в очаге; они вспыхнули.

- «Но школа..» - начал поп.

Алм-Охи перебил:

- «Неужели Херр Пфаррер думает, что следующей зимой я пошлю нежное дитя вниз, с горы, сквозь шторм и снег? Чтобы девочка потом поднималась ночью, через буран и пургу, увязая в снегу по пояс; с риском заблудиться, замёрзнуть, пропасть под снегом, быть заметённой, чтобы её нашли потом, только весной, по запаху?.. Нет! Всё! Разговор окончен!.. Хейди!» - закричал Алм-Охи и выскочил из хижины; он побежал в хлев, чтобы забрать оттуда Хейди.

Хлев был совсем рядом, и Хейди уже выходила; она молча бросилась деду на шею. Алм-Охи принёс девочку в хижину и посадил на скамеечку у огня. Потом Алм-Охи посмотрел на попа. Появление ребёнка несколько разрядило обстановку.

- «Ты совершенно прав, сосед», - дружелюбно сказал поп, - «отсюда нельзя отправлять ребенка в школу. Я вижу, что вы любите ребенка. Поэтому я думаю, что вы сделаете ради девочки то, что вам следовало делать уже давно.. Вернитесь в Дорфли и живите снова с людьми! Что за жизнь здесь, одинокая и горькая, без Бога и без людей? Если с Вами что-нибудь случится здесь, кто вам поможет? Я до сих пор не могу понять, как вы здесь не замерзнете насмерть зимой. Как нежное дитя это выдерживает?»

- «У ребенка молодая кровь и толстое одеяло, а в очаге хороший огонь. Он горит и днем и ночью. Он не гаснет ни зимой, ни летом. В ближнем лесу полно дров; снег и ветер валят больше деревьев, чем мой очаг успевает сжечь. Я как раз собираюсь за дровами; Херр Пфаррер может посмотреть, как я это делаю. Это будет ответ на последний вопрос Херра Пфаррера.»

На алме было ещё достаточно снега. Алм-Охи положил в альпийские сани двуручную пилу, топор, верёвку и повёз их к лесу. Хейди пошла с ним, а Херр Пфаррер поплёлся следом. У опушки стоял толстый сухой ствол, который деду было бы трудно пилить с Хейди или в одиночку..

Швейцарские попы не заплывают жиром и не боятся работы. Херр Пфаррер не был исключением; работа спорилась. Алм-Охи попросил Хейди отойти подальше, а затем подрубил надпиленный ствол, и он упал так, что его было удобно грузить на сани. Особенно вдвоём. Даже втроём, потому что Хейди придерживала сани, пока Охи и поп клали на них бревно. Ещё Хейди помогла подтащить ветки, которые Алм-Охи отрубил от ствола. Когда ствол привезли к дровяному сараю, поп помог распилить его на чурки подходящей длины, то есть в ширину очага. Алм-Охи отметил тривиальный факт, что двуручной пилой пилить вдвоём гораздо проще, чем одному. Поп поддержал тему и опять напомнил дедушке, что жить с людьми лучше, чем одному. Алм-Охи ответил:

- «Я уважаю точку зрения церкви, но я не верю в то, что Херр Пфаррер имеет в виду. Про Дорфли. Люди презирают меня, и я отвечаю им тем же. Так что будет лучше, если мы остаемся отдельно, они внизу, я наверху. Для всех лучше.»

Поп дружелюбно ответил:

- «Это не совсем так.. Поверь мне, мой сосед. Постарайся примириться с Богом. Попроси у Него прощения, если нужно. Тогда приходи и увидишь их. Людей. Люди относятся к тебе по-другому, и тебе будет хорошо. Всем будет хорошо.»

Они уже отпиливали последний чурбак. Алм-Охи пригласил попа пообедать, объяснив, что это тоже ответ на его вопрос о том, как они живут с Хейди. Пока Алм-Охи укладывал дрова и обжаривал сыр, Хейди подоила коз. Они вкусно поели. Поп поблагодарил Охи за хлеб, сыр и молоко. Охи поблагодарил попа за помощь с дровами. Прощаясь, поп протянул руку дедушке и тепло сказал:

- «Я надеюсь, что вы вернетесь к нам следующей зимой. Мы же старые добрые соседи. Дайте мне вашу руку и сейчас, и тогда, когда вы хотите спуститься и снова жить среди нас, примирившись с Богом и людьми. Помните, что и Бог, и я на вашей стороне.».

Алм-Охи пожал руку попу и сказал:

- «Херр Пфаррер, вы хорошо относитесь ко мне, но моя позиция неизменна. Я не спускаюсь и не посылаю вниз ребёнка.»

«Так помоги тебе Бог!» - Сказал поп и пошёл вниз, к Дорфли.

Альм-Охи был расстроен. На следующий день, Хейди спросила: «Как насчёт увидеть бабушку?» Дед ответил: «Не сегодня».

Алм-Охи не разговаривал весь день, но на следующее утро, за завтраком, когда Хейди опять спросила:

– «Мы пойдем сегодня к бабушке?»,

Алм-Охи ответил:

– «Пошли!».

Однако, прежде, чем миски со стола были убраны, в дверь вошла тётя Дета. На ней была большая шляпа с пером и длинное платье до пола. Такой наряд уместен в горах не более, чем картина, нарисованная акварельными красками - в бане, в горячей влажной парилке. Так Алм-Охи хотел сказать Дете, но сдержался. Поздоровавшись, он молча разглядывал Дету с ног до головы, как если бы это было чучело диковинной птицы в музее.

Дета попыталась вести дружеский разговор. Она отметила, что утро доброе, а Хейди и Охи выглядят очень хорошо. Дета заявила, что она всегда неплохо относилась к Охи. Но она всегда думала о том, чтобы снова забрать у него Хейди, потому что Хейди, должно быть, ему уже давно надоела, так как у Охи и своих забот хватает. Дета давно думала, куда поместить девочку, чтобы ей было хорошо. Теперь удача повернулась к Хейди лицом. Хейди будет счастлива, как никто другой среди сотен тысяч. В богатой семье Херра Сесеманна, которая живет в большом красивом доме во Франкфурте, есть маленькая дочь, которой постоянно приходится сидеть в инвалидном кресле, потому что она парализована снизу. Она почти всегда одна и должна брать уроки у частного учителя. Это для нее скучно, и она хотела бы иметь в доме подругу. Дета поговорила с управдомкой и сказала, что у неё есть на примете такая девочка. Управдомка говорила, что им нужно существо доброе и нетронутое, не похожее на вычурных избалованных девиц, которыми кишит Франкфурт. Дета тут же подумала о Хейди и рассказала управдомке про неё. Управдомка сразу же сказала «да». Это замечательный шанс для Хейди...

Алм-Охи молча слушал монолог Деты, а потом поинтересовался:

- «Ты долго будешь пиздеть?»

- «Тьфу», - возмутилась Дета. - «Как вам не стыдно? Вы ведете себя так, как если бы я травила похабные анекдоты! Любой в Праттигау был бы благодарен Богу за такое предложение и прыгал бы от радости!»

- «Ты решила продать Хейди Херру Сесеманну? В Алжире, я знал одного Сесеманна, сутенёра и работорговца. Думаю это он. Он решил купить живую игрушку для своей недоразвитой дочки? Я правильно понимаю? А почему он не привезёт для дочки негритяночку из Африки? Хейди дешевле, или как? Ближе везти?»

- «Херр Сесеманн приличный человек! Я хочу для Хейди счастья! Она сможет получить прекрасное образование!»

- «Я не хочу слушать твою болтовню! Девочка не вещь, чтобы распоряжаться ею таким образом!»

Дета обиделась:

- «Это вы так думаете, а я скажу вам, что я думаю. Ребенку сейчас восемь лет. Она ничего не знает и ничего не может. Вы хотите, чтобы она и дальше ничему не училась; вы не хотите отправлять её ни в какую школу или церковь; так мне сказали в Дорфли. Хейди - дочка моей сестры; я отвечаю за неё! Теперь у ребенка есть шанс! Только негодяй, злодей может быть только против этого! Но я не уступлю, говорю вам! Все люди на моей стороне! И в Праттигау и в Дорфли! В деревне нет никого, кто не был бы против тебя! Потому что есть вещи, которые нельзя делать! Ребенку, которому надо учиться, нельзя жить в горной хижине! Особенно когда есть возможность дать ребёнку прекрасное образование.. Если дело дойдёт до суда, то всплывут многие другие вещи, о которых не знают или забыли! Так что у меня есть возможность забрать ребёнка, чего бы ты ни говорил. И подумай, где ты сам окажешься при таком раскладе!»

- «Заткнись!» - Заорал Алм-Охи, и его глаза сверкнули, как если бы в них были спрятаны боевые лазеры из голливудского фильма. - «Если я злодей и негодяй, то забирай ребёнка и проваливай, я не хочу видеть твою башку с пером, как у диких индейцев! Уёбывай отсюда, сука поганая!»

Алм-Охи понял, что он не контролирует ситуацию, ни даже самого себя, вышел из хижины и пошёл прочь.

- «Ты разозлила дедушку», - сказала Хейди, глядя на Дету недружелюбно.

- «Он успокоится и вернётся», - сказала Дета, - «Где твоя одежда?»

- «Я не пойду», - сказала Хейди.

- «Да что ты такое говоришь?» - Начала Дета, но чуть смягчила тон: - «Пойдём, ты ничего не понимаешь; тебе же будет лучше. Тебе будет так хорошо, как ты и представить себе не можешь.»

Дета подошла к шкафу, достала вещи Хейди, увязала их в узел и скомандовала:

- «Так, бери свою шляпу!.. Она плохо смотрится, но сейчас это не важно. Надевай и пойдём!»

- «Я не пойду», - повторила Хейди.

- «Не будь глупой и упрямой, как коза. Твой дед злится, ты слышала, он сказал, что мы не должны больше приходить к нему, он хочет, чтобы ты пошла со мной сейчас, и теперь тебе не нужно его сердить. Ты даже не знаешь, как там красиво во Франкфурте и что ты увидишь; а если тебе это не понравится, ты можешь снова пойти домой; к тому времени дедушка успокоится.»

- «Смогу я вернуться домой сегодня вечером?» - спросила Хейди.

- «Ну да!! Я тебе скажу, ты можешь вернуться домой, когда захочешь. Сегодня мы едем в Майенфельд, а завтра утром мы будем в поезде, с которым ты вернешься домой в момент, вот как это работает.»

Хейди попыталась представить себе, как это она может вернуться домой сегодня же, если завтра утром они будут в поезде. У неё не получалось, и Хейди задумалась. Но Дета не собиралась исследовать логичность собственных заявлений. Она взяла в одну руку узелок с одеждой, другой рукой схватила руку Хейди и повела её по тропе вниз..

Пастбища еще не очистились от снега, и Петер ходил в школу в Дорфли. Точнее, он должен был туда ходить, но он часто прогуливал уроки. Петер считал, что ходить в школу бесполезно, а походить вокруг и поискать хворост полезно. Он явно добился успеха, потому что нес на плече огромную фашину орешника. Он остановился и смотрел на Дету и Хейди, а когда они приблизились, спросил:

- «Куда ты идешь?»

- «Мне нужно поскорее добраться до Франкфурта с тетей Детой, чтобы пораньше вернуться.» - Ответила Хейди. - «Но сначала я хочу зайти к бабушке, она меня ждет.»

- «Нет, нет, это исключено, у нас нет времени!» - Громко сказала Дета и ещё крепче сжала руку Хейди. - «Ты можешь зайти к ней, когда вернешься, а сейчас пойдем!»

С этими словами Дета потащила Хейди дальше и уже не отпускала её. Дета боялась, что Хейди вспомнит, что не хочет уходить, и что бабушка захочет ей помочь.

Петер зашёл в дом и с размаху бросил на пол хворост, всё затряслось. Бабушка слышала перебранку и этот грохот. Она в испугалась и стала громко звать на помощь:

- «Что случилось!? Помогите!!»

Мать Петера, Бригитта, вскочила из за стола и тоже спросила:

- «Что происходит, Петерли? Это ты гремишь?»

- «Она увела Хейди», - объяснил Петер.

- «Кто? Куда? Почему? Как это, Петерли?» - Причитала бабушка.

- «Дета, тетка её. Говорит, во Франкфурт. Шеис!»

От горя, Петер грязно ругался.. Бабушка, наконец, поняла, что происходит, потому что Бригитта видела Дету, поднимавшуюся по тропе, и готовила об этом бабушке. Бабушка высунулась в окно и закричала изо всех сил:

- «Дета, не уводи от нас девочку! Хейди! Вернись! Пожалуйста!! Хейди! Не уходи!! Дета, опомнись! Не надо!! Хейди!»

Дета и Хейди слышали бабушкины крики. Дета крепко держала Хейди и бежала так быстро, как ей позволяли её длинное платье и упирающаяся изо всех сил Хейди. Хейди кричала:

- «Это бабушка меня зовёт, я хочу её видеть!»

Однако, Дета не обращала внимания на крики и тащила Хейди дальше. Когда Дета и Хейди отошли, Дета решила успокоить девочку новым враньём:

- «Нам надо успеть на поезд во Франкфурт, чтобы мы могли пораньше вернуться и принести бабушке что-нибудь, что ей нравится.»

Хейди понравилась эта идея, и она пошла без сопротивления.

- «А что я смогу привезти бабушке?» - спросила Хейди.

- «Что-нибудь вкусное», - сказала Дета. - «Например, мягкие булочки. Она будет рада, потому что ей, вероятно, трудно есть твердый черный хлеб.»

- «Да, она все время отдает его Питеру и говорит:“Этот хлеб слишком твёрд для меня”. Я сама это видела», - подтвердила Хейди. - «Тогда пойдём быстрее, тётя Дета; может быть, мы сможем сегодня приехать во Франкфурт, чтобы я поскорее вернулась с булочками.»

Хейди побежала так, что Дета еле успевала за ней. Они уже вбегали в Дорфли; там могли быть всевозможные речи и вопросы, которые могли напомнить Хейди другие мысли. Так что Дета бежала, а ребенок все еще тянул её за руку с такой силой, что всем было видно, как Дете приходится торопиться ради ребенка. Её окликали, но она объясняла:

- «Я не могу остановиться, ребенок бежит; нам еще предстоит долгий путь».

Им вслед слышалось:
- «Дета, ты увозишь её?»
- «Она убегает от Алм-дяди?»
- «Просто чудо, что девочка еще жива!»
- «Какая она румяная!»

Такое звучало со всех сторон. Детa убедилась, что она сделала правильно, не предупредив никого о готовившемся похищении девочки, и радовалась, что Хейди не говорит ни слова, а просто бежит вперёд.

После того, как Дета увела Хейди, Алм-Охи выглядел очень злым, даже свирепым. Когда он появился в долине, он никого не приветствовал и выглядел угрожающе. Он шёл с корзинкой сыра за спиной, с огромной палкой в руке и сдвинутыми вместе густыми бровями. Женщины пугались и говорили маленьким детям:

- «Осторожно! Это Алм-Охи! Не попадайся ему!! Иначе потом тебе прийдётся убегать от него, как убежала Хейди, и кто знает, удастся ли тебе убежать?»

Старик ни с кем не встречался в Дорфли, он просто прошел далеко в долину, где продал свой сыр и пополнил запасы хлеба и солонины. Когда он вот так проходил через Дорфли, люди позади него собирались группами, и каждый рассказывал про Алм-Охи что-то особенное и страшное. Алм-Охи выглядел все более и более диким, он никого не приветствовал, и все соглашались, что Хейди от него бежала, как боялась, что старик догонит её, чтобы вернуть.

Только слепая бабушка неуклонно хвалила Алм-Охи, и кто бы ни подходил к ней, чтобы дать ей шерсть или получить пряжу, она всем рассказывала, как хорошо и осторожно Алм-Охи обращался с девочкой и как много делал для неё; рассказывала, как Алм-Охи отремонтировал их домик, который без этой помощи непременно рухнул бы. Эти рассказы доходили до Дорфли; но дорфляне думали, что бабушка слишком стара, чтобы понять, что происходит, потому что она ничего не видит.

Альм-Охи больше не появлялся у Петера. Бригитта была рада, что, пока Хейди была с ними, Алм-Охи хорошо починил хижину, и теперь без ремонта она достоит до тех пор, когда Петер сможет поддерживать её в порядке. Только слепая бабушка снова начала свои дни со вздохов. Она говорила жалобно:

- «О, как хорошо было с девочкой.. Теперь вся радость у нас отнята, дни стали пусты! Хоть раз бы снова услышать Хейди, прежде чем я умру!»

06. Клара Сесеманн

  Frankfurt   Klara Сесеманн

В старинном германском городе Франкфурте был большой и дорогой дом. Этот дом принадлежал богачу Херру Херберту Сесеманну. В кабинете этого дома, в инвалидном кресле сидела Клара, двенадцатилетняя дочь Херберта. Именно для этой девочки Дета похитила свою племянницу Хейди из альпийской хижины его дедушки Алм-Охи.

Клара скучала, смотрела на настенные часы и ждала обещанную живую игрушку. Подарок запаздывал. Клара спросила:

- «Неужели время ещё не подошло, фраулейн Роттенмейер?»

Германцы любят пунктуальность. Если глава германского правительства назначает встречу с королём или президентом соседней страны на полдень, то он или она будет на месте в полдень, а не через три часа, как это делают диктаторы варварских государств. Может быть, даже чуть раньше, на случай, если случайный метеорит или удар молнии повредит транспортное средство, на котором глава правительства едет на важную встречу; чтобы осталось время сказать "Donnerwetter!", вызвать запасной экипаж, или поймать извозчика, таксиста или даже частника, но всё-таки успеть во-время. Так же в Германии поступают и министры, и директоры, и банкиры, и продавцы крупных и мелких магазинов; и германские портные, и германские прачки, и германские трубочисты, и германские сапожники. В Германии, выражение "пьян, как сапожник", не имеет смысла, потому что германский сапожник, даже если тяпнет пива, шнапса или импортной водки, тем не менее сделает работу в договоренный срок, чтобы заказчику не пришлось ждать ни одной лишней минуты; причём по качеству работы нельзя будет определить, что пил сапожник - водку или апельсиновый сок. В Германии, это относится и к аскетичным монашкам в монастыре, и к развратным девочкам по вызову; и к традиционным супружеским парам, и к "меньшинствам", и к спортсменам, и к инвалидам; и к мальчикам, и к девочкам. Поэтому нетерпение Клары можно понять: время пришло, а обещанную девочку-подругу не привезли; при этом нет также сообщений о падении метеорита, землетрясении или налёте вражеских бомбардировщиков, каковые пришлось бы рассматривать как уважительные причины.

Вопрос Клары был адресован надменной даме, которая нарочито прямо сидела за маленьким рабочим столом и предавалсь искусству, то есть вышивала на белой тряпке цветной узор. Даму звали Фраулейн Роттенмейер. Она управляла домом Херберта Сесеманна в его отсутствие, то есть практически всё время, потому что сам Херберт дома почти не бывал. По крайней мере, в том доме, где жила Клара. Так было уже много лет; крайней мере с момента смерти матери Клары. В частности, Фраулейн Роттенмейер руководила слугами Херберта.

В какой-нибудь дикой стране, при таких условях, управдомша давно подмяла бы под себя не только прислугу, но и самого Херра Сесеманна, разворовала бы дом, вывела бы деньги в офшоры, а на недоуменные вопросы отвечала бы кратко "Денег нет" (или даже более развернуто, "Денег нет, но вы держитесь"). Но Роттенмейер искренне считала, что она служит Херру Сесеманну, и всё делает в его интересах. Роттенмейер была нанята с условием, что Клара, дочь Херберта, имеет право голоса и ничто в доме не должно делаться против воли Клары. Фраулейн Роттенмейер по возможности пыталась выполнять это указание. Таким образом, вопрос Клары поставил Фраулейн Роттенмейер в трудное положение: с одной стороны, она должна была ответить, а с другой стороны, ей не хотелось признаваться в том, что её указания и распоряжения не всегда выполняются в срок. Роттенмейер начала, что называется, "гнать пургу", то есть произносить малозначащие фразы. Взрослые обычно так делают, когда не хотят отвечать по существу на вопрос ребёнка. Имеется в виду. что ребёнок не догадается, что его водят за нос; а если и догадается, то воспитание не позволит ребенку прямо сказать:"Ты же врёшь!", и взрослый будет как бы не уличён в мошенничестве. К сожалению, даже в пунктуальной Германии, многие взрослые не свободны от таких пороков.

Некоторые темы со взрослыми вообще обсуждать нельзя. Примерно так же в присутствии взрослых нельзя произносить некоторые слова. Большинство детей понимает, что при взрослых говорить можно, а что нельзя. Но Клара росла одна; некому было объяснить ей, что расспрашивать фраулейн Роттенмейер бесполезно. Интернета тогда ещё не было, и Клара росла, что называется, в информационном вакууме. Фраулейн Роттенмейер и дальше хотела воспитывать Клару в неведении относительно того, как устроен мир. Поэтому девочка, которая должна была составить компанию Кларе, должна была быть информационно-чиста, то есть наивна, как безоблачное небо. Именно о такой девочке Роттенмейер договорилась с Детой, и именно эта девочка опаздывала.

Задержка не была злым умыслом Деты. Кучер Иоганн пытался встретить Дету на перроне у вагона, а Дета искала посланную за ними карету на парковке перед вокзалом. Иоганн искал даму с девочкой возраста Клары. Дета с восьмилетней Хейди не идентифицировалась как объект его поисков, по крайней мере до тех пор, когда Дета нашла на парковке пустой экипаж, вычислила его как карету Херра Сесемана, явочным порядком села в него с Хейди, дождалась Иоганна и объяснила, что они суть те пассажирки, за которыми он послан.

Суетливость Деты выдала её с головой, так что Иоганн отнёсся к Дете с надменностью, присущей слугам, когда они имеют дело с кем-то, чей социальный статус ниже. Когда они приехали, Дета попросила Иоганна сообщить об их прибытии управдомке. Иоганн надменно сказал, что это не его работа, и что для этого есть Себастьян, которого можно вызвать, позвонив в звонок у двери. Пунктуальность фраулейн Роттенмейер частично компенсировалась мелким и привычным саботажем слуг; искусство вышивания не помогало фраулейн Роттенмейер исправить это положение.

Упомянутый Себастьян открыл дверь. У Себастьяна были большие круглые пуговицы на одежде, и почти такие же большие и круглые глаза на выкате. Эти глаза выпучились ещё больше, когда Дета подтвердила свой социальный статус вопросом, украшенным многоэтажным мусором:

- «Я хотела узнать, могу ли я спросить, нельзя ли теперь побеспокоить Фраулейн Роттенмейер?»

Себястьян ответил почти так же, как Иоганн; и по интонации, и по смыслу:

- «Это не моя работа. Интересующая вас информация может быть получена от фраулейн Тинетты. Вы можете вызвать её, позвонив в этот звонок.» - и указал на другой звонок.

Искусство автоответчиков водить новичков по лабиринтам меню родилось и развилось задолго до появления самих автоответчиков; слуги Херра Сесеманна владели им в совершенстве. Дета позвонила в указанный звонок. Этих звонков было меньше, чем кнопок на телефонах 21го века, но достаточно, чтобы в них запутаться. Через минуту на лестнице появилась упомянутая Тинетта. Тинетта была явно в курсе того, что происходит; по её лицу было видно, что она находит такой "футбол" весьма забавным и весёлым занятием. Тинетта поинтересовалась, чем вызвано нажатие кнопки звонка. Хейди помнила, что её ждут в Швейцарских Альпах, и сказала, опередив Дету:

- «Нам надо увидеть Роттенмейер! Скажите ей, что здесь Хейди и тетя Дета.»

Тинетта несколько опешила от бесцеремонности и чёткости ответа. Дета тоже. Хейди, увидев, что Тинетта медлит, добавила:

- «Пожалуйста, побыстрее, у нас мало времени. Нам надо ещё купить мягкие булочки и успеть на поезд в Майенфелд!»

Такое заявление резко подняло социальный статус Хейди и Деты. Так, без прибамбасов, говорят не германские слуги, а свободные швейцарцы. Общаясь со слепой бабушкой Петера, Хейди научилась говорить кратко и чётко. Это подействовало. Как птичка, Тинетта взлетела по лестнице, а через несколько секунд закричала откуда-то сверху:

- «Вас ждут!»

Дета и Хейди поднялись по лестнице и, вслед за Тинеттой, вошли в кабинет. Дета робко остановилась у двери, держа Хейди за руку; Дета не знала, как Хейди себя поведет в необычной обстановке.

Фраулейн Роттенмейер поднялась со своего места и подошла ближе, чтобы рассмотреть прибывшую спутницу дочери дома. Роттенмейер осталась недовольна видом девочки. На Хейди была простая хлопковая юбка, а на голове - старая помятая соломенная шляпа. Девочка, в свою очередь, с удивлением смотрела на головной убор управдомки. В шапке не было надобности: в доме не было ни дождя, ни яркого солнца, ни мороза, от которого шапка могла бы защищать голову; так что шапка казалась проявлением невысоких умственных способностей её носительницы. К тому же, головной убор фраулейн Роттенмейер походил скорее на башню, чем на шапку. Роттенмейер почувствовала себя неуютно оттого, что девочка внимательно смотрит на неё. Роттенмейер не помнила, чтобы до этого кто-нибудь когда-нибудь так пристально, не отводя вгляда, на неё смотрел.

- «Как тебя зовут?» - спросила, наконец, фраулейн Роттенмейер.

- «Хейди», - ответила девочка четко и громко.

Такой голос хорош для акустической передачи информации в Альпах, на пастбище; а в помещении её ответ прозвучал как выстрел, как гром.

- «Что?? Как? Но это не христианское имя! Вы не были так крещены. Какое имя вы получили при крещении?» - спросила Роттенмейер.

- «Я не помню. Тогда я была ещё маленькая!» - Объяснила Хейди.

В этот момент Дета толкнула её, чтобы показать, что ей такой ответ не нравится. Хейди не поняла, почему Дета её толкает, и не смутилась. Управдомке ответ Хейди понравился ещё меньше.

- «Ну и ответ!» - Удивилась Роттенмейер. - «Она так простодушна или она издевается?»

- «Если можно, я отвечу за ребенка, потому что она неопытна», - Сказала Дета. - «Её ответ не простодушный и не дерзкий. Она действительно не знает; она всегда честна. Хейди впервые в особняке и не знает хороших манер. Но она готова учиться и учится быстро; пожалуйста, поймите это. Девочка была крещена по имени Аделхейда, как и её мать, моя покойная сестра.»

- «Ну, такое имя годится», - буркнула Роттенмейер. - «Но, фраулейн Дета, я должна вам сказать, что девочка кажется мне странной для своего возраста. Я сообщила вам, что спутница фраулейн Клары должна быть ее возраста, чтобы следовать тем же урокам с ней и заниматься ее делами в целом». Кларе 12 лет, сколько лет Аделхейде?»

- «Прошу прощения», - ответила Дета, - «я подзабыла, сколько девочке лет; она действительно немного моложе, не намного, я не могу сказать наверняка, это будет что-то лет 10 или немного старше, я полагаю.»

- «Сейчас мне восемь, так говорил дедушка», - объяснила Хейди.

Дета снова толкнула ее, но Хейди опять не поняла, почему Дета толкается, и опять не смутилась.

–«Что? Bсего восемь лет??» - воскликнула мисс Роттенмейер с возмущением. – «На четыре года меньше??? Как это?! Что вы знаете? Какие книги вы прочли?»

- «Никаких», - сказала Хейди.

- «Что? Как же ты научилась читать?» - Спросила Роттнмейер.

- «Я не умею читать. И Петер тоже не умеет.» - сообщила Хейди.

- «О, Боже!» - Воскликнула Роттемнейер. - «Вы не умеете читать! Где же вы учились?»

- «Нигде», - ответила Хейди.

Роттенмейер впала в ступор от такого ответа. Он не укладывался в её голове. Учителя возились с Кларой в течение пяти лет, но Кларе в партнёрши предлагают девочку, которая вообще нигде не училась и не умеет даже читать! В течение нескольких минут Роттемнейер смотрела на Дету и Хейди, не в силах вымолвить слова. Наконец, она сказала:

- «Фраулейн Дета! Как вы могли привести мне это.. такую девочку? Я сказала, что мне нужна девочка, сходная с Кларой по возрасту и по уровню образования. А кого привели Вы? Мы так не договаривались!»

Роттемнейер явно недооценила способности Деты. Дету было непросто сбить с панталыку. Если Дета сумела оставить племянницу со страшным горным дедом, швейцарцем Алм-Охи, которого боялась вся деревня, то с германской управдомкой, поднаторевшей в вышивании, Дета справилась легко. К тому же, теперь Дета могла сквитаться за высокомерие слуг, вообразивших, что ею можно играть, как мячиком, отфутболивая её от одного к другому. Громким альпийским голосом Дета пошла в атаку, не давая управдомке вставить слово:

- «Извините, но девочка именно такая, которую вы хотели! Вы хотели необычную, неиспорченную, неизбалованную девочку. Крупных таких девочек нет во всей Европе! Мне пришлось взять маленькую, и я думала, да и сейчас думаю, что это именно та девочка, которая вам нужна. Посмотрите на неё внимательно и вы со мной согласитесь! Но сейчас мне нужно идти, у меня есть и другие дела. Ваши слуги и так меня задержали; сперва кучер не смог нас встретить и шлялся незнамо где, а потом ни он, ни Себастьян не могли передать вам, что мы уже приехали; только Тинетта справилась с этим, казалось бы, несложным делом, да и то не с первого раза! Так что я с Вами прощаюсь, я не могу долее задерживаться! До свидания, Фраулейн Роттемнейер; до свидания, Хейди!»

Дета сунула в руки Хейди узелок с её одеждой, сделала реверанс и сбежала по лестнице. Если бы Дета участвовала в соревнованиях на скорость исполнения реверанса, то, несомненно, она заняла бы первое место. И то же самое, если бы проводились соревнования по скоростному сбеганию по лестнице в длинном платье. Роттемнейер побежала следом, пыталась догнать и задержать Дету, но швейцарка бегала быстрее. Себастьян, не поняв, что происходит, открыл дверь. Дета выскочила на улицу и удрала, оставив Хейди на произвол управдомки, которая была совсем не рада такому обороту событий.

В ярости, Ротенмейер велела Себастьяну найти Иоганна, чтобы догнать Дету. Себастьян пошёл искать. Он не хотел найти Иоганна, потому что не знал, как объяснить Иоганну его задачу. Иоганн знал, что случилось, но считал погоню на карете за швейцаркой предприятием сомнительным и не стремился быть найденным. Осуществляя свой тихий саботаж, с Фраулейн Роттенмейер слуги держали себя весьма корректно. При этом, они на какое-то время забыли про Хейди.

Что касается мнения самой Хейди, оно тут, казалось, никого не интересовало. Однако, это было не совсем так. За безобразной сценой допроса Хейди, скандала и бегства Деты наблюдала Клара, упомянутая в начале этой главы.

Когда Дета и за ней фраулейн Роттенмейер убежали, Хейди все еще стояла у двери, на том же месте. Только теперь Хейди оглянулась по сторонам и разглядела Клару, полулежавшую в своём инвалидном кресле на колёсиках. Клара поманила Хейди рукой и сказала:

- «Иди сюда!»

Хейди подошла.

- «Как бы ты хотела, чтобы тебя называли, Хейди или Аделхейда?» - Спросила Клара.

- «Меня зовут Хейди и никак иначе», - ответила Хейди.

- «Тогда я так и буду тебя называть», - сказала Клара, - «По-моему, это имя тебе очень подходит. У тебя всегда были такие мягкие вьющиеся волосы?»

- «Думаю, да.»

- «Ты рада, что приехала во Франкфурт?»

- «Нет. Завтра я уеду обратно и привезу бабушке мягкую белую булку. А сейчас я хочу писать. Где это у вас?»

Клара помогла Хейди найти туалет, и, заглушая журчание, поделилась с Хейди своим недоумением:

- «Ты странная..», - начала Клара. - «Они привезли тебя Франкфурт, чтобы ты осталась со мной. Чтобы ты училась со мной. Забавно, что ты совсем не умеешь читать. Теперь на уроках будет что-то новенькое. Иначе бывает ужасно скучно. Учитель приходит каждое утро в десять часов, а потом до двух, это так долго. Это ужасно скучно. Учитель иногда подносит книгу близко к своему лицу, как будто он внезапно стал близоруким, но он просто зевает и прикрывается книгой. Фраулейн Роттенмейер тоже зевает, и, чтобы скрыть это, она подносит к лицу свое вышивание. Думаю, она и вышивает только затем, чтобы ей было, чем прикрыть рот, когда она зевает. Она делает вид, будто она тронута тем, что мы читаем, но она просто зевает. Я тоже на уроках хочу зевать, но мне не разрешают. Ты понимаешь, да, они сами зевают, а мне не разрешают. Если я зеваю, то фраулейн Роттенмейер приносит рыбий жир и говорит, что я снова ослабла, и что поэтому мне нужно пить рыбий жир.. Рыбий жир - это ужасно.. Я стараюсь сдерживаться, не зевать, чтобы меня не заставляли пить рыбий жир. Но теперь будет интереснее; я послушаю, как ты учишься читать.»

Хейди содрогнулась от идеи учитья читать. Ещё бы! Она же приехала во Франкфурт за мягкой белой булкой для бабушки, а вовсе не ради обучения чтению! Хейди и Клара вернулись в кабинет, и Клара продолжала:

- «Да, да, Хейди! конечно, ты должна научиться читать. Все должны уметь читать. Мой учитель, конечно, хорош; но он никогда не злится, и он тебе все объяснит. когда он объясняет, важно помалкивать, даже если не понимаешь. Иначе он будет объяснять дольше и ещё менее понятно. Но потом иногда удаётся понять, что учитель имел в виду.»

Фраулейн Роттенмейер, наконец, отменила своё распоряжение догнать Дету, вспомнила о детях и вошла в кабинет. Она была раздосадована тем, что не смогла ни переспорить, ни удержать Дету, чтобы всучить ей обратно девочку, которая совершенно не подходит для Клары. Роттенейер не знала, что делать с такой неподходящей, необразованной и невоспитанной девочкой. Самым обидным было то, что именно Роттенмейер придумала, что для Клары нужна компаньонка. При любом раскладе, Роттемнейер оказывалась виноватой в том, что Хейди оказалась в доме. Роттенмейер посмотрела на девочек и не нашла, что сказать. Роттенмейер ушла в столовую, потом в гостиную, и металась по всему дому, проверяя работу слуг. Ей под руку попал Себастьян, он как раз закончил накрывать обеденный стол и смотрел на него, проверяя, что всё на месте.. Стол был уже накрыт, но Роттенмейер сказала:

- «Отложите ваши великие мысли и закончите, наконец, ваше дело, чтобы можно было сесть за стол!»

Затем Роттенмейер стала звать горничную Тинетту. Тинетта подошла. Управдомке показалось, что Тинетта не слишком торопится, делая чуть более короткие шаги, чем обычно. Однако, Тинетта посмотрела на управдомку с такой насмешливой улыбкой, что Роттенмейер не посмела сорвать на ней свою злость, и лишь приказала:

— «Приведите в порядок гостевую комнату, Тинетта. Там все готово, но надо смахнуть пыль с мебели.»

— «Ну да, конечно! Сейчас!» — Отозвалась Тинетта и удалилась.

Роттенмейер задумалась, пытаясь понять, чего в ответе Тинетты больше, исполнительности или издёвки. За годы работы с Роттенмейер, в отсутствии Херра Сесеманна, слуги научились замешивать иронию и подобострастность в пропорции один к одному. Управдомка, занимаясь вышивкой, не имела возможности увольнять и менять слуг; и слуги это понимали. Это сказывалось на тщательности того, как они выполняли указания управдомки.

В кабинет, где были Клара и Хейди, вошёл Себастьян. Он пришёл, чтобы отвезти Клару в столовую. Себастьян открыл двери с грохотом, потому что был зол. Он не посмел указать фраулейн Роттенмейер, что стол уже накрыт; Себастьяну было обидно, что Роттенмейер выговаривает ему вовсе без повода. Пока он поправлял подушки, на которых полулежала Клара, и снимал инвалидное кресло с тормоза, Хейди внимательно смотрела на него. Себастьян почувствовал этот взгляд и смутился. Ему показалось, что у него что-то не в порядке с причёской или с одеждой.

- «Почему ты так на меня смотришь?» - спросил Себастьян.

Себастьян не решился бы задать такой вопрос маленькой гостье, если бы знал, что в кабинет сейчас войдёт фраулейн Роттенмейер. Роттенмейер услышала ответ Хейди:

- «Вы похожи на пастуха Петера.»

Ротенмейер сочла слова Хейди возмутительными. Роттенмейер не знала и не хотела знать, кто такой пастух Петер. Но она знала, что беседовать со слугами нельзя, и не замедлила объяснить это Хейди. Себастьян тем временем справился, наконец, с тормозом коляски Клары. Он перекатил Клару в столовую, пересадил на стул и придвинул к столу. Фраулейн Ротенмейер и Хейди прошли следом.

Роттенмейер села рядом с Кларой и жестом попросила Хейди занять место напротив нее. К столу больше никто не подходил, хотя за столом было много места. Рядом с тарелкой Хейди лежала красивая белая булка, такая, из-за которой Хейди приехала в Франкфурт; но Хейди не знала, можно ли взять её, и не знала, можно спросить разрешения: Роттенмейер только что запретила ей разговаривать со слугами.

Заявление Хейди о сходстве Себастьяна с пастухом вовсе не означало для неё, что оба, и Петер, и Себастьян, обделены интеллектом. Скорее наоборот, такое сходство породило её доверие к Себастьяну. Поэтому, когда Себастьян подошёл к ней и предложил жареную рыбу, Хейди указала на булку и всё-таки спросила:

- «Можно я возьму это?»

Прислуге тоже было запрещено разговаривать с гостями; Себастьян покосился на Фраулейн Роттенмейер и кивнул головой. Хейди радостно схватила булку и положила её в свой карман: Половина дела была сделана! Теперь надо добраться до вокзала, найти поезд на Майенфелд и принести эту булку бабушке..

Глядя на Хейди, Себастьян сдерживал смех. Однако, его положение усложнялось с каждой секундой. Он продолжал потягивать рыбу, но Хейди, заполучив булку, потеряла интерес к еде. Она думала, в какой момент будет вежливо встать из-за стола, подобрать из кабинета узел с одеждой и пойти искать вокзал.

Хейди заметила, что Себастьян всё ещё показывает ей рыбу на блюде. Хейди вспомнила, что она голодна. Хейди не понимала, почему Себастьян держит блюдо с рыбой в руках, вместо того, чтобы разделить её на всех, положить каждому по кусочку и сесть за стол, как поступал Алм-Охи, когда подходил к столу с едой. Хейди неуверенно показала на рыбу и спросила:

- «Можно мне поесть этого?»

Себастьян снова кивнул.

- «Так дай мне этого», - сказала Хейди, глядя на свою пустую тарелку.

В первый раз за всю свою карьеру, Себастьян попал в столь трудную и даже опасную ситуацию. Он ждал, что Хейди возьмёт с подноса кусочек рыбы и положит себе, и он сможет унести поднос. Или что Хейди откажется, и он тоже унесёт поднос. Но ни того, ни другого не происходило. Положить в тарелку Хейди кусочек рыбы Себастьян не мог, это было бы нарушением этикета. Сказать Хейди, что она сама должна взять рыбу с подноса, Себастьян тоже не мог, слугам не разрешается разговаривать с гостями. И Себастьян не мог унести поднос с рыбой, не дав её Хейди, так как Хейди ясно показала, что хочет рыбы. Руки Себастьяна устали держать поднос; он опасно дрожал и покачивался, подливка взымалась волнами и грозила выплеснуться через край.

Роттенмейер посмотрела на Хейди, на Себастьяна и оценила серьёзность ситуации. Надо было срочно предотвратить катастрофу, и Роттенмейер нашла решение. Волевым голосом она сказала Себастьяну:

- «Можете поставить блюдо на стол и вернуться за ним позже!»

Таким голосом капитан подводной лодки отдаёт команду о торпедной атаке. Таким голосом генерал армии отдаёт приказ о ядерной бомбардировке. Смелое решение было принято своевременно; блюдо с рыбой было спасено от неизбежного, как казалось, падения на пол, со всеми вытекающими из блюда при его падении и разбитии последствиями и сопутствующим загрязнением пола столовой. Себастьян поставил блюдо на стол ушёл, потирая затёкшие от напряжения кисти рук. Роттенмейер начала разбор аварийной ситуации, чтобы предотвратить её повторение.

- «Ты, Аделхейда, совершенно не воспитана. Я должна учить тебя манерам поведения за столом!», - сказала Роттенмайер с глубоким вздохом. - «Прежде всего, я хочу показать вам, как помочь себе за столом.»

Фраулейн Роттенмайер ясно и подробно продемонстрировала все, что должна была делать Хейди.

- «Кроме того», - продолжила Роттенмейер, - «я должна вам сказать, что вам не нужно разговаривать с Себастьяном. Когда Вам что-то нужно, обращайтесь к нему "Вы" или "Себастьян". Когда Вам нужно обратиться к Тинетте, говорите "Фраулейн Тинетта". Меня надо называть "Фраулейн Роттенмейер", это вы уже знаете, вы слышали, как меня называют. Как вы должны звать Клару, она скажет сама.»

- «Просто Клара. Натюрлих!» - Вставила словечко Клара.

Роттенмейер кивнула Кларе в знак одобрения и продолжила лекцию. Как вставать и как ложиться спать. Как открывать и как закрывать двери. Кому можно придержать дверь, а кому нельзя. Как входить в комнату и как выходить из комнаты. И ещё много всякой всячины.

У Хейди слипались глаза. Она поднялась в пять утра, выдержала дальнюю дорогу и два скандала. Девочка откинулась на спинку кресла и уснула. Лекция продолжалась. Роттенмейер закончила её так:

- «.. Запомни эти правила хорошенько, Аделхейда! Ты всё поняла?»

- «Хейди давно спит», - указала Клара. Она была очень довольна. Ещё никогда её ужин не был таким интересным и смешным.

- «Совершенно неслыханно! Что с этим ребенком!?» - закричала Роттенмейер.

Роттенмейер так сильно дёрнула шнурок звонка, что оборвала его. Тинетта и Себастьян знали вздорный характер фраулейн Роттенмейер, но обычно она не кричала так громко. Они подумали, что случилась катастрофа и помчались на помощь одновременно, едва не высадив с разгона дверь. На крики и грохот прибежали кучер Иоганн и кухарка с ведрами воды; они думали, что начался пожар.

Несмотря на весь шум, Хейди не проснулась. Себастьяну пришлось на руках отнести Хейди в предназначенную для неё комнату. Тинетта раздела девочку и уложила её в постель.

07. Роттенмейер рассержена

Хeйди проснулась во Франкфурте. Она не могла понять, что где она. Она потёрла глаза, затем снова открыла их, но увидела то же самое. Хейди сидела на высокой белой кровати. Перед ней была большая, широкая комната. Свет приходил сквозь длинные белые занавески. В комнате стояли два кресла с нарисованными цветами, диван с такими же цветами и круглый стол перед ним. В углу стоял туалетный столик с такими вещами, которых Хейди никогда раньше не видела. Хейди, наконец, вспомнила, что она во Франкфурте. Хейди стала вспоминать вчерашний день. Её тётку Дету, скандалом и обманом похитившую её из хижины её дедушки Алм-Охи. Бабушку, которая пыталась предотвратить похищение, но не смогла.

Хейди вспомнила свою миссию: надо побыстрее принести бабушке мягкую белую булочку. Хейди вспомнила поезд, пoиск кареты Херра Сесеманна и переезд в этой карете. Саботаж слуг, делающих вид, будто они не понимают, чего от них хотят. Допрос и ещё один скандал; бегство Деты. Клару в инвалидной коляске. Инструкцию, как обращаться к Себастьяну, говоря ему “вы или Себастьян”.

Так Хейди собирала по кусочкам вчерашний день, и вспомнила важное про Белый Хлеб: Вчера ей разрешили взять со стола белую булочку для бабушки! Хейди обследовала комнату и обнаружила, что её одежда развешана в шкафу. Хейди проверила, хлеб по-прежнему лежал в кармане фартука: Полплана в кармане! Тинетта, когда раздевала Хейди, не обратила внимания, что в кармане что-то есть.

Хейди подумала о Дете. Может быть, Дета ещё выполнит своё обещание и отвезёт её обратно в Альпы? Хотя Дета сперва обещала, что они вернутся в тот же день; а потом, вместо того, чтобы везти её домой, убежала.. Если Дета не вернётся, Хейди прийдётся добираться самой..

Хейди нашла умывальник и унитаз; Хейди догадалась, как им пользоваться и даже смогла сама спустить воду. Хейди подошла к окну и долго путалась в лабиринте занавесок, прежде чем вышла на последний уровень этой игры и смогла посмотреть сквозь стекло. Хейди пыталась понять, с какой стороны находится вокзал и в каком направлении надо ехать к горам. Увы, в окна не было видно ни вокзала, ни гор. Только каменные дома, стены, окна.. Комната Хейди была угловой; Хейди пробралась к другому окну, но там было почти то же самое: улица, дома, окна. Хейди попыталась открыть окно, но это не удалось. Другое окно тоже не открывалось.

Хейди оделась и подумала, что надо посмотреть в окна других комнат, с другой стороны дома, чтобы понять, где горы. И где вокзал. И надо будет связать запасную одежду опять в узел.. И не наделать ошибок, как вчера..

Пока Хейди собиралась с мыслями, послышался стук в дверь. Тинетта приоткрыла дверь, просунула в щель голову и сказала:

- «Завтрак готов!»

Хейди не поняла, что эти слова были приглашением к завтраку. Идея позавтракать ей понравилась, но завтрака она не видела, еды в комнате не было. То есть у неё была в кармане фартука булочка, но это для бабушки! Чтобы булочка сохранилась, Хейди переложила её в нижний ящик шкафа. Да, надо поесть перед поездкой. Но где же завтрак? У кого бы спросить, если со слугами разговаривать нельзя?

Вскоре у двери послышалось шуршание платья фраулейн Роттенмейер; не заходя, она прокричала:

- «Что с вами, Аделхейда? Вы что, не понимаете, что такое завтрак? Выходите сейчас же!»

Хейди поняла, вышла и последовала за Фраулейн Роттенмейер. В столовой, Клара уже давно сидела на своем месте; она поприветствовала Хейди. Клара ожидала, что за завтраком тоже произойдёт что-нибудь забавное, и заранее улыбалась, пытаясь угадать, что именно. Но завтрак теперь прошел без помех; Хейди съела свой бутерброд и запила его чаем, не нарушив ни одного из правил, установленных фраулейн Роттенмейер.

Клару отвезли в кабинет. Хейди прошла следом, выбирая момент, чтобы спросить, как добраться до вокзала и гор. Хейди узнала эту комнату. В ней Роттенмейер задавала много глупых вопросов, а потом Дета накричала на Фраулейн Роттенмейер и убежала.

Роттенмейер посоветовала Хейди оставаться с Кларой и подождать, когда придёт Херр Кандидат. Так называли учителя. Клара не знала, почему его так называют; не знала, и кандидатом в члены какого политбюро или кандидатом на какую должность является этот Херр. Спросить Кларе было не у кого: её отец появлялся в доме редко и ненадолго, было не до таких вопросов; а насчет фраулейн Роттенмейер и самого Херра Кандидата, Клара уже давно поняла, что с ними, чем меньше вопросов, тем меньше неприятностей.

Как только дети остались одни, Хейди просила:

– «Почему в окна ничего не видно?»

- «Что ты хочешь увидеть?»

- «Ну, горы, вокзал.. Хотя бы деревья.. К тому же, окна даже не открываются!»

- «Они открываются. В них видно улицу..»

- «Я пыталась и не смогла..»

- «Да, конечно. Я тоже не могу сама открыть окно. Но можно попросить Себастьяна, и он откроет.»

Хейди обрадовалась, что можно открыть окно и выглянуть наружу, потому что она чувствовала себя как в ловушке. Клара стала спрашивать Хейди о её доме; Хейди начала рассказывать о дедушке, он альпийских пастбищах, о козах, о Петере и о его бабушке.

Пришёл Херр Кандидат. Роттенмейер не повела его в кабинет, как обычно, потому что она сперва хотела поговорить с ним про Хейди. Роттенмейер прошла с этим Херром в столовую и описала свою беду громким голосом, полным пафоса и патетики. Как она решила поискать для фраулейн Клары подходящую подругу. Как Кларе понравилась такая идея. Как Херр Сесеманн поддержал этот проект. Как, вместо такой подруги, фраулейн Дета подсунула ей Хейди, которая вообще ничего не знает.. Что Фраулейн Роттенмейер ещё найдёт способ вставить Дете длинное перо. Но что пока надо найти способ выкрутиться. Что Фраулейн Роттенмейер горько раскаивается в том, что она заварила эту кашу, и хочет, чтобы Херр Кандидат помог её расхлёбывать. Почему важно, чтобы Херр Кандидат разрулил эту петрушку. То есть чтобы он быстренько поднатаскал маленькую невежду до уровня блистательной дочери хозяина дома, уже шибко поднаторевшей во всяческих науках. Имелось в виду, что с помощью такого натаскивания, можно устроить "потемкинскую деревню", то есть втереть Херру Сесеману очки и пустить ему пыль в глаза. Чтобы Херр Сесеманн, если вдруг нагрянет, не заметил промаха, не вышел из себя, не согнул фраулейн Ротенмейер в бараний рог и не стёр её в порошок. И чтобы Херру Кандидату рикошетом не прилетело. И что она, из средств, сэкономленных на содержании дома (так в дипломатических переговорах обозначается воровство), готова хорошо приплатить за такую помощь.

Слуги подслушивали жалобы и угрозы фраулейн Роттенмейер за дверью, разделявшей столовую и подсобку, предназначенную для обслуживающего персонала. Тинетта, неприлично жестикулируя, шёпотом передразнивала слова фраулейн Роттенмейер. Глядя на Тинетту, её колеги давились от смеха.

Херру Кандидату не понравилась идея насчёт поучаствовать в такой афере; он считал, что шансы на успех такого натаскивания близки к нулю. Исследователя, который делает науку, можно быстро "натаскать" так, что он сыграет неуча. Но неуча натаскать так, чтобы он смог изобразить исследователя, невозможно. Что, к сожалению, не всё можно купить за деньги. Что навыки, соответствующие уровню выпускника начальной школы, купить так же невозможно, как невозможно заказать чартерный рейс на Луну. Даже с частным учителем. Херр Кандидат принялся объяснять это фраулейн Роттенмейер, но без видимого успеха. Это вызвало особенный восторг подслушивавших слуг.

Импровизированное цирковое представление было прервано ужасным грохотом, донёсшимся из кабинета. Слышались звуки падения больших тяжёлых предметов; а затем - крики о помощи. Все участники представления, и трагики, и комики устремились на шум; и артисты, и зрители побежали в кабинет.

В кабинете был разгром. Стол был опрокинут. Учебные пособия, книги, тетради, чернильница и настольный ковер были раскиданы по полу. Нитки, которыми вышивала Роттенмейер, были тоже раскиданы и запутаны. Из-под ковра вытекал ручеёк чернил. Хейди не было видно. Клара, несколько смущенная, тихо сидела в кресле-каталке.

- «О Боже!» - Воскликнула Роттенмейер, заламывая руки. - «Ковер, книги, рабочая корзина..» - Роттенмейер рыдала в истерике, - «Все в чернилах!.. Это неслыханно!.. Такого никогда не было!.. Какое несчастье!.. Какой ужас!.. Нитки тоже запутались.. Кто это сделал? Это Айдельейда? Это та девочка, вокруг которой всегда путаница? Я же говорила, вы слышали, Херр Кандидат?»

Херр Кандидат знал, что вокрог девочек всегда путаница; он молча пытался оценить масштаб бедствия и составить прогноз того, как происшествие может сказаться на его карьере домашнего учителя. И, конечно, какую позицию ему лучше занять, чтобы случившееся пошло ему в плюс, а не в минус. Наиболее обоснованным ему представлялся оптимистичный прогноз; он радовался, что во время инцидента он отсутствовал, и по весьма серьёзной, уважительной причине: он выслушивал лекцию фраулейн Роттенмейер о том, что за деньги можно купить всё.. Теперь Херр Кандидат тоже выбрал золото, то есть он опять просто молчал. В его словах не было нужды; скважность звуков, которые издавала фраулейн Роттенмейер, приближалась к 100%.

- «Да, Вы видите, Херр Кандидат!» - Продолжала Роттенмейер, - «Что скажет Херр Сесеманн, когда вернётся? И куда подевалась эта негодница?..»

Фраулейн Роттенмайер выбежала из кабинета и спустилась по лестнице. Под открытой входной дверью стояла Хейди. Она с удивлением смотрела на улицу. Хейди слышала шум, и ей показалось, что шумят ели у хижины Алм-Охи. Возможно, мимо дома Херра Сесеманна проезжал автомобиль; в то время, автомобили были редкостью и скорее курьёзом, чем средством передвижения; они сильно шумели. Когда Хейди выбежала, на улице не было ни елей, ни автомобиля, ни шума. Хейди пыталась сориентироваться. Вспомнить, с какой стороны они с Детой приехали, и понять, в каком направлении расположены вокзал и горы. Девочку смущало то, что вокруг не было видно горных вершин, которые так помогают ориентироваться в Альпах. Хейди слышала истории про девочек, которые заблудились. Хейди вовсе не хотела стать такой девочкой. Поэтому она просто стояла и размышляла.

- «Так вот ты где!» - Прорычала Роттенмейер, - «Почему ты убегаешь? Что ты натворила? А ну, иди обратно! Пойди, посмотри, что ты учинила!»

- «Я слышала шум елей, и я подумала, что они, здесь, рядом.. Но я прибежала, а их нет. Теперь я их даже не слышу..»

- «Ели? Разве мы в лесу? Что за бессмыслица!» - Сказала Роттенмейер, поднимаясь с девочкой по лестнице и заходя в кабинет.

Хейди начинала понимать, какой погром она устроила, когда услышала шум елей и, чтобы увидеть их, вскочила и побежала к двери по кратчайшей траектории, сметая всё на своём пути. К несчастью, стол с учебным оборудованием оказался слишком близко к этой траектории. Вышивание фраулейн Роттенмейер тоже.

- «Вы сделали ужасную вещь; пожалуйста, больше так не делайте!» - Сказала Роттенмейер. - «Чтобы учиться, надо сидеть на стуле, смотреть и слушать. Если ты не можешь сидеть сама, мне прийдётся привязать тебя к стулу. Ты это понимаешь?»

– «Да», - сказала Хейди. - «Теперь я понимаю, что на уроке нужно сидеть спокойно.»

Херр Кандидат ушёл, потому что кабинет стал непригоден для проведения уроков. Фраулейн Роттенмейер тоже, так как ей надо было оправиться от нервного расстройства, вызванного хулиганской выходкой Хейди. Себастьян и Тинетта принялись наводить в кабинете порядок. Клара наблюдала за событиями с нескрываемым интересом, а Хейди пыталась помочь. Тинетта попросила Хейди не путаться под ногами, а потом пришла Роттенмейер и увезла Клару в её комнату. Хейди пошла за Кларой. Роттенмейер опять ушла, и Хейди рассказала Кларе про горы. Бегая по комнате и жестикулируя, Хейди показала, как скачут козы, как цветут цветы, как летает большая птица, как Хейди валяется на траве с Петером, как заходит Солнце и как при этом пылают горы. И как она, как рыбка, плещется в длинной ванне, выдолбленой из толстого ствола, и как греется у огромного горячего очага. Как она с дедушкой ездит на санках, и они как будто летят по воздуху.. К счастью, при этом Хейди ничего не опрокинула и не уронила. Это был самый интересный урок в жизни Клары. В первый раз во время урока Кларе не хотелось зевать. Хейди не успела рассказать и половины того, что она знала об устройстве этого мира, когда девочек позвали обедать.

Хейди старалась быть послушной девочкой. Поэтому обед прошёл скучновато: никто ни на кого не накричал, ничего не падало на пол и даже Роттенмейер воздержалась от длинных монологов; так что никто не засыпал за столом. После обеда, Роттенмейер указала, что днем Кларе нужно отдыхать; а Аделхейда должна сама придумать себе занятие. Клара после обеда легла в кресло, Роттенмейер пошла в свою комнату, а Хейди вышла в коридор. Она увидела Себастьяна. Он поднимался по лестнице с большим подносом в руках. Он нёс серебряные приборы из мойки, чтобы положить их в шкаф. Когда он почти достиг верха лестницы, Хейди встала перед ним. Она громко и чётко сказала:

- «Вы или Себастьян!»

Себастьян охренел. От удивления, он выпучил глаза сильнее обычного и спросил резким, безнадёжным голосом:

- «Что вы имеете в виду, Мамзель?»

- «Я хочу кое-что спросить..» - Начала Хейди, но, заметив удивление Себастьяна, попыталась его успокоить: - «Не бойтесь, ничего плохого, как утром, не случилось..»

- «Прежде всего объясните, что значит “Вы или Себастьян”?» - Заявил Себастьян тем же резким тоном.

- «Мне так сказала Фраулейн Роттемейер», - объяснила Хейди, - «что к Вам надо обращаться “Вы или Себастьян”..»

Себастьян громко засмеялся; до него только теперь дошло, что Роттенмейер велела называть его именно так. От смеха, руки Себастьяна затряслись; серебряные ложки вилки и ножи запрыгали на подносе и рассыпались по лестнице. Сенастьян опасливо подошёл к двери комнаты фраулейн Роттенмейер и прислушлся. Сквозь дверь были слышны тяжелое дыхание и постанывания. Себастьян понял, что фраулейн Роттенмейер, как обычно, мастурбирует. Себастьян успокоился: навряд ли фраулейн Роттенмейер слышала звон, и, даже если слышала, навряд ли она прервётся..

Хейди помогла Себастьяну собрать столовые приборы. Себастьян обтёр упавшие вилки, ложки и ножи полой своего сюртука, положил их опять на поднос, донёс до шкафа и переложил это серебро в шкаф, сдувая с приборов остатки пыли, чтобы Роттенмейер не догадалось, что столовое серебро было на полу и его после этого не мыли.

Помогая Себастьяну, Хейди не нарушила запреты Фраулейн Роттенмейер. Она говорила, что нельзя открывать перед слугами дверь, но она не говорила, что нельзя помогать слугам собирать столовые приборы, рассыпавшиеся по лестнице. Однако, едва Себастьян убрал последнюю ложку и опасность миновала, Хейди решила внести ясность:

- «А теперь Вы или Себастьян объясните, почему вы называете меня "Мамзель". Я не Мамзель! Меня зовут Хейди!»

- «Я знаю. Но та же дама велела мне называть вас "Мамзель".» - Объяснил Себастьян.

Себастьян избегал называть фраулейн Роттенмейер по имени. Примерно так набожные христиане стараются не называть имени Чёрта; особенно, если они служат этому Чёрту.

- «Неужели она? Да, тогда вам приходится меня так называть.» - Смиренно сказала Хейди.

Хейди уже заметила, что в этом доме, всё должно было делаться так, как велела фраулейн Роттенмейер. И Хейди добавила со вздохом:

- «Теперь у меня три имени: Хейди, Аделхейда и Мамзель.. В Альпах всё было гораздо проще.» - Хейди вспомнила Алм-Охи, коз, Петера и бабушку, которая ждет её с мягкой белой булочкой.

- «Так о чём хотела спросить маленькая Мамзель?» - Напомнил Себастьян.

- «Ты можешь открыть окно, Себастьян?»

В виде протеста, Хейди решила, что в отсутствие фраулейн Роттенмейер, нет смысла называть Себастьяна идиотским словосочетанием, потому что от этого только неприятности. Так возникла некая солидарность между маленькой швейцаркой и пучеглазым лакеем.

- «Да, конечно, могу!» - Ответил Себастьян и широко распахнул створки окна.

Хейди подошла, но она была слишком мала, чтобы что-то разглядеть; подоконник был высок.

-«Вижу, Мамзель хочет посмотреть в окно», - Сказал Себастьян.

Он взял большой стул и поставил его около окна. Хейди в восторге залезла на стул и высунулась в окно, но скоро разочарованно отвернулась:

- «Там только каменная улица и ничего больше», - с сожалением сказала девочка. - «Открой, пожалуйста, окно с другой стороны.»

Себастьян и Хейди подошли к другому окну в противоположном конце коридора. Себастьян открыл его и опять придвинул стул. Увы. Там было видно почти то же самое: Улица, дома, окна.

- «Отсюда тоже ничего не видно», - разочарованно сказала Хейди.

- «Что хочет увидеть маленькая Мамзель?»

- «Ну, горы, деревья..» - Сказала Хейди. Она хотела добавить “и вокзал”, но замолчала, так как не знала, понравится ли Себастьяну ход её мыслей. Общение с Фраулейн Роттенмейер уже научило её некоторой скрытности.

- «Это надо взобраться на высокую башню; например, вон на ту колокольню, с золотым шаром наверху; оттуда видно больше...»

Хейди соскочила со стула, сбежала по лестнице и вышла на улицу. Когда она смотрела на башню из окна, ей казалось, что достаточно пройти чуток по улице в правильную сторону, и она увидит башню. Но этого не случилось. Улица уперлась в другую улицу, и Хейди пришлось повернуть. Она пошла по другой улице; потом она повернула на третью улицу, которая, как казалось, шла в нужную сторону.. Но Хейди не видела башню. Многие люди прошли мимо, но они спешили, всем своим видом показывая, что у них нет времени выслушивать вопросы девочки (а тем более отвечать на них).

Хейди увидела стоящего на углу мальчика с шарманкой за спиной и странным животным в руках. Хейди подбежала к нему:

- «Гутентаг! Где башня с золотым шаром наверху?»

Хейди старалась говорить вежливо и кратко.

- «Не знаю, - ответил мальчик.»

- «А кто знает? У кого узнать?» - Спросила Хейди.

- «Не знаю.»

- «Но, может быть, ты знаешь какую-нибудь другую церковь с высокой башней?»

- «Знаю.»

- «Так покажи мне!»

- «Сперва покажи, что ты мне дашь за это!» - Мальчик протянул к Хейди руку.

Хейди порылась в кармане и вынула открытку, на которой был нарисован красивый венок из красных роз. Эту открытку дала ей Клара, пока фраулейн Роттенмейер в столовой беседовала с Херром Кандидатом. Хейди не хотела расставаться с открыткой, но сейчас было важнее найти башню.

«Вот», - сказала Хейди, протягивая открытку, - «хочешь это?»

Мальчик убрал руку и покачал головой.

- «Ты что хочешь, чтобы я тебе дала?» - Спросила Хейди и радостно положила открытку обратно в карман.

- «Деньги.»

- «У меня нет денег, но у Клары есть. Она даст. Сколько ты хочешь?"

- «Двадцать пфеннигов».

- «Тогда пошли!»

Они вдвоем зашагали по длинной улице. Хейди спросила спутника, что он несет на спине, и мальчик объяснил, что это шарманка; что, когда он крутит ручку этой шарманки, звучит музыка.. Потом Хейди спросила про животное, которое мальчик нес в руках; оно оказалось черепахой. Хейди раньше не видела ни черепах, ни шарманок.

Они оказались перед старой церковью с высокой башней. Мальчик остановился и сказал: «Вот она!».

- «Но как мне туда попасть?» - Cпросила Хейди, увидев плотно закрытые двери.

- «Не знаю.»

- «Ты сможешь позвонить в дверь, как звонят Себастьяну?»

- «Не знаю.»

Хейди обнаружила на стене колокольчик и позвонила в него изо всех сил, а потом сказала:

- «Если я пойду наверх, подожи меня здесь. Я не знаю дороги назад; надо, чтобы ты меня проводил.»

- «Что ты мне дашь тогда?»

- «Что хочешь?»

- «Еще двадцать пфеннигов».

Теперь старый замок щёлкнул и дверь со скрипом открылась. Из неё вышел сторож. Он с удивлением посмотрел на детей и рассердился:

- «Зачем вы звоните? Здесь же написано: “Для тех, кто хочет подняться на башню”!»

Мальчик молча указал Хейди и не сказал ни слова. Хейди ответила:

- «Я хочу подняться на башню».

- «Зачем тебе?» - удивилса сторож. - «Кто вас прислал?»

- «Никто», - ответила Хейди, - «мне самой надо подняться, чтобы с башни посмотреть вокруг.»

- «Идите домой, и не тревожьте меня по пустякам!» - Сказал сторож и попытался закрыть дверь.

Хейди поймала его за руку и умоляюще сказала:

- «Ну, хоть один только раз! Пожалуйста! Хоть разочек!!»

Глаза Хейди смотрели так умоляюще, что сторож смилостивился. Он взял ребенка за руку и мягко сказал:

- «Ну, если тебе так надо, пойдем.»

Мальчик сел на каменные ступени перед дверью, всем своим видом показывая, что он будет ждать Хейди.

Хейди и сторож поднимались по многим лестницам. Эти лестницы становились всё уже и уже. Последняя лестница была такой узкой, что сторожу пришлось пропустить Хейди вперед и подниматься за ней. На последнем этаже было несколько отрытых окон. Сторож приподнял Хейди, чтобы она могла выглянуть.

- «Ну, смотри», сказал он.

Сторожу пришлось поднести Хейди ко всем окнам, чтобы она могла посмотреть во все стороны. Хейди посмотрела и сказала печально:

- «Даже отсюда не видно..»

Хейди искала глазами горы и вокзал. Но вокруг были только крыши, трубы и башни. Ничего больше.

- «Ты просто не понимаешь перспективы», - сказал сторож. - «Иди домой и больше не беспокой меня напрасно.»

Сторож поставил Хейди на пол. Они начали спускаться по узким лестницам. Потом лестницы стали шире. На одном из этажей была дверь, ведущая на пологую крышу. Около двери стояла большая корзина. Перед корзиной сидела толстая серая кошка. Она зашипела. В корзине было её потомство; кошка предупреждала прохожих, что корзине лучше не подходить. Хейди остановилась в изумлении. Она раньше не видел таких больших кошек. Смотритель башни увидел интерес Хейди и сказал:

- «Она тебя не обидит, когда я с тобой; можешь посмотреть на котят.»

Хейди подошла к корзине и пришла в восторг:

- «О, какие милые зверушки!»

Семь котят копошились в корзине. Они беспокойно ползали, прыгали, падали и тихо мяукали.

– «Хочешь котёнка?» - Спросил сторож.

- «Мне? Насовсем?» - Хейди ещё не верила своей удаче.

- «Ну да! Можешь взять и нескольких; хоть всех, если у тебя есть для них место!» - Сторож был бы рад избавиться от котят, не причинив им вреда.

Хейди была счастлива: в доме Херра Сесеманна много места; и Клара обрадуется милым зверюшкам.. Хейди протянула руки к котятам, но большая кошка зашипела так громко, что Хейди в испуге отпрыгнула от корзинки.

- «Но как же взять котёнка?» - Спросила Хейди.

Сторож погладил толстую кошку. В течение многих лет он кормил эту кошку, и она вполне ему доверяла. Сторож сказал:

- «Я могу принести их тебе; только скажи, куда.»

Хейди не знала адреса Херра Сесеманна, но она начала объяснять, и выяснилось, что сторож давно знаком с Себастьяном и знает, где живет Херр Сесеманн.

- «Разве ты дочь Херра Сесеманна?» - Спросил сторож.

- «Нет, его дочь зовут "Клара". Я уверенна, она будет очень рада котятам..»

- «Так значит, котята для Клары!» - догадался Сторож. Он знал, что у Херра Сесеманна больная дочь, и понимал, почему Клара обрадуется котятам. - Тогда я пошлю котят Кларе Сесеманн.

- «Ну да! А могу я сейчас взять одного или двух? Одного мне, и одного Кларе. А остальных потом..»

- «Погодь, сейчас сделаем», - сказал Сторож.

Сторож взял большую кошку, отнёс её в свою каморку и поставил перед кошкой миску с едой. Потом сторож вернулся, закрыл дверь в каморку и сказал:

- «Выбирай!»

Хейди была в восторге. Она выбрала одного совсем белого котёнка и одного белого с жёлтыми полосками. Она положила их в карманы платья. Котятам было мягко и уютно в карманах; они притихли. Счастливая, Хейди спустилась по лестнице и вышла из Башни. Мальчик с шарманкой и черепахой ждал её.

- «Теперь помоги мне вернуться домой», - сказала ему Хейди, - «Ты ведь тоже знаешь, где живёт Херр Сесеманн?»

- «Не знаю.»

Хейди описала дом Херра Сесеманна, но оказалось, что дома отличаются друг от друга меньше, чем отличаются межу собой горы в Альпах. Мальчик долго не мог идентифицировать дом по её описанию. Он не знал, кто такой Херр Сесеманн; не знал его слуг и не знал, где он живёт. Хейди подробно рассказывала, какие в доме Сесеманна окна, какая там дверь, как выглядит наружная часть лестницы.. Наконец, мальчик узнал, вспомнил этот дом. Он привёл к нему Хейди. Хейди нажала кнопку вызова Себастьяна. Себастьян появился и сказал:

- «Шнель!»

Себастьян схватил Хейди, втащил её внутрь и захлопнул дверь перед носом мальчика. Германцы, когда торопят кого-то, произносят это короткое слово, "Шнель" (Schnell); оно означает примерно "побыстрее, пожалуйста; сейчас нет времени объяснять!" Поднимаясь с Хейди в столовую, Себастьян все же попытался объяснить ситуацию:

- «Ты должна быть уже в Столовой. Фраулейн Роттенмейер подобна заряженной пушке.. Что случилось, почему мамзель убежала?»

Хейди не успела ответить, они с Себастьяном уже входили в столовую. Роттенмайер не подняла глаз; Клара тоже ничего не сказала, воцарилась мрачная тишина. Себастьян, чувствуя неловкость, поправил кресло Хейди. Теперь, когда Хейди сидела в кресле, Роттенмейер скорчила суровую мину и заговорила торжественным тоном:

- «Аделхейда, я поговорю с вами потом, теперь только вот что: вы вели себя непослушно, преступно. И даже очень. Вы выходите из дома, никому не сказав, и шляетесь до позднего вечера; для приличной девочки, это совершенно недопустимо! Вы можете это понять?»

- «Миау», - послышалось из кармана Хейди. Это прозвучало как ответ.

- «Так, Аделхейда», - закричала Роттенмейер, ожесточаясь, - «после твоей хулиганской выходки, ты все издеваешься?"

- «Я только..» - начала Хейди, но котёнок перебил и закончил фразу за неё:

- «Мияу, Мияу!»

Себастьян первым понял, что происходит; он с трудом сдерживал смех. Ему еле-еле удалось поставить блюдо, которое он принёс, на стол; Себастьян выскочил из столовой.

- «Довольно», - зарычала фраулейн Роттенмайер; но её голос сорвался на неразборчивый визг, - «Вставай и выйди из комнаты.»

Хейди испугалась, вскочила из-за стола и начала:

- «Фраулейн Ротенмейер, я только..»

Котята опять докончили за неё, уже в два голоса:

- «Миау, Миау, Миау!»

Фраулейн Роттенмейер задохнулась от гнева и не могла сказать ни слова. Видя трудное положение фраулейн Роттенмейер, Клара попыталась ей помочь:

- «Хейди, ты же видишь, как сердится фраулейн Роттенмейер; зачем ты продолжаешь мяукать?»

- «Это не я, а котята», - объяснила, наконец, Хейди.

- «Что? Кошки?? Здесь???..» - Роттенмейер совладала, наконец, со своим голосом, настроила его на требуемую повелительную интонацию, не допускающую возражений и, не дожидаясь ответов, проревела: - «Себастьян! Тинетта! Найдите этих отвратительных животных! Уберите их!»

С этими словами Роттенмейер выбежала из столовой и заперлась в кабинете, где она была в относительной безопасности. Фраулейн ненавидела животных и боялась их. Себастьяну удалось унять смех, он вошел в столовую и обслужил девочек, чтобы они могли закончить трапезу. Когда он обслуживал Хейди, он видел, как из её кармана выглянула кошачья мордочка. Себастьян видел, что второй карман Хейди тоже оттопырен, и понял, где котята. Таким образом, он быстро и успешно выполнил первую часть поручения Фраулейн Роттенмейер: он нашёл котят. Крики фраулейн Роттенмейер о котятах были слышны во всём доме. Кухарка послала в столовую молока, не уточняя, для кого это. Такое действие не было саботажем: девочкам хорошо после ужина пить молоко. Разумеется, молоко было налито в блюдечки и поставлено на пол для котят. Тинетта настороженно отнеслась к сообщениям о котятах, но она тоже на свой лад позаботилась о них. Тинеттаа пришла со шваброй даже раньше, чем котята написали на полу лужу, и сразу вытерла её. Таким образом, про Тинетта выполнила свои служебные обязанности, и даже Роттенмейер не могла бы сказать, что Тинетта плохо делает свою работу.

Настала долгожданная тишина. Клара держала котят у себя на коленях, Хейди встала на колени рядом с ней; они обе играли с двумя крошечными животными. Роттенмеййер терпеливо ждала, что Тинетта и Себастьян разыщут животных семейства кошачьих и уберут их.

- «Себастьян», - сказала задумчиво Клара, - «Надо убрать, спрятать котят в такое место, где им будет уютно, но так, чтобы их не видела фраулейн Роттенмейер.. Чтобы она больше не кричала.. Чтобы, когда она..» - Клара запнулась, посмотрела на дверь в комнату фраулейн Роттенмейер и продолжила: - «..занята, мы могли играть с котятами. Можете это организовать?»

- «Не беспокойтесь, фраулейн Клара!» - Ответил Себастьян, - «Сделаем в лучшем виде!»

Когда пришло время ложиться спать, Роттенмейер набралась смелости; она приоткрыла дверь и крикнула:

«Себастьян!!.. Вы убрали этих мерзких животных?»

Себастьян крикнул в ответ:

- «Яволь! Всё сделано в лучшем виде. Извольте убедиться, фраулейн Роттенмейер!»

С этими словами, Себастьян взял из рук Клары и Хейди котят и унёс их на чердак.. Чердаки и подвалы суть подходящие места для кошек: на чердаках они сладко спят, особенно когда маленькие, а в подвалах, когда подрастают, ловят мышей. Кухарка была рада появлению котят, и имела для радости серьёзные причины. Тому, кто не терпит рядом кошек, приходится иметь дело с мышами и крысами. Примерно так же, народам, которые не терпят птиц, приходится иметь дело с насекомыми; а чиновникам, которые не терпят критики, крамолы и протестов, через какое-то время приходится знакомиться на практике с радикализмом в самых мерзких формах, включающих гильотины, гулаги и массовые расстрелы. После многих килолет естественного отбора между различными человеческими цивилизациями, большинство людей инстинктивно симпатизирует кошкам, птицам и диссидентам. Если Роттенмейер не знала и не хотела знать про котят, ни про других животных, то большинство обитателей дома Херра Сесеманна принимало котят дружелюбно. Особенно, пока речь шла всего о двух котятах.

Роттенмейер провела визуальную инспекцию вверенного ей помещения. Пол был в меру чистым, столы и стулья стояли на своих местах, а посторонних объектов выявлено не было. Она не обнаружила статистически-значимых отклонений наблюдаемых параметров от средних значений, весьма стабильных уже в течение многих лет. За исключением, конечно, её собственного состояния. Если бы Роттенмейер располагала, скажем, ядом класса "новичок", то она бы задумалась, можно ли без риска для собственной жизни использовать его для уничтожения вообще всех животных. Роттенмейер понимала, что это ненормально; хотя бы потому, что и она, и её работодатель, и все, кто оказался под её началом, с удовольствием едят пищу, приготовленную из животных; так что их уничтожение было бы, мягко говоря, непрактичным. Тем более, что в то время, даже в Германии, автомобильная промышленность была ещё не развита, и для передвижения повсеместно использовались лошади. Роттенмейер проанализировала свои ощущения и пришла к выводу, что имеется, как бы сейчас сказали, "когнитивный диссонанс". Фраулейн Роттенмейер была достаточно рассудительна, чтобы констатировать собственное нервное расстройство. Поэтому она отложила на завтра нравоучительную лекцию для маленькой Хейди, вокруг которой всегда путаница. Фраулейн Роттенмейер решила, что за ночь она отдохнёт и лучше подготовится к такой лекции. Таким образом, остаток вечера и ночь прошли без скандалов.

08. Гораздо ещё

Роттенмейер не хотела поучать Хейди натощак, так что завтрак прошёл без помех. Роттенмейер решила отложить разговор с Хейди на время после уроков. Учитель, он же Херр Кандидат, прибыл во-время, и Себастьян провёл его в кабинет.

Херр Кандидат принёс для Хейди букварь, чтобы она до приезда Херра Сесеманна выучила хотя бы латинские буквы. В германском языке такой же алфавит, как и в большинстве европейских языков; в нем всего 26 букв (если за букву считать ß, которая по сути есть лишь двойное s, то 27); так что Херр Кандидат надеялся, что к приезду Херра Сесеманна, Хейди сможет, хотя бы по складам, читать. Однако, едва Херр Кандидат познакомился с Хейди (вчерашний разгром было трудно назвать знакомством), и раскрыл букварь, раздался настойчивый звонок. Так звонит только сам Херр Сесеманн, подумал Себастьян, и бросился открывать дверь. За дверью он увидел бедно одетого мальчика с шарманкой. Себастьян выпучил глаза сильнее обычного и принялся ругать оборванца:

- «Это ты озорничаешь? Ты что здесь делаешь? Чего тебе здесь надо?»

- «Мне нужно увидеть Клару.»

- «Ты невоспитанный сорванец! Надо говорить не “Клара”, а “Фраулейн Клара!”

- «Мне нужно увидеть фраулейн Клару», - поправился мальчик.

- «Зачем тебе фраулейн Клара?»

- «Чтобы она дала мне 40 пфеннигов.»

- «С какой стати? Фраулейн Клара не выходит из дома! Откуда ты вообще знаешь про фраулейн Клару?»

- «За то, что я показал дорогу к башне, 20 пфеннигов; а потом дорогу домой, ещё 20 пфеннигов. 20+20=40..»

- «Кому ты показал дорогу?»

- «Ну, этой... Фраулейн Хейди. Той, девочке, которой Вы сказали "Шнель". Она говорила, что Клара, то есть фраулейн Клара, заплатит.. А вы закрыли передо мной дверь. Я понял, что вы все заняты, и ушёл.. Но надо, чтобы мне заплатили. А ещё я ждал её, пока она поднималась на башню.. Иначе это не честно..»

Себастьян не стал бы слушать такие длинные объяснения, но пазл в его голове начал складываться. Он говорил с Хейди про башню. Хейди шлялась незнамо где. Похоже, что она ходила к башне, и в качестве проводника наняла мальчишку, пообещав, что её новая подруга оплатит этот круиз.. И "Шнель". Себастьян вспомнил, что вчера у деверей он действительно произносил это слово, и краем глаза видел рядом с Хейди ещё кого-то, кого он не успел рассмотреть.. Ну да, вероятно, то был этот самый мальчишка. Это он вчера привёл Хейди домой..

- «Понятно, пойдём», - пробормотал Себастьян, заводя мальчика в дом и поднимаясь с ним по лестнице. - «Но сперва я спрошу у фраулейн Клары, а ты подождёшь. Затем я тебя позову. Только, раз уж ты с шарманкой, ты сыграешь что-нибудь для фраулейн Клары.»

Себастьян постучал в дверь кабинета, потом приоткрыл дверь и доложил:

- «Здесь мальчик, которому по важному делу надо срочно видеть фраулейн Клару.»

Клара не была избалована вниманием мальчиков, ни обилием визитёров. Поэтому она сразу сказала:

- «Ведите же его скорее сюда, Себастьян!»

Кларе было ужасно интересно, что за мальчик её знает. Херр Кандидат разинул рот от удивления. Хейди нисколько не удивилась; она сразу поняла, что мальчик пришёл за гонораром. Ещё никогда Себастьян не исполнял приказ так быстро: Клара ещё не кончила говорить, а Себастьян уже вводил в кабинет мальчика. Мальчик снял с плеч шарманку и сразу начал крутить ручку, и из шарманки зазвучала красивая музыка. Мальчик узнал Хейди, и подумал, что ему опять придётся рассказывать этим людям о вчерашних событиях и учить их выполнять операцию сложения, 20+20. Такой поворот дела ему не нравился, но как честный артист, из профессиональной гордости, он решил доиграть мелодию.

Роттенмейер сидела в столовой и грустно дремала. Ей снилось, что Херр Сесеманн приехал, увидел, что Хейди ничего не знает, и с музыкой гонит их из дома. Постепенно Роттенмейер сообразила, что музыка играет не во сне, а наяву. Роттенмейер встала и прислушалась. Сперва она думала, что звуки доносятся с улицы; мелодия была явно уличной. Потом поняла, что источник музыки где-то рядом; громче всего музыка звучала у дверей кабинета. Роттенмейер распахнула дверь и увидела, что посреди кабинета сидит оборванец с шарманкой, Клара и Хейди слушают эту музыку с довольными лицами, а Херр Кандидат слушает с таким выражением, как будто хочет сказать что-то важное. Умение сделать такую мину и долго её держать - это важный элемент квалификации домашнего учителя. Херр Канидидат держал эту гримасу профессионально.

- «Стоп! Прекрати сейчас же!» - строго сказала Роттенмейер мальчишке.

Однако, её не было слышно. Шарманка рассчитана на исполнение мелодий на улице, чтобы заглушать звуки проезжающих экипажей, разговоры прохожих и прочий шум. Шарманка не имела регулятора громкости; мальчик не мог бы уменьшить амплитуду выходного акустического сигнала, даже если бы захотел.

Роттенмейер хотела силой остановить вращение ручки шарманки, и направилась к артисту, но что-то попалось ей под ноги. Она посмотрела вниз и увидела, что это темная, отвратительная черепаха. Управдомка подпрыгнула от ужаса. Она ударилась бы головой об потолок, если бы потолки в доме Херра Сесеманна были такие же низкие, как в современных хрущобах. Архитектор, строивший дом Херра Сесеманна, предусмотрел такие случаи; удар о потолок не состоялся. Приземление, тем не менее, было жестким; такое случается, когда высокий прыжок совершают без предварительных тренировок и разминки. Перед тем, как потерять сознание, Роттенмейер сумела перекричать музыку:

- «СЕБАСТЬЯН!!!»

Мальчик перестал крутить ручку шарманки, музыка оборвалась. Себастьян видел прыжок домоуправки и поспешил ей на помощь, он усадил фраулейн Роттенмейер в кресло. Затем Себастьян подобрал шарманку, мальчика и его черепаху, и осторожно вынес их в коридор. Он дал мальчику четыре монеты по 20 пфеннигов и объяснил:

- «За Хейди 40 и 40 за музыку. Удачи, молодец!»

Себастьян помог мальчику повесить шарманку на плечи, дал ему в руку его черепаху и выставил его за дверь.

Когда Себастьян вернулся в кабинет, Роттенмейер уже очухалась и пыталась понять, что случилось: Действительно ли в комнате был мальчик с шарманкой и черепахой? Или ей это всё приснилось? Растянутые мышцы ног и ушибы указывали на правильность первой гипотезы. Во избежание повторения таких эксцессов, Роттенмейер осталась в кабинете. Она отослала Себастьяна и смотрела, как Херр Кандидат учит Хейди азбуке, и что делает Клара. Роттенмейер решила, что она расследует инцидент и накажет виновницу после занятий.

Херр Кандидат вспомнил, кто он и что он. Он написал на доске заглавную букву "А" и спросил:

- «Клара, можешь ли ты объяснить Хейди, что это такое?»

- «Хейди, это буква "А"..» - начала Клара, но в дверь постучали, и Клара запнулась.

Вошёл Себастьян; он доложил, что доставлена посылка для фраулейн Клары.

- «Для меня??» - Удивилась и обрадовалась Клара. - «Принесите её сюда!»

Себастьян принес закрытую корзину и поспешно вышел. Он уже понимал, что может быть в корзине, кто организовал эту посылку и каким будет результат её доставки. Себастьян не ошибся.

- «Сперва закончите занятия, а потом можешь распаковать посылку!» - сказала Роттенмейер.

Клара пыталась угадать, что в корзине.

- «Херр Кандидат», - сказала Клара, - «Давайте, я только посмотрю, что внутри, и мы сразу вернёмся к уроку!»

Изучение буквы "А" пришлось отложить, чтобы провести практическое занятие по риторике, схоластике и женской логике. Роттенмейер настаивала на своём решении. Клара объясняла, что она не может сосредоточиться на уроке, так как думает о том, что в корзине. Херр Кандидат занял нейтральную позицию, произнося длиные и бессмысленные фразы. Они были построены профессионально: каждая, и Клара, и Фраулейн Роттенмейер, истолковывали их в свою пользу. Хейди пыталась понять, что такое урок: Неужели Петер в школе занимается такой же ерундой?

Котята в корзине, а там были именно котята, слышали жаркий спор и взялись помочь его разрешению. Сперва из корзины высунулась белая лапка, потом кошачья мордочка, а потом несколько котят, один за другим, просочились в щель под крышкой корзины. Есть мнение что кошки, а особенно котята, суть жидкость; по крайней мере по их способности просачиваться сквозь узкие щели. Котята принялись бегать по кабинету; казалось, что вся комната забита маленькими котятами. Они перепрыгнули через сапоги учителя, впились в штанины, залезли на платье фраулейн Роттенмейер, ползли вокруг ее ног, вскочили в кресло Клары, чесались, ползали, катались по полу, мяукали.. Клара радостно кричала:

- «О, милые зверушки! Они прыгают! Хейди, смотри! Смотри!!!»

Хейди радостью бегала за котятами и гладила их. Херр Кандидат стоял у стола, очень смущенный. Он приподнимал то одну ногу, то другую, чтобы помешать котятам взбираться по его штанинам. Роттенмейер сперва оцепенела от ужаса, а потом принялась кричать:

- «Тинетта! Тинетта! Себастьян! Себастьян!»,

Себастьян и Тинетта пришли на зов. Они сложили котят обратно корзину и отнесли на чердак, туда же, где двое котят жили со вчерашнего вечера.

Даже когда котят унесли, скуки на уроке уже не было. От Херра Кандидата и Клары, Хейди узнала, что такое буква А и даже сама пыталась написать её. Клара объяснила Хейди, что в этой букве, две чёрточки должны быть наклонными и соединяться в верхней точке, а третья чёрточка должна быть горизонтальной, как перекладина. Херр Кандидат смотрел на девочек и помалкивал, так как боялся помешать учебному процессу, который вдруг пошёл сам, без его участия. Рассказы Хейди, шарманка, черепаха и котята разбудили в Кларe фантазию, дремавшую много лет подряд.

- «Хейди», - объясняла Клара, - «"А" есть самая главная буква. С неё начинается слово "Arbeit", работа. Это то, чем занимается мой папа всё время, и из-за этого он почти не бывает дома. Папа говорит, что "Arbeit macht frei", труд освобождает. То есть работа и заработанные деньги дают свободу: можешь купить, чего хочешь.. Важны Arbeit и деньги, а всё остальное мы купим. Папа покупает мне много дорогих подарков, потому что его работа, Arbeit, идёт хорошо.. Твoй Петeр, когда пасёт коз, это его Arbeit. И твой дедушка, да, когда он ухаживает за козами, делает сыр, косит сено, добывает дрова для вашего очага, ну, и ещё там чего надо в Альпах - это всё Arbeit.. И когда твой дедушка чинит крышу дома Петера, это тоже Arbeit. Посмотри, эта буква похожа на крышу домика. И ты, когда учишь буквы, это тоже..»

- «Да», - перебила Хейди, - «я поняла! Сейчас я нарисую крышу!»

И Хейди написала вполне приличную букву "А". Клара вспоминала всё новые и новые слова, начинающиеся на букву "А". Среди них были слова "Альпы", и "Алм"; так что Хейди согласилась, что это самая важная буква. Пока Клара вспоминала слова на букву А, а Херр Кандидат ей помогал, Хейди нарисовала дедушку, который чинит крышу домика Петера, причём крыша была сильно стилизована под букву "А"; и Клара приписала снизу: “ARBEIT MACHT FREI”. Хейди расстроилась, что в надписи ещё много букв, которые она не знает. Однако, Хейди решила, что она будет учиться, выучит все буквы, сможет работать, как Херр Сесеманн, заработает много денег и сама купит бабушке много белых мягких булочек, столько, сколько та сможет съесть, и сама купит билет на поезд, чтобы привезти эти булочки в Дорфли. Это было так необычно, забавно и интересно, что даже Херру Кандидату не хотелось зевать во время урока. Конец занятий наступил неожиданно; в первый раз за свою жизнь Клара расстроилась, что урок уже закончен.

К тому времени, Роттенмейер слегка оправилась от утреннего стресса. Она позвала Себастьяна и Тинетту в кабинет, чтобы провести расследование сегодняшних преступлений. Херр Кандидат тоже был допрошен в качестве свидетеля. Следствием было установлено, что Хейди подготовила и провела вчерашнюю несанкционированную экскурсию к башне. Фраулейн Роттенмейер интересовали подробности той экскурсии; Роттенмейер пыталась выяснить, что ещё делали Хейди и маленький шарманщик, но Хейди, глядя в глаза фраулейн Роттенмейер, сказала, что они не делали ничего предосудительного. Роттенмейер смутилась под прямым честным взглядом маленькой швейцарки. Управдомку раздражали черные глаза девочки и её тёмные курчавые волосы. Роттенмейер решила, что она потребует, чтобы следующая подруга Клары была белокурой и голубоглазой.

Себастьян пучил глаза и путался в своих показаниях. Сперва это было интерпретировано как свидетельство того, что он является соучастником маленькой террористки, но потом было приписано его врождённой тупости. Роттенмейер сообщила, что она будет вынуждена проинформировать об этом Херра Сесеманна.

Роттенмейер не хотела знать ничего о "мерзких животных"; поэтому эпизоды с котятами и черепахой в обвинительное заключение не попали. Впрочем, уход из дома, шашни с шарманщиком и музыка на уроке, в представлении фраулейн Роттенмейер, уже формировали состав серьёзного преступления.

Херр Кандидат решился замолвить слово за Хейди. Он указал, что, впервые за много лет, Клара сосредоточенно работала на уроке, и что это благодаря Хейди. И похвалил Фраулейн Роттенмейер за её мудрое решение привезти в помощь Кларе такую девочку, как Хейди. В качестве вещественного доказательства, Херр Кандидат представил рисунок Хейди с надписью, сделанной Кларой.

Подпись под рисунком нравилась управдомке, но рисунок и подпись лишали её обвинительное заключение требуемой стройности. Роттенмейер долго не могла найти слов, чтобы выразить свои чувства. Она отпустила Херра Кандидата, а потом махнула рукой Себастьяну и Тинетте, чтобы они тоже ушли. Роттенмейер повернулась к Хейди, которая стояла рядом с креслом Клары, чтобы обвиняемая могла произнести свою защитительную речь.

Хейди указала, что Херр Сесеманн хорошо работает, и это даёт свободу: “Arbeit macht frei”. Поэтому Херр Сесеманн может заплатить за несколько минут музыки для своей дочери. У него есть деньги, а всё остальное он купит. Поэтому Хейди не понимает, чем так огорчена фраулейн Роттенмейер. И что будет хорошо, если Фраулейн Роттенмейер это объяснит.

Хейди научилась повторять педагогически-правильные, идеологически-корректные фразы, не понимая их смысла, но уклоняясь с их помощью от обвинения. Это разозлило фраулейн Роттенмейер ещё больше. В новой версии обвинения получалось, что Хейди закадрила шарманщика, чтобы он своей музыкой сорвал урок. При этом оставался открытым вопрос, как Хейди расплатилась с шарманщиком. Роттенмейер хотела, чтобы шарманщик пришёл опять, и сыграл для неё, чтобы она могла расплатиться с ним таким же способом, в котором она подозревала Хейди. К сожалению, в доме Херра Сесеманна не была предусмотрена звукоизоляция; осуществить эту мечту дома было невозможно. Признаться в том, что ей такого хочется, было тоже нельзя. Мысли фраулейн Роттенмейер были в сумбуре; она пыталась это скрыть.

- «Аделхейда», - начала Роттенмейер, - «я думаю, какое наказание тебе придумать, чтобы ты больше и не думала повторять ужасные вещи, которые заставляют меня думать о том, что твоё поведение недопустимо.. Я думаю, что пребывание в погребе с крысами и ящерицами заставит тебя хорошенько подумать о твоём поведении..»

Хейди не поняла многоэтажной рефлексии с многократным, абсурдным повторением термина "думать". Алм-Охи называл погребом сарайчик, примыкавший к хижине. Там Алм-Охи хранил провизию, чтобы она не портилась от альпийского солнца и жаркого очага. Там было прохладно, но летом ничего страшного погреб не представлял. Поэтому Хейди ничуть не испугалась. Ящериц она видела в горах, и считала их забавными созданиями. Крыс, как и мышей, Хейди не видела; она подумала, что посмотреть на крыс и мышей будет интересно. Хейди разглядывала фраулейн Роттенмейер и ждала продолжения. Однако тут вмешалась Клара, до этого сидевшая тихо. Клара зашла с козырного туза:

- «Нет-нет, фраулейн Роттенмейер, вы должны дождаться папу; он же написал, что скоро приедет. Я ему всё объясню, и он скажет, как поступить с Хейди.»

У Фраулейн Роттенмейер таких сильных карт не было; тем более, что Херра Сесеманна действительно ждали со дня на день. Роттенмейер встала мрачно сказала:

- «Хорошо, фраулейн Клара. Но я тоже поговорю с Херром Сесеманном».

С этими словами Роттенмейер вышла из комнаты. ..

Прошло несколько относительно спокойных дней, но Роттенмейер нервничала. Она считала, что с момента появления Айделхейды, всё в доме идёт неправильно.

Клара была счастлива; Хейди занималась самыми интересными вещами на уроках. Кларе нравилось вспоминать слова, начинающиеся на ту букву, которую учит Хейди.

После буквы "A", Хейди выучила букву "B", с неё начиналось имя козы Barli. С буквой "C" были сложности: Клара не могла объяснить, какие слова начинаются с "C", а какие с "K".

Херр Кандидат не торопил Хейди. Ему было важно, чтобы Херр Сесеманн сперва увидел, что Хейди почти ничего не знает, а потом, в следующий свой приезд, увидел, как сильно Хейди продвинулась, и заценил педагогический талант Херра Кандидата. Таким образом, Херр Кандидат вовсе не собирался расхлёбывать кашу, которую заварила фраулейн Роттенмейер, пригласив для Клары подругу.

Вечера Хейди проводила с Кларой. Она повторяла Кларе то же, что она раньше рассказывала слепой бабушке Петера, и оттачивала чёткость формулировок, совершенствуя свой родной германский язык, пока, к сожалению, только разговорный. Рассказывая про Альпы, Хейди неизменно добавляла, что ей надо обязательно вернуться. Каждый раз, Клара уговаривала Хейди подождать ещё несколько дней, когда вернётся её папа, который всё устроит.

Хейди помнила, что ей надо вернуться, но она не знала, как. Выходить из дома ей не разрешалось. Разговаривать с Себастьяном тоже. Тинетта начинала высмеивать Хейди, едва Хейди пыталась заговорить с ней о чём-нибудь серьёзном. Клара не знала, как помочь Хейди, и лишь повторяла:

- «Вот приедет папа, папа всё устроит..»

Хейди помнила, что ей надо привезти для бабушки белые булочки. Каждый день она, с разрешения Себастьяна, брала две булочки; Хейди складывала их в нижний ящик шкафа.

Однажды Хeйди обнаружила, что фраулейн Роттенмейер нет дома. Хейди решила, что больше ждать невозможно. Она перестала верить в скорый приезд Херра Сесеманна, как, впрочем, и в заявления Клары о том, что её папа всё устроит, когда приедет. Хейди решила, что на улице она спросит, где вокзал и сама найдёт поезд на Майенфелд. Тем более, что Хейди уже знала букву М, эта буква похожа на гору, "Montieren", с двумя острыми башнями.

Хейди упаковала булочки в свой большой красный платок, и туда же увязала свою запасную одежду, ту, которую Дета забрала из хижины Алм-Охи. Хейди одела то платье, в которой она приехала во Франкфурт. Новые шмотки, которые ей дала Фраулейн Роттенмейер, Хейди оставила в шкафу. Они не были совсем новыми: несколько лет назад их носила Клара, но для Хейди они выглядели новыми и неуместными в горах. Кроме того, Хейди считала их чужими; честные швейцарские девочки никогда не берут чужое.

Хейди надела свою старую соломенную шляпу, взяла свой узелок и тихо спустилась по лестнице. Уже у входной двери, Хейди столкнулась с непреодолимым препятствием, фраулейн Роттенмейер. Она делала кое-какие дела в городе и возвращалась домой. Роттенмер встала на пути девочки и спросила:

- «Это ещё что такое? Где ты шляешься? Что это значит?? Ты опять бродяжничаешь??? Разве я не запретила тебе выходить из дома?.. И как ты оделась, посмотри на себя! Что за шляпу ты нацепила? Ты похожа на цыганку!»

Хейди не понимала, почему ношение соломенной шляпы делает её похожей на цыганку. Она где-то слышала слово "цыганка", но не знала, что это слово обозначает. Хейди подумала, что термин "цыганка" обозначает девочку в соломенной шляпе, несущую что-то, завернутое в красный платок. Однако, Хейди не понимала: чем плохи цыганки? Почему фраулейн Роттенмейер не любит цыганок?

- «Я не бродяжничаю. Я иду на вокзал. Помогите мне найти вокзал, фраулейн Роттенмейер. Пожалуйста.»

Фраулейн только что вернулась с вокзала, где она сняла шикарного богатого студента, и провела с ним весьма приятный час в экспресс-отеле, специально предназначенном для таких свиданий, и даже заработала на этом кое-какие карманные деньги. Поэтому слово "вокзал" вызвало у фраулейн Роттенмейер вполне определенные ассоциации, которые, в прочем, с её точки зрения, совершенно неприемлемы для маленькой девочки.

- «Что за нелепость? Зачем тебе вокзал??» - спросила Роттенмейер.

- «Чтобы найти поезд на Майенфелд.»

Роттенмейер пыталась найти какую-то логику в объяснениях маленькой швейцарки, и продолжала допрос:

- «Что за Майенфелд?»

- «Майенфелд, это станция, которая ближе всего к Дорфли.»

- «Что за Дорфли?»

- «Это в горах. Там неподалёку гора Фалкнис. А дальше Шесаплана.»

Хейди поняла, что фраулейн Роттенмейер не знает про Дорфли, и называла крупные ориентиры, которые должны были быть более известными.

- «Шесаплана??» - Удивилась Роттенмейер.

- «Ну да. Она широкая, и на ней снег. Но это совсем наверху. А ещё там дом, в котором живёт Петер. И Бригитта. И бабушка. Гроссмутер. Фрау Зиегенхирте..» - Хейди чувствовала, что фраулейн Роттенмейер её не понимает, и искала термины, знакомые управдомке. - «И хижина Алм-Охи. Это мой дедушка. Гроссватер. Там мой дом. Я еду домой, а вовсе не шляюсь!» - подытожила Хейди обиженно.

К самой Роттенмейер термин "шляться" подходил гораздо лучше, чем к Хейди. Это злило фраулейн Роттенмейер. Роттенмейер начинала понимать, что Хейди собралась не просто прошвырнуться вблизи вокзала в поисках подходящего педофила, но вернуться на Родину, в Швейцарские Альпы. Это казалось управдомке дикостью, безумием.

Субъекты, склонные к лицемерному "одунгу", к гипертрофированному порядку, воспринимают любую точку зрения, отличную от собственной, признаком сумасшествия. Роттенмейер была таким субъектом.

- «Как? Что? Ты хотела домой?» - Роттенмейер возбужденно захлопала в ладоши; объяснения Хейди казались ей смешной клоунадой, но она всё ещё пыталась их понять. - «Мейн Готт! Если Херр Сесеманн узнает.. Бежать из его дома!.. И что с вами не так в его доме? Разве с вами не обращались намного лучше, чем вы того заслуживаете? У вас когда-нибудь была своя комната, слуги, частный учитель? Хоть когда-нибудь?.. Отвечайте!»

Лет через сто, в большой стране, в тысячах километров на восток от Франкфурта, захватившие власть чиновники допытывались, с чего вдруг представитель древней нации хочет уехать из социалистического рая на свою историческую Родину: вроде всё хорошо, и работа есть, и квартира, и даже талоны на дефицитные товары.. В конце такого допроса, чиновник обычно скидывал маску доброхота и спрашивал примерно так: “И ващще, че те, жидовская морда, надо?”. Или даже так: “Ничего, у нас руки длинные, мы ещё сквитаемся”. Это были типичные чиновники в типичных обстоятельствах. Своего рода социалистический реализм. Но во время описываемых событий, в Германии 19го века, такое было в диковинку. Роттенмейер была предтечей, цветочком, а ягоды, ежовы, геббельсы и берии начались через пару поколений, когда дети, воспитанные такими роттенмейерами, научились от воспитателей лицемерию и бросили Европу в геенну террора, геноцида и мировых войн. По крайней мере ту часть Европы, где не было достаточного количества швейцарцев и швейцарок, подобных Хейди. Извините, я отвлекся от событий в Германии 19го века. Так что я возвращаюсь к тому, что ответила на тираду фраулейн Роттенмейер главная протагонистка этой сказки.

- «Найн», - честно призналась Хейди, - «никогда.»

- «Я знаю это!» - Продолжила Роттенмейер. - «Вы невероятно неблагодарное дитя! Вы сами не знаете, чего хотите!»

Горе Хейди вспыхнуло и вырвалось из нее:

- «Если бы вы знали, чего я хочу, то вам бы не было надобности так подробно меня расспрашивать об этом! Мне просто надо домой! Тетя Дета обещала мне, что мы вернемся в тот же день, потом обещала, что на следующий день утром, а потом она удрала, бросив меня с вами! Получается, что она наврала! А меня ждут дома. Я там нужна! Вам я не нужна, так как я не умею читать, вы сами так говорили. А дома я нужна! Если я не вернусь, то бабушка будет скучать, и я не привезу ей белого хлеба. Дета обещала, что мы купим во Франкфурте мягкий белый хлеб и привезём ей. А меня подставили, чтобы я развлекала несчастную Клару, которую вы вогнали в тоску вашим распорядком и этикетом! У неё и так больные ноги, а вы ещё заставляете её делать скучные вещи! И меня тоже вгоняете в скуку! Если я не вернусь, Шнехоппли будет плакать. А Дистел не послушается Петера, и Петер побьёт его своим посохом. И другие козы тоже. Петер не умеет им по-доброму объяснить, что в погожие дни, надо подниматься на верхние алмы, чтобы, когда сильный ветер или туман, они могли щипать траву на нижних пастбищах; поэтому Петер просто гонит их вверх и бьёт отстающих. А со мной, козы идут вверх без такой грубости! Если я не вернусь, то Петеру не достанется второй порции сыра. И я не увижу, как Солнце желает горам спокойной ночи! Если бы орёл пролетал над Франкфуртом, то он бы ещё громче клекотал, что люди кучкуются в больших городах, злят друг друга и ссорятся, вместо того, чтобы расселиться и жить на просторе и в мире. Горы очень большие, в них хватило бы места для всех.. Вы когда-нибудь видели горы? Вы знаете, какие они большие?»

- «Мейн Готт, дитя сошло с ума!» - воскликнула Роттенмейер в ужасе. Она схватила Хейди за руку и потащила её вверх по лестнице. При этом она столкнулась с Себастьяном: он слышал шум у двери и бежал вниз, чтобы выяснить, что случилось. Фраулейн Роттенмейер и Себастьян больно стукнулись лбами; Роттенмейер завыла от боли и села на ступеньки, набив ещё два синяка. Однако она собралась с силами и скомандовала:

- «Себастьян, отведите эту несчастную в её комнату!»

- «Мдя.. Данке Шён.. грубая игра..» - Бормотал Себастьян, от боли выпучивая глаза и ощупывая свою голову.

Себастьян знал, что Фраулейн Роттенмейер есть весьма твердолобая особа, но он впервые измерял твёрдость её головы таким прямым и болезненным способом. Убедившись, что его голова от удара не отвалилась и не раскололась, Себастьян ответил:

- «Ща сделаю, фраулейн Роттенмейер!»

Хейди все еще стояла на том же месте. Она дрожала от обиды, страха и осознания того, что возмездие, хотя бы маленькое, настигло ненавистную управдомку. И ей было жаль Себастьяна, который вляпался в управдомку, как кур во щи.

- «Мамзель опять что-нибудь натворила?» - Участливо спросил Себастьян. Он нежно похлопал ее по плечу и добавил: - «Да ну её нафиг! Не принимайте близко к сердцу. Посмотрите на меня. Мне она чуть не разбила голову на мелкие кусочки, но я жив, я держусь, я смеюсь и даже уыбаюсь.. А сейчас нам надо идти наверх.»

Хейди поднималась по лестнице медленно, так как её план отъезда сорвался; она теперь не знала, что делать. Себастьяну было больно на неё смотреть. Вдвойне больно, потому что, кроме боли за Хейди, его голова всё ещё трещала от столкновения с фраулейн Роттенмейер. Себастьян следовал за Хейди и пытался её ободрить:

- «Не тушуйся, маленькая мамзель! Мы ещё придумаем что-нибудь! Когда буря утихнет, мы поднимемся на чердак к котятам. Посмотришь, как они катаются по всему чердаку и валяют дурака. Вы верь любишь котят, да?»

Хейди слегка кивнула, но так безрадостно, что Себастьяну стало очень грустно. Он с жалостью смотрел вслед Хейди, когда она заходила в свою комнату.

За обедом, Роттенмейер не сказала ни слова, но продолжала подозрительно смотреть на Хейди, как будто ожидала, что она опять сделает что-то неслыханное; но Хейди тихо сидела за столом и не двигалась. Она не ела и не пила; только взяла булочку и быстро положила её в карман.

На следующее утро, когда Херр Кандидат поднялся по лестнице, Роттенмейер увлекла его в столовую и поделилась своим беспокойством по поводу того, что перемены в воздухе, новый образ жизни и незнакомые впечатления привели Хейди к помешательству. Роттенмейер рассказала учителю о попытке Хейди сбежать, и пересказала гневную речь Хейди. Диктофона у фраулейн Роттенмейер не было, и, к тому же, она не понимала того, о чём ей сказала Хейди. В пересказе фраулейн Роттенмейер, речь Хейди и впрямь была похожа на бред. Тем не менее, Херр Кандидат успокоил фраулейн Роттенмейер, объяснив ей, что он наблюдал за Хейди и считает, что она в здравом уме. В незнакомой обстановке, Хейди ведет себя необычно, но в этом нет ничего странного; если относиться к ней с любовью, то всё устаканится.

Роттенмейер успокоилась, но на всякий случай отменила урок. Она вспомнила наряд, в котором видела Хейди, и решила заменить её одежду до того, как Херр Сесеманн увидит её убожество. Роттенмейер рассказала об этом Кларе. Клара великодушно решила подарить Хейди всю ту одежду, из которой сама уже выросла. Хейди восприняла такое решение равнодушно. Она не собиралась кадрить мальчиков, и ей было безразлично, во что одеватья. По крайней мере летом, когда одежда нужна ей для защиты не от холода, а от ханжей, которые считают, что их предпочтения в одежде правильные, а отклонения в одежде или её недостаток нарушают приличия. Роттенмейер пошла в комнату Хейди, чтобы посмотреть на ее гардероб и понять, что можно оставить, а что надо выкинуть. Через несколько минут она вернулась с гримасой ужаса..

- «Я не понимаю, Аделхейда!» - Воскликнула Роттенмейер. - «Такого никогда не было! В твоем шкафу для одежды, Аделхейда, в нижней части этого шкафа, а нашла кучу булочек! Хлеб, в платяном шкафу! Какой ужас!..»

Хейди не сразу догадалась, что фраулейн имеет в виду булочки, которые она собрала для бабушки Петера.

- «Тинетта!» - Закричала Роттенмейер, - «Убери старый хлеб из шкафа Аделхейды и помятую соломенную шляпу с её стола!»

- «Nein! Нет!!!» - Закричала Хейди, - «Шляпа мне нужна для защиты от альпийского солнца, а хлеб для бабушки!»

Хейди бросилась в свою комнату, чтобы помешать Тинетте, но Роттенмейер поймала девочку и удерживала её за руку.

- «Оставайся здесь, пока старые вещи унесут туда, где им положено находиться, - сказала Роттенмейер.»

Хейди подошла к Кларе, уткнулась ей в колени и разрыдалась:

- «Теперь для бабушки больше нет булочек. Они были для бабушки, и они все пропали, и бабушка ничего не получит!»..

Клара испугалась:

- «Хейди, Хейди, только не плачь так, послушай меня! Я обещаю тебе, я дам тебе столько булочек для бабушки сколько у тебя было.. или даже больше, когда ты пойдешь домой, и тогда они будут свежими и мягкими, а твои уже стала твердыми; бабушка не смогла бы их разгрызть.. Давай сделаем так, Хейди, только не плачь так больше!»

Хейди понимала, что надо согласиться и перестать плакать, но у неё не получалось. Сквозь слёзы, она лишь переспрашивала:

- «Ты и правда дашь мне столько булочек, сколько у меня было?.. Ты не передумаешь?.. Ты не забудешь?..»

Клара неоднократно уверяла:

- «Конечно, конечно, даже больше, просто будь снова счастливой!»

Это не помогало. За ужином, Хейди, с красными от слёз глазами, увидела рядом со своим прибором булочку. Она хотела взять её, но поняла, что это бессмысленно: завтра же Тинетта найдёт её и отнимет. Хейди опять расплакалась и не могла есть.

Укладываясь в постель, Хейди увидела под одеялом свою старую шляпку. Хейди вспомнила знаки, которые делал ей за обедом Себастьян, и поняла их смысл. Это он выманил шляпку у Тинетты и вернул, таким образом, Хейди. Хейди утешилась, но потом подумала, что Тинетта всё равно найдёт шляпку и выкинет. Хейди заплакала снова. Шляпка казалась ей символом возвращения в Альпы: она уехала оттуда в шляпке и должна вернуться в той же шляпке. Потом Хейди сообразила, что все в Альпах будут рады ей, даже если она приедет без ничего, в том же виде, в каком она взбиралась к хижине Алм-Охи в первый раз. Если, конечно, Хейди сумеет найти вокзал и уехать до наступления зимы.

В посулы начёт булочек от Клары и приезда Херра Сесеманна Хейди уже не верила: Как Клара купит булочки, если она не может ходить и, следовательно, не может зарабатывать? Хейди догадалась, наконец, что белая булочка для бабушки была ловушкой, чтобы выманить её из Альп. Хейди подумала, что германцы лукавы. Дета поработала в Германии и тоже стала лукавой. И то же станет с самой Хейди, если она здесь задержится. Ни на Дету (которую Хейди знала), ни Херр Сесеманн (на которого ссылалась Клара) надежды нет. Опираться можно только на собственные силы.. Так Хейди предвосхитила лозунг (“Опираться на собственные силы, упорно и самоотверженно бороться” [6]) Славного Кормчего 20го века: при испытаниях китайской ядерной бомбы, население, в целях секретности, вообще не оповещалось; каждый мог опираться только на собственные силы.

Хейди думала, что ей надо выучить азбуку и начать зарабатывать, как Херр Сесеманн; тогда она сама купит всё, что ей надо. И шляпку, и булочки, и билет на поезд. Хейди нарисовала пальцем на одеяле буквы "A" (Alm и Arbeit) и "B" (Barli). Хейди помнила, что следующая буква алфавита кривая и сложная, но Хейди не могла вспомнить, как она пишется и как произносится. Впрочем, Хейди вспомнила букву "M", с неё начинается слово "Mountieren"; эта буква как двугорбая гора Фалкнис. С этой же буквы начинается название станции, Майенфелд, до которой надо доехать на поезде; оттуда уже видны горы и ориентироваться проще. С этими мыслями Хейди, наконец, заснула.

09. Херберт Сесеманн

После того, как фраулейн Роттенмейер узнала о планах Хейди, насчёт возвращения в Альпы, обстановка в доме Херра Сесеманна стала ещё более нервной. Хейди решила, что она уйдёт при первом удобном случае, даже если у неё не будет возможности взять с собой старую шляпку и булочки, обещанные Кларой.

По просьбе Хейди, Клара нашла в библиотеке атлас, в котором была карта Франкфурта; Хейди помогла снять его с полки. Клара нашла на этой карте дом Сесеманна и вокзал, и показала их Хейди. Они сориентировали карту, Хейди изучила её, и уже без всякой башни могла бы добраться до вокзала. Хейди не знала, можно ли попросить у Клары денег на билет, так как Клара просила Хейди не уезжать, хотя бы до приезда её папы. Клара каждый день повторяла, что её папа вот-вот приедет, но Хейди уже не верила даже Кларе. Не то, чтобы Хейди подозревала Клару в обмане, нет, такого и близко не было; но Хейди боялась, что Клара сама обманута, потому что разговоры о скором приезде Херра Сесеманна шли давно, но этот Херр всё не приезжал и не приезжал. Обещания приезда Херра Сесеманна казались Хейди трюком, подобным обещаниям Деты купить во Франкфурте белые булочки для бабушки и вернуться с Хейди и булочками в Дорфли; этого не случилось.

Роттенмейер понимала, что Хейди может удрать в любой момент. Роттенмейер видела, что девочки изучают карту Франкфурта. Однако, само по себе изучение карты приходилось рассматривать как элемент обучения девочек, а не как признак готовящегося побега. Формально, изучение карты было действием скорее желательным, чем предосудительным; Роттенмейер не имела оснований придираться к этому или осуждать это. Тем более, Роттенмейер не хотела по своей инициативе поднимать вопрос о том, что Хейди в доме Сесеманна страдает и хочет уехать.

Роттенмейер велела Тинетте и Себастьяну докладывать о всех перемещениях Хейди. Роттенмейер не доверяла Тинетте и, особенно, Себастьяну; так что Роттенмейер и сама следила за Хейди. Роттенмейер даже отказалась от послеобеденного отдыха в своей комнате.

Дом Херра Сесеманна уподобился коммунальной квартире. Два субъекта, Хейди и Фраулейн Роттемейер, ненавидя друг друга, были вынуждены жить в одном доме. Роттенмейер чувстовала моральное превосходство, внутреннюю правоту маленькой швейцарки, и старалась быть с ней предельно корректной и даже вежливой. План фраулейн Роттенмейер был прост. Надо удержать Хейди до приезда Херра Сесеманна, чтобы он сам отправил маленькую бунтарку обратно в Швейцарию. Херр Сесеманн пожурит Фраулейн Роттенмейер за промах с компаньонкой Клары, уедет, и в доме вновь восцарится порядок, соответствующий представлениям фраулейн Роттенмейер о значении этого термина.

В определенном смысле, статус Хейди после её попытки отъезда сильно улучшился. Роттенмейер перестала поучать Хейди и перестала грозить ей наказаниями. Примерно так, через сотню лет после описываемых событий, статус опального гражданина СССР резко повышался, как только он начинал встречаться, перезваниваться или переписываться с коллегами, друзьями или родственниками, находящимися за границей. Агенты КГБ понимали, что, если они организуют убийство или арест этого гражданина, такой террор может вызвать международный скандал, из-за которого генсеку на международной встрече сделают козью морду, и он, вернувшись, накажет подставивших его организаторов. И что такой гражданин, уехав, может на весь мир растрезвонить о том, как с ним обошлись оффи на его Родине. Со сходными последствиями.

Херр Кандидат проанализировал проблему Фраулейн Роттенмейер. Херр Кандидат вовсе не хотел, чтобы ему “досталось рикошетом”, когда Херр Сесеманн предупредит Фраулейн Роттенмейер о её неполном служебном соответствии, или же даже вовсе выгонит её прочь из своего дома, заменив более адекватной и толерантной особой. Последний вариант Херру Кандидату представлялся совсем нежелательным, так как преемница фраулейн Роттенмейер могла поставить вопрос о квалификации самого Херра Кандидата. Фраулейн Роттенмейер, как управдомка и де-факто воспитательница, вполне устраивала Херра Кандидата: на её фоне, он выглядел прилично.

Чтобы сохранить текущее положение вещей, Херр Кандидат старался быть с девочками предельно мягким. Он не давал трудных заданий Кларе и не торопил Хейди с изучением алфавита. Хейди выучила букву "O", она была похожа на рот, который поёт этот звук, и букву "H"; Хейди представляла себе, что две вертикальные палочки похожи на стены дома Алм-Охи, а перекладина - это её спальня, сеновал, на котором лежит она сама, Heidi. Херр Кандидат и Клара придумывали и для других букв мнемонику, которую Хейди могла бы запомнить. Хейди старалась им помочь, но они продвигались медленно.

Вопреки опасениям Хейди, однажды вечером, Херберт Сесеманн всё-таки приехал. Как обычно, он материально подтвердил свою философию, насчёт что “главное, это работа и деньги, а остальное мы купим”. То есть он привёз подарки всем обитателям своего дома. Пока Себастьян, кучер Иоганн и горничная Тинетта выгружали эти подарки, Херберт поднялся в комнату дочери.

Как обычно, Клара и Хейди были вместе. Херберт вошёл, поздоровался и нежно обнял Клару. Хейди смутилась и отошла в сторону. Но Херберт протянул к ней руку и сказал:

- «А это, вероятно, наша маленькая швейцарка! Иди же сюда, крошка! Расскажи мне, как Вы живёте? Дружите? Ссоритесь и миритесь, как это принято между подругами?»

- «Нет, Клара всегда хорошо со мной обращается», - ответила Хейди.

- «И Хейди никогда не пыталась со мной ссориться, папа», - добавила Клара.

- «Это хорошо, я рад такое слышать», - сказал папа, вставая. - «Но позволь мне что-нибудь съесть, Клархен; я весь день в дороге и с утра не ел. Я скоро вернусь, а ты пока посмотри, что я принес!»

Херберт прошел в столовую. Обед для него был уже подан. Роттемнейер ждала его прихода; она села напротив него с таким несчастным видом, что домовладелец обратился к ней:

- «Фраулейн Роттенмейер, у вас такой вид, будто в доме покойник.. Скажите мне, что случилось?»

- «Херр Сесеманн», - сказала Роттенмейер печально, - «нас ужасно обманули. Клара тоже пострадала.»

- «Как это?» - Удивился Херберт и налил вина в два бокала. - «Выпейте с мной, фраулейн Роттенмейер, и расскажите. Вы меня заинтриговали. Клархен выглядит весёлой и румяной, а вовсе не пострадавшей. Что случилось?»

Роттенмейер из вежливости пригубила вино, а Херберт выпил свою рюмку и принялся за роскошную еду, разложенную на столе. Домуправке пришлось рассказывать:

- «Как вы помните, Херр Сесеманн, мы решили пригласить в дом подругу для Клары. Я знаю, как Вы заботитесь о том, чтобы ваша дочь была окружена всем самым лучшим и благородным. Поэтому я подумала о молодой, неиспорченной девочке.. Вы знаете современные нравы. Упадок морали, избалованные дети. Особенно в городах, где, кажется, даже воздух пропитан развратом. Революционеры всякие, атеисты и прочие смутьяны публикуют в разных газетёнках не пойми чего.. Благородная культура нашей славной страны сменяется вульгарной попсой. 19 век есть ужасное время, и год от года становится всё хуже! Ужасный, сумасшедший век! Духовные скрепы нашего общества и славные традиции нашей великой нации предаются забвению и даже поруганию. Поэтому мне пришлось думать о маленькой, неиспорченной девочке из провинции, где нет такого разложения нравственности. Я имею в виду Швейцарские Альпы...»

- «Угу, красивое место», - согласился Херберт, жуя сочный кусок мяса. - «Это очень интересно, фраулейн Роттенмейер; продолжайте, пожалуйста!» - подбодрил он управдомку.

- «Я знакома с одной пожилой парой.. Они пару лет назад ездили в Бад Рагаз.. Так вот, они привезли оттуда расторопную швейцарку; они ею весьма довольны. Её зовут Дета. Ну, я и спросила, может быть, там ещё такие остались, как бы в шутку. И объяснила, кого мы ищем. Что у нас двенадцатилетняя девочка, и ей нужна подходящая партнерша. Я списалась с этой Детой. Объяснила наши проблемы. Дета написала, что таки да, есть, и спросила, когда привезти её на собеседование. Я ответила, что хоть сейчас. Дета написала, каким поездом приедет. Я послала за ними Иоганна, чтобы встретил..»

- «Ну правильно», - поддержал Херберт, хрустя салатом. - «Чего ж с ребёнком мыкаться на общественном транспорте?»

- «Я надеялась, что к нам прийдет одна из тех девушек, о которых я часто читала. Которые, рожденные в чистом горном воздухе, идут по жизни, не касаясь земли..»

- «Думаю, что пропаганда, которую вы читали, сильно романтизирует действительность. Уверяю вас, даже в Швейцарских Альпах, девушки всё-таки ходят по земле. Там есть большие горные птицы, но даже они вечером садятся в свои гнезда и касаются земли.»

- «О, Херр Сесеманн, но вы же понимаете..» - Продолжала домуправка, - «Я имею в виду нежных девушек, которые живут в высоких горах, как чистые идеалы..»

- «Фраулейн Роттенмейер, Вы слышали притчу про парня, который искал идеальную девушку?» - развеселился Херберт.

- «Херр Сесеманн, я серьёзно..»

- «Так вот, он её нашёл. Но ничего у них не получилось. Оказалось, она ищет идеального парня!» - Подытожил Херберт.

- «Херр Сесеманн, это гораздо серьёзнее, чем вы думаете. Меня ужасно обманули!»

- «Но где же это ужасное? Девочка мне не кажется ужасной», - заметил Херр Сесеманн..

Роттенмейер пересказала Херберту слова Хейди про Шнехоппли, про Дистела, про Петера, про бабушку, про булочки и про шляпку. Роттенмейер не сочла нужным пояснить, что Хейди пыталась удрать в Альпы, указать, откуда возвращалась Фраулейн Рттенмейер, когда задержала Хейди, с кем Роттенмейер столкнулась лбом, когда тащила Хейди в её комнату. Роттенмейер опустила многие пикантные подробности, так что её рассказ нисколько не убедил Херра Сесеманна в служебном несоответствии новой подруги его дочери. Тогда Роттенмейер выложила свой последний козырь:

- «Вы даже не представляете, Херр Сесеманн, каких ужасных людей и животных она привела в дом!»

- «Разбойников? Людоедов? Медведей? Тигров? Крокодилов? Кобр?» - попытался угадать Херберт.

- «Не совсем так, но всё-таки.. Уличный шарманщик, котята, черепаха..»

- «Они обидели Клару?»

- «Они сорвали занятия Клары! Поведение этой девочки непостижимо! Она ведёт себя как сумасшедшая!»

Предыдущие объяснения фраулейн Роттенмейер казались Херберту забавными, но последнее заявление его встревожило: Шарманщика, черепаху и котят она квалифицировала термином "ужасные". Кого же она считает милыми и безобидными? Неужели тех, кого назвал Херберт? Не страдает ли Фраулейн Роттенмейер серьёзным нервным расстройством? Не приведёт ли она в дом тех, кого она считает безобидными? Не следует ли изолировать от неё девочек? Херберт пристально смотрел на Фраулейн Роттенмейер на предмет наличия или отсутствия у неё тех признаков нервного расстройства, о которых ему было известно: неровный голос, дрожание конечностей, бегающий взгляд. Увы, голос Фраулейн Роттенмейер был неровным, её конечности дрожали, а глаза быстро перебегали с одного предмета на другой, словно Роттенмейер пыталась найти что-то в столовой..

В этот интересный момент, в столовой появился Херр Кандидат. Ему сообщили о приезде Херра Сесеманна, и Херр Кандидат поспешил навестить Херберта. Себастьян сообщил Херру Кандидату, что Херр Сесеманн в столовой, и Херр Кндидат пришёл прямо сюда. Херберт обрадовался и закричал:

- «А, вот и наш учитель; вы очень во-время пожаловали! Садитесь с нами, Вы нам всё растолкуете.. Что Вы скажете про новую ученицу? Есть вино и кофе прямо сейчас; и можно организовать что-либо более серьёзное..»

Херр Кандидат отказался от еды и питья, и сразу перешёл к делу. Точнее, перешёл к бессодержательной болтовне. Он многословно, но вполне связно выразил радость по поводу счастливого возвращения Херра Сесеманна, а затем сбился на свой обычный стиль:

- «Если я хочу говорить о характере этой молодой девушки, Херр Сесеманн, то я хотел бы обратить ваше внимание на тот факт, что с одной стороны существует недостаток развития, что более важно, и недостаток воспитания, или вернее, несколько запоздалое обучение. Кроме того, более или менее понятно, что девочка не во всех отношениях может быть осуждена, и скорее даже наоборот, потому что длительное пребывание в Альпах, с одной стороны, может способствовать, но может и не способствовать определенной оригинальности мышления..»

Слушая эту околесицу, Херберт подумал, что не только Роттенмейер тронулась рассудком, но и учитель тоже пребывает в неадекватном состоянии, и разговаривать с ними бесполезно. Херберт перебил Херра Кандидата:

- «Дорогой Херр Учитель! Спасибо за Ваше сообщение. Вы убедили меня в том, что мне надо срочно увидеть мою дочь!» - С этими словами Херберт выскочил из-за стола и побежал в кабинет.

Клара и Хейди были всё ещё в кабинете. Они играли с новой гуттаперчивой куклой, которую подарил Кларе Херберт: раздевали и одевали её, а также исследовали, насколько детально в ней воспроизведены анатомические подробности. Херберт сел рядом с Кларой и обратился к Хейди:

- «Послушай, малышка, принеси мне пожалуйста.. принеси мне стакан воды».

Херберт понимал абсурдность своей просьбы (он пришёл из столовой, где ему сразу налили бы и воды, и кофе, и вина, или даже чего-нибудь более крепкого по первой же просьбе), но ему надо было остаться с дочерью наедине, и он не успел придумать убедительного предлога.

- «Свежей?» - спросила Хейди.

- «Да, конечно, свежей!» - ответил Херберт.

Хейди побежала в столовую, не говоря ни слова, схватила стакан и выбежала на улицу. Роттенмейер хотела задержать её, но передумала: если девочка убежит сейчас, то с Роттемейер будут взятки гладки, так как Аделхейда уже виделась с Херром Сесеманном.

Оставшись с Кларой, Херберт перевёл дух и спросил:

- «Ну, моя дорогая Клэрхен, скажи мне с глазу на глаз: каких животных твоя подруга привела в дом? Чем она огорчила фраулейн Роттенмейер?»

Клара знала и о котятах, и о шарманщике, и о черепахе, и о булочках для бабушки, и спокойно рассказала о них отцу. Рассказала, какие милые котята, какая забавная черепаха, и какая замечательная музыка у шарманки. И как фраулейн Роттенмейер огорчилась, что шарманщик пришёл не к ней, а к Кларе, и даже высоко подпрыгнула от злости. Клара чуть не рассказала ещё, чем, с её точки зрения, Фраулейн Роттенмейер хотела бы заняться с шарманщиком, но вспомнила, что такие темы со взрослыми обсуждать нельзя. Даже с папой. Таковы обычаи, и Клара боялась их нарушить. Тем более, что того, что Клара рассказала, было уже вполне достаточно; Херберт засмеялся и спросил:

- «Так что, Клархен, тебе весело с твоей подругой? Или она тебе уже надоела, и пора отправить её домой?»

- «Нейн, нет, папа, только не отсылай её!» - Закричала Клара. - «С тех пор, как Хейди была здесь, всегда что-то происходит, каждый день, и это так интересно! А ещё Хейди много мне рассказывает, и показывает, и даёт потрогать. Она мне показала, как скачут козы, как цветут цветы, как заходит солнце и как дедушка чинит крышу дома Петера..»

Клара подробно пересказала то, что она узнала от Хейди, постоянно сбиваясь на описание того, что во время рассказов Хейди происходило в доме. Хейди всё не возвращалась, и Херберт начал тревожиться, не случилось ли с ней чего. Однако, Херберт не решался перебить рассказ Клары.

Херберт почувствовал облегчение, когда Хейди, наконец, вошла в кабинет со стаканом воды. он взял стакан и сделал несколько глотков. Вода была холодной.

- «Ты принесла свежей воды!» - сказал Херберт.

- «Да», - ответила Хейди, - «только что из источника!»

- «Ты что, бегала к источнику?» - Спросила Клара.

– «Да, даже к трём. Хорошо, что мы с тобой смотрели карту Франкфурта, а то бы я заблудилась. Потому что у первого источника была очередь, и у второго тоже, а в третьем я набрала воды. Там был только один седой старик. Он передает привет Херру Сесеманну.»

- «Да, долгий путь», - засмеялся Херберт, - «а что за старик?»

- «Он шел мимо источника.. Он остановился и сказал: “У тебя есть стакан, дай мне из него попить”. Я дала, и он попил. Я помыла стакан и опять набрала, а он спросил, кому я несу воду, и я сказала, что вам. Он засмеялся и сказал "передай привет Херру Сесеманну". А от кого не сказал. А я подумала, что вы и так уже долго меня ждёте, и не спросила, а побежала обратно. Простите, Херр Сесеманн, теперь я понимаю, что надо было спросить, кто он. В следующий раз, когда я его увижу, я обязательно спрошу, как его зовут.»

- «А как он выглядел?»

- «У него седые волосы, и на голове высокая чёрная шляпа. А на шее желтая цепочка. И желтые очки на желтой цепочке. А на галстуке большой блестящий разными цветами камень. А руках палка; у неё желтая ручка, как голова лошади. И блестящие желтые застёжки на туфлях... Я не успела рассмотреть, потому что вспоминала карту, как бежать обратно, чтобы не заблудится. Я три улицы запомнила. Здесь ведь нет гор, как в Альпах, и легко заблудиться..»

- «Так то был Херр Доктор», «Так это же мой врач!» - Сказали Клара и её отец одновременно.

Херберт пил воду из стакана, и расспрашивал Хейди о том, откуда она приехала. Хейди рассказывала, а Клара с интересом слушала. Теперь она понимал лучше, чем когда Хейди рассказывала ей в первый раз. Херберт был приятно удивлён логичностью и послeдовательностью рассказа Хейди, а так же чёткостью, с которой Хейди отвечала на его вопросы.

Херберт сам уложил спать Клару и Хейди. Когда Херберт ушёл, Хейди поняла, что она забыла сказать Херру Сесеманну то самое главное, ради чего она ждала его приезда: что она хочет, чтобы он помог ей добраться до вокзала и купил ей билет до Майенфелда.. Хейди обиделась собственную забывчивость, расплакалась и уснула в слезах.

Херберт, выйдя от девочек, спустился в столовую, где Херр Кандидат продолжал что-то объяснять скучающей и грустной Роттенмейер. Узнав, что Херр Сесеманн доволен общением с Хейди, Херр Кандидат распрощался и вышел. Херберт остался с Фраулейн Роттенмейер и начал с ней серьёзный разговор, который весьма огорчил Фраулейн Роттенмейер.

Прежде всего, тоном, не допускающим возражений, Херберт постулировал, что подруга его дочери остается в его доме. Затем, Херберт потребовал, чтобы Фраулейн Роттенмейер обращалась со швейцарской девочкой так же хорошо, как с Кларой. Херберт признал, что если фраулейн Роттенмейер справляется с управлением домом, то в отношении воспитания детей её квалификация оставляет желать лучшего, и поэтому ей требуется помощница. Такую помощь может оказать, и вероятно, окажет мама Херберта. Она, по его словам, в отличие от фраулейн Роттенмейер, может справиться с любыми детьми, как бы они себя ни вели.

Роттенмейер поддакивала своему работодателю, грустнея с каждой его фразой. Перспектива делить власть в доме с мамой Херра Сесеманна ввергла управдомку в депрессию. Депрессия усугублялась тем, что её приходилось скрывать. Роттенмейер поняла так, что если она допустит ещё хоть малейшую оплошность, то Херр Сесеманн объявит ей, что более не нуждается в её услугах, и на этом её карьера управдома закончится. Слуги слышали разговор Сесеманна с фраулейн Роттенмейер, но теперь им было не до смеха. Радость от подарков, которые раздал слугам Херберт, омрачалось сознанием, что теперь им прийдётся служить двум маленьким барышням. Золушка из падчерицы превращалась в принцессу, так что у слуг было грустное настроение. Примерно такое настроение возникает у чиновников, они же "слуги народа", накануне революции, когда народ их ещё не сверг, но уже открыто и публично квалифицировал самыми негативными терминами.

Наконец, Херберт тоже лёг спать в своей комнате. Он думал о том, что слишком много внимания уделяет бизнесу и слишком мало своей дочери. И можно ли это исправить. И что надо обязательно посмотреть, чему учит девочек Херр Кандидат. И поговорить с Хейди, с глазу на глаз. Это можно сделать во время послеобеденного сна Клары.

За завтраком, Хейди с любопытством разглядывала Херра Сесеманна, но он оживленно болтал с Кларой, и Хейди не решалась обратиться к нему. Хейди не знала о вечернем разговоре Сесеманна с фраулейн Роттенмейер, и побаивалась при ней говорить о своём отъезде.

Во время урока, Херберт остался доволен тем, что Клара учит Хейди азбуке. Однако, он огорчился тем, как мало букв знает Хейди. Понаблюдав несколько минут процесс обучения, Херберт обнаружил признаки скуки на лицах Херра Кандидата и Фраулейн Роттенмейер. Это его огорчило ещё больше. Херберт сказал, что всю комнату Хейди следует превратить в учебное пособие, оклеив стены и мебель картинками из букваря. Эта идея совсем не понравилась фраулейн Роттенмейер; она указала, что такие картинки нарушат обший стиль дома.

- «Этот дом для девочек», - возразил Херр Сесеманн. - «А не для вашего стиля. Пожалуйста, найдите старые учебные пособия, по которым училась читать Клара, и принесите их сюда.»

Отослав фраулейн Роттенмейер, Сесеманн обратился к учителю:

- «Херр Кандидат. У меня вызывает сомнения стиль Вашего преподавания. В университете, у профессора десятки студентов. Он не может подстроиться под каждого, и студентам приходится подстраиваться под обший стиль. У Вас всего две ученицы. Следите ли Вы за ними? Можете ли вы назвать буквы, которые помнит Хейди?»

- «A, B, M, O..» – начал Херр Кандидат и задумался.

Кларе показалось смешным, что учитель не может ответить на такой простой вопрос, а Хейди пожалела Херра Кандидата и попыталась подсказать, нарисовав букву "H" рукой в воздухе. Она запомнила эту букву, так как представляла две стены хижины Алм-Охи, как вертикальные палочки, и перекладину, как сеновал, на котором спит она сама, Heidi. Жест Хейди не ускользнул от Херберта, и он сказал:

- «Если уважаемому учителю требуется подсказка, то будет лучше, если Хейди напишет её на доске.»

Хейди радостно подошла к доске и написала и назвала все буквы, которые она помнила: "A", "B", "M", "O", "H". Клара решила помочь и к каждой букве дописала слово, начинающееся с этой буквы: Arbeiten, Barli, Мountain, Organ , Heidi. Ещё Хейди знала шесть цифр, и тоже их написала: 0,1,2,3,4,5. В стаде Петера никогда не было меньше 10 коз, и никогда не было больше 15и. Поэтому цифры 6,7,8 и 9 Хейди не знала. Херберт отметил про себя, что девочка начинает счёт с нуля. Он подумал, что это полезно и важно для развития математических способностей, хотя остальные цифры, как он считал, тоже надо запомнить.

- «А как ты не путаешь цифру ноль и букву "O"?» – Спросил Херберт.

- «Да чего же их путать, Херр Сесеманн?» - Удивилась Хейди. - «Буква "O" совсем круглая, как мой рот, когда я говорю "O". A цифра узенькая, потому что рядом с ней должны уместиться другие цифры.. Если Петер гонит 10 коз, то, чтобы написать это число, надо, чтобы цифры были узкими.»

Клара рассказала папе, как они решили придумать для каждой буквы картинку, по очертаниям похожую на эту букву. Херберту понравилась такая идея, и он поручил Херру Кандидату довести эту работу до победного конца. Хейди к Клара с готовностью взялись помочь Херру Кандидату в этом нелёгком труде.

Роттенмейер нашла и принесла старые буквари Клары. Хейди было жалко вырезать их них картинки, и она предложила просто разложить их по полу.

Время занятий неожиданно подошло к концу. Даже фраулейн Роттенмейер ни разу не зевнула, глядя и слушая, как девочки играют словами и буквами.

Тинетте идея раскладывания детских книжек по полу не понравилась. Но подумала, что ради девочек, Херр Сесеманн может уволить её, заменив более расторопной девушкой из Швейцарских Альп. После этого, Тинетта уже не насмехалась над Хейди, когда Хейди задавала какой-нибудь наивный вопрос, а старалась ответить. Таким образом, Тинетте стало уже совсем не до смеха.

После обеда, как обычно, Клара приняла предписанный Херром Доктором препарат, от которого она заснула, а Херберт пришёл в комнату Хейди. Они вместе разложили по полу старые буквари Клары. Херберт думал, как бы поделикатнее разговорить Хейди. Наконец, он спросил:

- «Хейди, а почему ты не хочешь наклеить картинки на стены?»

- «Но ведь я же уеду в Альпы, Херр Сесеманн! А что вы будете делать с картинками? Комната вам понадобится, когда вы приведете сюда взрослую фраулейн, а они не любят картинок. Они любят золото, серебро, бриллианты, брошки и всё такое прочее. То, ради чего вы работаете всё время.»

Хейди знала, что побрякушки стоят гораздо дороже, чем полезные и нужные веши, и не удержалась от соблазна блеснуть этим знанием. Херберт несколько опешил, обнаружив такие познания, но постарался не показать это. Он лишь спросил:

- «Почему ты уедешь? Клара и я не хотим, чтобы ты уезжала. Ты можешь жить здесь долго!»

- «Нет, Херр Сесеманн, я не могу. Мне нужно в Альпы.» - Хейди подумала, как сделать эту мысль понятной для взрослого, и переиначила её на другой манер: - «Я нужна в Альпах.»

Херберт оторопел от такой рассудительности и ответственности, а Хейди продолжала:

- «Пожалуйста, Херр Сесеманн, отвезите меня на вокзал и купите мне билет до Майенфелда. Или дайте мне денег на билет.. Я знаю, где вокзал. Я видела его на карте. И я знаю, где купить билет. Когда на вокзале мы с Детой искали Херра Иоганна, я видела, где покупают билеты. Я знаю, как сказать, чтобы мне продали билет до Майенфелд. И я знаю, как спросить, какой поезд едет в Майенфелд. Я уже могу сама подняться в вагон. Я умею широко шагать. А в поезде Херр Кондуктор объявляет станции. Я дождусь, когда он скажет "Майенфелд", и выйду. Я там уже видно горы и понятно, в какую сторону идти к Дорфли.»

- «Хейди, но ты нужна здесь! Ты нужна Кларе!» - Объяснил Херберт.

Хейди погрустнела и замолчала. Она знала, что она нужна Кларе, потому что без неё, фраулейн Роттенмейер опять замучает Клару своей скукой и порядком.. Хейди хотела бы клонироваться, раздвоиться, чтобы одна Хейди осталась с Кларой, а другая вернулась в Дорфли, к Алм-Охи, к козам, к Петеру, к его бабушке. Но Хейди не знала, как это сделать. Она не знала даже, как это сформулировать, и заплакала.

Херберт смутился, но объяснил, что Хейди должна учиться, и тогда она гораздо лучше сможет помочь тем, кто ждёт её в Дорфли. А пока она будет помогать Кларе. А Клара поможет ей учиться. Такой аргумент подействовал, и Хейди согласилась пожить в доме Сесеманна.

Херберт поговорил и с Херром Кандидатом. И выговорил ему так:

– «Херр Кандидат. Я уважаю Ваш научный стиль, но Вы говорите не понятно. Даже я не всегда Вас понимаю. Так можно говорить, когда Вы выступаете в академическом обществе. Но когда вы учите Клару и, особенно, Хейди, избегайте фраз, состоящих более чем из пяти слов. Я надеюсь, что ваши познания Германского языка достаточны для того, чтобы вы могли выразить вашу мысль короткими фразами. Если Вы не уверены в том, что вас поняли и что с вами согласились, то останавливайтесь, подождите вопросов и постарайтесь на них ответить. Выбирайте тему, которая интересна девочкам. Подумайте, вспомните, что вы знаете по такой теме. Я надеюсь, что ваши познания в математике, физике, истории и других науках достаточно обширны, чтобы вы могли сходу преподать именно тот материал, который востребован вашими ученицами.»

- «Но, Херр Сесеманн, в обучении прежде всего важна система.»

- «Это и будет ваша система. Подумайте о будущем. Клара врядли когда-нибудь сможет ходить. Она не сможет использовать знания и умения таким образом, на который рассчитана стандартная система. Подозреваю, что Хейди вернётся в Альпы, как только Клара перестанет в ней нуждаться. Там Хейди тоже не сможет использовать знания так, как это предполагает система, рассчитанная на горожан. Вы понимаете меня?»

- «Не совсем, Херр Сесеманн. Кларе, а потом и Адехейде, понадобятся дипломы, им прийдётся сдавать экзамены..»

- «То есть вы натаскиваете учениц, чтобы они могли сдать экзамены и получить учёные степени?»

- «Да, конечно, Херр Сесеманн.»

- «Больше этого не будет. Девочки будут получать те знания, которые им интересны, и в том порядке, в котором у них возникают вопросы. А насчёт дипломов, не беспокойтесь. У нас есть деньги, а всё остальное мы купим. Даже дипломы. Вы должны преподносить так, чтобы даже фраулейн Роттенмейер вас понимала и не зевала от скуки на ваших уроках. Если Вы не можете этого обеспечить, мне прийдётся искать для девочек другого учителя. Пока я плачу, я заказываю то, что мне надо. В частности, такое образование, которое нам требуется. Вы меня поняли?»

- «Да, Херр Сесеманн.»

- «Я очень рад, что мы с Вами нашли общий язык. Для Хейди Надо сделать специальное пособие, карточки с цифрами. Цифры надо написать так, чтобы количество внутренних углов между чёрточками было равно числу, обозначаемому цифрой.»

Херберт нарисовал эскиз цифр, которые, с его точки зрения, нужны для Хейди:

- «Вы поняли идею?»

- «Да, Херр Сесеманн.»

- «Вы можете аккуратно перерисовать такие цифры?»

- «Да, Херр Сесеманн.»

- «Отлично. Если какие вопросы ко мне, спрашивайте. А пока я с вами прощаюсь.»

На этом разговор с учителем закончился. Как обычно, у Херберта возникли важные и срочные дела, и он уехал, не успев проверить, насколько аккуратно Херр Кандидат следует его инструкциям. Херру Кандидату потребовалось несколько дней для изготовления требуемых карточек, но он в конце концов сделал их и даже отпечатал их в типографии, переслав счет за эту работу Херру Сесеманну.

10. Ещё бабушка

Мама Херберта Сесеманна, она же фрау Сесеманн, приходилась Кларе бабушкой. Клара так её и звала, Гроссмутер, то есть бабушка. И рассказывала про неё Хейди. Хейди её тоже так стала называть. И не находила в этом ничего странного. Если можно называть бабушкой бабушку Петера, то почему бы не называть так же бабушку Клары?..

Роттенмейер услышала щебет девочек и указала, что бабушка Клары для Хейди такого статуса нe имеет, и поэтому Хейди должна её называть "Фрау Сесеманн" или "Фрау Гнадиге", а не бабушкой. Хейди поняла примерно так, а переспрашивать не стала.

Бабушка сообщила, каким поездом приедет. Иоганн поехал на вокзал, чтобы её встретить. Остальные слуги принялись наводить в доме марафет. Роттенмейер велела Хейди сидеть в своей комнате. Имелось в виду, что, пока Клара с бабушкой, Хейди Кларе не нужна.

Роттенмейер любила интриги. По крайней мере в тех случаях, когда интрига направлена против особы, которая ещё не умеет ответить тем же, да и физически слабее. Роттенмейер попыталась создать у бабушки впечатление, что Хейди не хочет ее видеть. Однако, бабушка захотела узнать, почему подруга Клары прячется, и попросила Тинетту привести её. Херр Сесеманн давно уехал, так что Тинетта не упустила случая унизить Хейди. Она просунула голову в дверь и приказала:

- «Аделхейда, а ну, в кабинет! Живо!»

Таким тоном учитель зовёт в класс лентяя, отлынивающего от уроков. Таким тоном "шестёрка" в тюремной камере или в концлагере зовёт к пахану только что прибывшего арестанта. Таким тоном вертухай в следственном изоляторе вызывает подозреваемого на допрос..

Хейди послушно пошла к кабинету. Как только она открыла дверь, бабушка дружелюбно сказала:

- «А, вот и наша девочка! Подойди ко мне и дай посмотреть на тебя.»

Хейди подошла и сказала:

- «Гутен Таг, фрау Гнадиге.»

- «Почему ты меня так называешь?» - Удивилась бабушка, - «Неужели у вас в Альпах так говорят?»

- «Нет, у нас так никто не говорит.» - Серьёзно объяснила Хейди.

- «У нас тоже», - засмеялась бабушка и ласково похлопала Хейди по щеке. - «Зови меня просто “бабушка”».

- «Хорошо», - согласилась Хейди, - я раньше так и говорила.

- «Понятно. Ну да, конечно..» - грустно сказала Фрау Сесеманн. Она догадалась, кто велел девочке использовать такой странный термин вместо слова "бабушка".

Бабушка пристально смотрела на Хейди и время от времени кивала головой. Хейди смотрела ей в глаза и чувствовала себя рядом с бабушкой чрезвычайно уютно.

- «А как тебя зовут, дитя?» - спросила бабушка.

- «Меня зовут Хейди; но здесь меня называют..» - начала Хейди, но в кабинет вошла Роттенмейер и строго крикнула:

- «Аделхейда!!!»

Уже более мягким тоном, обращаясь к бабушке, Роттенмейер добавила:

- «Фрау Сесеманн, конечно, согласится, что мне пришлось выбрать имя, которое можно произнести, не смущаясь; хотя бы чтобы перед слугами не было стыдно.»

Роттенмейер попыталась показать, что в этом доме управляет именно она. Но бабушка мягко возразила:

- «Уважаемая Роттенмейер. Девочка привыкла, что её зовут Хейди. Я буду называть её так. Стыдливость слуг мы обсудим с Хербертом.»

Опытные дипломаты умеют так произнести слово "Уважаемый", что оно воспринимается как грязный сленг. Бабушка, несомненно, это умела. Роттенмейер почувствовала себя так, словно её публично выдрали. Или как если бы она опять с размаху лоб в лоб столкнулась с Себастьяном.

Бабушка была в трезвом рассудке. Она подозревала, что у её сына серьёзные проблемы дома, но такого кошмара она не ожидала. “Бедный Херберт”, думала бабушка. “Он научился зарабатывать деньги, но не научился их тратить.. Бедная Клара.. какой ужас.. К тому же, она не может ходить и совершенно беззащитна против этой мерзавки.. Если Хейди, в принципе, может удрать обратно в Альпы, то Кларе совсем негде искать убежища..”

        "Хирург"

Бабушка решила, что по крайней мере в первый день, она не будет предпринимать решительных действий; спешка может навредить. Но бабушка понимала, что фашиствующего управдома нельзя допускать к воспитанию детей. Примерно так, невежественному мотоциклисту-разбойнику нельзя доверять полостные операции, даже если этот мотоциклист носит кличку "Хирург". Похожее мнение у бабушки было относительно "учителя" Херра Кандидата и "доктора" Херра Классена. Но бабушка не хотела вмешиваться в дела своего сына. Херберт был уже взрослым; Фрау Сесеманн считала, что объяснять ему что-либо было уже поздно.

Рутинные дела в доме Сесеманна шли своим чередом. Бабушка, девочки и Фраулейн Роттенмейер поужинали. Бабушка расспрашивала Хейди о её жизни в Альпах и в доме Херра Сесеманна, уделяя ей, пожалуй, даже больше внимания, чем Кларе. Бабушка понимала, что Клара научилась держать язык за зубами и постарается не рассказывать, как с ней обращаются управдомка и учитель, но бесстрашная и столь же наивная швейцарка прямо отвечала на умело поставленные вопросы, не подозревая, что она с головой выдаёт управдомку, да и учителя тоже. Роттенмейер сидела, как на иголках, и несколько раз пыталась поправить Хейди. Выглядело это так, как будто Роттенмейер уже ознакомилась с обвинительным заключением против неё, и пытается оправдываться, хотя бабушка ещё ни словом не упрекнула управдомку. Девочки легли спать, и бабушка посидела с Кларой, ожидая, когда Клара уснёт. Потом бабушка зашла к Хейди. Хейди обрадовалась и тоже быстро уснула.

За завтраком, бабушка говорила мало, но с интересом слушала. Клара, Хейди и Роттенмейер, каждая на звой лад, косвенно подтвердили то, о чём бабушка и сама давно догадалась: сам Херберт Сесеманн дома почти не бывает. По крайней мере, он почти не бывает в этом доме, и не знает, что в нём творится.

После завтрака пришёл Херр Кандидат. Бабушка как бы случайно оказалась в кабинете, делая вид, будто её интересуют книги, которых в Кабинете было много.

К приезду бабушки, Херр Кандидат выполнил заказ Херра Сесеманна, то есть изготовил для Хейди набор картонок с цифрами.

Цифры были написаны по эскизу Херберта специальным шрифтом. Количество внутренних углов, образованных линиями каждой цифры, совпадало с числом, обозначаемым этой цифрой. Сперва Хейди, Клара и даже фраулейн Роттенмейер с интересом разглядывали эти картонки, но потом урок свернул в привычное русло. Херр Кандидат, поминутно зевая, объяснял Кларе какие-то примеры из толстой книги, Хейди рисовала горы и коз, а Роттенмейер принялась за своё вышивание, прикрывая им свой рот во время зевоты. Клара с трудом сдерживала зевоту, пытаясь уловить хоть какой-то смысл в длинных и запутанных объяснениях Херра Кандидата. Это не ускользнуло от очей и ушей бабушки.

Бабушка помнила, что в течение первых суток она решила только наблюдать. Она сдерживала своё негодование, делая вид, будто она выписывает какие-то числа из географического справочника. На самом деле, бабушка считала, сколько раз во время урока зевнула Ротенмейер, и сколько раз это сделал сам учитель. Бабушка не доверяла своей памяти; пометки в тетради помогали ей не сбиться со счёта. В объяснения учителя бабушка не вникала. Она уже знала, что этот учитель безграмотен и не умеет пользоваться даже родным германским языком; его многословные объяснения запутали бы даже взрослого, знакомого с предметом. У ребёнка не было шансов понять эти объяснения..

Помалкивала бабушка и во время обеда, но опять внимательно слушала. После обеда, Хейди пошла в свою комнату, а Клара приняла лекарство и заснула в своём кресле. Бабушка посидела рядом с Кларой и за компанию тоже несколько минут подремала. Бабушка предположила, что в доме всё идёт так, как шло до её приезда. Тогда Бабушка встала и пошла смотреть, чем занимаются слуги, фраулейн Роттенмейер и Хейди.

Кучер Иоганн спал в своей каморке. От него пахло этанолом и перегаром.

Кухарка закончила мытьё посуды. Она вытерла её и прикидывала, что она приготовит на ужин.

Тинетта отнесла на чердак котятам молока и подметала там пол, который они сильно загадили. Бабушке было трудно подниматься на чердак, но то, что она видела и слышала снизу, не оставило сомнений в том, что на чердаке происходит иненно это.

Себастьян принес из мойки столовое серебро и сложил его в шкаф. Он так делал каждый день.

Хейди сидела в своей комнате и считала внутренние углы в начертаниях цифр на картонках, сделанных по эскизу Херберта. Теперь нудный голос Херра Кандидата не мешал ей, так что она спокойно изучала эти цифры и с переменным успехом пыталась воспроизвести их в своей тетради. Увлечённая этим занятием, Хейди не заметила, что бабушка заглянула в её комнату.

Из-за двери фраулейн Роттенмейер слышалось тяжёлое дыхание и постанывания. Дверь её комнаты была заперта изнутри. На этом терпение бабушки лопнуло. Она принялась громко стучать в дверь комнаты фраулейн Роттенмейер.

Постанывания прекратились, а потом дверь открылась, и фраулейн Роттенмейер, наспех одетая, поинтересовалась, чем она может служить бабушке. Роттенмейер выглядела столь напуганной визитом бабушки, что бабушка подумала, что в комнате фраулейн Роттенмейер есть ещё кто-то. Бабушке было интересно, кого среди бела дня Роттенмейер привела в свою спальню, но обыскивать комнату Роттенмейер бабушка сочла ниже своего достоинства.

- «Роттенмейер!» - Начала бабушка, - «У меня к вам есть серьёзные вопросы. Как я понимаю, сейчас вы не заняты и можете мне ответить.. Прежде всего, меня интересует, где, вы думаете, сейчас находится ребёнок, я говорю о Хейди, и что она делает?»

Лицо Роттенмейер исказилось гримасой ужаса. Она подумала, что Хейди опять наломала дров. Роттенмейер хотела позвать Себастьяна и Тинетту, но благоразумие подсказывало ей, что сперва надо выяснить, в чём дело. Тем более, что бабушка была спокойна и говорила вполне корректно. Роттенмейер попыталась изобразить осведомлённость:

- «Она должна быть в своей комнате, где могла бы заняться чем-то путным, если бы у неё было хоть малейшее желание проявить такую активность. Однако, фрау Сесеманн должна знать, какие ужасные вещи это существо часто придумывает и творит.. Такие, о которых было бы стыдно даже рассказать в приличной компании.»

- «Я бы делала то же самое, если бы мне так же приходилось сидеть одной в комнате. И вам было бы стыдно рассказать об этом в приличной компании. Есть ли у неё какие-нибудь книги?»

- «К чему ей книги, если она ещё не выучила даже буквы?» - удивилась Роттенмейер.

- «Роттенмейер, неужели Ваши учителя не научили вас германскому языку? Вы не понимаете грамматические формы этого языка? Или Ваши учителя не сказали Вам, что отвечать вопросом на вопрос невежливо? Так принято в какой-нибудь Одессе, но не в центральной Европе... Поняли ли вы мой вопрос?»

- «Вы спросили про Хейди и про книги..»

- «Да. Есть ли у Хейди какие-нибудь книги?»

- «Херр Кандидат принёс ей Азбуку.»

- «Это единственная книга, которая есть у Хейди?»

- «Да. Пусть сперва научится читать, тогда ей понадобятся книги.»

- «Есть ли у Хейди какие-нибудь игрушки?»

- «Аделхейде надо быстро подтянуться до уровня образования Клары, чтобы они могли обучаться вместе, а вовсе не играть в игрушки.»

- «Роттенмейер, вы опять не отвечаете на мой вопрос. Мы с вами только что вскрыли крупные пробелы в вашем образовании и воспитании. Чему Вы можете научить девочек?»

- «Я научила их сидеть за столом и спокойно слушать, что говорит Херр Кандидат. Остальному их учит Херр Кандидат. Херр Сесеманн достаточно состоятелен, чтобы нанять своей дочери учителя, который научит её всему, что ей нужно. У него есть деньги, а всё остальное он купит.»

> - «Хорошо, я повторю вопрос. Есть ли у Хейди какие-нибудь игрушки?»

- «У Клары достаточно игрушек. Херр Сесеманн состоятельный человек, он покупает дочери много подарков. Клара и Аделхейда играют с ними вместе. Уверяю вас, Фрау Сесеманн, это очень дорогие и хорошие игрушки.»

- «Вы указали, что сейчас Хейди в своей комнате. Я правильно вас поняла, фраулейн Роттенмейер?.. Есть ли какие-нибудь игрушки в её комнате? В той комнате, в которой она сейчас находится?»

- «Несколько дней назад Херр Сесеманн подарил Аделхейде новую куклу. Аделхейда и Клара играли с этой куклой.»

- «Знаете ли вы, где находится эта кукла?»

- «Не знаю, фрау Роттенмейер. Возможно, девочки забыли её в комнате Клары. Им так проще, когда игрушки в одной комнате. И Тинетте легче поддерживать чистоту в комнате Аделхейды.»

- «Похоже, что из игрушек у Хейди только азбука..» - задумчиво сказала Бабушка.

- «Это просто беда!» - пояснила мисс Роттенмайер, - «За все это время, Аделхейда не выучила даже азбуку! У Херра Кандидата ангельское терпение; иначе бы он давно отказался от уроков с Аделхейдой!»

- «Трудно научиться читать, изучая лишь азбуку и не имея книг с картинками..» - задумчиво сказала Бабушка, - «Хейди не похожа на человека, который не может выучить буквы.. Приведите девочку ко мне, фраулейн Роттенмейер. Я привезла книги с картинками; я хочу показать их Хейди..»

Роттенмейер хотела объяснить бабушке, что Аделхейда, не умея читать, не сможет понять смысл картинок в книгах, и фрау Сесеманн только напрасно потеряет время, пытаясь образумить маленькую дикарку. Однако, бабушка уже повернулась и ушла в свою комнату.

Бабушка была удивлена новостью об ограниченности Хейди и огорчена ответами домуправки; эти ответы подтверждали худшие опасения бабушки. Бабушка не хотела обсуждать Хейди с Херром Кандидатом. Бабушка давно знала этого учителя как костноязычного болтуна, не умеющего связно излагать свои мысли; общение с ним обычно сильно утомляло бабушку. Пока бабушка выявляла ошибку в каком-нибудь суждении Херра Канидата и указывала на неё, этот Херр успевал высказать ещё несколько суждений, столь же длинных, запутанных и столь же ошибочных. Поэтому бабушка старалась не вступать с ним в разговор. Херр Кандидат воспринимал это как свидетельство того, что бабушка с ним во всём согласна; убедить его в обратном было невозможно.

Роттенмейер вошла в комнату Хейди и грубо велела ей идти к фрау Роттенмейер. Таким тоном школьника-хулигана вызывают к директору школы. Хейди подумала, что она в чём-то провинилась и что бабушка будет её ругать. По дороге, Хейди пыталась угадать, что она на этот раз сделала неправильно: Как она могла разгневать бабушку?

Бабушка встретила Хейди чрезвычайно приветливо. Бабушка показала ей широкоформатную книгу с великолепными цветными картинками. Бабушка привезла её специально для Хейди. Вместе с бабушкой, Хейди во все глаза смотрела на эти картинки.

Неожиданно, когда бабушка перевернула очередную страницу, Хейди вдруг громко вскрикнула и зарыдала. Картинка в книге напомнила ей альпийские пастбища, коз и Петера. Бабушка смотрела на открывшееся изображение и не понимала, в чём дело. Там было изображено красивое зеленое пастбище, На нем паслись самые разные животные; они мирно грызли зеленые кусты. Посередине пастбища стоял пастух. Он опирался на длинный посох и наблюдал за счастливыми животными. Солнце на картинке садилось за горизонт; ярко освещённые предметы были золотистыми.. На картинке не было ничего страшного.

Бабушка взяла Хейди за руку:

- «Не расстраивайся, крошка», - сказала она самым дружелюбным тоном и закрыла книгу, - «не плачь. Должно быть, это тебе кое-что напоминает; но послушай, есть другая хорошая история. Я расскажу её тебе сегодня вечером. В книге еще много прекрасных историй, их все можно читать и рассказывать.. Нам с тобой надо кое-что обсудить; так что вытри слезы и встань передо мной, чтобы я тебя всю видела..»

Бабушка не решилась спросить Хейди, что ей напомнила последняя картинка. Бабушка догадывалась, что в жизни Хейди есть что-то плохое, страшное, но не знала, как, не травмируя ребёнка, узнать об этом. А узнать было надо, без этого бабушка не могла помочь Хейди.

Когда Хейди устала плакать и немного успокоилась, бабушка спросила:

- «Хейди, мне интересно знать, как идут твои уроки?»

- «Никак, бабушка. Я уже поняла, что я ничему не могу научиться. Я не понимаю того, что говорит учитель. Он говорит как будто на незнакомом языке.»

- «А ты спрашиваешь то, что тебе непонятно?»

- «Теперь уже нет. Спрашивать его бесполезно. На каждый вопрос он отвечает десятком фраз, ещё более длинных и ещё менее понятных. И Клара тоже его не понимает. Он говорит, что мы поймём его потом, когда выучимся. Но Клара хотя бы смогла научиться читать. А я никогда не научусь читать. Я учу новые буквы и забываю старые..»

- «Но хоть какие-нибудь буквы ты помнишь?»

- «Да. Я помню буквы "A", "B", "H", "M" и "O"..»

Хейди написала эти буквы на бумаге. Бабушка, ожидая Хейди, приготовила для неё карандаш и бумагу. Хейди продолжала увлечённо рассказывать:

- «"A", это как "Alm". Там хижина моего дедушки.. Эта буква похожа на домик.. С буквы "B" начинается слово "Barli", так зовут его козу. Коза не очень похожа на эту букву, но она коричневая, как медвежонок.. С буквы "H" начинается моё имя. Эа буква похожа на сеновал между стенами, там сплю я, "Heidi". Буква "M", это как Mounts. Die Berge тоже горы, но эти буквы на горы не похожи. Поэтому надо говорить не Berge, a Mounts. Эта буква похожа на гору Фалкнис с двумя острыми башнями. С этой буквы начинается название станции Maienfeld, до которой надо доехать на поезде, чтобы вернуться домой. И тогда дедушка скажет: "Оо, наша Хейди вернулась". Эта буква О. Она похожа на рот, если петь "оооооо". Ещё буква "О" похожа на цифру ноль; но "О" широкая, как рот, а ноль узенький, чтобы рядом с ним уместились другие цифры. Так обозначается число десять...»

Хейди пожалела, что карточки с цифрами остались в её комнате, и она не может сразу показать, что ноль узкий, а "О" широкая. Чтобы не бегать за карточками, Хейди написала подряд все 10 цифр, начиная с нуля; пока бабушка беседовала с фраулейн Роттенмейер, Хейди смотрела на эти цифры и запомнила их.

- «Хейди», - сказала бабушка, - «я сама видела, как ты за один час выучила все цифры..»

- «Нейн», - ответила Хейди, - «это не так, бабушка. Цифры 0,1,2,3,4,5 я знала и раньше. Когда считаешь коз, хорошо записать, сколько их было вначале, чтобы не забыть какую-нибудь: Барли, Шванли, Шенкла, Дереза, Грeнада, Шнехоппли, Лорхен, Хермина.» - Хейди загибала пальцы, чтобы не сбиться со счета, - «Эти всегда приходят на Алм, ну, если вообще, конечно, приходят, потому что зимой никто не приходит, ой, как же так, почему только восемь, а да, ещё Турк и Дистел, это козлы. А ещё обычно Гретхен, Бротли и Шварцхен, тоже козы, но их, когда дождь, в стадо не приводят, им далеко идти до площади, где Петер забирает и потом раздаёт коз, и никто не хочет везти коз далеко под дождём; к тому же, когда дождь, наверху ещё и туман, и проще не заморачиваться.. Да, так вот это всё про счет. То есть считать я уже умела, когда тетя Дета меня сюда заманила, потому что от счета есть польза, а про чтение, Петер говорит, что это бесполезно..»

Хейди замолчала на секунду, увидела, что бабушка всё ещё внимательно её слушает, и подытожила:

- «То есть конечно, хорошо было бы научиться читать, чтобы я смогла работать, как Херр Сесеман, заработать много денег и сама купить билет до Майенфелда. Но ничего не получается.. Я не могу научиться читать. Это слишком сложно.»

- «Почему ты так думаешь?»

- «Мне так Петер сказал. Он старше меня, но он тоже не смог.»

- «Странный он, Петер! Но послушай, Хейди, тебе не нужно так просто принимать всё, что говорит Петер. Ты должна попробовать сама. Может быть он не слушал учителя и не смотрел на буквы.. Может быть, Петер пас коз, когда остальные дети запоминали буквы.. Но у тебя есть возможность их выучить.»

- «Это бесполезно», - Хейди шмыгала носом. Её былой оптимизм если не удрал, то сильно скукожился.

– «Хeйди», - сказала бабушка, - «теперь я хочу тебе кое-что сказать: Ты не научилась читать, потому что поверила твоему Петеру. Но теперь ты должна поверить мне. Я скажу тебе твердо и с уверенностью, что ты скоро научишься. Научишься читать, как все другие дети, которые похожи на тебя, а не на Петера. А теперь ты должна знать, что будет потом, когда ты сможешь читать. Ты видела пастуха на прекрасном зеленом пастбище; и как только ты научишься читать, я подарю тебе эту книгу, там ты сможешь узнать всю его историю, как если бы кто-то рассказывал тебе все, что он делает со своими овцами и козами, и все странные вещи, с которыми он сталкивается.. Ты меня понимаешь Хейди, не так ли?»

Хейди слушала с жадным вниманием, и, глубоко вздохнув, она сказала, сияя глазами:

- «О, если бы я только умела читать!»

- «Это придет, и это не займет много времени, я вижу это, Хейди. А теперь мы должны проведать Клару; я думаю, что она уже проснулась. Покажем ей эти прекрасные книги».

Бабушка подхватила книги, взяла Хейди за руку и пошла с ней в кабинет..

С того дня, когда Хейди хотела вернуться домой, а Роттенмайер ругала ее на лестнице и говорила, насколько она плохая и неблагодарная из-за своего желания сбежать, и как хорошо, что Херр Сесеманн ничего об этом не знает, многое изменилось. Хейди поняла, что не сможет вернуться домой, когда захочет, как обещала Дета, но должна остаться во Франкфурте надолго; может быть, навсегда. Потому что Херр Сесеманн бывает редко, бабушка уедет, и если Хейди уедет, то Фраулейн Роттенмейер на пару с Херром Кандидатом окончательно замордуют беззащитную Клару, и Клара сойдёт с ума от тоски и безнадёжности. Хейди также понимала, что Херр Сесеманн сочтет её очень неблагодарной, если она захочет вернуться домой. И Хейди думала, что бабушка и Клара тоже так подумают. Поэтому она не могла никому сказать, что хочет домой. Хейди не хотела, чтобы бабушка, которая была так дружелюбна, тоже разозлилась, как фраулейн Роттенмейер.

На сердце Хейди становилось все тяжелее и тяжелее. Она почти не ела и с каждым днем всё больше худела и бледнела. Вечером Хейди долго не могла заснуть, потому что, как только она осталась одна, она начинала думать про альпийские пастбища, солнечный свет на них и цветы. Когда она наконец засыпала, во сне она видела красные скальные вершины Фалкниса и огненное снежное поле Шесапланы. По утрам Хейди пыталась выпрыгнуть, полная радости, из хижины Алм-Охи, и внезапно оказывалась в своей большой постели Франкфурте, далеко-далеко от дома. Хейди часто прижималась головой к подушке и долго плакала, очень тихо, чтобы никто не слышал.

Безрадостное состояние Хейди не ускользнуло от бабушки. Бабушка надеялась, что в течение нескольких дней, самочувствие Хейди улучшится, и девочка повеселеет и порозовеет. Но этого не происходило. Иногда рано утром бабушка видела, что Хейди плачет.

Однажды бабушка отвела девочку в свою комнату, поставила её перед собой и прямо спросила:

- «Фраулейн Хейди, я вижу, что тебе плохо. Скажи мне, что тебя беспокоит?»

Хейди не хотела показаться неблагодарной этой дружелюбной бабушке, Хейси боялась, что бабушка станет злой, как фраулейн Роттенмейер. Поэтому Хейди грустно ответила:

- «Я не могу тебе этого сказать.»

- «Нет? А Кларе Ты можешь сказать?» - спросила бабушка.

- «Нет, и Кларе не могу. Никому не могу сказать.»

- «Дитятко», - сказала бабушка, - «Я хочу тебе кое-что объяснить.. Если у тебя есть горе, о котором ты никому не можешь рассказать, ты жалуешься Богу на небесах и просишь его помочь. Бога не нужно просить о пустяках, но если дело такое серьёзное, то это как раз к нему. Ты молишься Богу каждый вечер? Благодаришь его за все хорошее? Просишь его защитить тебя от всего зла?»

- «Нет, я никогда этого не делаю», - призналась девочка.

> - «Но ты понимаешь, что это такое? Неужели ты никогда не молилась?»

- «Я молилась только с первой бабушкой, то есть с бабушкой Петера.. Но это было очень давно, я плохо помню.. Я хотела, чтобы она снова могла видеть, но Бог меня не услышал, и мне пришлось самой всё рассказывать ей, чтобы она как бы видела моими глазами.».

- «Бог услышал, Хейди. Он послал ей твою помощь.. И он послал тебя на помощь Кларе..»

- «Ага, конечно..» - грустно усмехнулась Хейди. - «И лишил моей помощи бабушку Петера, так получается? Она не хотела, чтобы тётя Дета меня уводила. А тётя Дета..» - Хейди поняла, что она не должна рассказывать бабушке про то, как Дета её обманула, и заплакала.

- «Неисповедимы пути Господни.. Может быть, Бог послал тебя сюда, чтобы ты встретилась со мной и научилась читать? Тогда ты могла бы читать бабушке вслух интересные книги.. Бог может много сделать для тебя; особенно, если ты тоже что-то делаешь дла Бога.»

- «Учиться читать, это для Бога?»

- Да, конечно! Но и для тебя самой тоже. Теперь ты понимаешь, как это важно?»

- «То есть что, я для Бога научусь читать, а он для меня поможет бабушке Петера видеть и Кларе ходить? Как на рынке?»

- «Нет, Хейди. Не как на рынке. То, что ты делаешь для Бога и то, что Бог делает для тебя, нельзя измерять деньгами. И вообще числами нельзя измерять. Ты сама должна понимать и оценивать, что хорошо, что плохо. Что важное, а что не очень. И просить только хорошее, и только важное. Ты делаешь то, что, с твоей точки зрения, угодно Богу. И просишь Бога помочь тебе с тем, что ты сама сделать не можешь.»

- «Всё то хорошее и важное, что я не могу сделать сама, я могу просить у Бога?»

- «Да, Хейди, именно так.»

- «Даже то, что я никому не могу рассказать?»

- «Да, Хейди.»

Хейди вынула свою руку из рук бабушки и спросила:

- «Можно я пойду?»

- «Да, конечно, дитятко!» - ответила бабушка.

Хейди пошла в свою комнату и рассказала Богу, что ей нужно. Что ей надо научиться читать. Что Бабушке Петера нужно видеть, хотя бы глазами Хейди. Чтобы Хейди могла читать ей псалмы, которые ей не может читать Петер. А ещё лучше, чтобы Петер сам тоже научился читать. Чтобы Клара поправилась и смогла ходить. Чтобы Херр Кандидат не мучил её непонятными фразами. Чтобы Бог унял придирчивую Фраулейн Роттенмейер. И чтобы Бог помог Хейди найти хорошую работу и заработать столько денег, сколько требуется, чтобы она сама могла купить себе то, что ей нужно. И чтобы дедушка был здоров и не тосковал. И Петер тоже. И козы..

Прошло дней десять, и Херр Кандидат сказал бабушке, что ему хотелось бы поговорить с ней. Бабушка знала безграмотность и костноязычие Херра Кандидата и согласилась неохотно, но не подавала вида, насколько неприятно ей общаться с этим Херром. Как только он вошел, фрау Сесеманн дружелюбно протянула руку:

- «Здравствуйте, наш уважаемый учитель. Присаживайтесь, пожалуйста!» - Она пододвинула ему стул. - «Расскажите, что привело вас ко мне?»

Примерно такие выражения дипломаты используют вместо того, чтобы прямо спросить "чего припёрся, тупой болтун?". Фрау Сесеманн никогда бы так не спросила, потому что она была очень воспитанной женщиной. Херр Кандидат знал о вежливости фрау Сесеманн, и догадывался, как могла бы она сказать, если бы не была такой вежливой. От таких мыслей ему стало стыдно. Он мялся, как школьник, не выучивший урока.

- «Как бы Вам объяснить, сиятельная фрау.. Произошло то, чего я не мог ожидать и чего не мог бы ожидать ни один из моих коллег, даже тот, кто обучает студентов по самым современным методикам.. но это произошло именно сейчас.. Я наблюдаю совершенно необычный, из ряда вон выходящий феномен..»

- «Вы хотите сказать, что Хейди научилась читать», - перебила бабушка, - «я правильно Вас понимаю, Херр учитель?»

Херр Кандидат застыл в изумлении. Он привык, что окружающие, и в частности, его ученицы не понимают ни бельмеса в той ахинее, которую он извергает. Он ещё только начинал своё вступление, но фрау Сесеманн не только сразу поняла всю его запутанную тираду, но тут же предложила формулу, в которой содержательная часть его длинного сообщения выражена тремя словами.

Примерно так физик, проводящий сложный эксперимент на дорогом оборудовании, или громоздкую численную симуляцию на суперкомпьютере, охреневает, когда его коллега предлагает простую формулу, в одну строчку, дающую такой же результат за несколько арифметический действий.

Бабушка молчала и насмешливо смотрела на Херра Кандидата. Она понимала, что одним ударом трудно нокаутировать опытного болтуна, и ждала продолжения. Секунд через десять, Херр пришёл в себя, и его словесный понос возобновился.

- «Я поражён тем, как быстро вы поняли суть этого необычного феномена. Это действительно просто замечательно! Не только то, что молодая девушка не выучила азбуку сразу, несмотря на все мои подробные объяснения и необычайные усилия, но также и особенно то, что теперь, когда я, наконец, пришёл к казалось бы вполне логичному выводу о бесплодности и тщетности мои усилий, и решил перестать пытаться достичь недостижимого, я обнаружил, что молодая фраулейн не только знает все буквы, но составляет из них слова и, таким образом, читает, причём так аккуратно и правильно, как это редко случается или даже, без преувеличения можно сказать, никогда не случается с моими учениками. Столь же восхитительным является тот факт, что Вы мгновенно поняли суть наблюдаемого мною феномена, и не только поняли возможность такого явления, но даже сумели выразить, в чём же состоит это явление, словами "Хейди научилась читать". Я вынужден признать, что эта ваша фраза из трёх слов, при всей её лаконичности, совершенно адекватно выражает суть описываемого мною явления. Это просто чудо, как быстро она научилась, и как быстро Вы поняли, что это случилось..»

- «В человеческой жизни происходит много чудесных вещей», - улыбнулась фрау Сесеманн. - «Две вещи могут сойтись, стремление к обучению и хороший метод обучения. Я рада, что это привело к успеху. Спасибо за хорошую новость и за время, которое вы потратили, чтобы сообщить мне её. Не смею вас больше задерживать.»

С такими словами, фрау Сесеманн выпроводила, наконец, назойливого посетителя и пошла в кабинет, рассчитывая, что девочки ещё там. Она не ошиблась.

Хейди сидела рядом с Кларой и читала ей рассказ. Сама Хейди была поражена не меньше Херра Кандидата. С возрастающим энтузиазмом он открывала для себя новый мир; в черных буквах оживали люди и вещи, и из них рождались трогательные истории.

Дочитав рассказ, Хейди увидела бабушку. Хейди взяла большую книгу с картинками, ту самую, о которой они говорили с бабушкой, подошла с ней к бабушке и вопросительно посмотрела на неё. Бабушка понимающе кивнула и сказала:

- «Да, да, теперь она твоя.»

- «Навсегда? Даже когда я пойду домой?» - спросила Хейди, покрасневшая от радости.

- «Конечно, навсегда!» - Заверила бабушка, - «Если хочешь, завтра начнем читать её вместе.»

- «Но ты не поедешь домой, Хейди», - вставила Клара, - «тебе надо остаться со мной».

Хейди, сжимая в руках книгу, выбежала их кабинета, чтобы не плакать при Кларе. Необходимость оставаться с Кларой была для Хейди ужасной.

Хейди пыталась утешиться с книгой. Перед сном Хейди рассматривала эту книгу в своей комнате. Хейди часто перечитывала рассказы и рассматривала картинки к ним. Если бабушка вечером говорила: «Сейчас Хейди нам читает», девочка была рада; читать стало легко, а когда она читала вслух, рассказы становились ещё живее и понятнее; тем более, что бабушка охотно отвечала на вопросы, если в книге встречались непонятные места.

Хейди рассматривала иллюстрации. Она снова и снова смотрела на зеленое пастбище и пастуха посреди стада, когда он стоял там, опираясь на свой длинный посох. На этой картинке, он все еще был с прекрасным стадом своего отца, готовый в любой момент погнаться за заблудшей овеой или козой, чтобы вернуть её в стадо. Затем появилась картина, где, сбежав из отцовского дома, протагонист оказался в чужой стране и должен пасти свиней. Он похудел, потому что его кормили тем же, чем и свиней. И на рисунке солнце светило не так ярко, а земля была серой и туманной. Но затем в этой истории была еще одна картина: старый отец вышел из дома с протянутыми руками и побежал навстречу раскаявшемуся сыну, который возвращался домой, который пришел очень испуганным и исхудавшим в рваной одежде.. Это была любимая сказка, Хейди её перечитывала снова и снова, громко и тихо. В книге было еще столько интересных историй. Хейди любила объяснения, которые бабушка давала по этим историям, и не уставала спрашивать...

Пока Хейди читала с бабушкой, дни пролетали быстро. Приближалось время, когда бабушка должна была уехать.

11. Приобретения и потери

Пока бабушка гостила в доме Херра Сесеманна, каждый день она присаживалась рядом с Кларой, когда Клара ложилась для послеобеденного сна. Когда Клара засыпала, бабушка встала и шла в свою комнату, и вызывала туда Хейди. Они разговаривали и читали книжки. У бабушки были красивые маленькие куклы, и она показала Хейди, как шить из них платья и фартуки. Хейди научилась шить; бабушка привезла для этой цели ножницы, иголки, нитки и разноцветные тряпочки. Теперь, когда Хейди могла читать, ей разрешалось читать свои рассказы бабушке снова и снова; чем больше Хейди читала рассказы, тем больше она в них понимала, и тем больше они ей нравились. Хейди переживала то, что пришлось пережить героям рассказов. Хейди выглядела довольной, но в её глазах была печаль. Она вспоминала свою жизнь в Альпах и ностальгировала.

Бабушка видела это и однажды спросила:

- «Дитя, скажи мне, почему ты не счастлива? В твоем сердце все еще та же печаль?»

- «Да», - ответила Хейди.

- «Та же самая, про которую ты не можешь рассказать мне?»

- «Да.»

- «Ты рассказала о ней Богу?»

- «Да.»

- «И ты молишься каждый день, чтобы все было хорошо и чтобы он сделал тебя счастливой?»

- «Нейн, бабушка. Я больше не молюсь.»

- «Почему же ты больше не молишься?»

- «Это бесполезно.»

- «Почему ты так думаешь?» - Спросила бабушка.

- «Он меня не слышит. Во Франгфурте много людей. Они молятся. А Бог один. У него всё путается, потому что многие обращаются к нему одновременно.»

- «Так откуда ты это знаешь, Хейди?»

- «Я молилась об одном и том же каждый день, в течение нескольких недель, но Бог не сделал то, о чём я просила.»

- «Это работает не совсем так, как ты это себе представляешь, Хейди.. Бог помог тебе научиться читать. Потому что ты очень захотела этого. И он ещё много раз тебе поможет. Но он не всегда сразу исполняет то, о чём мы просим. И он не столько делает что-то для тебя, сколько помогает тебе сделать что-то правильно, чтобы ты могла добиться своей цели. Но если ты только ждёшь, что Бог для тебя что-то сделает, то так это не работает.»

- «Я понимаю. Но я не только жду. Я учусь. я выучила цифры. Я научилась читать. Я научилась шить. Допустим, Бог мне помог с этим. Он послал мне тебя, и ты меня научила. Но теперь я хочу работать, как Херр Сесеманн. Чтобы я могла купить новый дом для Клары, в котором нет фраулейн Роттенмейер. И найти хорошего учителя для Клары, чтобы она его понимала. Но я не знаю, как это сделать. Я хотела, чтобы Бог мне подсказал. Но подсказки нет. Может быть, ты мне подскажешь.»

- «Хейди, крошка, к сожалению, умения читать и знать цифры недостаточно для того, чтобы зарабатывать деньги.»

- «Я умею ещё доить коз и шить. Я знаю, чтобы зарабатывать деньги, надо что-нибудь сделать такое, что можно продать. Может быть, мы сошьём платья не для кукол, а для девочек, продадим их и наймём для Клары учителя.. Ты ведь тоже плохо относишься к фраулейн Роттенмейер и к Херру Кандидату. Ты мне поможешь?»

- «Дитя моё, тебе ещё надо научиться очень многому прежде чем ты сможешь зарабатывать. Тебе прийдётся изучить арифметику, алгебру, геометрию, физику, химию, биологию, историю, экономику; хотя бы то, что дети изучают в школах.. Это займёт несколько лет.. Я поговорю с папой Клары; может быть, можно что-то сделать раньше, но это не просто.. Понимаешь, девочка, он мой сын, но он уже вышел из того возраста, когда я могла указывать ему, что ему делать. Он всё ещё учится, и ему важно видеть результаты своей деятельности. Ты и Клара можете помочь мне показать ему, что происходит. Не указывать, что должно быть, а показать, что есть. Чтобы принять правильное решение, надо понимать, что происходит. А пока нам приходится принимать всё как есть. Мне кажется, что вы могли бы быть более настойчивы в вопросах, если не понимаете ответа учителя. То есть спрашивать опять то же самое, пока учитель не сможет объяснить. Столько раз, сколько потребуется. Я знаю, это очень трудно, но сейчас я не вижу иного пути. Пока от учителя мало толка, читайте учебники. В кабинете есть целая полка учебников, по которым училась Клара. Учись сама искать то, что тебе нужно. То, что тебе интересно. И спрашивать. И записывать свои вопросы и полученные ответы.. Понимаешь, Хейди, ты живешь в 19 веке. Это век информации. Важно уметь чётко сформулировать твой вопрос и так же чётко записать ответ. Это важно сейчас, и будет ещё важнее в будущем. Ведь ты, Хейди, как и Клара, вы будете жить в 20м веке. Думаю, что очень скоро, телеграф прийдет в каждый дом. У тебя будут друзья и коллеги, и ты сможешь общаться с ними, не выходя из дома. Ответ на твоё письмо будет приходить в тот же день; может быть, даже в тот же час. Чёткость вопросов и ответов станет ещё важнее. С развитием технологий, Клара сможет работать, не выходя из дома, даже не вставая со своего кресла. Ключ к этому в знаниях, в аккуратности, в чёткости, в получении и надёжном сохранении аккуратной информации, которую ты получаешь. Веди дневник, и записывай туда все твои достижения. Учишь этому сейчас, и Бог поможет тебе. Я тоже помогу тебе. Постарайся понять, какие учебники, какие книги тебе нужны, и я достану их для тебя. Я уеду, но я буду продолжать помогать тебе.»

- «Я буду учиться! Я попрошу Бога, чтобы он помог мне. И я смогу работать, и у нас будут деньги, а всё остальное мы купим. Так говорит Херр Сесеманн..»

- «Бедный Херберт..» - пробормотала Бабушка, и добавила: – «Что-то мы с тобой разболтались. Пойдём-ка посмотрим, что делает Клара.»

Хейди рассказала Кларе, что теперь, когда она может читать, она хочет изучать науки. Кларе эта идея понравилась. Девочки нашли старые учебники Клары. Хейди с энтузиазмом принялась их читать. И задавать вопросы Кларе и Бабушке. Иногда даже бабушка не могла ответить, и она переадресовывала вопрос к Херру Кандидату. Он брался объяснять, но так, что ни Хейди, ни Клара, ни бабушка понять не могли. Наконец, Бабушка сказала Херру Кандидату:

- «Уважаемый Херр Учитель! Ваш научный уровень чрезвычайно высок. Девочки и я не можем вас понять. Мы запишем этот вопрос; тогда, в следующий раз, когда приедет Херр Сесеманн, Вы ему объясните, он Вас поймет, и объяснит нам.»

Бабушка умела произнести слово "уважаемый" таким тоном, что тот, к кому она обращается, чувствовал себя идиотом или мерзавцем. Но при этом, бабушка была очень вежлива. Бабушка была так вежлива, что Хейди подумала, что бабушка хвалит уровень знаний Херра Кандидата. Хейди не поняла, почему и зачем бабушка хвалит бездарного учителя. Хейди не поняла и реакции Херра Кандидата. Он начал извиняться. И после этого разговора, объяснения учителя вдруг стали такими короткими, что иногда Клара и Хейди могли понять их. Херр Кандидат уже больше не зевал на уроках, но краснел и обливался потом, когда Клара не могла ответить на вопрос Хейди и девочки требовали объяснений от Херра Кандидата. Уроки стали веселее.

Клара, а потом и Хейди, внезапно обнаружили, что они могут не просить у учителя объяснений, а требовать их. Херр Кандидат обнаружил, что девочки задают очень трудные вопросы, и, не понимая его объяснений, записывают эти вопросы, чтобы задать их Херру Сесеманну, в надежде, что тот сможет объяснить понятно, когда приедет погостить в собственный дом. Такие записи Херра Кандидата тревожили. Для Херра кандидата началось очень тяжёлое время. Теперь ему приходилось, подумать только, готовится к урокам! До этого, он никогда не готовился к урокам. Фраулейн Роттенмейер огорчалась присутствием в доме бабушки с самого её приезда. Это огорчение росло с каждым днем и перерастало в раздражение и ярость. Домуправке казалось, что бабушка её ненавидит и катит на неё бочку. Однажды Роттенмейер не выдержала и попыталась объясниться с бабушкой; хотя бы понять, чего хочет бабушка, чем Роттенмейер заслужила неприязнь бабушки и можно ли найти какой-нибудь компромис. Фрау Сесеманн ответила так:

- «Фраулейн Роттенмейер. Я понимаю, что Вас интересует, и я вам это расскажу. Вы напрасно подозреваете меня в каких-либо враждебных действиях против вас. Я уже давно не вмешиваюсь в дела моего сына. Он уже не кроха; я не говорю ему, что есть "хорошо", ни что значит "плохо". Уверяю, я ни одним словом не выразила ему недовольство вашей деятельностью, и не собираюсь делать этого в будущем. Я лишь хочу помочь ему, помочь Кларе, помочь Хейди, помочь Вам. В меру моих сил.»

- «Помочь мне? Что Вы имеете в виду, фрау Сесеманн?»

- «Я могу помочь вам понять, что происходит, чтобы Вы могли принять правильное решение.. Я понимаю, как Вам тяжело. С моей точки зрения, даме вашего возраста не следует уединяться в своей комнате для самоудовлетворения.. Если Вы не можете найти партнёра, равного вам по статусу, вы могли бы больше внимания уделать слугам.. Вы привлекательны, и я уверена, ни один их них не посмеет Вам отказать. Это бы сняло вашу раздражительность, и вы могли бы мягче обращаться с девочками..»

- «Вы хотите сказать, фрау Сесеманн, что вы не осуждаете меня? Я вас правильно поняла?»

- «Да, дорогая фраулейн. Вы понимаете меня правильно. Я вас понимаю и не осуждаю. Но Бог создал нас такими, что мы не можем подавить все побуждения и потребности нашего тела. Мы можем лишь найти путь следовать им, не принося зла окружающим. Именно к этому я вас призываю..»

- «Благодарю вас, фрау Сесеманн.» - Прошептала фраулейн Роттенмейер. - «Вероятно, вы знаете обо мне больше, чем я предполагала.. Могу я поинтересоваться, что вам известно?»

- «Прежде всего, мне известно, что вас тяготит моё присутствие. Да и Херра Кандидата тоже тяготит. Вы злитесь, и вымещаете вашу злобу на девочках. Я этого не хочу. Послезавтра я уеду. Потерпите меня ещё один день, чтобы я попрощалась с девочками. Сможете?»

- «Да, Фрау Сесеманн.»

- «Я собираюсь переписываться с девочками. У моего сына в разных городах много..» - бабушка запнулась, подбирая подходящее слово - «тех, кому нужно его внимание. У него не хватает времени даже на то, чтобы отвечать на письма. Но это постараюсь делать я. Надеюсь, что это не доставит вам много хлопот.»

- «Я буду отправлять все письма Клары и Аделхейды сразу, как только они написаны.»

- «С Вашей стороны это очень мило, Фраулейн Роттенмейер. Надеюсь что девочки тоже будут без проблем получать мои письма.»

- «Да, фрау Сесеманн. Конечно! Я вам обещаю!»

- «Тогда завтра же вот на эти деньги вы купите мне билет на утренний поезд до Холштейна.» - Бабушка передала фраулейн Роттенмейер конверт. - «Сдачу можете оставить себе или поделиться ей с кучером, на ваше усмотрение. Затем, надо, чтобы послезавтра Иоганн доставил меня на вокзал; так, чтобы я не боялась опоздать. Учтите, такая боязнь с возрастом усиливается.»

- «Да, фрау Сесеманн.»

- «В таком случае, до завтра. Потерпите меня ещё день; надеюсь, что Вы справитесь. Спокойной ночи, фраулейн Роттенмейер.»

- «Спокойний ночи, Фрау Сесеманн.»

Фраулейн Роттенмейер не смогла дождаться утра. Тем же вечером она вызвала к себе Иоганна, и сообщила ему, что завтра он отвезёт её на вокзал, чтобы она купила билет для фрау Сесеманн. А послезавтра отвезёт на вокзал эту фрау, вместе с её шмотками. Роттенмейер была чрезвычайно возбуждена и не скрывала своей радости. Дальнейший разговор фраулейн Роттенмейер с кучером Иоганном в этой сказке описывать нет надобности, его уже описал Ярослав Гашек в романе про бравого солдата Швейка ("Швейк! Снимите башмаки и брюки! Покажите..").

Через день бабушка уехала.. Она была доставлена на вокзал с германской пунктуальностью, задолго до отправления поезда. Германцы очень не любят опаздывать, и обычно садятся в поезд, как только он подан на перрон, а не тогда, когда он уже отправляется.

Это был печальный день для Клары и Хейди. После отъезда бабушки, в доме царила пустота и тишина, как будто все было кончено, и пока длился день, Клара и Хейди сидели там, как будто потерялись и даже не знали, как все пойдет дальше. Роттенмейер была так рада отъезду бабушки, а также вниманию со стороны кучера, что старалась обращаться с девочками ласково; настолько ласково, насколько ей позволяла её установившаяся с годами привычка командовать и помыкать всеми, кто оказался рядом.

Девочки нашли утешение в том, что Хейди читала учебники. Хейди не понимала и спрашивала Клару; Клара пыталась объяснить. Часто Клара не могла ответить. Тогда они, уже вдвоём, мучили трудным вопросом Херра Кандидата. Клара находила это очень забавным. Даже Роттенмейер откладывала вышивание и, не зевая, наблюдала, как Херр Кандидат краснеет и обливается потом.

Иногда вечерами, Херр Кандидат и фраулейн Роттенмейер беседовали в столовой. Они думали, как вернуть прежний стиль обучения и прежний распорядок в доме. Они соглашались в том, что Хейди разрушила их благополучие, перспективы и надежды. И что визит фрау Сесеманн сильно осложнил их ситуацию. Клара и Хейди начали переписываться с бабушкой, сообщая ей о своих достижениях в учёбе. Роттенмейер осуществляла перлюстрацию писем и в ужасе пересказывала их Херру Кандидату. Каждый раз, Роттенмейер спрашивала, что с этим можно сделать, Каждый раз Херр Кандидат повторял, что 19й век, это век информации и письменности. И что надо придумать, как этому противостоять. Но придумать они ничего не могли.

Хейди была как крючок на леске рыбака, проглоченный рыбой вместе с наживкой. Хейди вонзилась в дом Сесеманна, как гарпун китобоя в тело кита, и тащила весь дом в направлении, совершенно нежелательном для фраулейн Роттенмейер и Херра Кандидата. Фраулейн и Херр не знали, как отрыгнуть этот крючок, как вытащить этот гарпун.

На Хейди роль упомянутого гарпуна ложилась тяжёлым бременем. Она вовсе не хотела кого-то куда-то тащить. Она просто хотела научиться работать, чтобы убежать от этого кошмара. Чтобы Клара могла обходиться без её помощи. И молилась об этом каждый вечер. И пыталась веселить Клару, задавая Херру Кандидату такие вопросы, от которых он сходил с ума. Задать учителю хороший вопрос, от которого учитель охренеет, это ещё веселее, чем притащить на урок шарманщика, черепаху или котят. Тем более, что иногда фраулейн Роттенмейер пыталась помочь Херру Кандидату отвечать и лишь усугубляла его и без того плачевное положение.

Херр Кандидат оказался на пути Хейди, сперва как досадная неприятность, а потом как полезный инструмент. Хейди нещадно пользовалась этим инструментом. То есть не щадила ни Херра Кандидата, ни себя. И быстро продвигалась в изучении наук. Но по вопросам, не представленным в учебниках, Хейди сохраняла свою наивность.

Когда девочки уставали от упражнений по арифметике и задач по физике, они читали книги. Однажды Хейди читала Кларе вслух рассказ. В рассказе говорилось об умирающей бабушке. Дочитав до того места, где бабушка умерла, Хейди зарыдала, повторяя, что она опоздала, не успела принести бабушке мягкие белые булочки. Кларе стоило больших трудов объяснить Хейди, что в рассказе речь идёт не о бабушке Петера, и не о бабушке Клары, а о другой бабушке, которая жила, может быть, в тысячах километрах от Германии и от Швейцарии. К несчастью, Роттенмейер услышала рыдания Хейди. Её беспокоил шум, и она пригрозила, что она отнимет книгу, если Хейди ещё хоть раз проявит свои эмоции таким образом. Хейди перестала плакать. Она поняла, что обе бабушки, вероятно, живы. Но сознание, что они могут так же умереть, сильно беспокоило её.

После этого случая, девочки старались читать больше учебники, чем художественную литературу. Клара боялась, что Хейди опять заплачет и фраулейн Роттенмейер ограничит доступ к книгам.

Хейди потеряла счёт времени и даже не знала, зима теперь или лето. Стены и окна, которые она могла видеть из всех окон дома Сесеманна, всегда выглядели одинаково. И только учебники, которые она читала, каждый день приносили ей что-то новое.

Так прошли лето и зима. За год, Хейди прошла программу начальной и средней школы, измучив херра Кандидата вопросами и догнав Клару, по крайней мере, по естественным наукам. В доме иногда произносились слова "Вот приедет Херр Сесеманн.."; сперва часто, а потом всё реже и реже, потому что Херр Сесеманн дома не появлялся. По крайней мере, он не появлялся в том доме, в котором жили Клара и Хейди.

В доме не было недостатка в провизии, в карандашах, перьях, чернилах, тетрадях и бумаге для обучения девочек. Одежда исправно стиралась, постельное бельё меняли. Пища готовилась и подавалась строго по расписанию с германской пунктуальностью, пол был в меру чистым, печи топились, часы регулярно заводились; так что в злостном саботаже управдомку обвинить было трудно. Херберт Сесеманн понимал, что фраулейн Роттенмейер не ангел, а, скорее, даже гораздо наоборот. Однако, Херберт видел, что по крайней мере часть денег, которые он переводит на содержание Клары, тратится по назначению, и поэтому не торопился выгнать фраулейн Роттенмейер; по опыту он знал, что замена может оказаться ещё хуже. Сходное отношение у Сесемана было к Херру Кандидату и к Херру доктору. Сесеманн понимал, что эти херры учат и лечат херово, но он не знал, кем их заменить, чтобы не получилось ещё хуже. Кроме того, сам Херберт выглядел очень умным и благородным на фоне мерзавцев, которых он нанял для ухода за Кларой. Это ему льстило и отвлекало его от грустных мыслей. Поэтому Херр Сесеманн поддерживал дружеские отношения и с Херром Кандидатом, и с Херром Доктором. Кроме того, Сесеманн не хотел, чтобы фраулейн Роттенмейер, херр Кандидат и херр Доктор всем рассказывали, что во Франкфурте живёт дочь Сесеманна, которую он посещает реже, чем родственники могут посещать осуждённых зеков в русских тюрьмах. Таким образом, Херр Сесеманн, Херр Доктор, Херр Кандидат, Фраулейн Роттенмейер и прислуга были связаны круговой порукой, и разрушить их сотрудничество было трудно.

Постепенно, Хейди узнавала подробности личной жизни фраулейн Роттенмейер. Что эта жизнь происходит преимущественно поздно вечером, когда дети спят или притворяются, что спят. Что Роттенмейер отсыпается днем, и что Кларе каждый день дают специальное лекарство, чтобы она тоже спала. Что иногда Роттенмейер пропадает в комнате кучера Иоганна, и делает с ним то же, что Хейди делала с Петером на пастбище. Что, когда Ротенмейер не с кучером, в его комнате за той же надобностью бывает Тинетта. Что Себастьян не так удачлив, как Иоганн, но иногда по ночам Роттенмейер принимает в своей спальне и его тоже. Что иногда Роттенмейер, не удовлетворившись слугами, ездит на вокзал и оттопыривается там, и, когда возвращается, от неё пахнет вином и сильными духами. Что иногда Херр Доктор и херр Кандидат тоже ночуют в спальне фраулейн Роттенмейер; но фраулейн Роттенмейер весьма чистоплотна и никогда не приводит домой случайных клиентов, как это делала Дета. Что иногда фраулейн Роттенмейер и Иоганн ходят в конюшню, где обитает жеребец, которого Иоганн запрягает в карету. И что Роттенмейер, когда возвращается оттуда, шагает с трудом, сильно разводя в стороны колени и постанывает от боли, так что Иоганну приходится поддерживать её, чтобы она не упала. Но через пару недель она поправляется, и опять идёт в конюшню с Иоганном..

Хейди мало интересовалась жизнью управдомки и следила за ней вовсе не из любопытства. Но у Хейди была бессонница, а звукоизоляции в доме Сесеманна, наоборот, не было. Кроме того, Хейди часто ходила в кабинет за учебниками, а когда скучала - на чердак, чтобы поиграть с котятами. В последнем случае, Хейди поневоле пряталась от Роттенмейер, и была вынуждена отслеживать перемещения управдомки.

Иногда, когда Клара была особенно здорова, а погода была особенно солнечная, Иоганн, Себастьян и Роттенмейер вывозили Клару и Хейди в ближайший парк. Но даже там Хейди не могла побегать босиком по мягкой траве. И не могла видеть коз, гор, алмов. Не могла видеть, как Солнце желает горам спокойной ночи и шлет им свои самые красивые лучи. Хейди думала, что Петер теперь, вероятно, снова пасёт коз на горных пастбищах..

Хейди ужасно тосковала. Хейди иногда по ночам приходила к Кларе и ласкала её, как она ласкала Петера и Дедушку, и Кларе это нравилось, и Клара тоже ласкала Хейди, и Хейди это тоже нравилось. Но Хейди думала при этом не о Кларе, а о Петере и о Дедушке.

Хейди потеряла аппетит. По инерции, Хейди всё ещё донимала Херра Кандидата вопросами по алгебре, по геометрии, по физике и по истории. Хейди выяснила, что Херр Кандидат не может доказать некоторые признаки делимости чисел. Не может обосновать правило сложения геометрических углов. Не может объяснить, зачем русская армия под руководством Суворова попёрлась в Альпы (где была почти вся уничтожена). Не знает, зачем Наполеону Бонапарту потребовалось штурмовать Неаполь, а потом гнать свои войска ажно до Москвы (где они чуть не замерзли зимой). Не знает, чем были плохи швейцарские короли и почему в Швейцарии случилась гражданская война. Не знает, может ли то же случиться в Германии, Австрии, Венгрии, Италии и соседних странах.. Не знает, по какой формуле Эратосфен оценивал радиус Земли. Путается с оценкой периода колебаний математического маятника. Не знает, с какой скоростью будет поворачиваться плоскость колебаний маятника Фуко, если его установить на широте Франкфурта. Не может рассчитать ускорения, с которыми тележка, шар, цилиндр и кольцо скатываются по наклонной плоскости. Не знает, что нужно, чтобы воспроизвести эксперименты с электричеством, упомянутые в учебнике. Не понимает, можно ли дома воспроизвести эксперимент по интерференции света.

Хейди обобщила свои наблюдения и пришла к выводу, что потратив пару часов на подготовку, Херра Кандидата можно "посадить в лужу" по материалу любого параграфа любого из учебников, доставшихся ей от Клары. Хейди часто так делала, чтобы позабавить Клару; иногда даже в тех случаях, когда ей удавалось самой найти ответ на интересующий её вопрос.

Хейди решала примеры из задачника, и заставляла учителя проверять их, и огорчалась, если он находил не все ошибки, или, наоборот, критиковал решение, предложенное девочкой, но не мог объяснить, почему оно ошибочно. Хейди приходилось учиться самой проверять свои решения и находить в них ошибки, если таковые там были. Постепенно угасала надежда, что когда-нибудь Хейди сможет такими науками заработать хорошие деньги, как Херр Сесеманн, и на них купить себе счастье, помочь бабушке Петера, помочь Шнехоппли и Дистелу, помочь Кларе..

12. Привидение

Следуя совету фрау Сесеманн, фраулейн Роттенмейер постаралась осуществить все, даже самые смелые из своих мечтаний, не причиняя никому каких бы то ни было неприятностей или боли, и скорее даже наоборот. Однако, у неё возникли опасения, что её стиль жизни станет достоянием гласности. Что Иоганн проболтается о том, что она делает в конюшне с жеребцом. Точнее, что жеребец делает с ней. Или что кто-то идентифицирует её с женщиной, снимающей на вокзале студентов и профессоров, когда те возвращаются из университета, расположенного в соседнем городе. Роттенмейер видела сон, в котором её заставляют проделать то же, и с жеребцом, и со студентами, публично, в цирке, и возят со зверинцем, показывая её номер за деньги. Ей казалось, что по ночам прежние домовладельцы сходят с полотен, на которых они нарисованы, и обсуждают, как бы поиздеваться над домуправкой. Что они приведут чудовище с органом, ещё большим, чем у жеребца, и оно разорвёт её на части.

Роттенмейер стала бояться ходить одна, и часто звала Тинетту сопровождать её. В тайне, Роттенмейер думала, что страшное чудовище заинтересуется Тинеттой, и Роттенмейер успеет убежать и позвать на помощь.

Тинетта чувствовала это, и часто просила Себастьяна сопровождать её. Мысли о чём-то, чего боится фраулейн Роттенмейер, возбуждали Тинетту; Себастьяну приходилось провожать Тинетту до её комнаты, потом до её постели, и, наконец успокаивать уже там. Поначалу, Себастьяну это доставляло огромное наслаждение, но потом он понял, что Тинетта и Роттенмейер боятся чего-то действительно страшного. Себастьян не знал, чего боятся дамы, и тоже начал бояться; он не осмеливался спросить, в чём дело. И часто просил Иоганна сопровождать его. Иоганн сперва находил это забавным и с удовольствием помогал Себастьяну успокаивать и Тинетту, и Фраулейн Роттенмейер; Иоганну казалось, что это весёлая и весьма приятная ролевая игра. Но потом Иоганн понял, что Ротенмейер, Тинетта и Себастьян боятся всерьёз, и тоже начал бояться, с каждым днем всё больше. Психоз - болезнь заразная. Тревогу начала испытывать даже кухарка.

Однажды утром, проснувшись, кухарка обнаружила, что входная дверь открыта настежь. Кухарка разбудила фраулейн Роттенмейер. Роттенмейер заперла дверь и разбудила всю прислугу, в уверенности, что в дом проник вор. Они обыскали дом, от подвала до чердака, но никого постороннего не обнаружили. (кроме уже подросших котят, но их Тинетта не считала посторонними и не стала докладывать о них домуправке.) Роттенмейер хотела сообщить в полицию, но прежде решила составить список украденного. Она пересчитала золотые и хрустальные фужеры, серебряные ложки, вилки и ножи, проверила свой сундук.. Список украденного содержал ноль объектов.

Роттенмейер решила, что кто-то из прислуги отлучался ночью и, по возвращении, забыл запереть дверь, в дом поник вор, но кухарка его спугнула, и он удрал, оставив дверь открытой. Вечером, дверь заперли не только на ключ, но и на засов. Однако утром дверь опять оказалась расшагаканой. Видеокамер мониторинга в 19 веке ещё не было, поэтому Роттенмейер велела Себастьяну и Иоганну следующую ночь провести внизу, у двери, и отнаблюдать того, кто отпирает дверь.

Вечером, слуги вооружились, чем могли, и принялись коротать ночь, попивая вино и играя в карты.. Однако, к утру они заснули. Иоганн проснулся от сквозняка. Ветер задувал в открытую дверь. Иоганн бросился запирать дверь и краем глаза видел, как ветер подхватил какую-то тряпку; она пролетела над лестницей и исчезла под потолком. В доме, восходящие потоки не бывают такими сильными, чтобы поднять и унести тряпку; поэтому Иоганн испугался. Заперев дверь, Иоганн столкнулся с Себастьяном. Сперва, Себастьян принял Иоганна за интервента, ворвавшегося в дом, чуть было не огрел его по голове ломом, но, к счастью, во-время распознал коллегу и остановился. Иоганн был бледен, как мел.

- «Что это было?» - Сочувственно спросил Себастьян.

- «Привидение пролетело над лестницей», - объяснил Иоганн, дрожа от страха. - «Я видел его! Оно выглядит, как тряпка, как рубашка, одетая на невидимого человека.»

Себастьян с Иоганном дождались рассвета, а потом доложили о случившемся фраулейн Роттенмейер. Роттенмейер сразу послала докладную записку Херру Сесеманну и попросила его приехать. Очевидно, она прекрасно знала, где находится Херр Сесеманн, и он находился где-то поблизости, потому что он скоро ответил, в том духе, что он занят и не видит необходимости в своём срочном визите. Если фраулейн Роттенмейер так волнуется, пусть она напишет Фрау Сесеманн, и его мама всё уладит. Он уверен, что мама легко и быстро справится с призраками и они больше не будут тревожить фраулейн Роттенмейер.

Фраулейн Роттенмейер последовала этому совету и написала о случившемся фрау Сесеманн. Фрау Сесеманн тоже скоро ответила, но отнеслась скептически к сообщению о призраке. Ответ был выдержан в корректно-издевательской форме. Фрау Сесеманн не считает, что в доме с такой железной дисциплиной, какую навела Фраулейн Роттенмейер, возможно такое нарушение общего порядка, как появление призрака. Фрау Сесеманн могла бы поехать, чтобы встретиться с живым человеком, если бы, например, фраулейн Роттенмейер изменила своё отношение к ней и к девочкам. Но ехать полтысячи километров из Холштейна во Франкфурт ради встречи с призраком она не собирается. Фрау Сесеманн посоветовала нанять ночного сторожа. С её точки зрения, Херр Сесеманн высылает достаточно щедрое содержание, которого хватило бы не только на дом, но и на нескольких сторожей.

Фраулейн поняла намек и впала в уныние: она подумала, что Фрау Сесеманн знает, что значительную часть содержания, высылаемого херром Сесеманном, Фраулен Роттенмейер выводит в офшоры и кладет на свой счёт в швейцарском банке, не доверяя, очевидно, германским банкам, которые могут продать тайну её вклада Херру Сесеманну, прокуратуре и судам, с весьма печальными для фраулейн Роттенмейер последствиями.

У фраулейн Роттенмейер оставался последний козырь. Она пошла в кабинет к девочкам. Девочки играли линованной бумагой, строя на ней графики элементарных функций. Фраулейн Роттенмейер прервала их игру и рассказала о призраке. Это был странный ход, подобный рискованной, не просчитанной до конца шахматной комбинации.

Услышав о призраке, Клара заявила, что она боится его и не может спать одна; так что надо, чтобы Хейди спала с ней. Раньше, Хейди часто спала с Кларой, тайком, к обоюдному удовольствию Клары и Хейди, но на рассвете Хейди просыпалась и уходила к себе раньше, чем Тинетта обнаружит нарушение режима. Теперь Клара использовала призрака как предлог, чтобы легализовать свои отношения с Хейди. Хейди поняла идею Клары с полуслова и поддержала её, заявив, что теперь без Клары она тоже будет бояться. Клара сразу написала об этом папе.

Херр Сесеманн подозревал, что Клара и Хейди вместе заняты не только чтением книжек и построением функций. Однако он не хотел легализовать интимные отношения своей дочери с юной своенравной швейцаркой. Гомосексуализм в Германии тогда сильно осуждался пуританском обществом, по крайней мере на словах, и слухи об отношениях Клары и Хейди (и легализации таких отношений) могли навредить бизнесу Сесеманна. Этого он боялся гораздо сильнее, чем призраков, и приехал.

Сесеманн был зол на фраулейн Роттенмейер за то, что она использует девочек в интриге с призраком; он принялся звонить в дверной звонок так настойчиво, что все домашние, если бы жили в СССР, подумали бы, что в дом нагрянули агенты КГБ, чтобы увести всех обитателей дома на расстрел или, как минимум, упрятать их в концлагеря Гулага. Но в 19 веке, Гулаг и Гестапо ещё не были изобретены, так что все подумали, что звонит призрак. Тогда германцы ещё не знали ужасов 20го века, и считали привидения весьма страшными.

Увидев, что звонит не приведение, а Херр Сесеманн, фраулейн Роттенмейер слегка расслабилась.

- «Гутен морген, фраулейн Роттенмейер!» - сказал Херберт, и добавил насмешливо: - «Как поживает Ваше привидение?»

- «Вы напрасно смеётесь, Херр Сесеманн», - ответила Роттенмейер, - «случай весьма серьёзный и страшный. Возможно, кто-то из прежних обитателей этого дома совершил что-то ужасное, и теперь напоминает нам об этом.»

- «Прошу не выдвигать подозрений против моих предков!» - Сухо сказал Херр Сесеманн. - «По крайней мере до того, как вы получите серьёзные свидетельства для таких подозрений.»

Появился Себастьян. Он переглянулся с Фраулейн Роттенмейер. По их взглядам, Херр Сесеманн понял, что в течение последнего года, пока он не бывал в этом доме, отношения между Фраулейн Роттенмейер и Себастьяном весьма усложнились. Теперь для их описания требовалась большая палитра, включающая и любовь, и раздражение. Или, как минимум, поллитра, объединяющая всяческие чувства, от духовности до скотства, в одном флаконе, в одном пузыре. Это тоже не понравилось Херру Сесеманну. Он сказал:

- «Себастьян, не ты ли сыграл призрака, чтобы подразнить суеверную фраулейн Роттенмейер?»

- «Нет, что вы, Херр Сесеманн, я и сам этого призрака боюсь!» - Ответил Себастьян со всей искренностью в круглых глазах.

- «Ладно, если этот призрак ещё раз явится, я постараюсь его поймать и показать тебе, чтобы ты не боялся. Стыдись, Себастьян! Молодой сильный парень, как ты, не должен бояться призраков! А теперь иди к моему старому другу, доктору Классену. Скажи, что я хотел бы видеть его здесь в 9 часов вечера. Я прилетел из Парижа специальным рейсом, чтобы посоветоваться с ним. Нам надо выяснить, что за ерунда творится в этом доме. Вы поняли меня, Себастьян?»

- «Да, да! Милостивый сэр может быть уверен, я всё передам».

С этими словами Себастьян ушел, а Херр Сесеманн пошёл своей маленькой дочери, чтобы избавить ее от страха перед призраком.

В 21 час, девочки отправились спать. Фраулейн Роттенмейер тоже самоустранилась. Услышав про доктора, Роттенмейер раскаялась в том, что она вызвала Херра Сесеманна. Призрак казался ей уже не таким страшным, как гнев Херра Сесеманна, если он решит всерьёз расследовать её деятельность. Впрочем, Роттенмейер надеялась, что доктор Классен сумеет уболтать Херра Сесеманна, и он не станет выяснять, какой образ жизни она вела до появления привидения. По крайней мере, она рассчитывала, что её счёт в швейцарском банке, её отношения со студентами у вокзала и с жеребцом в конюшне никак не связаны с привидением и раскрыты не будут. Она не ошиблась.

Появился доктор Классен. Он выглядел чуть напуганным, так как Себастьян не рассказал ему, что случилось. Доктор поприветствовал Херберта. Узнав, в чём дело, Классен сказал:

- «Хорошо смотришься. Судя по твоему виду, ты славно оттянулся в Париже. Думаю, что сегодня же мы выясним, что за хрень завелась в доме, пока хозяин куролесит..»

Херберт начал объяснять, что он не куролесил, а работал, но Классен рассмеялся:

- «Ну уж мне-то не надо заливать, я тебя как облупленного знаю. Ты там в Париже, что сутенёром работаешь? Шоколадных девочек из Алжира поставляешь? А по дороге сам дегустируешь?»

- «Доктор, всё серьёзно. Роттенмейер и слуги утверждают, что в доме призрак..

- «Ага, твой папаша занимался тем же, что и ты, а теперь по ночам сходит с полотна, где он намалёван, чтобы вразумить сыночка. Летает и пугает слуг..»

- «Фраулейн Роттенмейер высказала похожую гипотезу..»

- «Как близко Роттенмейер знакома с твоим папашей?» - спросил Классен.

- «Ближе не бывает. Но я сомневаюсь в том, что он ей проболтался о чем-нибудь важном. У него не было привычки трепать каждой шлюхе о том, чем он занимается. Кроме того, думаю, в любом случае, у неё нет доказательств.»

Херберт рассказал Классену то, что ему со слов Себастьяна рассказала Роттенмейер о том, что видел Иоганн. В таком четвертом пересказе, история приняла совсем мистический характер и содержала прозрачные намёки на семейный бизнес семьи сесеманнов, передаваемый по наследству уже много поколений. Классен знал об этом бизнесе и поэтому счёл такие намёки весьма остроумными. Классен спросил, пыталась ли Роттенмейер снять портреты старших сесеманнов со стен и запереть их в чулане. Затем Классен напомнил, что у него, ещё с юности, когда они вместе промышляли мародёрством и разбоем, сохранились винтовка и пара пистолетов. Так что если кто-то из прадедов решил вернуться из загробного мира, то с помощью винтовки его можно быстро отправить обратно. Херберту эта идея не понравилась. Тогда, со свойственным докторам цинизмом, Классен указал, что если призрак есть чья-то шутка, то выстрел в воздух образумит шутника. А если это настоящие воры решили попугать обитателей дома в отсутствие хозяина, в надежде, что полиция не станет иметь дело с призраком, а слуги попрячутся, то оружие тем более пригодится. И напомнил, что заработать хорошие деньги - это ещё только полдела. Важно сохранить награбленное.

Херберт согласился. Упоминание полиции вызывало у него головные боли; это был единственный серьёзный недуг, которым страдал Херр Сесеманн. Доктор сходил домой; он принёс винтовку, два пистолета и патроны. Херберт включил все лампы и велел Себастьяну принести четыре бутылки вина и две рюмки. Не торопясь, друзья зарядили оружие. Классен предположил, что яркий свет может отпугнуть призрака. Тогда Херберт оставил только один фонарь, слегка освещавший входную дверь; кресла и стол оказались в полумраке. Джентльмены с комфортом уселись за столом так, чтобы им была видна входная дверь, и принялись ждать призрака. Чтобы не заснуть, Херберт и Классен пили вино и травили истории из своей жизни.

Херберт рассказал, как важно посулить родителям юной алжирки, что их дочь в Европе получит прекрасное образование. И как легко имитировать вступительный экзамен, предложив девочке пару примеров на сложение. Это срабатывает в большинстве случаев; а если не срабатывает, то он и не заморачивается, потому что доверчивых родителей хватает. И как потом он всхлипывает, предавая родителям "урну с прахом" для захоронения на Родине и выплачивая им так называемую "страховку", которая по сути стоит гроши. Алжирская беднота воспринимает такую "страховку" как целое состояние, и верит, что действительно имел место несчастный случай, и что сигаретный пепел с углями из печки есть прах их случайно погибшей девочки. И как тщательно приходится просеивать этот "прах", чтобы в нем случайно не остался окурок.

Классен рассказал, как важно правильно оценить состояние пациента и держать его в полуздоровом виде до тех пор, когда это состояние плавно перетечёт к доктору в виде платы за лечение. И как потом он заменяет лекарства на дешёвое плацебо; тогда пациент или выздоравливает или умирает, уж как получится. И что это гораздо эффективнее и безопаснее, чем разбой, потому что полиция теперь пользуется телеграфом, и, обделав мокрое дело, удрать стало трудно.

Херберт указал, что германские банки ненадёжны, и хабар надо переправлять в Швейцарию; там его никто не найдёт. После установления республики, тамошние банкиры соревнуются в честности; так что деньги сомнительного происхождения лучше хранить именно там.

Классен пошутил о том, платят ли честные чиновники налоги с получаемых ими взяток.

Друзья так трындели, посмеиваясь на людской наивностью и попивая вино, часа два или три. Когда пробило полночь, Классен сказал:

- «Призрак почуял нас и, вероятно, не придет сегодня.»

- «Ночь ещё не прошла», - возразил Херберт.

Разговор возобновился. Херберт рассказал, как важна стажировка, то есть недельная тренировка девочек, чтобы они научились угадывать и исполнять прихоти клиента. Классон рассказал, как легко убедить богатых родственников пациента в необходимости дорогой операции.

Часы пробили час. Херберт начал рассказывать, как дешевы в Алжире фальшивые документы, но Классен поднял палец и прошептал:

- «Тсс, Херберт... Слышишь?»

Они оба замолчали, прислушиваясь. Они слышали шаги. Что-то мелькнуло в свете лампы, затем послышался звук открываемого замка.

- «Ты же не боишься?» - сказал Классен и встал. Он сунул один из пистолетов в карман, взял в руки винтовку и указал Херберту на другой пистолет.

- «Будем осторожны», - прошептал Херберт. Он взял одной рукой пистолет, а другой фонарь, и, мягко ступая, последовал за Классеном, кравшимся к входной двери.

Бледный лунный свет проникал через распахнутую дверь, освещая неподвижный белый объект на пороге.

- «Кто там?» - прогремел Классен. Его крик эхом разнесся по всему коридору.

Оба мужчины подошли к двери, нацелив на этот объект оружие. Уже было видно, что объектом является фигура высотой примерно в половину человеческого рота. Она повернулась и тихо вскрикнула. В свете фонаря можно было разглядеть её лицо. На пороге, в светлой ночной рубашке стояла Хейди. На фоне бледного света луны, её белая рубашка, освещённая фонарём, казалось кровавой. Хейди смотрела на фонарь, на винтовку, на пистолет, нацеленные на неё, и дрожала, как пожелтевший лист на осеннем ветру. Джентльмены с удивлением переглянулись.

- «Думаю что это ваша крошка», - сказал, наконец, Классен. - «Та девочка, которая носит тебе воду из колонки.»

- «Дитя, что ты здесь делаешь?» - спросил Херберт, убирая пистолет. - «Зачем ты сюда пришла?»

Бледная от страха Хейди встала перед ним и тихо сказала:

- «Я не знаю».

Классен взял инициативу в свои руки. Он положил винтовку на пол, запер дверь и сказал Херберту:

- «Это мой случай. Иди за нами с фонарём, чтобы я не споткнулся.» - Классен взял Хейди за руку и сказал девочке мягко: - «Покажи мне, где твоя комната.»

Хейди послушно повела Доктора в свою комнату. Доктор поставил фонарь на стол, жестом спровадил Херберта, уложил девочку в постель и накрыл одеялом, а затем тихо сазал:

- «Ну вот, теперь всё хорошо.. Ты спишь?»

- «Не знаю. То есть нет, не сплю. Потому что я с вами разговариваю.»

- «Тогда скажи мне, куда ты шла?»

- «Сюда шла. Вы сказали, чтобы я показала, где моя комната. Я привела Вас сюда. Кто вы? Что вы здесь делаете?»

- «А до этого ты куда шла?»

- «До этого я никуда не шла. Я стояла.»

- «Может быть, ты помнишь, где ты была до этого?»

- «Да, конечно. Я была в Дорфли. То есть на Алме.»

- «Может быть, ты помнишь, что тебе снилось?»

- «Конечно помню. Мне всегда снится одно и тоже. Дедушка, Петер, Алм, козы.. Солнце, которое желает горам спокойной ночи и шлёт им свои самые красивые лучи, чтобы башни Фалкниса горели огнём, а снежное поле Шесапланы сияло розовым светом.. И бабушка, для неё надо обязательно поскорее принести мягкие булочки, потому что она не может есть твердый хлеб, и она может умереть до того, как я их ей принесу..»

- «Ты знаешь, где ты сейчас?»

- «Да, конечно. Я во Франкфурте.»

- «У тебя что-нибудь болит?»

- «Да.»

- «Что?»

- «Душа.»

- «Где это?»

- «Это нельзя объяснить. Это как если я под большим камнем, под скалой, и эта скала на меня давит.»

– «И тебе больно?»

- «Да.»

- «И ты плачешь?»

- «Нет. Фраулейн Роттенмейер не разрешает плакать. Если я заплачу, то она отнимет книги и будет совсем плохо.»

- «Тебе нравится Франкфурт?»

- «Здесь я нужна Кларе. Без меня, Фраулейн Роттенмейер и Херр Кандидат её совсем уморят.»

- «А раньше ты где жила?»

- «На алме. У дедушки. Его зовут Алм-Охи.»

- «Это где?»

- «В Альпах. Там снизу Дорфли.»

- «Там, наверное, скучновато?»

- «Нет, там очень весело. Там дедушка, там Петер, там бабушка, там козы, там цветы, и всё настоящее. А здесь только на картинках.. Я хотела уехать, но.. но..»

Хейди разрыдалась.

- «Не расстраивайся так, завтра всё будет хорошо.» - Сказал Классен.

Классен поправил девочке одеяло и погладил её по голове. Через минуту Хейди заснула. Классен взял со стола фонарь и спустился к Херберту.

Хереберт дремал в своём кресле, но сразу проснулся и спросил:

- «Ну что?»

- «Твоя маленькая протеже страдает лунатизмом. Она так тоскует по дому, что истощена до предела. Ты видел, как она похудела? Она превратилась в призрак. Её нужно срочно вернуть домой, к её деду.»

- «Она приехала здоровой. В Дорфли нет медицинского обслуживания. Надо её подлечить, и тогда мы её вернём.»

- «Херберт, ты знаешь не хуже меня, чего стоит наше медицинское обслуживание. Оно заточено на то, чтобы поддерживать пациента больным, пока он или его родственники могут платить за лечение..»

- «Но ты же умеешь не только убивать и доить пациентов. Вылечи её, и мы её вернём.»

- «Это тяжелейшая форма ностальгии. Это не лечится порошками и микстурами.»

- «Если мы забрали здоровую девочку, а вернём больную, то это будет не очень хорошо пахнуть.»

- «Если она сдохнет здесь, это будет смердеть на весь Франкфурт. Сейчас не средние века. Ты подумай, какие заголовки появятся в газетах. “Старый работорговец опять взялся за своё”, “Сутенёр вернулся из Парижа”, “Восьмилетнюю девочку похитили в Альпах и убили во Франкфурте”, “Германские садисты убивают швейцарских детей”, “Врач-убийца из Франкфурта”, это уже про меня, и так далее.. Только ленивый не бросит в нас камень. И мы не сможем подать на журналистов в суд, потому что если подадим, то проиграем. Они поймают нас на противоречиях, и мало не покажется. Болтовня твоего Херра Кандидата работает, если она поддерживается карающей рукой домуправки. Судей его ахинея разозлит. За нас возьмутся полиция и прокуратура; на фоне газетной шумихи мы уже не сможем замять расследование. Даже если ты с ними договоришься, найдутся диссиденты, которые раскопают наши старые подвиги, и тоже опубликуют. Проснутся всякие социалисты и коммунисты, и заявят, что все крупные состояния нажиты нечестным путём. И приведут нас в качестве примера. И скажут, что мы поганим чистоту германской нации. Потребуют разорвать дипломатические отношения с Парижем. Шлёпнут пару монархов..

- «Ага, и мировая война из-за маленькой девочки? Так по твоему?»

- «Ты думаешь, это мои фантазии.. Ты монополист; то, что ты делаешь, влияет на судьбы всех. Когда ты дойдёшь до самого высокого уровня, выстроенная тобою вертикаль круговой поруки рухнет. Помнишь, что было в Франции век назад? Après moi, le déluge.. Ну вот.. Окажемся между молотом и наковальней. Мало не покажется. Нам могут впаять пожизненное или смертную казнь. Кто позаботится о Кларе? Кто помоет ей жопу, когда она обосрётся? Твоя мама? Клара ведь тоже даст показания, что ты дома появляешься раз в год.. Клара попадёт в богадельню и продолжит обучение там; подумай, что она напишет, когда им зададут сочинение на тему "Мой папа"?.. Я видел твою маму. Она говорит “Бедный Херберт”. И это она ещё не знает, до чего твои соучастники довели девочку. Как ты думаешь, почему твоя мать живёт не с вами, а на другом краю Германии?»

- «Ей нравится Холштейн?»

- «Она не хочет соучаствовать в том, что творит твоя Роттенмейер. Ты нанял управлять домом любовницу твоего отца, шлюху; она ненавидит и твою мать, и тебя, и твою дочь, и её подругу. Ты думаешь, твоей маме легко такое вынести?..»

- «Ну, ты разошёлся..»

- «А слуги.. Они испугались призрака; а подумай, как они зассут, когда узнают, что тебя забрали? Эти редиски расколятся при первом же шухере. И эта твоя Роттенмейер, она постарается переложить вину на тебя. Она укажет, что девочку похитили по твоему заказу на твои деньги. И подтвердит это письмами и копиями телеграмм. И её показания сойдутся с показаниями этой, как её.. А, Деты! Вот. Дета, естественно, заявит, что хотела как лучше, и что она не знала, что девочка нужна в дом сутенёра-работорговца-садиста. Если Дета не круглая идиотка, то она догадается, что врать не надо, и её показания сойдутся с показаниями Роттенмейер. Типа, что ты, как в ресторане, заказал маленькую швейцарку в качестве игрушки для твоей дочери. А ещё есть Алм-Охи. Тому вообще терять нечего. Ты у него отобрал последнее, что у него было. Этот Алм-Охи, когда его припрут, расскажет всё как есть. А ещё есть Петер. Он пока маленький, но из таких детей вырастают шахиды-мстители. Ещё лет пять, и твоя голова будет болеть при упоминании его имени, как она у тебя сейчас болит при упоминании слова "полиция". Или ты хочешь нанести превентивный удар, поиграть в царя Ирода?»

- «Ну и перспективы ты нарисовал.. Неужели ничего нельзя сделать?»

- «Я же сказал, можно. Девочку надо отправить обратно в Альпы. Сегодня же. Если жить хочешь. Думаю, что там она быстро оклемается..»

Классен замолчал. Херберт думал, как возразить доктору. Но ему в голову ничего не приходило. Тогда Херберт согласился:

- «Классен, мне приходится тебе верить. Ты видел девочку, когда приходил к Кларе, а я нет. Промедление смерти подобно. Спасибо, ты мне очень помог.»

- «Мы с тобой в одной лодке. В этой лодке дыра. И в твоих, и в моих интересах её заткнуть. Я рад, что ты это понял. Тогда я пойду, а то спать хочется. Оревуар, Паризьен.»

Классен отправился домой; рассвет и звуки просыпающегося города уже пробивались через парадную дверь, которую на этот раз отпирал хозяин дома.

13. Назад в Альпы

Проводив доктора Классена, Xерберт Сесеманн поднялся к комнате фраулейн Роттенмейер и так сильно постучал в неё, что Роттенмейер подумала, что дом рушится. Роттенмейер выпрыгнула из постели, и, голая, выскочила в коридор, где оказалась нос к носу с Хербертом. Херберт не смутился видом домуправки, и холодно сказал:

- «Морген, Роттенмейер. Немедленно одевайтесь и готовьтесь к отъезду. Детали я сообщу в столовой.»

Роттенмейер вернулась в свою комнату, посмотрела на часы, а было чуть больше четырёх часов ночи, и принялась спешно одеваться, гадая, что случилось: Сесеманн узнал о её офшорных счетах? Или о том, как она подрабатывает со студентами и профессорами в привокзальных "комнатах отдыха"? Или про то, как она использует жеребца в конюшне? Или о том, что она принимает в своей спальне слуг, учителя и доктора? Или о том, что она запретила Аделхейде плакать, пригрозив отнять книги? Роттенмейер ещё никогда не поднималась так рано, её мысли путались, и действия тоже. Она суетилась, пытаясь понять, кто и куда едет? Едет ли Роттенмейер одна и насовсем ли? Кто ещё едет с ней? что надо делать раньше: писать, умываться или одеваться?

Пока Роттенмейер в панике бегала по своей комнате, Херберт шёл по коридору и будил всех слуг; так грубо, что они сперва думали, что призрак атаковал их работодателя, и ему срочно требуется помощь. Классен был прав насчёт слуг; они готовились скорее к собственному бегству, чем к спасению херра Сесеманна. В некотором смысле, это было оправдано; самому Херберту пока напрямую ещё ничто не угрожало, и предстоял именно отъезд, а не сражение с призраком.

Кое-как одетые слуги спускались в столовую и немного успокаивались, когда видели Херра Сесеманна; он был не в лапах призрака, и даже не в наручниках под надзором отряда полиции, а ходил взад-вперёд по столовой. Херберт был возбуждён, с похмелья и невыспат, но он уверенным тоном отдавал приказания. Глядя на него, было трудно догадаться, что полночи он бухал с доктором Классеном, а потом ещё полночи спорил с ним же о возможности лечения лунатизма методами официальной медицины 19го века.

Иоганн был отправлен готовить карету и запрягать лошадей.

Себастьян был послан бежать в особняк, где жила и служила Дета. Он должен был найти Дету, в чьей бы постели она ни находилась, извлечь её, и бегом же гнать её в дом Сесеманна.

Тинетта была отправлена будить, одевать и готовить к путешествию "швейцарскую девочку". Такими словами Херберт обозначил Хейди; от возбуждения, Херберт забыл её имя. Тинетта должна была упаковать одежду швейцарской девочки.

Кухарке было поручено приготовить "сухой паёк" и набрать свежей воды во все фляги, чтобы в пути не останавливаться ни попить, ни перекусить.

Мисс Роттенмайер, наконец, оделась; её юбка была наизнанку, а капот с капюшоном так и вообще задом наперёд. Херберт приписал её странный вид раннему пробуждению и немедленно дал инструкции и ей. Роттенмейер должна была немедленно принести два чемодана; в один она должна была запаковать все вещи швейцарской девочки, собранные Тинеттой, а в другой - всю ту одежду Клары, из которой Клара уже выросла. Херберт объяснил, что нет времени, чтобы сортировать, что подходит для швейцарской девочки, а что не подходит. Херберт добавил, что одежду швейцарской девочки уже собирает Тинетта. Только в этот момент Роттенмейер начала понимать, что раннее пробуждение может быть ей не во вред, а во благо: Сесеманн её не выгоняет, не отдаёт под суд, но, наоборот, избавляет её и Херра Кандидата от постоянной головной боли, причиняемой маленькой негодницей, упорно не вписывавшейся в привычный порядок скучных трапез и нудных уроков.

Пока Роттенмейер шевелила мозгами на тему "хорошо" и "плохо", Херберт обнаружил, что, получив задание, Роттенмейер стоит, выпучив сонные глаза, и о чём-то думает. У неё не получалось выпучивать глаза так выразительно, как это делал Себастьян, но её вид взбесил Херберта. Он шлёпнул её по попе и добавил волшебное германское заклинание: «Шнель!» Получив необходимый импульс и мотивацию, Роттенмейер пробормотала «Яволь» и побежала выполнять поручение.

Запустив механизм аварийной эвакуации смертельно опасного субъекта, Херберт поднялся в комнату Клары. Как он и подозревал, она была разбужена грохотом, криками и беготнёй в доме, и прислушивалась, пытаясь понять, что происходит.

Херберт сел у кровати дочери и рассказал ей всю историю о привидении. Что, по мнению доктора, Хейди в смертельной опасности. Лунатизм часто заканчивается тем, что пациент падает с крыши и разбивается насмерть. И что если Хейди, будучи в полусонном состоянии, попытается здесь растопить очаг, как это она делала в горной хижине, то весь дом может сгореть. Что лунатизм вызван тем, что Хейди была обманом увезена из Альп, и этот обман разрушает её рассудок; и спасти девочку можно только вернув её обратно в Альпы, в хижину Алм-Охи. Что Херберт не может взять на себя такую ответственность, держать девочку во Франкфурте против её воли: если с девочкой что-нибудь случится, то его репутация пострадает и его бизнес накроется медным тазом. Что Клара должна была принять это, потому что иначе никак.

Клара была огорчена отъездом Хейди. Клара предлагала различные компромиссы, но её отец был непреклонен. Чтобы успокоить Клару, Херберт пообещал организовать поездку Клары в Швейцарию, если она не разболеется. Клара смирилась с неизбежным, но потребовала ещё чемодан, чтобы в него уложить те предметы, которые она хочет подарить Хейди. Херберт согласился и одобрил идею Клары, насчёт подарить Хейди красивое приданное, и принялся помогать дочери выбирать подарки для Хейди. Однако вскоре они столкнулись с трудностями: эти подарки не влезали в один чемодан. У Клары было слишком много морально-устаревших объектов, которое она хотела сбагрить в Швейцарию.

Пока Херберт возился с Кларой, Себастьян пригнал Дету. Она стояла в недоумении, пытаясь понять, что от неё нужно Сесеманну, отчего такая спешка и что означает вся эта суета. Херберт подошёл к Дете и объяснил ей, как обстоят дела с Хейди, и что он хотел бы, чтобы Дета помогла девочке добраться домой.

Дета огорчилась. Она участвовала в бизнесе Сесеманна, но ей вовсе не хотелось загреметь на такой муре и наблюдать потом небо в шашечку. Алм-Охи в-общем, адекватно охарактеризовал этот бизнес, с той поправкой, что Алм-Охи был знаком не с Хербертом Сесеманном, а его отцом, который, впрочем, занимался тем же самым. Дета недоумевала, почему с её племянницей, общий обкатанный метод не сработал, и почему надо везти Хейди обратно.

Ещё Дета вспомнила, что Алм-Охи настойчиво советовал ей никогда больше ему не попадаться. Дета также вспомнила, что Барбель рассказала про Алм-Охи, пока Дета и Хейди поднимались с ней до дома Фрау Зиегенхирте. Два раза Дете удалось сменить место проживания племянницы против воли Алм-Охи: сперва Дета доставила девочку на Алм, навязав её деду, а потом обманом похитила её из горной хижины, и опять против воли деда. Дета опасалась, что третий раз может быть не таким успешным. Дета боялась, что одним ударом кулака, Алм-Охи отправит её туда, где уже давно пребывают и отец Херберта Сесеманна, и отец его отца, и их более ранние предки, и куда в любой момент может отправиться сам Херберт Сесеманн, как только родители девочек, переправленных им в Париж, получат достаточно информации о семейном бизнесе Сесеманнов. Дета перепугалась не на шутку. Она отказалась выполнить поручение Херберта, наврав, что она очень занята и у неё нет возможности ехать в Дорфли.

Херберт подумал, что, если Дета не хочет светиться в Дорфли, то, вероятно, у неё есть для этого основания. Херберт решил, что Себастьян может и один отвести швейцарскую девочку домой. Особенно, если её багаж влезет в один чемодан. Сперва Херберт хотел, чтобы Иоганн отвёз девочку в Альпы, прямо в Дорфли. Однако, Иоганн представил расчёт, показывающий, что он на лошадях не сможет угнаться за поездом, даже если будет ехать и днем и ночью. Оценки Иоганна убедили Херберта. Кроме того, он подумал, что если что-то случится с поездом, или на пересадках, то это не вызовет такой газетной шумихи вокруг Сесеманна, как если несчастье произойдёт с участием его кареты.

Ни одного рюкзака в доме Сесеманна не нашлось: Варвары, привыкшие ездить в импортных персональных экипажах, могут иметь десятки чемоданов, не имея ни одного, даже старого рюкзака. Одной рукой Себастьян должен держать за руку Хейди. Значит, с Хейди можно было отправить только один чемодан. Часть шмоток Клары пришлось выкинуть, они не влезали. Херберт распрощался с Детой и сел писать письмо для дедушки Хейди.

Пока Херберт беседовал с Кларой, торговался с Детой, пока перепаковывался чемодан и пока Херберт писал письмо для Алм-Охи, утренний поезд на юг ушёл. В 19 веке, регулярные прямые электрички от Франкфурта до Майенфелда ещё не ходили. Себастьяну и Хейди предстояла пересадка и ночёвка в Базеле. Написав письмо для дедушки Хейди, Херберт принялся инструктировать Себастьяна:

- «Сегодня вам удастся доехать только до Базеля; там вы вы заторчите на ночь. Я знаю одно благопристойное заведение в Базеле, там обычно мирно и относительно чисто; там вас разместят. Они меня тоже хорошо знают. Вот на этой карточке их адрес и карта. Это рядом с вокзалом. Отдадите администратору мою визитку, и швейцарскую девочку разместят в лучшем номере. Предупредите админа, что окно надо запереть так, чтобы девочка-лунатичка его не могла открыть. И то же про дверь, её прийдётся запереть на ключ. Чтобы её нельзя было отпереть изнутри. Если у них нет номера с такой дверью, то вам прийдётся спать под этой дверью выполняя роль задвижки. И вообще, будьте рядом, на случай, если девочка во сне встанет и испугается. Ты понял?»

- «Ну ни фигасе», - удивился Себастьян и выпучил глаза сильнее обычного. - «Так вон оно что, оказывается, было!»

До этого момнта Себастьян не знал, как разрешилась история с призраком, и не понимал, с какой стати Хейди отправляется в Альпы. И почему вокруг этого такой ажиотаж. Иоганн тоже не знал.

- «Да, именно это.» - Подтвердил Херберт. - «А вы с Иоганном зассали, как суеверные чиновницы из России или Африки. Но хотя бы теперь, будьте, пожалуйста, исполнительны.»

Последней о том, что Хейди уезжает, узнала она сама. Как обычно, чувства Хейди здесь не интересовали никого, кроме Клары. Клара была занята выбором вещей, которые она хотела отдать Хейди, и не успела сказать ей, что происходит. Тинетта велела Хейди одеваться, но не сочла нужным сказать, что Хейди возвращается в Альпы.

Формально, Тинтетта действовала правильно. Сесеманны приучили слуг не болтать; это было семейной традицией. Херберт не говорил Тинетте, что надо что-либо объяснять маленькой швейцарке. Примерно так вертухаи Гулага, вызывая зека "с вещами", не считали нужным сказать ему, куда его этапируют; даже при обмене политзеков, когда диссидента готовили к отправке на свободу, ему не сообщали, куда и зачем его везут.

Перечтя своё письмо для Альм-Охи, Херберт счёл его удовлетворительным, и пришел в столовую. Завтрак был уже готов. Херберт крикнул: «Где девочка?»

Тинетта привела Хейди. Хейди подошла к Херберту и безучастно сказала:

- «Гутен Морген, Херр Сесеманн.»

Херберт посмотрел на девочку и спросил:

- «Что ты об этом думаешь, малышка?»

- «О чём "этом", Херр Сесеманн?» - удивилась Хейди. Она читала учебник грамматики и знала, что местоимение может использоваться только после того, как было использовано какое-либо существительное. Хейди хотела указать Херру Сесеманну на его пробел в знании Германского языка. Она считала, что недостаточное знание языка вредит бизнесу, и хотела помочь Херру Сесеманну, чтобы он научился чётче формулировать свои вопросы. Но сперва надо было понять, что имеет в виду Херр Сесеманн.

- «А, ну да, ты же не знаешь..» - засмеялся Херберт, - «Ты едешь домой, крошка. В Альпы. Сегодня же. Сразу после завтрака.»

- «Домой?» - удивилась Хейди. Тема, которая в этом доме долго была запретной, вдруг поднималась самим Херром Сесеманном; Хейди не понимала, почему, и ждала подвоха. Хейди уже привыкла, что взрослые не владеют элементарной логикой, секретничают, врут, и от них в любой момент можно ждать подвоха. Хейди пыталась понять, в чём подвох.

- «Почему ты молчишь?» - Спросил Херберт. - «Ты хочешь узнать больше об этом?»

- «Хочу», - сказала Хейди. - «Но как мне узнать больше? Что вы знаете о моём отъезде? Как Вы узнали?»

Хейди возбудилась и покраснела от любопытства и надежды, что Херр Сесеманн не шутит. Ей действительно хотелось понять, как Херр Сесеманн узнал о её отъезде и что Сесеманну известно о её отъезде.

- «Хорошо, садись есть, и за завтраком я тебе всё объясню», - ответил Херберт.

Херберт лишь подтвердил общее мнение Хейди о скрытности и лукавстве взрослых. Никакого "объяснения за завтраком" не получилось, как, впрочем, и самого завтрака. От волнения, Хейди не могла есть, а Сесеманн, вместо того, чтобы объяснять, руководил слугами. Это было естественно и неизбежно. Херберт не стал бы пересказывать Хейди свой ночной разговор с доктором Классеном, ни делиться своими опасениями относительно неприятностей, которыми Херберту грозило пребывание Хейди в его доме. Кроме того, за ночь Херберт выпил на пару с Классеном три бутылки вина и лыка не вязал, и ничего толком объяснить не мог. И даже если бы Херберт решил открыть перед Хейди свои карты, он бы не стал делать это за завтраком, в присутствии слуг. Хейди пыталась понять, что случилось, по указаниям, которые Херберт давал слугам, но у неё не получалось. Происходящее казалось ей нелогичным, как нелогичными бывают обычно сны. Хейди с грустью ждала, что она проснётся стоящей в лунном свете на пороге входной двери, под дулами винтовки и пистолета, и доктор Классен отведёт её в её комнату, и теперь так будет повторяться без конца.

Херберт повернулся к управдомке и сказал:

- «Сейчас девочка не может есть. Пусть Себастьян возьмет побольше провизии. Проследите, Фраулейн Роттенмейер.»

У Клары аппетит тоже пропал, хотя она, в отличие от Хейди, понимала, что происходит; происходящее не казалось Кларе сном. Клара заявила, что она наелась, и Себастьян повёз Клару в её комнату.

- «Хейди, пойдём со мной, я покажу, чего я для тебя собрала!» - Закричала Клара.

Это тоже показалось Хейди нелогичным; Хейди знала, что Клара не хочет, чтобы Хейди уезжала. Хейди интерпретировала это наблюдение как подтверждение гипотезы, что она спит; но всё-таки пошла за Кларой.

Посреди комнаты Клары лежал большой открытый чемодан, полный всякой всячины. Там были платья и фартуки, носовые платки, иголки, нитки, ножницы, гребешки, ленты разных цветов, карандаши, линейки, тетради, книги, игрушки и много всего такого прочего, что представляет, с точки зрения девочек, большую ценность. Потом Клара сказала:

- «А посмотри сюда, Хейди», - и показала на корзину, стоявшую рядом, - «Это тоже..»

Хейди заглянула внутрь и подпрыгнула от радости, потому что внутри была дюжина свежих белых булочек, которые Хейди должна отвести бабушке Петера.. Хейди начинала верить в реальность происходящего: Ещё день, и её миссия будет выполнена! Она осуществит то, ради чего пустилась в такое дальнее, долгое и опасное путешествие, она принесёт бабушке мягкие белые булочки!.

Хейди побежала в свою комнату, чтобы забрать свои вещи. Почти всё было уже уложено и погружено, но Хейди нашла ещё три важных предмета. Прежде всего, книга, которую ей подарила фрау Сесемнанн. Её не уложили, так как книга была спрятана под подушкой. Затем, Хейди нашла свою старую шляпку. Хейди прятала её от Тинетты за шкафом. Теперь Хейди сможет вернуться в Дорфли в той же шляпке, в какой оттуда уехала. Нашла Хейди и свой старый красный платок, тот самый, в котором три года назад она гналась за Петером и козами, а потом, вместе с остальной одеждой, разложила сушиться на траве. Эти три объекта Хейди считала самыми важными; разумеется, после корзины с булочками для бабушки..

По всему дому раздался крик управдомки:

- «Аделхейда! Где ты прячешься??. А ну иди сюда! Ехать пора!»

Хейди завернула книгу и шляпку в платок, схватила его и сбежала вниз. Её багаж был уже в карете. Хейди убедилась, что корзина с булочками погружена, что булочки на месте, и положила поверх булочек платок с книгой и шляпкой. Хейди обнялась и поцеловалась с Кларой. Они никогда раньше не целовались в присутствии старших, но девочки решили, что в такой момент можно; действительно, их за это не ругали, а только торопили, что пора ехать. Себастьян и Херберт были уже в карете. Херберт решил проводить Хейди; ему хотелось лично убедиться, что опасная швейцарская девочка покинула Франкфурт.

В карету, чтобы попрощаться с Хейди, залезла и Роттенмейер. Она увидела в корзине посторонний красный свёрток, схватила его и вышвырнула вон из кареты. Примерно такйм движением обезьяна, посаженная за стол, бросает на пол не понравившийся ей перезревший банан. В представлении управдомки, это была старая выцветшая тряпка. Свои действия она комментировала так:

- «Аделхейда, ты не можешь брать это с собой; тебе вообще не нужно носить с собой такие вещи.»

Хейди не выдержала и закричала:

- «Это моё! Отдайте! Зачем вы меня грабите в последний день? Вы пользуетесь тем, что вы старше и сильнее, но я вырасту и смогу ответить вам тем же!»

Хейди вдруг почувствовала, что с этой минуты, фраулейн Роттенмейер уже не имеет власти над ней. Управдомка хозяйничала в доме Сесеманна, и Хейди с этим смирилась. Но теперь они находились вне этого дома, и Хейди не собиралась туда возвращаться! Хейди пыталась вспомнить, какие слова дедушка использовал, квалифицируя Дету, когда она забирала Хейди из его хижины, а также в других неприятных ситуациях. Дедушка матерился очень редко; тем паче, в присутствии Хейди. Однако, если до этого доходило, Алм-Охи ругался на нескольких языках, грубо, сочно, смачно, образно и выразительно. Хейди подумала, что здесь и теперь именно такие слова нужны, уместны и необходимы. Хейди вспомнила эти слова. Ещё секунда, и фраулейн Роттенмейер была бы обложена многоэтажным матом на германском, русском, итальянском и французском слэнгах. Херберт Сесеманн чутьём опытного дипломата понял, о чем думает Хейди, какую фразу она компилирует и что она сейчас скажет. Такая безобразная уличная сцена ему была не нужна; скорее, гораздо наоборот. Поэтому Сесеманн вступился за Хейди:

- «Неин, фраулейн Роттенмейер! Вы не можете отнимать у девочки её имущество. Пусть девочка возьмёт с собой то, что она считает нужным.»

Как только платок, книга и шляпка были водворены на место, а фраулейн Роттенмейер была из кареты, наконец, выпихнута, Херберт крикнул Иоганну:

- «Поехали!»

А Хейди прошептала:

- «Спасибо, Херр Сесеманн..»

Теперь корзина с булочками, книгой, шляпкой и платком представляла для Хейди особенную ценность. Свобода, это не то, что тебе дали, а то, что ты сам взял или сама взяла. Собственность, это не то, что сейчас у тебя, а то, что можешь защитить. Хейди поняла, что теперь корзина и всё, что в ней, это её собственность. Хейди держала корзину на коленях, не выпуская её из рук.

По дороге, Хейди вспоминала доктора Классена и думала, что его обещание “завтра всё будет хорошо” может быть как-то связано с утренней суетой, с её отъездом и с тем, что ей удалось защитить, отстоять свой платок, свою шляпку, книгу, полученную от Фрау Сесеманн как награду за умение читать, и булочки, полученные от Клары в награду за защиту от Херра Кандидата. Однако, Хейди ещё не понимала, каким образом связаны упомянутые явления.

Вскоре, Себастьян и Хейди были уже в вагоне поезда. Потом поезд поехал. Херберт дождался, когда последний вагон поезда скрылся из вида, вытер пот со лба и облегчённо вздохнул. Ещё ни одна из девочек, черных, красных, белых и жёлтых, с которыми ему приходилось иметь дело в связи с его бизнесом, не доставляла ему столько тревог и хлопот, сколько принесла с собой маленькая и независимая швейцарка.

Хейди сидела в поезде и держала свою корзину на коленях. Ей казалось, что кто-нибудь плохой, как фраулейн Роттенмейер, может подойти и отнять то, что ей было так дорого. Хейди сидела тихо, как мышь, несколько часов, и постепенно осознавала, она едет домой, к дедушке, на горное пастбище, к бабушке, к Петеру.. Хейди как бы перезагружала все свои мысли на альпийский лад. Примерно так компьютер, которому приходилось работать под виндами или макинтошем, долго чистится и конфигурируется, получив, наконец, флешку с оригинальным дистрибутивом линукса. Неожиданно Хейди с тревогой спросила:

- «Себастьян, а бабушка в Дорфли ещё не умерла?»

- «Нет, что ты, конечно не умерла, она ждёт тебя!» - Ответил Себастьян.

Хейди стала думать, как Себастьян узнал, что бабушка жива. Неужели он недавно ездил в Дорфли? Себастьян уже задремал, когда Хейди опять спросила:

- «Себастьян, ты уверен в этом? Я ведь очень долго ездила за этими булочками для неё. Откуда ты знаешь, что бабушка жива?»

- «Да! Да!» - Ответил сквозь сон Себастьян, - «И ещё долго будет жива. Я так чувствую. Не знаю почему..»

Хейди решила больше не переспрашивать, пока у неё нет возможности проверить, говорит взрослый правду или вдёт. Завтра она сама проверит, правду ли он сказал.

Хейди тоже задремала. Носле беспокойной ночи и раннего подъема, Хейди так устала, что проснулась только тогда, когда Себастьян потряс ее за руку и крикнул:

- «Проснитесь! Мы прибыли в Базель!»

Как во сне, Хейди брела с Себастьяном к "благопристойному заведению", рекомендованному Хербертом. Хейди безмятежно проспала там ночь и проснулась с трудом. Как во сне, она пришла с Себастьяном на вокзал и, держа драгоценную корзину в руках, вместе с Себастьяном зашла в вагон. Себастьян был тоже не в лучшем виде. Всю ночь ему снилась, что Хейди ходит и что он её догоняет; Себастьян часто просыпался в страхе и, убедившись, что Хейди спит, тоже старался заснуть; но сон повторялся. Себастьян не выспался, и в поезде заснул.

Хейди снова держала драгоценную корзину коленях и не хотела отдавать её Себастьяну; Хейди не доверяла взрослым. Она смотрела в окно, чтобы разглядеть очертания гор. Когда горы, наконец, появились, Хейди пыталась идентифицировать гору Факлкнис, которую она помнила. Хейди волновалась, её нетерпение росло с каждым часом. Вдруг раздался громкий голос кондуктора:

- «Майенфелд!»

Хейди вскочила и принялась тормошить Себастьяна.

- «Себастьян, проснись! Мы приехали в Майенфелд! Вставай! Бери скорее чемодан и пойдём!!»

Себастьян, не успев понять, в чём дело, взял чемодан и позволил Хейди за руку вывести его из вагона. Другой рукой Хейди цепко держала корзину с драгоценными булочками и прочими важными вещами. Теперь они стояли снаружи, с чемоданом и корзиной. Поезд посвистел и уехал дальше по долине.

Себастьян с грустью посмотрел вслед поезду. Путешествие на поезде нравилось ему гораздо больше, чем пешие прогулки. Особенно если по горам. Точнее сказать, Себастьян вообще не любил путешествия, но поезда меньше пугали его, чем горные дороги. Особенно если в конце горной дороги ему предстояло трудное и опасное восхождение на горное пастбище. Себастьян опасался, что в горах не надёжны ни камень, ни лёд, ни скала. Кроме того, Себастьян подозревал, что народ в этих местах тоже полудикий, далёкий от привычной германской пунктуальности. Колени Себастьяна дрожали от страха.

Себастьян думал, у кого узнать путь в Дорфли, и озирался. Скоро он понял, что выбора у него нет: пассажиры быстро разошлись; лишь одна телега стояла недалеко от здания вокала. В телегу была запряжена мускулистая лошадь. По сравнению с разжиревшими лошадьми Херра Сесеманна, швейцарская лошадь казалась худой. Широкоплечий мужчина грузил на телегу мешки, доставленные поездом. Это был пекарь Бакер из Дорфли. Себастьян и Хейди подошли к нему. Себастьян спросил, какая дорога в Дорфли наименее опасна. Бакер смерил пучеглазого иностранца презрительным взглядом и буркнул:

- «Здесь все дороги безопасны. Вы не в России, gospodin.»

Несколько лет назад, Бакер добился, что за муниципальны счет, тропа к Дорфли была превращена во вполне приличную дорогу, по которой могла проехать телега. По этой дороге, в Майенгелд и Праттигау из Дорфли поставлялись молоко, сыр и изделия из козьей шерсти. По этой же дороге Бакер возил в Дорфли муку и сахар, доставляемую с севера, и кормил свежим хлебом всю деревню, и очень этим гордился. Упоминание "наименее опасной дороги" оскорбило Бакера; поэтому он так отреагировал на вопрос Себастьяна. Хейди встревожилась таким ответом.

- «Его зовут Себастьян», - поправила Бакера Хейди.

Хейди не знала значения термина "господин". Она подозревала, что Бакер сказал Себастьяну что-то обидное. Ей не хотелось, чтобы Себастьян плохо думал о её соотечественниках. Во Франкфурте, её много раз называли "Швейцарской Девочкой", так что Хейди идентифицировала себя как представительницу очень благородной и миролюбивой нации.

- «Вы неплохо знаете Дойч, господин Севастьян-оф», - заметил Бакер.

Словом "Дойч" в Германии, Швейцарии и некоторых других странах обозначают германский язык. Опасные дороги уже в течение многих веков однозначно ассоциируются с Россией. Бакер слышал, что в России вместо слова "Херр" говорят "господин", а после имени добавляют суффикс "оф". Бакер, как мог, подстраивался под иностранца. Себастьян и Хейди опешили, а Бакер продолжил:

- «Но я вам не советую перенимать наш опыт, господин Севастьян-оф. Вы в России никогда не сможете построить такие безопасные дороги, как у нас. Даже если купите документацию и посмотрите, как сделаны наши дороги. У вас любые средства, ассигнованные на дороги, сразу разворуют. Так что будет лучше, если вы, господин Севастьян-оф, ближайшим же поездом вернётесь в вашу Россию и не будете интересоваться нашими дорогами.»

- «Он не из России, он из Германии!» - Вступилась за Себастьяна Хейди. - «Он не строит дороги, но он боится гор и привидений, поэтому он так спросил. Не надо его обижать. Мы идем в Дорфли, и у Себастьяна тяжёлый чемодан.. То есть это мой чемодан, но я не могу сама его нести. Мне надарили подарков больше, чем я могу поднять. Себастьян пошёл, чтобы мне помочь..»

- «А, тогда другое дело.» - Сказал Бакер. - «Извини, сосед, заподозрил напрасно. Ты так выпучил глаза, будто в первый раз в Европе. Я думал, ты из дикой страны. Хорошо, киндер разъяснила.»

Швейцарцы считают германцев, французов, итальянцев и австрийцев соседями, и стараются поддерживать с ними мирные и даже партнерские отношения. Впрочем, швейцарцы оставляют за собой право дружески подсмеиваться над соседями, и именно этим Бакер занимался. Тем более, что Себастьян своим вопросом обозначил очень веселую, с точки зрения Бакера, тему. Бакер уже понял, что надо помочь странной маленькой швейцарке с чемоданом, и думал, как дипломатично, не обижая, выпроводить иностранца. А точнее, помочь этому соседу избежать гор, которых он так боится. Бакер проверял и подтягивал упряжь, так как предстоял тяжелый подъём, и старался вести светскую беседу.

После нескольких фраз, Бакер и Хейди убедили Себастьяна, что он свою миссию выполнил, и в его услугах больше нет надобности, и он будет скорее мешать, чем помогать. Типа, Себастьян с воза, кобыле легче. Что касается Хейди и её чемодана, Бакер счёл это незначительным увеличением массы груза; Хейди с её чемоданом весили меньше, чем сам Бакер. Тогда Себастьян дал Хейди письмо и пакет для Алм-Охи. Себастьян сказал, что пакет очень важный и Херр Сесеманн очень огорчится, если он не будет вручён дедушке. Хейди подсунула пакет и письмо под булочки, на самое дно корзины. Хейди заверила, что она будет всё время держать корзину в руках, так что пакет и письмо никак не вывалятся. Чемодан был погружен на телегу; туда же села и Хейди с корзиной. Себастьян счёл нужным заплатить Бакеру за его услугу; он был очень рад, что Бакер избавил его от необходимости подниматься в горы.

В 19 веке, еврики ещё не были изобретены, и в Европе не было единой денежной валюты. Во Франции пользовались французскими франками, в Швейцарии, соответственно, швейцарскими франками, а в Германии так и вообще дойченмарками, или, в просторечии, марками. (В России, этот же термин "марка" используется также для обозначения маленького бумажного прямоугольника, который наклеивается на конверты, чтобы указать, что почтовое отправление оплачено.) Будучи в ужасе от Альп, сиявших белыми вершинами, Себастьян забыл, что Херр Сесеманн снабдил его швейцарскими франками, и расплатился марками. Это нисколько не смутило Бакера: он заказывал муку в Германии, так что марки были очень кстати.

Убедившись, что дело на мази, Себастьян распрощался, пожелав Хейди и Бакеру счастливого пути. Хейди и Бакер пожелали Себастьяну успешно вернуться. Бакер тронул повод; телега поехала и скоро свернула на дорогу, описанную в самом начале этой сказки.

После каждой пересадки, Хейди казалось, что то, что было раньше, является лишь вступлением, подготовкой, а настоящая дорога домой начинается только теперь. Так случилось и на телеге. Хейди вспоминала, как ранним утром по этой дороге она шла с Детой в Дорфли. Это воспоминание волновало Хейди.

Бакер никогда не видел Хейди, но, как все в Дорфли, он знал о девочке, которую привели к Альм-Охи и которая оттуда удрала. Бакер знал и жителей Дорфли, они все покупали у него хлеб. Бакер не мог себе представить, что к кому-нибдь из дорфлийцев едет такая странная девочка с чемоданом. Сказка про Пиппи-Длинный Чулок тогда ещё не была написана; так что Бакер не мог придумать сколько-нибудь подходящей аналогии для странной маленькой девочки с большим чемоданом. Приходилось предположить, что это та девочка, которая жила в хижине Алм-Охи.

Когда телега выехала из города, Бакеру больше не приходилось напряжённо смотреть по сторонам, избегая столкновений с другими участниками дорожного движения. Траффик на дороге в Дорфли не был тяжелым, швейцарские дороги уже тогда были безопасными; к тому же, лошадь хорошо знала эту дорогу. Таким образом, управление гужевым транспортным средством уже не требовало много внимания. Тогда Бакер заговорил с Хейди:

- «Не ты ли киндер из хижины Алм-Охи, что живёт наверху, а?»

- «Я», - ответила Хейди без тени сомнения или смущения.

Краткий ответ подтвердил уже готовую гипотезу; Байкеру осталось выяснить лишь несколько деталей. Бакер думал, как, не обидев девочку, выяснить эти детали.

- «Ты давно не была в наших краях, не так ли?» - спросил Бакер.

- «Ну да. Я ездила во Франкфурт за булочками для Бабушки.. То есть Фрау Зиегенхирте.. Думаю, Вы знаете её..»

- «Конечно, знаю. Петер, Бригитта.. Козы, шерсть.. Её все знают.»

- «Я не думала, что это так трудно и так долго. Дета обещала, что мы вернёмся в тот же день..»

- «Дета это твоя тетя, да?»

- «Ну да. Дета меня обманула. А потом я не могла уехать, потому что помогала Кларе.»

- «Говорят, вы с Детой сильно торопились..»

- «Ну конечно! Потому что Франкфурт очень далеко, в Германии, а я хотела вернуться с булочками в тот же день..»

- «Тебе понравилось во Франкфурте?»

- «Ну, в общем-то да. Клара относилась ко мне очень хорошо.»

- «Но всё-таки ты уехала?»

- «Ну да. Потому что я хочу к дедушке. И к бабушке. И к Петеру. Ну вообще, домой. Как только Херр Сесеманн разрешил, я в тот же день уехала.»

- «И ты едешь к дедушке?»

- «Конечно, к нему! И к бабушке. Она меня ждёт. И я везу ей мягкие белые булочки. Вот!» - торжествующе объяснила Хейди.

Бакеру стало странно, и даже обидно, что белые булочки, уже даже не очень свежие, как минимум, вчерашние, Хейди везёт из Франкфурта; и это при том, что такие же булочки, по крайней мере не хуже, Бакер мог бы испечь и сам. Все знали бабушку, но никто никогда не говорил ему, что бабушке нужны мягкие белые булочки. Бакер подумал, как помочь девочке, и спросил:

- «А что мы будем делать с твоим чемоданом? Ты не сможешь сама поднять его в гору..»

- «А я и не буду сама. У меня же есть Дедушка! Я его попрошу, и он всё сделает. Завтра дедушка спустится и заберёт его. Можно, чемодан полежит у вас ночью?»

- «Конечно, можно.. Когда приедем, мы найдём кого-нибудь, кто проводит тебя к дедушке.»

- «Пожалуйста, не надо никого искать. Я хорошо знаю эту дорогу и дойду сама!»

- «То есть ты знаешь, куда идти?»

- «Ну конечно, знаю! Я пойду к бабушке, а потом к дедушке! Они меня уже очень давно ждут и без меня скучают. И я без них скучаю.»

Объяснения Хейди противоречили тому, что в Дорфли говорили про Алм-Охи, но девочка говорила так спокойно, логично и уверенно, что было трудно усомниться в её словах. Бакер замолчал, а потом начал свистеть, потому что показались первые дома Дорфли. Бакер обычно свистел, когда привозил муку, чтобы напомнить дорфлийцам, что утром они могут прийти к нему в лавку за свежим хлебом. Бакеру приходилось работать ночью (так работают астрономы), чтобы с раннего утра у жителей Дорфли был свежий хлеб.

Хейди узнавала знакомые места и волновалась. Уже были видны острые башни горы Фалкнис, и алм, и хижина дедушки; из Дорфли, она смотрелась, как маленькая точка.

Дорфлийцы узнавали Хейди и громко приветствовали её; эти крики привлекали внимание соседей, и уже толпа шла за телегой, обсуждая возвращение Хейди. Хейди спокойно здоровалась, отвечая на приветствия. Хейди казалось, что телега движется слишком медленно; ей хотелось спрыгнуть и бежать быстрее. Хейди едва дотерпела до момента, когда Бакер, наконец, остановил лошадь у пекарни и осторожно снял Хейди с телеги. Хейди сказала:

– «Данке! Дедушка придёт за чемоданом!»

Хейди хотела сразу бежать по дороге к алму, но её обступили зеваки, шедшие за телегой. Они говорили одновременно, каждый своё, и не понимали, что они мешают пройти. Хейди не знала, как им вежливо сказать, что они мешают. В её голове крутились грубые слова, которые Хейди не успела сказать фраулейн Роттенмейер перед отъездом, когда Роттенмейер покушалась на её имущество. Хейди чувствовала, что здесь такие слова говорить не надо, по крайней мере пока у неё не отнимают корзину с булочками. Действительно, никто даже не пытался вырвать эту корзину из рук девочки. Хейди распихивала зевак в стороны изо всех сил, интенсивно работая локтями и коленками; иначе ей не удавалось продвинуться вперёд. Зрители, стоявшие на пути, были бы рады отойти, но на них напирали те, которые стояли дальше и тоже хотели посмотреть на девочку.

Хейди порадовалась, что Себастьян остался в Майенфелде: он бы очень испугался, увидев столько людей вокруг. Даже Хейди чуть-чуть испугалась, но она продолжала протискиваться сквозь толпу, прижимая к груди корзину и расталкивая зрителей. Хейди слышала, как за её спиной говорили:

- «У неё такое испуганное лицо, она боится возвращаться к деду!»

- «Она идёт к Алм-Охи, она ещё не знает, что за последний год он стал ещё хуже!»

- «Киндеру некуда податься, она идёт в логово дракона!»

Хейди знала, что взрослые часто говорят ерунду, и старалась не обращать внимания на такие реплики. Любопытные дорфлийцы вовсе не хотели атаковать девочку; скорее наоборот, каждый и каждая ей сочувствовали. Однако, собравшись вместе, зеваки выглядели устрашающе; по отношению к ним, сравнение с драконом было бы уместно.

К счастью, в Дорфли было не так много жителей, и серьёзной давки не случилось. Никого не задавили и не затоптали, лишь на локтях Хейди остались царапины от застёжек и пуговиц грубой одежды зрителей, которых она расталкивала, чтобы пройти. Хейди была возбуждена и не чувствовала боли.

Хейди вздохнула с облегчением, вырвавшись из толпы. Теперь она бежала вверх по тропе, сжимая в руке драгоценную корзину с булочками. Хейди думала о бабушке: жива ли она? Успеет ли Хейди принести ей булочки?

Хейди подбежала к домику Петера, где жила бабушка, совсем без сил; еле-еле ей удалось открыть дверь. Хейди зашла в маленькую комнату и остановилась, тяжело дыша. Сперва Хейди не могла даже говорить, так сильно она запыхалась, пока бежала сюда.

- «Мейн Готт!» - послушался возглас из угла комнаты, - «Так обычно вбегала маленькая Хейди! Кто вошел? Кто здесь?»

- «Это я, бабушка, это я!», - Сказала, наконец, Хейди, подошла и обняла колени бабушки.

Хейди сжала руку бабушки, не находя слов от радости. Бабушка так удивилась, что сперва тоже не могла говорить. Затем она провела рукой по вьющимся волосам Хейди и, наконец, поверила:

- «Да, да, это её волосы! Это её голос! О, Мейн Готт, Хейди вернулась!»

Из слепых глаз на руку Хейди упало несколько слез радости.

- «Хейди, я так ждала этого, я так надеялась, что ты вернешься! И вот ты здесь! Это ведь действительно ты?»

- «Я, бабушка, конечно я!» - Отвечала Хейди. - «Я привезла тебе мягкие белые булочки!»

Хейди принялась доставать из корзины булочки и складывать их бабушке на колени.

- «О дитя! Какую радость ты приносишь с собой!» - Воскликнула бабушка. - «Ну скажи ещё что-нибудь, я так хочу слышать тебя!»

Хейди рассказала бабушке, как она боялась, что бабушка умрёт, не дождавшись булочек, и что Хейди никогда не сможет прийти к ней снова.

Бригитта, мать Петера, вошла и воскликнула:

- «Ах! Это же Хейди! Как такое может быть? Хейди, милая, это ты!!»

Хейди встала и пожала Бригитте руку. Бригитта принялась хвалить Хейди и её одежду:

- Мама, если бы ты только могла увидеть, какая шикарная юбка у Хейди, и какая красивая она сама!.. Хейди, эта шляпа с пером тоже твоя? Надень ее, чтобы я посмотрела, как ты смотришься в ней!

- Нет, я не хочу», - ответила Хейди, - «можешь взять её себе, если она тебе так нравится. Мне она больше не нужна. У меня есть более подходящая шляпка.

С этими словами Хейди открыла свой красный узелок и достала свою старую шляпку, ту самую, в которой она уезжала во Франкфурт. С тех пор, складок на этой шляпке стало ещё больше. Однако, Хейди считала эту шляпку удобной и красивой. Хейди помнила, как дедушка ругал шляпу с пером на Дете, когда Дета похищала Хейди. Хейди решила, что надо, чтобы дедушка никогда больше не видел шляпу с пером; особенно на Хейди. Хейди попыталась объяснить это Бригитте. Бригитта сказала, что Хейди слишком простодушна, что шляпа с пером слишком красива и что Бригитта не может принять такой подарок.

- «Если ты не хочешь носить эту шляпу сама, ты можешь продать её учителю в Дорфли для его маленькой дочери, и получить за неё много денег!» - Объясняла Бригитта.

Но Хейди не хотела нести шляпу с пером к дедушке. Она поймала момент, когда Бригитта отлучилась, и положила шляпу с пером в угол за креслом бабушки. Затем Хейди разделась и аккуратно повесила свою одежду на стул. Хейди почувствовала облегчение, так как она вся вспотела, пока бежала сюда из Дорфли; её одежда была насквозь мокрой, хоть выжимай. Хейди облачилась в свой красный платок, взяла бабушку за руку и сказала:

- «Теперь мне пора домой к дедушке, но я вернусь к тебе завтра. Спокойной ночи, бабушка.»

- «Да, конечно, Хейди, вернись завтра», - попросила бабушка и сжала руку Хейди.

Бригитта, услышав, что Хейди прощается, зашла в комнату.

- «Почему ты разделась?» - удивилась Бриджитта.

- «Я не могу идти к дедушке в платье из Франкфурта, он бы и не узнал меня в этом платье. А этот платок он помнит!» - Объяснила Хейди.

Бригитта вышла за дверь с Хейди и прошептала:

- «Ты могла бы не снимать платье, Алм-Охи и в нем узнал бы тебя. Но будь осторожна. Петер сказал, что Альм-Охи теперь всегда очень сердит, даже не разговаривает.»

Хейди игнорировала предупреждение Бригитты. Хейди сказала Бригитте "Гуте нахт", это стандартное вечернее пожелание в Швейцарии, и стала подниматься по тропе. Её корзина сильно полегчала. Там оставалась книга от фрау Сессеманн, а под ней лежали пакет и письмо от Херра Сесеманна для дедушки.

Заходящее солнце заливало светом зеленое альпийское пастбище. Хейди устала. Иногда она останавливалась, оборачивалась и смотрела на величественные горы. Они прощались с солнцем и поздравляли Хейди с возвращением. Каменные рога Фалкниса горели пожаром, а снежное поле Шесапланы излучало розовое сияние. Трава становилась золотистой. Хейди сложила руки и громко поблагодарила Бога за то, что он вернул её домой, и вернул ей то, чего у неё давно не было: горы, алм, бабушку..

Хейди вспомнила: Ведь Дедушка всё ещё ждёт её, и сердится, что её так долго нет, даже не разговаривает от горя.. В 19 веке ещё не было мобильных телефонов. Хейди не могла позвонить и сказать Дедушке, что она уже совсем близко.

При мыслях о дедушке, силы вернулись к Хейди, и она опять побежала. Сперва Хейди видела ели и хижину, её угловой размер увеличивался с каждой минутой. Потом Хейди различила и дедушку. Мрачный, он сидел на скамейке перед хижиной. Старые ели чуть шелестели; их было слышно всё громче и громче. Хейди побежала изо всех сил, уронила на землю корзину и бросилась на Алм-Охи с криками «Дедушка! Дедушка! Дедушка!» Хейди как будто забыла все остальные слова.

Дедушка тоже долго не мог найти слов. Его глаза стали влажными, ему пришлось провести по ним рукой. Хейди сползла по телу Алм-Охи и принялась гладить и целовать его. Так она мого раз гладила и целовала Клару, прокравшись к ней тайком ночью. Алм-Охи содрогался в блаженстве; он чувствовал, что все беды и печали уходят прочь.. Когда Алм-Охи пришёл в себя, он поднял девочку с колен, рассмотрел её со всех сторон, опять обнял и сказал:

- «Итак, ты снова пришла домой, Хейди?»

Вместо ответа, Хейди обняла дедушку и всхлипнула. Дедушка, наконец, заметил, в чём пришла к нему Хейди:

- «На тебе не слишком много одето. Тебя, что, выгнали? Ты не успела даже одеться?»

- «Нет, Дедушка, меня не выгоняли, а отвезли на вокзал в карете!» - объяснила Хейди. - «И даже послали слугу, чтобы донести мой чемодан со шмотками.. Но мне пришлось прогнать его, потому что он испугался гор, как только увидел их, ну, ещё в Майенфелде. И Бакер мне помог..»

- «Хейди, это звучит фантастично.. Ты шла в таком виде от Майенфелда?»

- «Нет, Дедушка, ты не понял. Я разделась по дороге. Чемодан остался в Дорфли, у Бакера. Пожалуйста, завтра сходи за ним. Я не могла его нести, потому что он тяжёлый. Остальные шмотки я оставила у бабушки, потому что я вспотела и они стали мокрые. Да ты бы меня в них и не узнал бы, подумал бы, что пришла посторонняя девочка, дикарка с пером на голове. А такой ты меня знаешь. А я пить хочу.. Так хочу пить, что буду как рыбка, а ты пока прочти письмо!»

Хейди подобрала корзину, вынула из неё письмо и пакет, отдала их Дедушке, поставила корзину у лавки, в корзине оставалась только книга, а сама залезла в долблёное корыто, через которое текла вода из родника. Хейди окунулась с головой и принялась пить, а потом закричала:

- «Дедушка, сделай погреться, пока я купаюсь!»

Алм-Охи зашёл в хижину. Он положил на горячие угли очага несколько щепок, а сверху два полена и брёвнышко. Затем он вернулся и сел читать письмо. Хейди пробежала мимо деда и села у очага, там только что вспыхнуло жаркое пламя.

Дедушка дочитал письмо и положил его в карман. Потом он заглянул в пакет, положил его обратно в корзину с книжкой и принёс это в хижину. Хейди уже почти согрелась. Она спросила дедушку:

- «Ну что, теперь ты понял? Херр Сесеманн понятно написал?»

- «В конверте деньги», - ответил Алм-Охи, - «ты их заработала. Возьми их и спрячь в шкафу.»

- «Но мне они не нужны, у меня же всё есть. Завтра ты принесёшь чемодан и сам увидишь.»

- «Пригодятся. Спрячь.»

Хейди положила пакет, книжку и корзину в шкаф, на ту полку, которую она считала своей. Потом она внимательно осмотрела хижину, поднялась на сеновал и грустно прокомментировала:

- «А постели моей уже нет..»

- «Не расстраивайся, будет тебе постель. Главное, что ты вернулась!» - Успокоил её Алм-Охи, - «Тебя использовали на всю катушку. Счастье, что с тобой не случилось ничего страшного..»

- «А что со мной могло случиться?»

- «Много чего может случиться и случается с девочками, похищенными для того, чтобы развлекать богатых горожан. Как я понял из письма, тебя спасла Клара.»

- «Да, Клара была очень добра с мной. Я старалась ей помочь. Теперь ей без меня плохо. Её папа дома почти не бывает, а фраулейн Роттенмейер и Херр Кандидат изводят её скукой. К тому же, Клара не может ходить, и полностью зависит от этой Роттенмейер; Клара боится пожаловаться отцу на то, что они с ней делают..»

Алм-Охи посмотрел на выцветший платок Хейди, на её новые ботиночки и её старую шляпку. Пока Хейди рассказывала, Алм-Охи вспоминал, куда он положил парус, который служил Хейди простыней, и мешок, который был одеялом. Теперь Алм-Охи думал, чем кормить девочку, привыкшую к роскошной пище, чтобы её желудок не расстроился.

Рассказ Хейди был прерван свистом. Это Петер с козами возвращался с верхнего алма. Хейди, как молния, выскочила из хижины; она бежала навстречу стаду и кричала:

- «Петер!.. Петер!..»

Козы, узнав Хейди, тоже кричали и прыгали от радости, а Петер так удивился, что застыл на месте. Козы терлись о Хейди и лизали её. Подражая козам, Хейди встала на четвереньки и принялась прыгать вокруг Петера:

- Петер, ну что же ты стоишь, как истукан? Ты что, не видишь, что твоя самая лучшая козочка к тебе вернулась?» - Хейди подскочила к Петеру и стащила с него штанишки и погладила его. - «Ну, обними же твою козочку! Иди же ко мне! Я так по тебе скучала! Я вернулась, меня можно видеть, слышать и трогать! Ты ещё не забыл, чем трогают девочек?»

Петер, наконец, понял, что это не сон, и что перед ним действительно Хейди, и её можно видеть, слышать и трогать. Он встал на колени позади Хейди и нежно обнял её. Хейди поймала рукой его набухший кончик и помогла ему войти. Козы скакали вокруг детей, содрогавшихся от радости. Козы подбегали к корыту, пили воду, а потом возвращались к Хейди и Петеру, бегали вокруг них и весело кричали.

Алм-Охи вышел из хижины, насыпал соли на свои руки и дал полизать их своим козам, Шванли и Барли. Когда козы слизали соль и ещё попили, Хейди и Петер, взявшись за руки, подошли к хижине.

- «Ну что, Генерал», - сказал Дедушка, - «твоя адъютантка снова с тобой; я вижу, ты опять счастлив? Что молчишь, как будто язык проглотил?»

- «Охи, а Хейди теперь будет с нами?» - Спросил, наконец, Петер с надеждой. - «Она пойдет завтра со мной?»

- «Петер, я не могу завтра», - опередила деда Хейди, - «завтра мне надо увидеть бабушку.»

- «Да и нет, генерал», - ответил Алм-Охи. - «Хейди будет с нами, но завтра со стадом она не пойдет. Ты уже понял. Потерпи до послезавтра.»

- «Ладно», - согласился Петер, - «Потерпим. Главное, что Хейди вернулась! Уррааа!» - и он запрыгал от радости.

Чтобы подтвердить, что она вернулась, Хейди обняла одной рукой Шванли, а другой Барли; они ласково прижимались к ней. Другие козы окружили их, и Петер никак не мог уговорить их идти дальше, в Дорфли, а бить их посохом Петер не хотел.

Хейди поняла, что Петера надо спасать. Она попрощалась с ним и отвела Барли и Шванли в хлев. Она заперлась с козами внутри; только тогда Петер смог погнать своё стадо дальше. Встреча с Хейди задержала его, и он гнал коз вниз бегом, чтобы раздать их до наступления темноты.

Алм-Охи пришёл в сарай и помог Хейди подоить Шванли и Барли. С плошками, полными молока, Хейди и дедушка вернулись в хижину.

- «Чем же теперь тебя кормить, городская принцесса?» - спросил Дедушка и положил в очаг ещё бревно.

- «Разве у тебя нет хлеба и сыра?» - удивилась Хейди.

- «Ну, я думал, ты теперь ешь только устриц, черную икру и спаржу..» - Объяснил дед. - «Но если тебя устроят хлеб и сыр..»

- «Устроят, устроят!» - Закричала Хейди, - «Но сперва я хочу молока!»

Хейди налила себе в миску молока, села на свой стул и стала пить, наблюдая, как Алм-Охи режет хлеб, плавит в очаге сыр, и капает расплавленным сыром на ломти хлеба. Хейди выпила полную миску молока; затем она достала из шкафа ложки и миски. Алм-Охи как раз закончил жарить сыр, и положил хлеб с сыром в эти миски.

- «А можно мне ещё молока?» - Спросила Хейди.

- «Конечно, пей хоть всё!» - Разрешил Алм-Охи и налил девочке ещё молока.

- «Ты думаешь, я могу выпить всё молоко от двух коз?» - Удивилась Хейди и принялась уминать сыр с хлебом.

- «Ну, я не знаю, чему тебя там во Франкфурте научили», - хмыкнул Алм-Охи, чавкая.

- «Я тебе всё-всё расскажу, чему меня научили, и покажу, и дам потрогать!» - Пообещала Хейди, жуя сыр с хлебом и запивая молоком. - «Мне фрау Сесеманн такую книжку подарила! С картинками!»

Хейди хотела достать из шкафа и показать эту книжку, но Алм-Охи её удержал:

- «Не торопись, Хейди! У нас ещё много-много дней впереди. Сперва доешь и умойся, ты опять чумазая. А то все картинки в книге станут чёрными, как ночь.»

Наевшись, Хейди побежала мыться. Уже в потемках она вытиралась лохматой тряпкой, которую Алм-Охи назначил исполняющей обязанности полотенца.

Когда Хейди вернулась в хижину, она обнаружила, что Охи собрал на сеновале её постель, высокую и благоухающую, из самого свежего сена. Хейди забралась в неё, чтобы протестировать только что скомпилированный модуль, сказала «Зер Гут», и сразу заснула. На местном диалекте, слова "Зер Гут" (sehr gut) указывают, что тест прошёл успешно.

14. Воскресный колокол

Хейди проспала ночь и всё утро. Дедушка по утренней росе накосил травы. Он подоил Шванли и Барли. Дедушка встретил Петера на подходе к хижине и приложил палец к губам, чтобы Петер не свистел. Жестом Дедушка показал, что Хейди спит. Спровадив Барли и Шванли с Петером, Дедушка подмел хлев. Сменил козам подстилку. Принес из леса упавшее сухое дерево. Прополол огород от сорняков. Хейди всё спала и спала. Она проснулась только, когда солнце начало всерьёз припекать и согрело чердак, ей стало жарко. Хейди услышала шелест елей, увидела круглое окно сеновала альпийской хижины и вспомнила, где она. Сперва Хейди побежала купаться в корыте, а потом искать дедушку, чтобы напомнить про чемодан. Дедушка ворошил сено, чтобы оно хорошенько просохло, а высохшее приносил в огромном мешке на сеновал, чтобы альпийский ветер не унёс его прочь. Увидев, что Хейди проснулась, дедушка разогрел завтрак. Они покушали и пошли по тропе вниз.

Хейди и дедушка дошли вместе до хижины Петера. Там они расстались. Дедушка пошёл дальше вниз, в пекарню, чтобы забрать у Бакера чемодан Хейди. Хейди зашла в хижину Петера, чтобы поговорить с бабушкой, как она обещала вчера. Как только Хейди зашла, бабушка окликнула её:

- «Ты пришла, дитя? Ты снова пришла?»

Бабушка взяла Хейди за руку и сжала ее; бабушка боялась, что ребенка могут снова отобрать. Бабушка рассказала, как ей понравились белые булочки, и как она чувствует, что силы возвращаются к ней. Бригитта добавила, что бабушка опасается, что съест все булочки слишком быстро, и старается не есть больше одной булочки в день. Хейди внимательно слушала Бригитту и думала, а потом предложила:

- «Я знаю, что надо сделать. Я напишу Кларе письмо, и тогда она непременно пришлет мне столько булочек, что тебе их хватит на месяц, или даже на год. Я умею считать, и я могу сосчитать, сколько булочек надо на год, и уместятся ли они в этом шкафу.

Хейди показала на шкаф, который стоял рядом с бабушкой и добавила:

- «Для этого мне нужны карандаш и бумага.»

- «Боже мой!» - сказала Бригитта, - «Хейди, это так мило, но ты не понимаешь, булочки не могут храниться так долго, они зачерствеют и заплесневеют. И нет смысла везти булочки издалека. Наш пекарь, Бакер, мог бы и здесь печь такие булочки, проблема только в цене; у нас нет денег на белый хлеб.»

Хейди подумала и сказала:

- «Дета и в этом мне наврала. Она говорила, что за мягкими булочками надо ехать ажно во Франкфурт. Как будто она не знала, что такие булочки она может купить, не выезжая из Дорфли! Тогда я могла бы вернуться в тот же день, когда она меня похитила отсюда!»

Наступила пауза. С одной стороны, Хейди излагала логично. С другой стороны, стихийная солидарность взрослых против детей не позволяла Бабушке и Бригитте согласиться с Хейди и признать, что Дета есть киднапперша, мошенница, врунья. Хейди подумала ещё немного и добавила:

- «Херр Сесеманн говорит, что если проблему можно решить деньгами, то это не проблема, а расходы. Нет смысла дёргать Клару по пустякам; я сама могу покупать булочки у Бакера и приносить их бабушке.. Или даже ещё проще, я дам денег Петеру, и он их купит.»

Опять наступила пауза. Хейди подумала ещё несколько секунд и выдала стих:

Кто в Дорфли бывает, быстрый, как ветер?
Это конечно, любимый наш Петер!
Как нам использовать этот полет?
Пусть Бакер за деньги нам булки пекёт!
Пусть Петер приносит вам каждое утро
От Бакера булки для нашей Гроссмуттер!

Разумеется, стих прозвучал по германски, и, может быть чуть более коряво, но смысл был такой. Бабушка захлопала в ладоши и возразила:

- «Нейн, Хейди! Даже если ты заработала во Франкфурте денег, ты не должна их тратить таким образом..»

Тогда Хейди вытащила свою козырную карту. То есть даже не карту, а свою шляпу с пером; она со вчерашнего вечера так и лежала в углу за бабушкиным креслом. Хейди достала эту шляпу, протянула её Бригитте и сказала:

- «Бригитта, не далее как вчера, ты заявила, что ты знаешь, как за эту шляпу можно получить много денег.. Будет справедливо, если ты сделаешь это. Дочка учителя получит красивую, с вашей точки зрения, шляпу, а бабушка получит свежие булочки.. Что вы на это скажете, фрау Бригитта? Вы же любите Вашу мать, не так ли?»

Концепция Бригитты дала трещину; Бригитта не знала, что возразить. Хейди, видя замешательство Бригитты, крушила её концепцию в щебень, в прах, всё новыми соображениями:

- «И тогда Бабушка поправится, станет сильной и, может быть, снова будет видеть!»

Вероятно, профессиональный дипломат счёл бы последний довод Хейди гениальным. Взрослые не хотели разочаровывать девочку относительно возможности восстановления бабушкиного зрения с помощью хлебобулочных изделий. При этом, было понятно, что цена шляпы, пересчитанная на количество булочек, которые бабушке нужно съесть, чтобы поправиться, была невелика.

Бригитта взяла шляпу, переложила её на стол, и согласилась:

- «Спасибо, Хейди. Во Франкфурте ты училась риторике, или как?»

- «Вроде того», - ответила Хейди. Она вспомнила Херра Кандидата и Фраулейн Роттенмейер, особенно сцену расставания с ней, и очень серьёзно добавила: - «Мне приходилось спорить с очень опасными оппонентами.»

Хейди вычитала такую фразу в одной из книг и не очень понимала её смысл, но этой фразой исчерпывалось то, что Хейди знала о риторике; так что она сочла эту фразу уместной. Объяснение девочки вызвало смех Бригитты и бабушки, сгладив неловкость, которая обычно возникает при любом виде благотворительности. Хейди не поняла причину смеха, но почувствовала, что непонятные слова, которые она случайно запомнила, могут быть полезны. Особенно, при общении со взрослыми, когда они, следуя идее "Лопни но держи фасон", делают вид, будто германского языка не понимают. В определенном смысле, Хейди приходилась Бригитте невесткой. Трудности взаимопонимания Хейди со свекровью были неизбежны, и было важно преодолеть эти трудности. Хейди сообразила, что её отношения с Бригиттой налаживаются, и думала, как закрепить этот успех.

Хейди увидела на полке книгу, про которую года три назад ей рассказывала бабушка, и спросила:

- «Бабушка, теперь я неплохо читаю. Пока мы ещё не вылечили твои глаза белыми булочками, хочешь, я почитаю тебе из твоей любимой книги?»

- «Ну конечно, крошка!.. Ты и правда умеешь читать, да?»

Хейди забралась на стул и вытащила книгу. Она была покрыта толстым слоем пыли. Пыль разлетелась по комнате и бабушка чихнула.

- «О, Хейди! Я чувствую, ты нашла мою любимую книгу!» - Сказала Бабушка.

Хейду выскочила с книгой из хижины и хорошенько обтёрла книгу со всех сторон. Затем она вернулась к бабушке и объяснила свои действия так:

- «Книги, даже самые хорошие, лучше на слух, чем на нюх.»

Хейди прочла название книги, она оказалась песенником, и бабушка подтвердила, что это и есть её любимая книга. Тогда Хейди сказала:

- «Полдня уже прошло, и я не успею сегодня прочесть её тебе всю. Какой кусок ты хотела бы услышать сегодня?»

- Да хоть чего-нибудь, дитятко..

Хейди перелистывала страницы и вдруг ей попалось название, которое она где-то слышала. это была одна из немногих песен, которые знала и пела Клара. Хейди сперва даже подпевала Кларе; потом эта мелодия порядком надоела Хейди, но, по крайней мере, Хейди её помнила. Хейди развернула книгу к окну, чтобы не перепутать слова, и запела:

Die güldne Sonne
voll Freud und Wonne
bringt unsern Grenzen
Mit ihrem Glänzenv
Ein herzerquickendes, liebliches Licht.
Mein Häupt und Glieder,
die lagen darnieder;
aber nun steh ich,
bin munter und fröhlich,
schaue den Himmel mit meinem Gesicht.
..

Несколько раз у бабушки вырывались восклицания и междометия; бабушка пыталась даже подпевать. Хейди боялась сбиться с ритма и поэтому не обращала на бабушку внимания, пока не допела до конца, и лишь тогда замолчала в изнеможении. Бабушка воскликнула:

- «О, Хейди, как хорошо ты поешь! Какая радость!»

Ещё большее впечатление пение произвело на Бригитту. Бригитте показалось, что Хейди наугад открыла песенник, прочла ноты первой попавшейся песни и смогла исполнить её. Бригитта не знала, как выразить свой восторг, и помалкивала.

Слышал хейдино пение и дедушка, хотя и не с самого начала. Дедушка дождался, когда Хейди закончит петь, а бабушка выразит свой восторг. Затем Алм-Охи деликатно постучал в окно.

Хейди увидела на улице дедушку, он поманил её пальцем. Хейди попрощалась с бабушкой и Бригиттой, и выскочила из хижины. Бригитта побежала за Хейди, чтобы отдать ей одежду, которую Хеди оставила вчера, причём захватила даже шляпу. Подумав, Хейди взяла кофточку и юбку (потому что дедушка её уже знает, подумала она про себя), и сказала:

- «Хорошо, спасибо, я возьму эти тряпки! Теперь дело в шляпе. Эту шляпу мы уже обсудили, и нашли решение: Вы её продадите за булочки для бабушки. Нет смысла снова обсуждать это, шляпа остаётся у вас!»

Разумеется, Бригитта помнила разговор с Хейди о шляпе. Но Бригитта хотела, чтобы Хейди повторила свой вердикт о шляпе в присутствии Алм-Охи.

Бригитта вернулась домой со шляпой, а Хейди и Алм-Охи продолжили подъём. Алм-Охи нес на плече чемодан, а за спиной корзину; туда он переложил часть содержимого чемодана: груз легче нести за спиной, чем в чемодане. Хейди несла одежду, которую она вчера оставляла у бабушки и которую ей вернула Бригитта. Хейди была переполнена переживаниями за бабушку, и она рассказала дедушке историю с булочками. Что бабушке трудно жевать черный хлеб. Как Дета обещала, что в тот же день они вернутся к бабушке с булочками, и как, вместо этого, оставила Хейди с Фраулейн Роттенмейер. Что Клара, используя своё семейное положение в доме Херра Сесеманна, достала булочки для бабушки и передала их с Хейди. Что булочки для бабушки мог бы испечь и Бакер, прямо в Дорфли. Но у Бригитты нет денег, чтобы покупать для бабушки белый хлеб. Что если проблему можно решить деньгами, то это не проблема, а расходы, так учит Херр Сесеманн. И что самое главное деньги, а всё остальное мы купим..

При упоминании Херра Сесеманна и его философии, дедушка хрюкнул. Он хотел грязно выругаться, но сдержался. Хейди поняла, что Дедушке не нравится философия Херра Сесеманна, и старалась не упоминать его. Но Хейди рассказала, что Бригитта может хорошо продать шляпу, чтобы купить ещё белые булочки для бабушки, а когда бабушка и их съест, Хейди может заплатить Бакеру, чтобы он через Петера каждый день посылал бабушке свежие булочки, и что это самый простой способ помочь бабушке.

Упоминание Бакера дедушке тоже не понравилось. У дедушки были непростые отношения с Бакером. Дедушка обменивал у Бакера сыр и деревянные ложки на хлеб, соль и солонину, чтобы не ходить далеко. Таким образом происходил натуральный обмен. Но потом дедушке показалось, что Бакер начал давать меньше хлеба за то же количество сыра. Дедушка стал ходить дальше, в Дженнис или в Майенфелд; там продавал сыр и ложки по цене гораздо более выгодной, чем в лавке Бакера. Однако, дедушка иногда всё ещё покупал хлеб и ветчину у Бакера. Когда дедушка забирал чемодан, Бакер был весьма любезен и, в придачу к чемодану, дал дедушке мешок, Бакер попросил Дедушку отнести это Хейди. В мешке была ветчина и два каравая хлеба. Бакер добавил, что возвращать мешок не надо. Хейди говорила только про чемодан, и дедушка смутился, но подарок был оформлен как просьба; Алм-Охи не посмел отказаться и взял и мешок тоже. Впрочем, стремление Хейди к благотворительности Алм-Охи не одобрял. Он спросил:

- «Может быть, мы лучше купим для тебя удобную кровать?»

Но Хейди завила, что ей очень нравится спать на сеновале, и она спит на сене намного лучше, чем когда-либо спала на шикарной кровати во Франкфурте. Наконец, Алм-Охи сказал:

- «Деньги твои; делай с ними то, что приносит тебе радость. Если ты хочешь платить Бакеру, чтобы он слал бабушке свежие булочки, ты можешь делать это.»

Хейди обрадовалась:

- «Ну да! Теперь бабушке больше не прийдется есть твердый черный хлеб! Сперва она доест те булочки, которые я ей принесла, потом те, которые Бригитта купит на деньги, полученные от продажи шляпы, а потом я договорюсь с Бакером. Я его уже знаю, и он меня уже знает, поэтому мне с ним будет легко договориться. Я знаю, вы поссорились с Бакером, но я с ним не ссорилась, и поэтому мне это будет легко. Я узнаю, сколько стоят булочки, и заплачу за месяц вперёд. Или даже за год вперёд..»

Хейди подумала и стала очень серьёзной, а потом выдала религиозную концепцию:

- «Бог не всегда даёт нам сразу то, о чём мы просим. Если бы Бог сразу дал мне булочки для бабушки, и я в тот же день вернулась бы домой, то я бы принесла бабушке только несколько булочек. А теперь я могу обеспечить бабушке столько булочек, сколько она может съесть. Потому что главное - деньги, а всё остальное мы купим! Мне было очень тяжело во Франкфурте, но я просила Бога помочь, и теперь я получила эту помощь. И Бог придумал гораздо лучше, чем я могла бы придумать. Дальше я постараюсь сама. Чтобы не дергать Бога по пустякам. Потому что очень многие его просят о всякой ерунде, и у него, наверное, голова идёт кругом от идиотских просьб. Но, даже если всё хорошо, надо возносить хвалу Господу, чтобы он не забывал нас.»

- «Если Бог такой добрый, то пусть он починит бабушке глаза, а твоей Кларе ноги», - цинично заметил Алм-Охи. - «И раз у Херра Сесеманна есть деньги, а всё остальное он купит, чё ж он не купит здоровье для Клары, а?.. Хейди, тебе надо осторожно относиться к тому, что говорят люди. Особенно богатые, как Дета и Сесеманн.»

- «Я знаю, Дедушка. В Дорфли, когда я приехала, нас обступили люди, много-много, и они говорили всякую ерунду, одновременно, и мешали мне пройти. Но я не стала с ними спорить, а просто их растолкала в стороны, протиснулась между ними и убежала от них. Но Херр Сесеманн, как мне кажется, хороший. Просто ему не повезло с Фраулейн Роттенмейер и прочими. И это ведь он дал денег на булочки для бабушки.»

- «Так таки уж и на булочки?»

- «Клара не могла сама заработать денег на булочки для бабушки. Ясно, булочки были куплены на деньги Херра Сесеманна.»

- «Я про те деньги, которые он передал с тобой. На которые ты собираешься покупать ещё булочки.»

- «Он дал их тебе, ты дал их мне, а я на них закажу булочки; так что всё по-честному, дедушка!»

- «Хейди, я не знаю, чему тебя научили во Франкфурте, но будь осторожна. Сперва, например, ты можешь заказать булочки на неделю, и посмотреть, как это работает. А потом ещё на неделю. Потом на месяц. И так далее. Хороший бизнес строится с малого, потому что надо видеть результат, прежде чем вкладывать ещё. И то же про благотворительность.»

- «Я постараюсь, Дедушка. И попрошу Бога помочь, чтобы я не наделала ошибок. И всегда буду молиться. Тому, кто помнит Бога, Бог помогает.»

- «А если кто не молится?»

- «Если кто Бога забывает, то и Бог его забывает.»

- «Это ты сама к такому пришла?»

- «Нет, это меня бабушка научила. Не бабушка Петера, а бабушка Клары.»

Они пошли молча, а потом Алм-Охи пробормотал:

— «Ну, уж что сделано, того не поправишь. Уж кого Бог оставил, того оставил.»

- «Нейн, дедушка. Даже если кто забыл Бога, он может вернуться к Богу, и Бог вернётся к нему..»

- «Ну в общём-то да.. Хейди, откуда ты это знаешь?»

- «Я же говорю, от бабушки. Она мне подарила замечательную книжку, там как раз про это.. Я тебе вчера хотела показать, но ты сказал, что я грязная, а когда я помылась, я заснула.. Пойдём быстрее, я тебе покажу..»

Они были уже у хижины. Хейди отпустила руку деда, вбежала в хижину и достала книжку. Алм-Охи поставил на землю чемодан и снял заплечную корзину.

Алм-Охи задумчиво сел на скамейку. Хейди подбежала к нему со своей большой книгой; вместо того, чтобы разбирать содержимое чемодана, они принялись рассматривать книгу.

Хейди легко нашла рассказ, который искала. Она уже много раз перечитывала этот рассказ; книга помнила это и сразу открылась в нужном месте. Xейди принялась читать притчу о блудном сыне, показывая дедушке картинки. Как пастух жил с отцом, у которого были обширные пастбища и тучные стада. У пастуха был красивый плащ и пастуший посох; он стоял с ним на пастбище и смотрел на закат, и это все было видно на картинке. Хейди читала:

- «.. Но внезапно он захотел быть самим себе хозяином, потребовал на это у своего отца денег, и убежал с ними и растратил все. А когда у него ничего не осталось, ему пришлось пойти работать и быть слугой у фермера. Но у фермера не было таких красивых животных, как те, что были на полях отца пастуха; только свиньи; за ними пастух должен был ухаживать. Кормили его объедками, такой же корм получали и свиньи. Пастух думал о том, как дела у него дома, и как хорошо его отец обращался с ним и как неблагодарно он поступил по отношению к отцу, и плакал от раскаяния и тоски по дому. И понял, что он должен вернуться и попросить у отца прощения. Пастух решил сказать отцу: “Я больше не достоин называться твоим сыном, но позволь мне быть с тобой поденщиком”. Но, когда он пришел издалека в дом своего отца, отец увидел его и выбежал из дома.»

На этом месте Хейди прервала чтение, чтобы обсудить первую часть притчи:

- «И что ты думаешь, отец разозлился на неблагодарного сына?.. Прогнал его прочь?.. А вот и нет, дедушка, ничего подобного! Слушай дальше:»

Хейди продолжила чтение.

- «.. И его отец увидел его, и подбежал, и обнял его, и поцеловал его, и сын сказал ему: «Отец, я согрешил против неба и перед тобой, и я больше не достоин называться твоим сыном». Но отец сказал своим слугам: “Принесите лучшую одежду. Обмойте сына и оденьте его. И заколите откормленного телёнка, и приготовьте праздничный ужин, и сегодня мы будем отмечать великий праздник, Потому что мой сын был мёртв, а теперь снова жив..” И они начали радоваться.»

Таким хеппиэндом рассказ заканчивался. Алм-Охи был потрясён и обрадован чтением девочки; если не самим рассказом, то тем фактом, что Хейди читает и даже предлагает семантический анализ художественного текста и иллюстраций к нему.

- «Тебе понравился рассказ, дедушка?» - спросила Хейди.

Она ожидала, что Алм-Охи проявит больше эмоций в связи с неожиданной концовкой притчи про возвращение блудного сына.

- «Да, Хейди, эта история прекрасна», - сказал дедушка. Его лицо оставалось груcтным и серьезным. Дедушка хотел добавить, что телёнка убили и съели. И что телят откармливают именно для этого. Но он сдерживался и молчал.

Хейди попыталась заинтересовать дедушку, показывая ему иллюстрации и объясняя, что там нарисовано.. При этом она проявила незаурядные способности в построении логических конструкций, но тщетно. Алм-Охи считал, что от трудов праведных, не наживешь палат каменных, и что легче козе пролезть через игольное ушко, чем богатому войти в царствие небесное. Поэтому он скептически относился к тёте Дете и Херру Сесеманну. И, конечно, к отцу пастуха, у которого были слуги, упомянутые в рассказе.

Дедушка оставался хмурым, даже когда они с Хейди развешивали в шкафу красивые шмотки, посланные Кларой. После обеда, Хейди всячески старалась обласкать деда.. Добившись желаемого результата, Хейди поднялась на сеновал, уже совсем без сил забралась в свою постель и заснула, успев поблагодарить Бога за то, что он послал ей такого хорошего дедушку. Она не слышала, как Петер пригнал коз, как дедушка заводил Шванли и Барли в хлев и доил их.

Ночью, когда Хейди давно спала, Алм-Охи тихо поднялся по лестнице и посмотрел на неё. По его щекам скатились две крупные слезы.

Алм-Охи проснулся на рассвете. Он вышел из хижины и любовался долиной, горами, елями и птицами. Звук воскресного колокола раздавался в долине, заглушая свист Петера, а птицы пели свои утренние песни на елях. Хейди опять проспала приход Петера, но, когда Петер с стадом ушёл, Алм-Охи разбудил девочку:

– «Просыпайся, Хейди! Солнце, про которое ты пела вчера, уже встало! И нам пора к Богу. То есть совсем на небеса нас пока не возьмут, но мы пойдём в церковь.»

- «А как же Петер?»

- «Петера прийдётся отложить на потом.»

- «Ты говорил "послезавтра". Это было позавчера. Значит, то послезавтра уже сегодня, а я проспала!» - Хейди погрустнела, но нашла решение: - «Ладно, дедушка, но когда мы сходим в церковь, а Петер пригонит коз, я пойду к Петеру. Потому что мы обещали, а Бог не любит, когда обещают, а потом не делают. Я не хочу вырасти вруньей, как Дета.»

- «Хорошо, Хейди, но сейчас одевай своё самое нарядное платье и пойдём.»

Хейди облачилась в аккуратное франкфуртское платье. Когда-то Клара одевала его, но в этом платье Клара не играла в футбол, не ездила на велосипеде, не бегала наперегонки, не играла в салочки, и не прыгала с верёвкой-скакалкой, не просиживала сутки напролёт, играя в "Doom" на компьютере (их в 19м веке ещё не было), и разумеется, не падала в пыль или в лужу, не садилась на липкие цветы и листья, не продиралась сквозь заросли шиповника, не дралась с мальчиками и не красила заборы. Поэтому платье смотрелось как совсем новое.

Дедушка тоже одел свой самый парадный костюм. Хейди с изумлением посмотрела на него и удивилась:

- «О, дедушка, да ты красавчик, я никогда раньше не видела тебя таким!»

- «Ты тоже красавица, Хейди», - сказал Алм-Охи. - «А теперь пойдём!»

Жители Дорфли уже были в церкви и начинали петь, когда Алм-Охи с Хейди тихо вошли и сели с края на самую заднюю скамейку. Лишь один прихожанин заметил их краем глаза, повернул голову и офигел. Чтобы убедиться в реальности посетителей, он подтолкнул своего соседа локтем и прошептал:

- «Алм-Охи пришёл.»

Сосед не поверил, тоже повернул голову и удивленно прошептал: - «Алм-Охи в церкви?»

Две женщины хотели попросить соседей, сидящих сзади, не шуметь, и обернулись для этого, и тоже удивились:

- «Неужто и впрямь Алм-Охи?»

Через минуту, уже отовсюду слушался шёпот: «Алм-Охи», «Алм-Охи», «Алм-Охи»..

Хор еле-еле смог допеть псалм. Впрочем, когда поп начал проповедь, растерянность прихожан прошла. В его словах была похвала и благодарность; слушатели были тронуты проповедью. Когда служба закончилась, Алм-Охи и Хейди вышли и направились к приходскому дому. Многие пошли следом, чтобы посмотреть, зайдёт ли он в дом попа. Алм-Охи зашёл. Дорфлийцы собирались группами и с волнением обсуждали появление Альм-Охи в церкви. Они смотрели на дверь пастора, чтобы увидеть, как Алм-Охи выйдет: в гневе или в мире. Никто из них не знал, что привело старика и что означает его приход; но у многих уже менялось отношение к Алм-Охи. Один прихожанин заметил:

- «С Альм-Охи, наверное, всё не так уж плохо! Смотрите, как осторожно он ведёт за руку девочку.»

А другой сказал:

- «Я всегда это говорил, и он бы не пошел к пастору, будь он таким плохим человеком, как про него говорят, иначе ему пришлось бы бояться.»

И пекарь сказал:

- «Разве я не сказал это первым? С каких это пор маленький ребенок так хотел идти к дедушке, даже когда этот дедушка злится? Значит, Алм-Охи вовсе не злой..»

Доброжелательное отношение к Алм-Охи возникло и вышло из-под контроля. Теперь к нему присоединились и женщины. Они слышали про Алм-Охи от Петера и бабушки; теперь многие представляли Алм-Охи совсем иначе, чем раньше. Таким образом, количество сторонников Алм-Охи увеличивалось; общее мнение про Алм-Охи повернулось на 180°.

Многие люди умеют выглядеть весьма умными и принципиальными за счёт того, что они, не имея собственных идей, горячо поддерживают мнение большинства, молчаливо подразумевая, что большинство всегда право, а те, которые оказались в меньшинстве, неправы и вообще плохие. Такие "большевики" первыми рефлекторно угадывают изменение общественного настроения и быстро подстраиваются под большинство, легко присоединяются к новому мнению, ни капельки не смущаясь, что оно противоположно тому, которое они же высказывали день назад. Через десятки лет после описываемых событий, такие поведенческие способности были описаны в научной и околонаучной литературе и обозначены терминами “большевизм”, “пыль на ветру” и “перестройка”. Эти явления не являются исключительным атрибутом какой-либо специфической страны или нации; в той или иной степени, такое встречаются во всех странах, даже в таких цивилизованных, как Швейцария. Так что нет ничего волшебного в том, что быстрое изменение общественного мнения описано и в этой сказке.

Пока прихожане обсуждали Алм-Охи, он подошел к двери кабинета попа и постучал. Поп открыл дверь и встретил дедушку, ничуть не удивившись. В отличие от многих своих коллег в больших азиатских странах, этот поп верил в Бога, и он давно знал притчу о блудном сыне, которую Хейди читала вслух вчера.

Поп взял старика руку и пожал ее с величайшей сердечностью, а Алм-Охи стоял в молчании и не мог вымолвить ни слова, потому что не был готов к такому теплому приему. Наконец, Алм-Охи сказал:

- «Я пришел попросить пастора, чтобы он простил мне слова, которые я сказал ему на Алме. Впредь я постараюсь прислушиваться к Вашим благонамеренным советам. Зимой я намерен вернуться в мой дом в Дорфли, чтобы девочка могла ходить в школу.»

Приветливые глаза попа светились радостью. Он снова взял старика руку, сжал ее и сказал взволнованно:

- «Сосед, я ждал, что ты появился в церкви. Я рад, что ты вернулся, чтобы жить с нами, ты не должен сожалеть. И твой дом, и твои соседи ждали тебя много лет, и мы рады, что ты возвращаешься. Надеюсь, что мы с тобой проведем вместе ещё много зимних вечеров. Мы надеемся подружиться и с Хейди.»

Когда обсуждалось возвращение Алм-Охи в Дорфли, вовсе не имелось в виду, что он будет снимать квартиру, комнату или угол в квартире кого-нибудь из жителей Дорфли. У Алм-Охи был свой дом в Дорфли, и даже приусадебный участок вокруг. Этот дом и участок обозначались термином "Маннор". Когда-то давно, Маннор был шикарным замком, затем слегка разрушен, но потом, дедушкиными усилиями, слегка восстановлен и вполне годился как зимнее жильё.

Нравы и обычаи Швейцарии сильно отличаются от стереотипов варварских стран, где население испорчено так называемым "квартирным вопросом". Рейдерские захваты и раскулачивания в Швейцарии даже в 19 веке были уже совсем не популярны, они воспринимались как нечто совершенно дикое и неприемлемое. При всём негативном отношении к Алм-Охи, за девять лет, которые он провел в хижине на Алме, ни разу никто не попытался отжать, захватить Маннор. Никто даже и не пытался разграбить его имущество; об этом и речи не было. Никто не настучал на Алм-Охи, чтобы облегчить и обосновать, легализовать такой грабёж, придать агрессии видимость законности. Маннор нетронутым; лишь только сорняки заполонили участок, стены и комнаты дома почернели от времени и все предметы внутри покрылись пылью. Этот дом всё ещё оставался в состоянии, лучшем, чем многие дома в Дорфли. Именно этот дом имелся в виду, когда поп и Алм-Охи обсуждали его возвращение.

Толпа, собравшаяся снаружи, догадывалась, что в кабинете попа происходит что-то важное, и не расходилась, хотя Хейди и Алм-Охи просидели у попа долго. Поп уже знал, что отношения между Хейди, его дедушкой и Петером давно зашли гораздо дальше, чем среднестатистический церковник мог бы себе представить. Теперь поп не задавал глупых вопросов, и он больше не стеснялся присутствия Хейди. Наоборот, поп расспрашивал Хейди о том, как она съездила во Франкфурт, как она собирается жить дальше и, главное, как она относится к школе. Поп говорил так доброжелательно, что Хейди согласилась ходить в школу с осени. Этого, собственно, и добивался поп. Он видел пример Петера, и вовсе не хотел, чтобы с Хейди случилось что-то аналогичное.

Провожая дедушку, поп ласково погладил Хейди по голове, взял ее за руку и вышел вместе с ней. Уже за входной дверью он попрощался, все видели, что поп доброжелательно обменялся с Алм-Охи рукопожатием, как если бы это был его лучший друг, с которым попу трудно расстаться.

Едва дверь за попом закрылась, прихожане бросилось к Алм-Охи; Каждый хотел первым пожать его руку, и столько рук было протянуто, что Алм-Охи растерялся. Кто-то крикнул:

- «Охи! Я рад, что ты снова к нам пришел!»

А другой сказал:

- «Привет, Охи! Я бы хотел бы поговорить с тобой, когда у тебя будет время.»

А кто-то спрашивал:

- «Охи, ты вернешься в Дорфли?»

И такое звучало со всех сторон. Алм-Охи отвечал на дружеские приветствия, что он намерен вернуться в Маннор и провести зиму с соседями. Тогда поднялся шум, Алм-Охи вдруг стал самой популярной личностью во всем Дорфли.

Алм-Охи торопился домой, на алм, чтобы принять у Петера коз, Барли и Шванли. Однако, дедушка не хотел распихивать и расталкивать доброжелательно настроенных соседей, как это делала Хейди два дня назад. Поэтому они с Хейди сильно задержались.

Когда Хейди и дедушка начали подниматься по тропе, солнце уже садилось. Толпа шла за Дедушкой и Хейди, провожая их по дооге на Алм. Каждый хотел быть уверенным, что Алм-Охи зайдет к нему, когда снова спустится в Дорфли. Когда люди повернули и стали возвращались с горы, старик остановился и посмотрел им вслед, и на его лице был такой теплый свет, как будто солнце освещал его изнутри. Хейди посмотрела на дедушку и сказала, очень довольная:

- «Дедушка, ты сегодня становишься все красивее и красивее, ты никогда не был таким раньше».

- «Ты так думаешь?» - улыбнулся дедушка. - «Да, и ты видишь, Хейди, что у меня сегодня получается быть в мире с Богом и людьми; это так хорошо!»

Алм-Охи и Хейди уже подходили к хижине Петера, Бригитты и бабушки, когда мимо них пробежали Петер и козы. Петер на бегу крикнул:

- «Охи! Я запер Барли и Шванли в хлеву, но они не доены!»

- «Славная работа, Генерал!» - прокричал Алм-Охи, заслоняя собой Хейди, чтобы она не отвлекла коз и Петер успел пригнать их в Дорфли до темноты.

Петер и козы с криками, свистом и топотом промчались мимо и понеслись дальше вниз, а Хейди и дедушка подошли к домику Петера. Дедушка постучал, открыл дверь и зашёл.

- «Привет, бабушка», - сказал он. - «Я думаю, нам нужно проверить кое-что в вашем доме до того, как подует осенний ветер. Чтобы нам не пришлось опять чего-нибудь затыкать зимой. Я пришёл спросить: Когда вам удобно это сделать?».

- «Мейн Готт, да это же сам Охи!» - воскликнула бабушка. - «Я дождалась этого! Чем я могу поблагодарить вас за все, что вы делаете для нас, Охи! Спасибо вам, Охи! О, если бы я видела и могла бы хоть что-то сделать для вас..»

- «Вы мне уже помогли, бабушка, по иному посмотреть на мир.. Ну, и Хейди, конечно..» - Ответил дедушка.

Бабушка обняла Хейди и принялась обсуждать с дедушкой Хейди и Петера. Алм-Охи говорил невпопад, потому что думал о том, что ему надо побыстрее вернуться домои и подоить коз, а бабушка не отвечала на его вопрос.

Пришла Бригитта; она только что подоила Шенклу и угостила дедушку и Хейди молоком с хлебом. Дедушка отказался от молока, но бабушка была так мила, что дедушке опять было неловко напомнить, что Барли и Шванли ждут его. Алм-Охи решил дождаться, пока Хейди попьет.

Бригитта принялась снова обсуждать шляпу из Франфурта. Она сказала, что она не хочет лишать ребенка такой шляпы. Алм-Охи вспылил:

- «Шляпа её! Если Хейди больше не хочет надевать её на свою голову, то она имеет на это право. Хейди уже взрослая и сама может принимать решения. Так что бери шляпу, Бригитта, и не рассусоливай. Тем более, Хейди предложила тебе разумный способ использования этой шляпы.»

Бриджитта обрадовалась такому приговору:

- «Она стоит больше десяти франков, вы только посмотрите на неё!» - И Бриджитта снова подняла эту шляпу. - «Какое благословение принесла Хейди из Франкфурта! Иногда мне приходилось думать, не следует ли мне тоже отправить Петерли во Франкфурт; что ты думаешь, Охи?»

- «А кто будет пасти наших коз?» - Спросил Алм-Охи. - «Может быть, будет лучше, если Хейди сперва научит его тому, что уже знает? Впрочем, с другой стороны, обучение в городе имеет свои плюсы, и если...»

Охи не успел договорить. Обсуждение было прервано шумом. Дверь с грохотом открылась и в хижину ввалился Петер.

- «Легок на помине! Привет, генерал!» - Поприветствовал Петера Алм-Охи. - «А мы как раз перемываем тебе косточки..»

К приветствию присоединились, каждая на свой лад, Бабушка, Бригитта и Хейди. Хейди была очень рада, что Петер появился, бросилась его обнимать и повисла у него на шее. Петер так тяжело дышал, что сперва не мог говорить. Он молча протягивал конверт, который ему вручили на почте. Конверт был адресован Хейди. Петер бежал, чтобы поскорее вручить его.

Хейди не собиралась секретничать. Она допила молоко, отодвинула пустую миску, положила конверт на стол, вскрыла его и принялась читать вслух. Письмо было от Клары.

В Германии и в Швейцарии, ещё с 19го века, письма доходят быстро, примерно за такое время, которое письму требуется, чтобы доехать на поезде из одного города в другой и быть принесенным адресату почтальоном. Самая трудоёмкая и медленная операция, а именно, перлюстрация писем, в Европе вообще не принята. Это сильно ускоряет доставку писем. Очевидно, Клара написала своей подруге вскоре после её отъезда.

Клара писала, что без Хейди, в доме стало скучно, что она не может долго это терпеть. Клара пожаловалась отцу, и он запланировал поездку в Бад Рагаз на предстоящую осень. Бабушка (из контекста очевидно, что Фрау Сесеманн) тоже хочет поехать, чтобы навестить Хейди и дедушку на горном пастбище. Что Бабушка одобрила посылку старой бабушки (из контекста понятно, что Фрау Зиегенхирте) и участие Клары в этом проекте. И что бабушка пошлёт бабушке ещё булочек и кофе, потому что булочки особенно хороши в сочетании с кофе, И что бабушка тоже приедет в Алм, чтобы увидеть бабушку. И что Клара надеется, что Хейди поможет бабушке найти бабушку.

В письме была некоторая путаница, потому что Клара обозначала одним и тем же словом "Гроссмуттер" и свою бабушку, и бабушку Петера. Но Хейди легко догадывалась, которая из бабушек имеется в виду в каждом случае.

Новость вызвала удивление и радость. И желание продолжить обсуждение. Но Алм-Охи напомнил что ему надо идти доить Барли и Шванли, которые, вероятно, жалобно кричат от тоски и боли.

Хейди растерялась. Она понимала, что козы её ждут, но не хотела уходить от Петера и вцепилась в него обеими руками, а Петер растерянно обнимал Хейди. Он понимал, что Хейди сейчас уйдёт, и это очень огорчало его. Алм-Охи давно знал об отношениях Петера и Хейди, но Бригитта смотрела на детей с удивлением. Дедушка поднялся и сказал:

- «Подём, Хейди. Барли и Шванли ждут нас.»

- «Дедушка, а ты можешь сегодня подоить коз без меня?» - спросила Хейди.

- «Конечно, могу», - сказал Алм-Охи. - «А что случилось?»

- «Только сегодня», - объяснила Хейди. - «Завтра я тебе буду помогать, и потом тоже. Я хочу остаться с Петером.»

Алм-Охи опешил. Петер и Бригитта тоже. Бабушка молчала, пытаясь понять, что происходит. Хейди продолжала:

- «Петер, ты ведь хочешь, чтобы я осталась с тобой, правда, Петер? Скажи, Петер!» - настаивала Хейди.

Петер обвёл всех присутствующих уверенным взглядом и нагло заявил:

- «Хочу!» - И обнял Хейди ещё крепче. Примерно таким тоном он торговался с Детой, когда та просила его собрать одежду Хейди.

Алм-Охи мягко сказал:

- «Хейди, нам надо идти домой.»

- «Я не пойду!» - заявила Хейди. В первый раз в жизни она перечила дедушке таким радикальным образом. - «Ты сам сказал, что я уже большая. Значит, я могу сама решать, где и с кем мне ночевать. А ещё ты сам сказал, чтобы Петер подождал до послезавтра. То "послезавтра" наступило. Это уже теперь. А ещё сегодня Херр Пфаррер говорил, что главное в жизни, это любовь. Сегодня я хочу делать любовь с Петером. И Петер хочет делать любовь со мной. Правда Петер?»

- «Да», - откликнулся Петер.

Хейди привела три важных причины, почему она должна остаться с Петером, и даже заручилась поддержкой Петера. Взрослые смутились. Бригитта попыталась образумить детей:

- «Хейди, это не делается таким образом.. Например, если я заявлю, что я хочу делать любовь с Охи, прямо сегодня, как это будет смотреться?»

- «И ты поможешь ему подоить Барли и Шванли?» - Обрадовалась Хейди. - «Конечно, это будет замечательно! Дедушка, можно, Бригитта пойдёт сегодня с тобой? Посмотри, как она тебя хочет!»

Петер был совершенно растерян. Да, ему хотелось, чтобы Хейди осталась с ним, но он не представлял себе, что такие вопросы можно обсуждать со взрослыми. И у него в голове не укладывалось, что его мама ещё хороша собой и кто-то может делать с ней то же, что он делал с Хейди. Предмет спора начал доходить до бабушки. Она чувствовала, что Алм-Охи ещё не ушел, и сказала:

- «Бригитта, ты забыла спросить самого Охи.. Если он согласится, то я буду счастлива за тебя!.. Охи, не отвергай мою дочку, у неё уже много лет никого нет..»

- «Охи согласен», - сказал Алм-Охи.

- «Уррааа!» - Закричала Хейди и запрыгала от восторга. Это было нелегко, так как она обнимала Петера, и ей приходилось подпрыгивать вместе с ним.

- «Мам, тебе действительно нравится Охи?» - Удивился Петер. - «Ты его больше не боишься?»

- «Да, сынок», - сказала Бригита. - «Не боюсь. Ты потерпишь тут без меня?»

- «Ну да, мама!» - Сказал Петер. - «Пусть вам будет хорошо.» - Он не выпускал Хейди их своих объятий.

Петер не был на проповеди в церкви и до него только теперь дошло, что любовь, это не то, что берёшь, а то, что даёшь.

- «Благословляю вас, дети мои!» - Сказала бабушка. - «Я счастлива за вас. Гутенн нахт, и да пребудет Бог с вами.»

Бабушка сказала правду: Она чуть не описалась от радости, и спешно вышла по малой нужде, и вернулась уже в свою комнатушку, чтобы не мешать твориться Божьей воле. Потёмки нисколько не мешали ей, так как она ничего не видела даже днём, и привыкла делать всё наощупь. Она заснула со счастливой улыбкой.

Бригитта посоветовала Петеру и Хейди использовать её постель, а сама, ведомая дедушкой, пошла в его хижину. Луна ещё не взошла, но Алм-Охи хорошо знал дорогу. Когда они подошли, Бригитта обняла Дедушку и сказала:

- «Охи, сегодня я буду твоя Хейди. Она ведь доила коз, да?»

- «Да, крошка. Ты дашь им соль.» - сказал Алм-Охи.

Они зашли в хижину, и Охи положил на ещё горячие угли несколько щепок, а сверху два бревна. Он дал Бригитте соль, а сам взял фонарь и два подойника. Барли и Шванли радостно закричали, когда услышали шаги и увидели фонарь, а потом ещё и соль на руках Бригитты..

Охи и Бригитта поужинали молоком с хлебом и жареным сыром. У очага, Бригитте стало жарко. Охи помог ей раздеться. Они повесила её шмотки на стул. Охи тоже разделся, и аккуратно повесил парадную одеду в шкаф. У него не было стиральной машины, и он не мог стирать одежду, даже парадную, после одного дня носки. Алм-Охи взял Бригитту за руку, повёл к долбленому корыту и искупал в родниковой воде; искупался и сам. Бригитта визжала и фыркала от холода и восторга. Затем Алм-Охи обтёр её драной тряпкой и повёл греться у очага. Теперь Бригитта и Охи никуда не спешили. Они думали про Петера и Хейди. То, зачем Бригитта пришла, получилось как бы само собой; им казалось, что иначе и быть не могло.

Утром дедушка спал долго. Такого с ним не бывало уже много лет. Бригитта сама подбросила два толстых полена в очаг, попила вчерашнего молока, умылась и подоила коз. Ей было легко и приятно. Утром в Альпах прохладно, и Бригитта оделась. Услышав свист Петера, она вывела Барли и Шванли, и увидела, что пришла и Хейди.

- «Тебе понравилось, мама?» - спросил Петер.

Бригитта скромно кивнула и спросила:

- «А тебе?»

- «Да, мама! Хейди замечательная!»

- «Спасибо, фрау Бригитта!», - Сказала Хейди. - «Вы очень хорошо придумали!.. А я пойду с Петером!.. А где дедушка?»

- «Он спит», - объяснила Бригитта. - «Он очень устал».

Хейди убедилась, что дедушка спит, потом залезла в корыто с водой и поплескалась там, чтобы солнышко не смеялось над ней. Козы кричали и прыгали от радости. Вода с плавающей в ней Хейди казалась им вкуснее, чем обычная. Бригитта, уже на правах хозяйки, вынесла из хижины хлеб, сыр и миску, и положила их в сумку Петера. Она расцеловала детей, и они радостно погнали коз вверх по пастбищу.

Бригитта вернулась в хижину. Алм-Охи спал сладко, как младенец, и лишь седые борода и усы выдавали его преклонный возраст. Бригитта подмела хлев и постелила там свежего сена. Она помыла миски, из которых они ели. Она оставила молоко на столе, чтобы Алм-Охи сделал из него сыр. Бригитта снова искупалась в корыте, и подумала, как бы попросить дедушку, чтобы он сделал такое же возле их дома. Дедушка всё спал. Бригитта не стала его будить и пошла домой. У неё на душе было легко и радостно.

Бригитта стала навещать дедушку каждую неделю, каждый раз, когда вечером Хейди провожала Петера до его дома. Пока Петер ходил в Дорфли и обратно, Хейди помогала Бригитте подоить Шенклу. А когда Петер приходил, Бригитта оставляла его с Хейди и шла к дедушке.

Бакер каждый день через Петера отправлял бабушке булочку, а иногда добавлял к ней и иную гуманитарную помощь, предлагавшуюся для бабушки жителями Дорфли. Они охотно покупали "булочки франкфуртские", которые стал выпекать Бакер. Хейди и фрау Зиегенхирте обеспечили этим булочкам прекрасную рекламу. Это был новый бренд: “Булочки, за которыми девочка ездила в Германию”.

Однажды ночью, греясь с дедушкой у его очага, Бригитта спросила:

- «Охи, а что будет, если я забеременею? Я ещё не старая, я могу забеременеть..»

- «Тогда мы пойдём к попу Пфарреру, расскажем ему, как нам хорошо вместе, и он всё уладит.»

- «А если Хейди?»

- «То же самое. Даже проще. Поп знает, чем они занимаются на пастбище.»

Такой ответ вполне устроил и успокоил Бригитту. Она рассказала об этом бабушке. Бабушка повторила, что Бог услышал её молитвы; и что Хейди и Алм-Охи посланы ей Богом. Их нисколько не удивило, что поп Пфаррер, зная образ жизни Хейди, не настучал на дедушку: в Швейцарии не принято стучать на соседей, и даже попы так не делают.

Бабушка думала о намерении Алм-Охи вернуться в Дорфли на зиму. Она решила помочь дедушке подготовиться к зиме. Из козьей шерсти, Бабушка связала для Хейди носки, теплую шапку, шарф и варежки. Всем очень понравились новые хейдины шмотки; тогда бабушка, воодушевлённая успехом, решила, что называется, "scale-up", и связала то же удвоенного размера для дедушки. Цвет огромного шарфа менялся от одного конца к другому, а громадные варежки получились разных цветов; одна светлая, а другая тёмная. Дедушка нашёл это очень удобным: он сразу видел, какая варежка на правую руку, а какая - на левую. Таким образом, Фрау Зиегенхирте ещё в 19м веке предвосхитила моду 21го века, в которой херальная симметрия одежды грубо и намеренно нарушается.

15. Шмотки вместо Клары

Солнечным сентябрьским утром, доктор Классен шёл по улице по направлению к дому Херберта Сесеманна во Франкфурте. Классен смотрел на белые камни у своих ног и как будто не видел синего неба над собой. Классен грустил: Его единственная дочь, с которой он жил после смерти жены, умерла. Умение убедить богатых пациентов и их родственников в необходимости дорогого лечения не помогло Классену спасти свою дочь, когда она заболела. С тех пор никто не видел Классена весёлым.

Себастьян любезно открыл дверь перед Классеном: он считался другом семьи. Себастьян старательно выпучивал глаза, демонстрируя, что он очень уважает гостя.

- «Всё как раньше?» - спросил Классен, поднимаясь с Себастьяном в комнату Херберта.

Себастьян счёл этот вопрос риторическим и отвечать не стал. Между Классеном и слугами Херберта установилось некое молчаливое согласие, и не было надобности афишировать его словами типа "Ты меня уважаешь?", в Европе такое не принято. И слуги, и управдомка Фраулейн Роттенмейер, и учитель Херр Кандидат, и доктор Херр Классен были заинтересованы в том, чтобы установившийся порядок вещей сохранялся и далее; фраза "всё как раньше" указывала, что каких-либо изменений в то, как они поддерживают этот порядок, вносить не следует.

Это был один из тех редких дней, когда Херберт Сесеманн навещал дома собственную дочь. Обычно, Херберт бывал в разъездах, а дома не появлялся не чаще раза в год. По крайней мере, он редко и помалу бывал в том доме, в котором жила его дочь Клара.

- «Хорошо, что вы пришли, доктор!» - Поприветствовал Классена Херберт, и добавил: - «Узнав о предстоящей поездке в Швейцарию, Клархен чуть повеселела. Но нам надо обсудить некоторые детали этой поездки.»

- «Надежда очень важна дла здоровья», - сказал Классен, - «но столь же важно оправдать эту надежду. Как мы с тобой понимаем, это не просто. В Сентябре в Альпах может быть очень хорошо, не слишком жарко, но может быть и холодно. Кроме того, дни уже становятся короче, а все перемещения желательно производить в светлое время суток. Путь в Дорфли из Бад-Рагаза может занять несколько часов; причём последние три километра до хижины Алм-Охи нам прийдётся нести Клару на руках; ни одна повозка по горной тропе не проедет. Я не знаю, могут ли ваши слуги долго и надёжно нести девочку по горной тропе, ни разу не уронив. Может иметь смысл нанять коренных горцев, знакомых с Альпами с детства. Я хотел бы поговорить с Кларой. Она разумная фраулейн, и я хочу рассказать ей мой план. Я думаю, что более правильно осуществить поездку в Бад Рагаз в мае следующего года. ..»

К такому мнению доктор присовокупил многоэтажные прибамбасы про безопасность и заботу о здоровье Клары. Примерно так, опытный наркотрафикант обычно не поставляет заказникам чистый кокаин, даже если он доставлен дипломатической почтой в количестве нескольких центнеров, чтобы у клиентов не приключился "передоз", а разбодяживает дурь до относительно безопасной концентрации (ещё разбодяживание помогает за то же количество дури получить больше денег). Аналогично, опытные врачи, как и ремонтники автомастерских, обычно разбавляют свою речь прибамбасами, которые помогают запутать клиента. Заявление Классена, в переводе с дипломатического, сводилось к тому, чтобы тянуть с поездкой как можно дольше, водя Клару за нос пустыми обещаниями и ссылками на “объективные обстоятельства”.

Херберт понял, что Классен гонит пургу, и спросил:

- «Доктор, скажите честно: У вас есть надежда на улучшение?»

Классен помнил о своём горе, и умело разыграл эту карту:

- «Надежды мало, но не горюй так. У меня например, даже такой надежды нет. Так что Вам не следует жаловаться.»

Херберт знал про горе Классена, поэтому Херберту было трудно с ним спорить..

- «Доктор», - сказал Херберт. - «Если у нас такие сложности с поездкой Клары, то Вам может иметь смысл сперва поехать туда без Клары и разведать там обстановку. Встретиться с маленькой швейцаркой Хейди и лично передать ей привет от Клары и всех нас. Увидев это место, вы получите больше информации о нем, чем обсуждая его со мной.»

Чтобы предотвратить продолжение болтовни, Херберт мягко, но твёрдо взял Классена за руку повыше локтя и проводил в комнату Клары. Клара хорошо относилась к Классену; манеры доброжелательного отношения к пациентам и, особенно, к детям, составляли основной навык его профессии. В присутствии Клары, Классену было трудно валять дурака. Херберт воспользовался этой ситуацией и рассказал Кларе, как было бы хорошо отправить доктора Классена к Хейди, чтобы он разведал возможность поездки туда Клары.

Клара, при всей её наивности и неосведомлённости об устройстве окружающего мира, не была идиоткой. Она поняла, что ей пудрят мозги, и заплакала. Она не хотела скандалить и не умела торговаться; она лишь промолвила:

- «О, пожалуйста, доктор, если Вы не можете отправить меня к Хейди, как обещали, то съездите к ней и сами всё ей расскажите. А потом расскажете мне то, что вы там видели. Что делают Хейди, дедушка, Питер и козы, я их всех так хорошо знаю!.. И возьмите с собой то, что я хочу отправить Хейди. И ещё кое-что для бабушки. Пожалуйста, доктор, сделайте это. Я на всё готова для этого, на любые жертвы, муки и пытки; я даже постараюсь без плача принимать рыбий жир по первому вашему требованию, столько, сколько вы хотите, чтобы я пила..»

Классен слегка охренел и чувствовал себя так, как если бы вдруг его самого заставили пить рыбий жир, который он предписывал пациентам. Примерно такое ощущение испытывает бравый чекист, привыкший безжалостно уничтожать сограждан, чтобы прихватизировать ("распределять") их квартиры, когда, неожиданно для него, такие же колеги, как он сам, арестовывают и ведут на допрос его самого. Желание Клары отправить Классена в Альпы, кроме желания контактировать с Хейди, хотя бы через посредника, имело и другую, не основную, но всё же тоже важную причину. Интуитивно, Клара чувствовала, что взрослые хотят отвертеться от поездки под предлогом её, Клары, здоровья. Ну, так пусть съездят хотя бы без нее!

- «И когда вы хотите, чтобы я поехал?» - Растеряно спросил Классен.

- «Лучше всего завтра с утра», - сказала Клара, - «потому что если вы поедете сейчас, то ночь застанет вас в дороге.»

– «Да, конечно, лучше завтра же. Над всей Германией безоблачное небо, и жалко терять каждый день такой погоды. Отправляйтесь-ка завтра в Альпы, дорогой друг. Вы там хорошо отдохнёте, вам там понравится.» - поддержал Клару её отец.

Доктор согласился выехать завтра же. Он пообещал, что передаст Хейди посылки, а, вернувшись, расскажет, как она живёт.

Слуги были прекрасно осведомлены о том, что происходит. Доктор ещё не ушёл, а Тинетта уже обсуждала с Кухаркой, какие булочки и пирожные лучше отправить с Херром Доктором. Это был подходящий момент, чтобы показать Херру Сесеманну своё усердие, чтобы потом опять давить сачка в течение года.

Себастьян поднялся к Кларе, и спросил, какие булочки и в каком количестве Клара хотела бы отправить с доктором. Классен удивился и спросил Себастьяна:

- «А как ты узнал, что я отправляюсь в путешествие?»

- «Ну, я.. Эта.. Того.. Клара говорила, что.. ну, Альпы.. Булочки..»

Клара догадалась, что посулы насчёт отправить её в Альпы были враньём с самого начала, типа, ложь во спасение. Может быть, грамматически более корректной является форма "положь во спасение" или даже "наклади во спасение", но германскую игру слов трудно передать на русском языке. Клара поняла, что её папа и доктор разыграли перед ней спектакль, в котором её поездка в Альпы заменяется отправкой Херра Доктора, и о такой замене давно знали все, кроме неё; даже слуги.

Клара не удивилась. Клара знала, что Хейди обманом затащили во Франкфурт, посулив булочки. Клара поняла, насколько адекватна циничная концепция “взрослые врут”. Клара разрыдалась.

Классен сказал Себастьяну:

- «Ну да, конечно. Твое служебное рвение, Себастьян, зарегистрировано и засчитано. Прощай.»

Себастьян ушёл. В служебке, его коллеги тут же вынесли ему общественное порицание. Примерно такие же порицания получает пресс-секретарь, перепутавший часовые пояса и отправивший соболезнования родственникам жертв террористического акта за несколько часов до того, как террористы устроили взрыв.

Херберт пытался утешить дочь обещаниями, что с доктором она может отправить к Хейди всё, что пожелает; что это будет упаковано на глазах у Клары и доставлено в лучшем виде. Клара злилась и решила наказать организаторов этого жестокого, злого и обидного розыгрыша, представив к отправке в Альпы больше предметов, чем доктор согласится взять. Отказ дал бы ей основания для уже серьёзного скандала, забастовки, вплоть до отказа пить рыбий жир и заниматься с Херром Кандидатом. Клара не могла выставить сколько нибудь осмысленных требований; это был бунт в стиле далёкой дикой страны, бессмысленный и беспощадный.

Упаковкой и отправкой гуманитарной помощи в Альпы руководила Роттенмейер. Херберт дал ей понять, что ситуация взрывоопасна, и что надо выполнить все указания Клары. Роттенмейер велела убрать всё с самого большого стола, и раскладывала на нём предметы, которые называла Клара.

Объекты, которые пришлось запаковывать, были очень разными. Некоторые их них уже были дома; за остальными, слугам пришлось бежать в магазин. Были выложены:

Маленькое толстое пальто с капюшоном для Хейди, чтобы она могла навещать свою бабушку, когда хочет, чтобы дедушке не приходилось прятать её в мешок, спасая от мороза.

Толстая теплая ткань для старой бабушки, чтобы она завернулась в нее и не замерзла, когда ветер задувает в хижину.

Большая коробка с пирожными, тоже для бабушки, на случай, если ей захочется что-нибудь более мягкое, чем булочки.

Самая большая колбаса для Петера. Она оказалась чудовищных размеров. Сперва Клара хотела, чтобы её всю отдали Петеру. Потом Клара согласилась, что колбасу надо отдать Бригитте, маме Петера, чтобы она каждый день отрезала Петеру по кусочку разумной массы, чтобы Петер мог съесть такой кусочек без риска для жизни.

Горные ботинки и полярные штаны для Хейди, для Бригитты, для Петера и для Дедушки.

Тетради, перья, чернила чернильницы, писчая бумага, карандаши, книги.

И ещё много всякой такой всячины.

Клара сочла, что на столе уже лежит больше, чем Роттенмейер согласится отправить, и подытожила:

- «Я хочу, чтобы завтра это было отправлено с доктором на Алм, к Хейди и Бабушке.»

К удивлению Клары, Тинетта и Роттенмейер упаковали все предметы, разложенные на столе, в один большой тюк. Себастьян крякнул, поднимая этот тюк, но всё-таки взвалил его на плечо и унёс к доктору Классену, чтобы тот забрал его с собой в Альпы.

16. Херр Классен

Красный рассвет свет сиял над горами, с них дул ветер и раскачивал старые ели; ветки шелестели. Хейди открыла глаза, она любила этот шелест. Она выскочила из постели и умылась, потому что швейцарские девочки всегда чисты и опрятны. После поездки в Франкфурт, Хейди твёрдо идентифицировала себя как швейцарскую девочку, потому что её там часто так называли.

Солнце становится жарким. Ночная роса на траве высохла. Смохи вернулся с покоса, а по дороге прихватил и упавшее деревце. Хейди встретила дедушку и помогла ему дотащить этот валежник до кучи, где хранился запас дров. Валежник как дрова не ахти, но когда подсохнет, вполне годится. Ветер сменил направление и начал дуть вверх по склону. День ожидался пригожий; это обстоятельство было отмечено в репликах, которыми обменялись Хейди и Алм-Охи. То есть дрова в сарай затаскивать пока не надо, пусть сохнут на солнце.

Алм-Охи подоил Барли и Шванли, и поставил подойники на стол. Хейди тут же налила себе в миску молока и выпила его. Потом она погладила Барли и Шванли, чтобы им было не скучно дожидаться Петера со стадом.

Послышался свист Петера, потом показались козы, а потом и сам Петер. Козы устремились к корыту попить и к Хейди, чтобы потереться об неё. К Хейди пыталась подойти и маленькая белая Шнехоппли, но более крупные козы оттирали ее. Тогда Хейди сама протиснулась к Шнехоппли и погладила её. Затем к Хейди протиснулся Петер:

- «Привет, Хейди! Ты пойдешь сегодня со мной?»

- «Петер, я не могу! Они могут приехать из Франкфурта в любой час; я должна встретить.»

- «Ты и вчера так говорила, и никто не приехал.»

- «Я же не знаю точно, когда они появятся.. Вот мне и приходится каждый день ждать их..»

Петер обиделся:

- «Ну и иди тогда к своему Алм-Охи.»

Послышался зычный голос дедушки:

- «Почему армия не продвигается, генерал?»

Петер свистнул, взмахнул посохом и козы устремились вверх. Петер побежал за ними, и скоро они скрылись за изгибом рельефа.

Хейди прибралась в хижине. Она разгладила и заправила свою постель, чтобы на ней не было ни морщинки. Вынесла в огород золу из очага. Подмела пол. Дедушка сходил в лес и принёс оттуда длинное сухое бревно. Хейди залезла на табуретку и терла тряпкой стол до тех пор, пока поверхность не начала блестеть. Дедушка любовался на то, как Хейди прибирается. День начинался вполне буднично. Вдруг Хейди закричала:

- «Дедушка, Дедушка, иди сюда! Смотри!»

Алм-Охи испугался, что с Хейди что-нибудь стряслось, и побежал смотреть. Хейди бежала по склону и кричала:

- «Идут! А впереди Доктор!.. Здравствуйте, Доктор! Спасибо вам!»

- «Привет, Хейди! - поздоровался Классен, - За что ты благодаришь меня?»

- «Ну, вы же помогли мне вернуться к дедушке! Если бы вы мне не помогли, я бы там погибла. А теперь у меня всё в порядке!»

Классен задумался над словами Хейди. Она попала в самое больное место души Классена. Обычно, судьба девочек, которых силой или обманом похищали для бизнеса Херра Сесеманна, была именно такой, как указала Хейди. Но Хейди не только осталась в живых, но ещё и благодарит за помощь. Классен старался привыкнуть к этому. Классен взял девочку за руку и сказал:

- «Ну, раз у тебя всё в порядке, то отведи меня к твоему дедушке. Покажи, как ты живёшь.»

Но Хейди не двигалась, она смотрела вниз по склону. Там никого не было видно.

- «А где же Клара и бабушка?» - удивилась Хейди.

- «Послушай, Хейди, я приехал один. Клара была очень больна и не могла путешествовать.» - Соврал Классен. - «Поэтому бабушка тоже не приехала. Но весной, когда дни снова станут теплыми и длинными, они обязательно приедут.»

Хейди покраснела. Она лихорадочно думала: “Заявления доктора противоречат тому, что писала Клара. Если бы Клара заболела, она бы написала об этом. Такого письма от Клары не было. Значит, Доктор врёт.”

Хейди осторожно вынула свою руку из руки Классена. Ей хотелось броситься на Классена с кулаками. Ради этого вруна, она не пошла с Петером!.. Но ведь доктор был так мил с ней.. Что случилось? Куда он дел Клару? Как узнать правду? У Хейди закружилась голова и она села в траву. Головоломка была слишком сложна для неё..

“Скоро зима, а потом снова весна, а потом они обязательно придут..” - Утешала себя Хейди. - “Клара определенно хочет этого еще больше чем я. Она надавит на Херра Сесеманна и заставит Доктора организовать её приезд. Если я теперь скажу доктору, что он врёт, я ничего не добьюсь. Он и так знает, что он врёт. А если он узнает, что я знаю, что он врёт, то мне будет труднее вывести его на чистую воду.. Прийдётся вести его к дедушке.”

Хейди привела Классена в Хижину и представила его дедушке:

- «Это Херр Доктор, он спас меня от гибели во Франкфурте и помог мне вернуться домой.»

Алм-Охи уловил горечь в словах Хейди и встретил Классена настороженно. Алм-Охи уже знал, что доктор Классен является другом Херберта Сесеманна. Алм-Охи знал о Сесеманнах не очень много, но достаточно, чтобы опасаться их. Поэтому, Алм-Охи не собирался селить Доктора в своей хижине, и предложил ему поискать себе жильё в Дорфли.

Алм-Охи понимал, что Хейди хочет, чтобы Клара всё-таки приехала, и её приезд зависит от Доктора. Поэтому Алм-Охи принял доктора любезно, хотя ему очень хотелось спустить этого "доктора" с горы кувырком. Ради Хейди, можно потерпеть этого лицемера несколько дней.

Такое двойственное восприятие наблюдается по отношению к врачу концлагеря. С одной стороны, такой врач есть элемент системы Гулага, и он работает на эту систему и таким образом, участвует в геноциде, в преступлениях против человечности без срока давности. С другой стороны, такой врач, хоть и плохо, но всё-таки лечит зеков и спасает кому-то жизнь. И сходное отношение к террористу, захватившему хотя бы одного заложника. С ним приходится вести переговоры. Такие переговоры с Доктором вёл Алм-Охи в своей хижине. Алм-Охи понимал, что Клара, лучшая подруга Хейди, в беде. Но Алм-Охи не знал, как помочь Кларе. И чтобы узнать, он осторожно расспрашивал Классена обо всём, стараясь не обозначать, что именно он хочет выведать у Классена.

Алм-Охи угостил Классена обедом из хлеба, молока и жареного сыра. Классен счёл обед очень вкусным и долго хвалил его. Дедушка осторожно расспрашивал про Клару и сравнивал ответы Классена с рассказами Хейди. Постепенно Алм-Охи понимал место Доктора и фраулейн Роттенмейер в доме Херберта Сесеманна. Так, чтобы сломать волю зека и вынудить его к даче ложных показаний, в петенционарной системе паханата следователи работают парами; один играет роль "добряка", а другой - роль "злодея". В доме Сесеманна, Классен играл роль "добряка". Это не мешало ему поддерживать самые близкие отношения с Фраулейн Роттенмейер. Что касается самого Херберта, дома он играл роль верховного диктатора, доброго фюрера, гения всех времён и народов.

Алм-Охи понял, что Сесеманн живёт за границей, на Родине бывает редко и не знает, что происходит в его доме; не знает, что творят нанятые им соучастники. Или, по крайней мере, делает вид, будто он не знает, и даже гневается, когда узнаёт, что в каком-то случае его подчинённые проявили жестокость. Примерно так, за кражу половины бюджета страны, или за массовые убийства, диктатор может пожурить виновника, выругать его публично или даже перевести на другое место работы (обычно с повышением).. Такое впечатление Доктор произвел на Алм-Охи, и это впечатление, не сговариваясь, он и Хейди скрывали от Доктора.

Пока Алм-Охи трындел с Классеном, из долины к хижине поднялся нанятый Классеном носильщик. Он доставил огромный тюк, который Тинетта и Фраулейн Роттенмейер собрали и упаковали по указаниям Клары. Он поставил его рядом с Классеном, получил вознаграждение и побежал вниз.

- «А вот это приехало со мной из Франкфурта», - сказал Классен и распаковал тюк. - «Это от Клары для Хейди. Теперь девочка, ты можешь доставать свои сокровища.»

Хейди так и сделала, и удивленно смотрела на кучу подарков, посланных Кларой. Классен подошёл к большой коробке, стоявшей в общей груде, поднял её крышку и сказал:

- «Посмотри, что бабушка получит к кофе.»

Хейди закричала от радости:

- «О! О! Теперь бабушка может есть вкусные пирожные!» - и запрыгала вокруг ящика, чтобы собрать подарки и отнести их бабушке.»

Алм-Охи сказал, что будет лучше, если к вечеру они пойдут вниз с доктором и заберут вещи с собой.

Когда Петер прошёл вниз со стадом, он был зол и даже не поздоровался с Классеном. Он едва дал козам попить, подтолкнул Барли и Шванли к дедушке и побежал с козами дальше вниз.

Пока Дедушка доил коз, Хейди попросила Классена рассказать, что случилось с Кларой, почему она не написала, что она нездорова. Классен отвечал какую-то ерунду про изменчивую погоду в горах. Однако, подарки сильно изменили отношение дедушки и Хейди к Классену, и Хейди сказала:

- «Никто никогда не приносил мне больше подарков, чем доктор!»

Когда дедушка вернулся от коз, Классен встал, чтобы отправиться в обратный путь к Дорфли и поселиться там. Дедушка взял под мышку коробку с тортом, большую колбасу и шарф; Классен взял Хейди за руку, и они спустились с горы к хижине Петера. Здесь Хейди пришлось попрощаться; она оставалась у бабушки, пока дедушка провожал Классена до Дорфли. Когда Классен протянул Хейди руку на прощание, она спросила:

- «Хочешь ли ты завтра пойти на пастбище с козами?»

Это было самое прекрасное, что Хейди знала.

- «Хорошо, Хейди», - ответил Классен, - «Пойдём вместе.»

Алм-Охи и Классен пошли дальше, а Хейди вошла в дом Петера. Сначала она втащила за собой коробку с тортом; потом вернулась за колбасой, потом за одеялом. Хейди сложила всё это рядом с бабушкой, чтобы она могла потрогать подарки, а одеяло положила Бабушке на колени. Бригитта не могла ей помочь, потому что доила Шенклу; закончив, она пришла и увидела Хейди.

- «Это все из Франкфурта, от Клары и бабушки», - Объяснила Хейди маме и бабушке Петера. - «Здесь пирожные для бабушки, посмотрите, какие они мягкие!»

Бабушка подтвердила:

- «Да, да, конечно, Хейди; какие они хорошие люди!»

Затем бабушка провела рукой по франкфуртской ткани и сказала:

- «Это что-то чудесное для холодной зимы! Это что-то настолько великолепное, я никогда не думала, что когда-нибудь у меня будет такое!»

Хейди удивилась, что бабушка обрадовалось одеялу больше, чем пирожным. Бригитта обомлела перед огромной колбасой; она и не думала, что колбаса ножет быть такого размера. Она покачала головой и сказала:

– «Хейди, я верю, что это настоящая колбаса. Но тебе прийдётся просить дедушку разрезать это. Я сама не смогу.»

Хейди ответила:

- «Конечно, колбаса настоящая. Клара бы не стала слать подделку. Теперь у вас будет хороший ужин.»

В это время появился и сам Петер. Он начал говорить:

- «Алм-Охи идет за мной, Хейди должна..»

Тут Петер увидел колбасу и остолбенел. Вскоре появился и сам Алм-Охи. Он сказал:

- «Девочке пора спать!»

Алм-Охи взал Хейди за руку и повёл её вверх по дороге.

С помощью топора, Петеру удалось отрубить от колбасы шматок, потом разрубить этот шматок пополам, и только потом Бригитта могла отрезать от каждой половинки ломти подходящего размера. Получив такой ломоть, Петер откусил и принялся чавкать. Прожевав, он сказал, что за всю свою жизнь, он никогда не ел ничего более вкусного, и откусил ещё, и кусал, пока не съел весь ломоть. Он попросил добавки, и Бригитта отрезала ему ещё ломтик и сказала:

- «Петерли, на сегодня хватит. А то у тебя живот заболит. Заешь хлебом, попей и ложись спать.»

Петер так и сделал, и скоро он уже спал.

17. Печальный доктор

На следующее утро Классен поднялся из Дорфли на гору в компании Петера и его коз. Классен несколько раз пытался завязать разговор с мальчишкой, но ему это не удалось. На вопросы Петер отвечал общими и очень короткими фразами. Эта молчаливая компания подошла к альпийской хижине. Хейди ждала их с двумя козами, Шванли и Барли; все трое были живыми и счастливыми, как ранний солнечный свет в ясный день.

- «Ты идешь со мной?» - Спросил Петер; это звучало как вопрос и как приглашение.

- «Да, если Херр Доктор тоже пойдет», - ответила Хейди.

Питер покосился на Классена. Петер воспринимал любезное обхождение Классена как слащавость, как западню, как ловушку, и думал, как не попасть в это ловушку. Петер знал, что Классен приехал из Германии, и что туда обманом увозят детей против их воли. Ему вовсе не улыбалось стать одним из таких детей.

Петер понимал, что Алм-Охи, Бригитта и Бабушка знают о его отношениях с Хейди и одобряют их. Но Петеру вовсе не хотелось посвящать в эти отношения подозрительного Херра. Не то, чтобы Петер стеснялся или скромничал, но Петер боялся агрессии со стороны Классена, боялся, что Классен помешает. От сверстников в Дорфли, Петер знал, что взрослые обычно препятствуют детям в делах такого рода. Петера огорчало, что Хейди так любезна с этим Херром.

Алм-Охи принёс рюкзак со жратвой. Алм-Охи уважительно поприветствовал Классена и одел рюкзак на Петера. Рюкзак со жратвой (Петер не сомневался, что там именно еда) чуть примирил Петера с Классеном.

Восхождение началось. Хейди была окружена козами. Каждая хотела быть поближе к Хейди, и каждая коза распихивала других, чтобы потереться о девочку. Так Хейди оказалась в середине стада. Хейди остановилась и предостерегающе сказала козам:

- «Теперь идите вперёд и не толкайте меня. Мне нужно немного поговорить с Херром Доктором.»

Хейди нежно похлопала по спине Шнехоппли, которая оказалась рядом, выбралась из стада, подошла к Классену, взяла его за руку и принялась рассказывать о козах и их повадках, о цветах, о скалах и о птицах. За разговором, они поднялись за Петером и козами на самый верхний алм. Поднимаясь, Петер молча косился на Классена, но Классен не обращал на это внимания.

Хейди привела Классена красивому месту, где она много раз миловалась Петером. Она села на траву и огляделась. Классен сел рядом с Хейди. Золотой осенний день сиял над высотами и широкой зеленой долиной. В долине чуть слышно звенели колокола, и им отвечали колокольчики на шеях коз. Эти звуки были приятные и успокаивающие, как будто они возвещали мир повсюду. На большом снежном поле Шесапланы блестели и мерцали золотые лучи солнца, а коричневый Фалкнис вдымал свои скальные башни высоко в темно-синее небо. Утренний осенний ветер нежно качал синие колокольчики, только эти цветы всё ещё оставались на пастбище.

Хейди посмотрела на Классена, чтобы убедиться, что он тоже видит эту красоту. Когда Классен встретил радостные глаза девочки, он сказал:

- «Да, Хейди, здесь очень хорошо. Когда кто-то приходит сюда с печальным сердцем, это помогает.»

- «Ну да», - ответила Хейди, - «Здесь не бывает печального сердца, это только во Франкфурте».

Классен улыбнулся; но это прошло быстро. Затем он снова сказал:

– «А если кто-то приедет и принесет сюда что-то печальное из Франкфурта, ты знаешь что-нибудь еще, что могло бы ему помочь?»

- «Тебе просто нужно рассказать Богу все, если ты больше не знаешь, что делать», - сказала Хейди.

– «Да, это хорошая мысль, дитя», - сказал Классен. - «Но если печаль внутри, то что можно сказать Богу?»

Хейди уже поняла, что Классен спрашивает о нём самом, что он глубоко несчастен. Хейди сравнивала то, что он сказал, с собственным опытом. Потом ответила:

- «Ну вот это и скажи. Скажи, что печаль внутри, и что она не находит выхода. Если ты не можешь мне рассказать, почему у тебя внутри печаль, расскажи это Богу.»

- «Я вообще-то рассказывал Богу.» - Признался Классен. - «Но это не помогает.»

- «Иногда ждать помощи приходится долго. Бог не сразу понимает, что именно нам нужно, и старается устроить всё наилучшим образом. Мы ведь и сами не всегда понимаем, что нам нужно. А Бог старается дать нам то, что нам нужно, а не то, о чём мы просим. Это не всегда одно и то же. То есть это очень редко одно и то же. Ну, то, что просим и то, что нужно. Может быть, я не очень понятно объясняю..»

- «Ты понятно объясняешь, Хейди. Это прекрасное убеждение, ты должна придерживаться его.» - Сказал доктор. Он посмотрел на могучие скалистые горы; потом вниз, на залитую солнцем зеленую долину, и добавил:

- «Когда на сердце лежат глубокие тени, оно перестаёт видеть эту красоту. И перестаёт понимать, что можно попросить у Бога, и как Бог может помочь.»

Хейди вспомнила слепую бабушку, которая тоже не может видеть красоту, и вспомнила, как ей удалось помочь:

- «Можно прочесть что-нибудь, или спеть подходящую песню.»

- «Подходящую, это значит, грустную..»

- «Ну, не совсем так.. Бабушка была грустная, потому что она не может видеть, и я спела ей, и это ей помогло.. Она так сказала, что помогло.. Песню про солнце, которое она не может видеть. Она вспомнила, какое оно было, когда она видела его.. и какое было всё остальное, освещённое солнцем. И какое было то, что ты видишь сейчас.. И папу Петера, и его дедушку.. Я сама их никогда не видела, но они были. А песни ей помогли как бы снова их увидеть.»

- «А какие это были песни? - спросил Классен.»

- «Я помню только про солнце в прекрасном саду; ну, и ещё некоторые, которые любит бабушка, потому что мне приходится читать их по три раза», - ответила Хейди.

- «Так скажи мне эти стихи, или спой, я тоже хочу их послушать», - попросил Классен.

Хейди сжала кулаки и попыталась вспомнить хоть одну.

- «Может быть, про то, как уверенность возвращается в наши сердца?»

Классен утвердительно кивнул. Хейди подумала, какая мелодия будет подходящей к стихам про уверенность, и неуверенно запела:

Хейди внезапно остановилась: ей показалось, что Классен её не слушает. Он зажал глаза рукой и сидел неподвижно. Хекди подумала, что Херр Доктор заснул. Когда он проснется, он скажет, хочет ли он слушать дальше.

Стало тихо; было слышно, как кричат козы, как позванивают металлические колокольчики на их шеях и как шелестят цветы-колокольчики вокруг. Классен ничего не говорил, но он не спал. Он был как бы перенесен в прошлое. Там он стоял маленьким мальчиком рядом с креслом своей мамы; она обнимала его за шею и пела ему песню, которую он только что услышал от Хейди, хотя и на другой мотив. Песню, которую он не слышал уже много лет. Теперь он снова услышал голос своей матери и снова увидел, что ее добрые глаза с такой любовью смотрят на него. Когда слова песни стихли, он слышал, как дружелюбный голос говорил с ним другие слова; он должен был счастлив слышать их и следовать за ними в своих мыслях.

Классен долго сидел, закрыв лицо рукой, молчаливый и неподвижный. Когда он, наконец, очнулся, то увидел, что Хейди изумленно смотрит на него. Он взял девочку за руку.

- «Хейди, твоя песня была прекрасна», - сказал Классен, и его голос казался более счастливым, чем раньше. - «Я бы хотел вернуться сюда, чтобы ты спела мне это еще раз»..

Петер смотрел на Хейди и злился. Уже в течение нескольких дней Петер был зол. Его раздражало то, что Хейди, ожидая Клару, не ходит с ним на пастбище. Потом его донимали идиотские вопросы Классена. Классен задавал их, когда Петеру приходилось следить за козами и подгонять их, чтобы они шли вверх, а не выщипывали траву рядом с тропой. Петера раздражало, что Херр Доктор болтал с Хейди во время подъёма, и что они теперь они бухтят о высоких материях, не обращая на Петера никакого внимания. Колбаса, которую принесла Хейди, казалась Петеру выкупом за Хейди. Если бы теперь у Петера был выбор, колбаса или Хейди, он бы выбрал Хейди. Тем более, что колбаса была дома, а Хейди здесь; она была так же недоступна, как колбаса. Петер сжимал кулаки и молча махал ими за спиной Хейди и Классена.

Петер еле-еле дождался, когда солнце показало, что пора обедать. Петер знал, где должно находиться солнце во время обеда. Тогда Петер изо всех сил заорал:

- «Man muß essen!»

Эти слова не имеют точного русского эквивалента. Они означают примерно "А не пора ли нам подкрепиться?" или даже "Пора жрать!", особенно, если они не просто написаны в книге, а неожиданно и совсем рядом произносятся на максимальной громкости голоса, натренированного на передаче кратких сообщений в альпийских просторах. Интенсивность акустического сигнала была столь велика, что Хейди и Классен подпрыгнули от неожиданности; Классен подумал, что на них падает скала, что Петер предупреждает их об опасности; Классен пытался угадать, в какую сторону бежать. Впрочем, он скоро понял, что речь идёт всего лишь о дневной трапезе, и успокоился.

Хейди хотела поднести рюкзак с едой к Херру Доктору, но Классен сказал, что он не голоден, но хотел бы выпить стакан молока, а затем подняться чуть выше.

Хейди попросила Петера подоить Шванли для Херра Доктора, а потом Барли, чтобы она тоже попила. После беседы с печальным доктором, у неё тоже пропал аппетит. Хейди была увлечена религиозной дискуссией с Классеном и не хотела прерывать эзотерическую беседу банальной дойкой.

Петер офигел от такой наглости и грубо спросил:

- «А для кого же тогда то, что в сумке? Нахера ж я её сюда тащил??»

- «Это для тебя, Петер! Но сперва, пожалуйста, надои нам молока!», - ответила Хейди.

До этого, Петер всего несколько раз в жизни выполнял просьбы с таким рвением, как в этот раз. Все эти случаи, как и теперь, были связаны с Хейди. В первый раз, когда Дета попросила его собрать и принести одежду Хейди, разложенную для просушки на травянистом склоне, и показала ему монету. Второй раз, когда почтальон попросил Петера отнести письмо для Хейди. В третий раз, когда Бригитта, его мать, попросила Петера отрубить кружок от огромной колбасы, посланной Кларой. Это было не далее, как вчера. И теперь, вот, Петер доил, стараясь делать это с жуткой нежностью, чтобы не причинить Шванли боли, но сделать это как можно быстрее, чтобы поскорее продегустировать содержимое рюкзака. После случая с колбасой, Петер подозревал, что в рюкзаке что-то особенно вкусное.

Петер отнес Классену и Хейди две миски молока. Едва они начали пить, Петер открыл рюкзак и заглянул внутрь. Там лежал чудесный кусок мяса, уже обжаренный и посыпанный специями. Пeтер затрясся от радости, но очень грустная мысль пришла ему в голову. Он вспомнил, как несколько минут назад он махал кулаками за спиной Херра Доктора, обеспечившего этот деликатес. Петeр пожалел о содеянном. Петер был наслышан о Боге. Петер не считал Бога добрым, ни всемогущим, но подозревал, что Богу его действия не понравятся. Петер придумал! Он встал за спиной Классена и распростёр руки, уже без кулаков, но с растопыренными пальцами, как знак восхищения. Через несколько секунд, Петер почувствовал, что Бог простил его, и он может взять мясо. Петер подбежал к рюкзаку, вынул мясо и вцепился в него зубами. В рюкзаке лежал и нож в ножнах, но Петеру и в голову не пришло посмотреть, что ещё есть в рюкзаке. Мясо оказалось даже вкуснее, чем колбаса, которую он ел вчера.

Пока Петер пожирал мясо, Классен поднялся и пошёл вверх, по полоске травы, которая шла вдоль скалы и вверх. Хейди пошла с Классеном. Они, беседуя, поднялись на покрытую травой скалу, куда Петер не пускал коз, потому что там не было достаточно места для всего стада. Классен рассказывал Хейди про свою дочь. От крутого подъема, Классен запыхался и вспотел. Хейди заметила это. Она посадила Классена на плоскую травянистую верхушку скалы и помогла Классену раздеться. Ощущая босыми пятками мягкую траву и подставляя солнцу бледную кожу. и Классен почувствовал себя легко и свободно. Хейди из солидарности тоже скинула с себя платье и стала вертеться перед Классеном, чтобы напомнить ему его дочь. Потом Хейди обняла Классена и прижалась к нему. Потом села верхом к нему на колени и вскрикнула, когда он вошёл в неё..

Вероятно, на этом месте высокоморальные пуритане прервут чтение, чтобы выругать Pассказчика за то, что такой весь из себя положительный протагонист Петер фактически обменял Хейди, которую он горячо любил, на колбасу и кусок мяса. Высоконравственный моралист, запивая шампанским чёрную икру, устрицы и спаржу, плавая в своём бассейне в окружении голых секретуток, готовых по первому же жесту исполнить любое желание партийца, может сказать, что любимая дама всегда дороже, чем кусок мяса. И что только нищий духом интеллигент, не знакомый с учением, разработанным гением всех времён и народов, не умеющий использовать это учение в своих интересах, может думать иначе. Пусть такой шибко набожный, идейный и высоконравственный моралист перескажет германский текст лучше. Пусть он полнее опишет чувства сапожника без сапог, или чувства гениального конструктора, избиваемого уголовниками и вертухаями в концлагере, или чувства молодого пастуха, которому всего несколько раз в жизни удавалось поесть мяса. И пусть такой моралист попытается, на основе своей версии, ответить на вопросы, возникающие при прочтении профессиональных переводов оригинального германского текста на различные языки. После этого, критика со стороны такого моралиста будет рассмотрена по существу. А пока, Рассказчик просит читателей не огорчаться: через два абзаца, Хейди вернётся к Петеру.

Несколько минут Классен сидел, закрыв глаза от блаженства. Хейди тщательно облизала его, чтобы никто не догадался, чем они занимались на травянистой верхушке скалы. Классен сказал, что ему пора возвращаться. Хейди помогла ему одеться; оделась и сама. Затем Хейди взяла Классена за руку, и они стали осторожно спускаться вниз, к Петеру и козам.

Сперва Хейди хотела проводить Херра Доктора в Дорфли, но Петер смотрел на неё таким отчаянным и умоляющим взглядом, что Хейди не могла его оставить. Она сказала Классену, что ей надо отдохнуть, и легла рядом с рюкзаком и Петером. Классен пошёл один. Хейди опять разделась, потому что на Альме было жарко. Она встала и начала размахивать руками, чтобы ветер остудил её. Она видела спускавшегося Классена. Он оглянулся и помахал ей рукой. Классену показалось, что его дочь машет ему. Печаль ушла из сердца Классена; Хейди как будто вытянула её. Уже повеселевший, Классен шел вниз, мимо нижних алмов, мимо хижины Алм-Охи, мимо Хижины Петера, в Дорфли. Там он нашёл комнату, которую ему помог арендовать Алм-Охи, свалился в постель и спал напролёт до утра.

Помахав Херру Доктору, Хейди посмотрела на Петера и поняла, ему совсем плохо. Хейди обняла его и сняла с него рубашонку. Потом штанишки. Погладила его и легла рядом. Потом сказала: - «Петер, иди ко мне. Я тебя очень хочу.. Да.. Вот так.. Глубже.. Не бойся, мне уже не больно.. Мне очень хорошо.. Делай со мной всё, что хочешь..»

Хейди обнимала Петера руками и ногами, и думала о Херре Докторе. И о Петере. И о том, что надо, чтобы они обязательно помирились. И о Боге. Хейди думала, что обычно человек делает зло, когда ему совсем плохо. И о Кларе. И что с Петером гораздо приятнее, чем с Кларой. И просила Бога помочь Кларе. И грустному Херру Доктору. И ей казалось, что Бог слышит её. Петер ничего не говорил, только тяжело сопел. Хейди опять изошла, и Петер тоже. Он нежно поцеловал Хейди и сполз с неё, совсем обессиленный. Обнявшись, они проспали довольно долго.

Петер проснулся от холода. Солнце было уже низко; алм остывал. Петер чихнул, одел рубашонку и штанишки, запрыгнул на большой камень и принялся считать коз. К счастью, все были на месте. От петерского чиха проснулась и Хейди. Она присела под кустик, пожурчала и, зябко поёживаясь, одела платье. Потом тревожно посмотрела на Алм и на Петера.

- «Все на месте!» - Успокоил её Петер. - «Вниз пойдём, или как?»

- «Пойдём!» - Закричала Хейди, прыгая, чтобы согреться. - «Даже побежим! Шесаплана совсем в огне; значит, пора домой!»

Петер тоже пожурчал, потом завязал и одел рюкзак. Он поднялся на большой камень и засвистел, собирая коз, а потом взял Хейди за руку и они вместе с козами побежали вниз. Козы старались держаться поближе к Хейди и не отставали.

У хижины Алм-Охи, Хейди уже согрелась и опять вспотела. Она поцеловала Петера, бросила своё платье на лавку и прыгнула в корыто, чтобы поплавать там, как рыбка, так как её учил дедушка три года назад. Петер с козами побежал дальше, а Дедушка ушёл доить Шванли и Барли. Хейди вытерлась, унесла своё платье в хижину, повесила его на стул и принялась вертеться и очага, чтобы согреться.

Когда дедушка вернулся с молоком, Хейди залезла на его кровать и очень серьёзно сказала: Дедушка, я не хочу есть. Я хочу, чтобы ты разделся и меня..

Хейди замялась, так как не хотела произносить грубое слово, которое она слышала от Петера и от Клары. Эвфемизмов для обозначения этого она ещё не знала. Алм-Охи опешил, но послушно разделся и сел на кровать рядом с Хейди. Хейди сразу забралась на него.

- «Хейди, что ты делаешь», - испугался Алм-Охи, - «Разве так можно? Мы же всё тебе там разорвем..»

- «Не бойся, дедушка.» - Сказала Хейди. - «Я уже научилась. С Херром Доктором. Всё в порядке.. Вот! Мне очень хорошо и совсем не больно. Просто я хочу ещё, и хочу, чтобы тебе тоже было хорошо.. Да!»

Когда Алм-Охи очнулся, он обнаружил, что Хейди всё ещё держит его внутри, это было немножко больно. Он встал, и вместе с Хейди пошёл к корыту, и сел в него. Для двоих, корыто было мелковато, но спазм прошёл, и Хейди выпустила его. Она прошептала:

- «Спасибо, Дедушка!» - и опустила голову вниз, чтобы попить воды, и сразу описалась. Это не было проблемой, так как вода в корыте была проточной.

Алм-Охи сполоснул Хейди в корыте, вытер её и отнёс в хижину. Он подержал Хейди у очага, чтобы она согрелась. Затем он поднял её на сеновал и аккуратно уложил её в постель. Хейди прошептала:

- «Гуттен Нахт, Горссватер..» - и сразу заснула.

Алм-Охи положил в очаг ещё два полена; они вспыхнули, осветив хижину. Он проинспектировал рюкзак, который ему вернул Петер, и обнаружил в нём нож в ножнах, нетронутый кусок сыра, чуть надкушенный кусок хлеба и кусок мяса со следами зубов. Очевидно, Петер не смог съесть всё и не решился присвоить то, что сразу не съел. Охи доел мясо, сыр, хлеб и запил это шиповниковым чаем, даже не притронувшись к свежему молоку. Такой ужин показался ему необычайно вкусным. Затем Алм-Охи опять помылся в корыте, положил в очаг бревно, которому надлежало тлеть до утра, и лег в постель. Он вспомнил Хейди, попа Пфраррера, Церковь, и поблагодарил Бога за то, что Бог принёс счастье в его хижину. Потом Алм-Охи вспомнил про Клару: её могли обмануть, пообещав поездку в Альпы и заменив её роскошной посылкой. Алм-Охи пытался понять, почему с таким огромным тюком Клара не прислала никакой, даже самой маленькой, записки. Если она совсем больна, то она не смогла бы собрать посылку. Если она могла собрать посылку, то она бы написала записку; хотя бы несколько слов. Но её не было. Это казалось подозрительным. Алм-Охи попросил Бога помочь Кларе. С этим, Алм-Охи, наконец, заснул. ..

В Альпах царило бабье лето. Каждое утро Классен поднимался к хижине Алм-Охи, но теперь старался не отвлекать Петера от его работы. Классен понял, что его присутствие злит Петера, который хочет быть всё время с Хейди, и не навязывал свое общество детям. Однако, его часто сопровождал Алм-Охи. Алм-Охи имел две серьёзные причины гулять по горам с Классеном. Во-первых, Алм-Охи боялся, что Классен заблудится, свалится куда-нибудь, покалечится, и это осложнит и без того тяжёлое положение Клары, которую Хейди любит. Во-вторых, Алм-Охи хотел понять, что же всё-таки случилось с Хейди во Франкфурте. Кроме того, возвращаясь, они обычно подбирали одно или два сухих бревна для очага; нести большое бревно вдвоём сподручнее, чем в одиночку. Примитивный очаг потреблял много дров, даже в тёплое время года.

Алм-Охи постепенно узнавал всё больше про Классена, про Клару, про Херберта Сесеманна, его бизнес и его прошлое, как, впрочем, и про прошлое самого Классена. Этот бизнес и это прошлое не были кристальными и чистыми, и скорее даже наоборот, как, впрочем, и прошлое самого Алм-Охи. У Классена давно не было такого внимательного собеседника, и разговор с Алм-Охи доставлял Классену наслаждение. Классен рассказал, как они с Хербертом, вооружившись, ловили привидение, и этим привидением оказалась Хейди. Затем, Классену пришлось рассказать, как хорошо он умеет стрелять, где он практиковался и откуда у него столько оружия. И что случилось с его дочерью. И что до этого случилось с матерью этой дочери. А потом рассказать, почему Херр Сесеманн почти не бывает с Кларой и чем он занимается в Париже, и не только в Париже. И что случилось с папой Херберта, а до этого с его дедушкой. И что случилось с мамой Клары. И почему Херберт не учит своему ремеслу свою дочь. И почему Херберт Сесеманн выбрал фраулейн Роттенмейер в качестве управдомки. И какова эта фраулейн в постели. И почему у неё до сих пор нет своих детей. И чем она занимается со слугами в своей комнате, а иногда и с жеребцом в конюшне Херра Сесеманна. И ещё много такого, о чем не знал даже сам Херберт Сесеманн. Много раз Классен чувствовал, что сказал лишнее, и давал себе слово больше не разговаривать про жизнь в Гeрмании, а беседовать о горах, о травах, о деревьях и птицах. Но в этой области, Алм-Охи знал гораздо больше, причём умел помалкивать, отвечая только на прямые вопросы. Чтобы поддержать беседу, Классену приходилось говорить про Германию и про Франкфурт, и опять он выбалтывал то, что хотел бы хранить в тайне. Классен утешал себя тем, что Алм-Охи тоже далеко не ангел, и не станет стучать на Классена; хотя бы для того, чтобы вместе с Классеном не замели и самого стукача.

Рассказывая про фраулейн Роттенмейер и про Тинетту, Классен обычно сильно возбуждался; и Алм-Охи ему сочувствовал. Вечером Алм-Охи рассказал Хейди о мучениях Херра Доктора. На следующий же день Хейди рассказала о них Петеру. И сказала, что она хочет, чтобы Херр Доктор опять пошёл с ними на верхний Алм. Петер помнил, как он злился на Херра Доктора, и решил, что больше он никогда так делать не будет. И признался в этом Хейди. И рассказал, как ему было больно, когда она ушла с Херром Доктором на верхнюю скалу. Так больно, что он не мог доесть мясо, оставленное в рюкзаке.

– «А если бы мы делали то же при тебе, тебе было бы больно?» - Спросила Хейди.

- «Не знаю.. Если бы ты меня трогала при этом то не было бы больно.. Скорее приятно.. Ведь ты не оставишь меня, когда Херр Доктор тебя выебет?»

- «Ну что ты, Петер! Конечно не оставлю! Как ты мог такое подумать? Я всегда тебя хочу!» - сказала Хейди и тут же представила доказательство своего отношения к Петеру.

Когда они отдышались, Хейди сказала:

- «Вот. А после Херра Доктора, я захочу тебя ещё больше. Договорились?»

- «Договорились! Ты хорошая!»

В тот вечер, Классен и Алм-Охи, вернувшись с прогулки, вдвоём пилили принесённое ими бревно, когда Петер, Хейди и козы пришли с верхнего пастбища. Пока козы пили, Петер и Хейди, взявшись за руки, подошли к Классену, и они с дедушкой перестали пилить, и Хейди сказала:

- «Херр Доктор, пожалуйста, сходите с нами завтра на верхнее пастбище!»

Классен опешил и вопросительно посмотрел на Петера. Петер сказал:

- «Херр Доктор, пожалуйста, сходите с нами! Я знаю, что вы делали с Хейди. Я не буду больше злиться. Только, пожалуйста, не уводите Хейди. Я хочу видеть её. Я хочу трогать её, когда вы это делаете. Я хочу видеть, как вам хорошо. И как Хейди хорошо... Сможете?»

Классен вопросительно посмотрел на Алм-Охи. Алм-Охи кивнул. Когда козы попили, а Петер погнал их вниз; Классен пошёл вместе с Петером. Они остановились на несколько секунд у хижины Петера, чтобы Бригитта, вышедшая на свист, увела Шенклу. Бригитта подозрительно посмотрела на Классена, и Петер представил их друг другу:

- «Мама, это Херр Доктор. Это он привёз подарки от Клары. Колбасу, одеяло для бабушки и пирожные.. Херр доктор, это моя муттер, фрау Бригитта..»

Бригитта пригласила доктора зайти в хижину, но Классен отказался, объяснив, что уже темнеет, и он торопится в Дорфли. Петер и козы побежали вниз; Классен едва поспевал за ними. Уже внизу, когда Петер посвистел, вызывая хозяев коз, Классен спросил Петера:

- «Ты не передумал?»

- «Не передумал. До завтра.»

- «Я поднимусь раньше. Встретимся у Алм-Охи. Гуттен нахт!»

- «Гуттен нахт, Херр Доктор!»

Ночью, Классен долго не мог заснуть, а проснулся задолго до рассвета. В предрассветных сумерках, он прошёл мимо дома Петера, а на рассвете был уже у Алм-Охи; Он принёс с собой рюкзак, в котором были яблоки, хлеб, мясо и вино. Классен видел, как Хейди доит коз и как Алм-Охи готовит завтрак. Затем Алм-Охи увидел в рюкзаке доктора очертания бутылки. Без разрешения, Алм-Охи залез в этот рюкзак и конфисковал эту бутылку. В грубой форме он пригрозил Классену суровыми санкциями:

- «Если ты здесь попытаешься делать то, что Херр Сесеманн делает с малолетками в Париже, то ты попадешь не на верхний Алм, а прямо в Дорфли, причём кувырком, и будешь собирать сам себя по кусочкам. Потому что здесь тебе не Алжир, не Париж и не Германия. Надеюсь у тебя нет с собой наркоты?»

Классен принялся извиняться, объясняя, что он нёс бутылку в подарок Алм-Охи, а вовсе не для того, чтобы спаивать малолетних. Алм-Охи не поверил. Он примерился, чтобы разбить бутылку прямо в очаг, но потом передумал и убрал её в дальний угол шкафа, как лекарство на случай сильной простуды. Ещё Классен заверил, что наркоты у него с собой нет. На этот раз, Алм-Охи ему поверил. После этого, они позавтракали вместе, и инцидент был исчерпан. Это была первая и последняя ссора между Алм-Охи и Классеном.

Пришёл Петер с Козами. Пока козы пили, Хейди, Петер, Алм-Охи и Классен обменялись многозначительными взглядами и кивнули друг другу. Петер, Хейди, Классен и козы ушли вверх, а Алм-Охи отправился подметать хлев и стелить там новую подстилку.

Хейди, Петер и Классен сидели вместе на красивом выступе альма, где они сидели в первый день. Хейди принесла с собой свою первую книгу, ту, которую ей подарила бабушка Клары, и прочла её вслух для Петера, показывая картинки объясняя, что на них нарисовано. Потом Хeйди повторялa свои стихи для Классена. При этом, Хейди обнимала и ласкала Петера, так что он не злился, а радовался; особенно, когда Хейди и Херр Доктор объясняли ему непонятные места. Шнехоппли, Шванли и Барли держались поблизости. Иногда подходили к Хейди, терлись об неё и тоже слушали стихи. Несколько раз, Петеру приходилось вскакивать, чтобы проверить, в порядке ли козы. Тогда Классен и Хейди замолкали, чтобы принять Петера и возобновить разговор с того места, на котором он уходил. Петер чувствовал себя не то что генералом, а прямо королем; особенно, когда он заметил, что Хейди и Херр Доктор вспотели, и велел им раздеться: этот приказ был немедленно выполнен. Хейди раздела и Петера, чтобы ей было удобнее гладить его, пока она скачет на коленях Херра Доктора. Как только Классен был удовлетворён, Хейди приняла Петера, и он признался, что ему ещё никогда не было так хорошо. Классен лежал без сил, смотрел на детей и вспоминал свою дочь и её мать. Ему было немножко грустно, но и радостно оттого, что он не один и совсем юное поколение принимает его как равного. Когда они обедали, они разрезали мясо на три равные порции. Хейди не справилась со своей пайкой, и попросила Петера пришлось ей помочь, что он охотно сделал; теперь на его душе была не горечь, а радость. Теперь Классен уже не чувствовал какой бы то ни было неловкости, и вечером они спускались с Алма все вместе.

Хейди не хотела расставаться с Петером, и пошла его провожать. Она боялась, что Петеру будет грустно. Она предупредила Дедушку, что хочет остаться у Петера и прислать к нему Бригитту. Алм-Охи кивнул. Едва Хейди пришла к Петеру, она заявила Бригитте:

- Фрау Бригитта, Дедушка очень-очень соскучился по тебе и хочет, чтобы ты помогла ему доить Шванли и Барли. Можешь ли ты навестить его сегодня? Пожалуйста! А я подою Шенклу и дождусь Петера..

Бригитта сразу согласилась, доложилась бабушке и, пока не стемнело, побежала по тропе вверх. Петер не слышал их разговора, так как уже бежал вниз с козами, чтобы раздать их до темноты. Классен отстал. Классен начал отставать ещё раньше, и слышал кусочек разговора Бригитты и Хейди; они обе думали о Петере и о Дедушке, и не заметили, как он прошёл мимо. Уже в потёмках, Петер прошёл мимо Классена, и Классен сказал:

- Удачи, главнокомандующий! – Классен слышал, как Алм-Охи называет Петера, и счел такое обращение уместным.

Петер понял, что означают эти слова, только когда зашёл в дом и обнаружил, что на столе его ждёт миска парного молока, а рядом с бабушкой сидит Хейди и на память читает ей стихи, растрогавшие Херра Доктора. Они сели ужинать, и бабушка никак не могла нарадоваться на расторопных детей.

Когда Бригитта подошла к хижине Алм-Охи, он уже подоил коз, приготовил ужин и вышел её встречать. Она сказала только "Охи.." и повисла у него на шее. Бригитта была сильно тяжелее, чем Хейди, и Дедушке пришлось взвалить её на плечо, чтобы донести до хижины. Бригитта сама положила в очаг несколько поленьев и сказала:

- «Скоро мне станет жарко..»

Они сели ужинать. Дедушка подумал и достал из дальнего угла шкафа бутылку вина, принесенную Классеном и припрятанную на случай простуды. Они ели суп из солонины и запивали вином. А потом пошли купаться в долблёном корыте. А потом греться у очага. Они опять думали про Петера и Хейди, и опять никуда не спешили..

Сентябрь подошёл к концу. Однажды утром, когда Классен поднялся к Алм-Охи, он не выглядел таким счастливым, как раньше. Классен признался, что это его последний день и что ему нужно вернуться во Франкфурт; Это его огорчало. Альм-Охи тоже огорчился этой новости. Разговаривая с Классеном, Алм-Охи чувствовал, что Классен раскаивается в том, как он прожил первую часть своей жизни. Алм-Охи любил получать всё новые подтверждения нового мировоззрения Классена. Хейди привыкла видеть Херра Доктора и не хотела с ним расставаться. Хейди пошла проводить Классена. Спускаясь с горы, она держала Классена за руку и никак не могла поверить, что он уходит насовсем.

Они отошли довольно далеко. Тогда Классен остановился и сказал, что Хейди должна вернуться, иначе он будет за неё беспокоиться. Классен провёл рукой по вьющимся волосам девочки и сказал:

– Теперь мне пора, Хeйди! Я хотел бы, чтобы ты поехала со мной во Франкфурт, чтобы ты жила со мной..

Хейди внезапно увидела перед собой Франкфурт, множество домов и каменных улиц, без травы, без деревьев, без вида на горы; а также фраулейн Роттенмайер, Херра Кандидата и Тинетту.. Озноб пробежал по телу Хейди. Примерно такие же ощущения испытал Галиео Галилей, когда агенты спецслужб показали ему комнату пыток.

Хейди вспомнила, как Дета обманом похитила её из хижины Алм-Охи. Тогда Хейди говорила "Я не пойду", но не смогла произнести эти слова достаточно твёрдо и не смогла подкрепить их соответствующими действиями.

Хейди вспомнила, как твердо она сказала дедушке "Я не пойду", когда хотела остаться с Петером. Как она попросила помощи у Бога, и Бог помог ей; все взрослые поняли её волю и отнеслись к ней с уважением.

Хейди отступила на шаг и смерила Классена раздевающим взглядом, а потом посмотрела ему в глаза.. Примерно таким взглядом молодой самоуверенный спортсмен на соревнованиях по единоборствам смотрит на противника, значительно превосходящего его по массе и опыту. Затем Хейди отчеканила:

- «Я не поеду.»

Теперь дрожь прошла по телу Классена. Он как-то съёжился. Примерно такие ощущения испытывает горожанин, оказавшийся без оружия возле логова рыси, готовой защищать свою территорию. Девочке даже показалось, что Херр Доктор даже стал ниже ростом. Ей стало его жалко.

– «Да, так лучше. Прощай, Хейди»! - Дружелюбно сказал Классен, протягивая руку.

Девочка пожала Классену руку. Классен быстро повернулся и поспешил вниз с горы. Ему казалось, что он только что избежал страшной опасности. Такие ощущения испытывает лыжник, успевший пересечь лавиноопасный склон за несколько минут или даже секунд до того, как по нему сходит лавина.

Хейди стояла и смотрела вслед Классену. По её лицу бежали слёзы. Вдруг девочка разразилась рыданиями и побежала за доктором с криками

- «Херр Доктор!.. Херр Доктор!..»

Классен остановился. Ему опять стало страшно. Хейди догнала его. Она обнимала его колени и билась в истерике:

– «Херр Доктор! Я хочу ехать с Вами! Возьмите меня с собой! Я поеду с вами куда угодно, даже во Франкфурт! Только сначала нам нужно вернуться и сказать об этом дедушке. Потом вы можете взять меня и делать со мной всё что хотите. Даже то, что Херр Сесеманн делает с девочками в Париже! Пойдёмте, скажем дедушке, а потом я ваша! Он знает, что вы добрый, и он разрешит. Он добрый, он поймет! Он меня любит, и он знает, что я уже большая! Я буду хорошая, я буду делать всё, что вы скажете!»

Классен беспомощно гладил девочку по голове и лихорадочно соображал. Идея похитить ребёнка ему уже совсем не нравилась; перспектива отжать Хейди у Херберта накрывалась тем органом, о существовании которого помалкивают издания, "адаптированные для детей".. Классен лихорадочно просчитывал возможные комбинации. Если уболтать и увезти девочку, не дав ей встретиться с дедушкой, то, вероятно, они уедут не дальше ближайшего отделения полиции; как только Хейди придёт в себя и поймёт, что случилось, она зашухерит малину Херберта; через них следователи опять выйдут на Классена, и уже по-крупному. Перспектива встретиться с дедушкой в таком контексте тоже не сулила ничего хорошего; Классен понимал, что Алм-Охи выполнит свою угрозу. Надо было выиграть время.

- «Нейн, моя дорогая Хейди», - сказал он самым дружелюбным тоном, - «не сейчас. Ты должнa оставаться у дедушки, под большими елями, иначе ты снова можешь заболеть. Но я хочу у тебя кое-что спросить: Когда я буду болен и одинок, может быть, ты придешь ко мне и останешься со мной? Могу ли я думать, что тогда кто-то позаботится обо мне и полюбит меня?»

- «Да, да, тогда я обязательно приеду, сразу! Ты мне почти так же дорог, как дедушка!» - заверила Хейди, непрерывно рыдая.

Классен снова пожал девочке руку и быстро продолжил свой путь. Хейди осталась стоять на том же месте. Она махала рукой, пока видела хотя бы точку, которую она могла интерпретировать как удаляющегося Херра Доктора. Когда он в последний раз обернулся и снова посмотрел на машущую Хейди и солнечный Альм, он тихо сказал себе:

— «Хорошо бы отвязаться от братвы и жить в горах; я мог бы исцелить душу и тело, и вновь радоваться жизни..»

18. Зима в Дорфли

Хейди проводила Классена, он же "Херр Доктор", и плакала весь день и полночи. Она ничего не ела и выходила только чтобы попить воды и удобрить огород. Алм-Охи печалился. Ему предстоял переезд в Дорфли, а Хейди расклеилась. Впрочем, Хейди помогла добрать урожай с огорода и укрыть его сеном, бревнами и досками. И очень во-время; ночью выпал снег. Алм-Охи и Хейди спустились в Дорфли, в соответствии с обещанием, которое Алм-Охи дал попу Пфарреру. Они взяли с собой коз Барли и Шванли, зимнюю одежду, остатки провизии и кое-какую утварь. Переезд отвлёк Хейди от тоски по Классену.

Хейди и дедушке было где жить в Дорфли. Лет двадцать назад, когда Охи с сыном Тобиасом ещё только приехал в Дорфли, он за бесценок выкупил старый Маннор, то есть особняк, окружённый забором. Маннор располагался рядом с церковью и домом попа Пфаррера. У Маннора была древняя история.

Здесь когда-то жил князь, храбрый завоеватель и безжалостный разбойник. Он то и дело нападал на соседей и награбил много богатств. На эти сокровища он построил Маннор. Чтобы самого не ограбили. Маннор требовал много прислуги и охраны. Им надо было где-то жить, что-то есть. Пока князь вел роскошную жизнь в Манноре, Маннор был вроде градообразующего предприятия; вокруг возникла деревня, Дорфли. Однако, такое "предприятие" больше тратило, чем производило, и вылетело в трубу. Такое случается со странами, правители которых, обещая согражданам светлое будущее, на практике руководствуются принципом “После нас хоть потоп”. Потопы в Альпах случаются редко, но, если нихрена не делать, а только тратить, то промотать состояние в Альпах можно ничуть не хуже, чем в каком-либо другом месте. Постепенно Маннор пришёл в такое состояние, что было проще построить его заново в другом месте, чем ремонтировать. Обслуга разбежалась, кое-кто занялся сельским хозяйством; в частности, разведением коз и производством сыра. Вблизи Маннора были школа, церковь, пекарня, кузница и много новых домов. А Маннор оставался в Дорфли как лепёшка навоза посреди шоссе, как заноза в пятке, как символ бесхозяйственности и раздолбайства.

В 20м и 21м веках, примерно то же происходит с взорвавшимися ядерными реакторами. Но в 19 веке, такой гадости ещё не было, и Охи, когда приехал в Дорфли с юным сыном Тобиасом, за бесценок купил Маннор у местной администрации, с условием, что он приведёт Маннор в состояние, пригодное дла жилья. Охи слегка починил Маннор: две комнаты и кухня, действительно, стали пригодными для проживания; так что не было формальных оснований обвинить Охи в мошенничестве. Однако, общественное мнение было против Охи.

Эти развалины по прежнему обозначались термином "Маннор". Тобиас подрос и привел в дом Аделхейду. Там жили Охи, его сын Тобиас, его Аделхейда и их годовалая дочь Хейди. Тобиас трагически погиб, а потом от горя умерла и Аделхейда. Остался ребёнок, маленькая Хейди. Многие жители Дорфли сочли, что Охи виновен в гибели Тобиаса и Аделхейды; к Охи стали очень плохо относиться. Сестра Аделхейды, Дета, забрала маленькую Хейди в Праттигау, а потом в Бад Рагаз. Охи стал изгоем.

Тогда Охи выбрал подходящее место на горном пастбище, возле родника, в часе подъема от Дорфли, и построил там хижину. В течение трех лет он жил в ней один. С тех пор, его называли не иначе, как Алм-Охи, что означает примерно "горный дед".

Потом к Алм-Охи приехала его внучка, пятилетняя Хейди. Ещё через три года, её тётка Дета обманом выманила Хейди в Германию, чтобы развлекать Клару, больную дочь богача Сесеманна. Через два года мучений, Хейди смогла вернуться к дедушке, а поп Пфаррер уговорил Алм-Охи спуститься в Дорфли. И вот, жильцы вернулись в Маннор. На воротах Маннора появился почтовый ящик с большими буквами: HEIDI ALMOHI. Таким образом, прозвище дедушки стало его именем и фамилией.

На огромной волокуше, под горку, Алмохи привез из хижины в Маннор несколько кубометров сена, накошенного им за лето, и сложил его в крайней комнате, превратив её в сеновал. Привёз и почти весь урожай со своего маленького огорода. Волокушу Алмохи разобрал на дрова и материал для поделок. Ему было проще собрать наверху новую волокушу, чем втаскивать в гору эту. Тем более, что для перевозки по снегу более компактных объектов, Алмохи имел неплохие альпийские сани. Таким образом, Маннор был подготовлен к зиме.

Сейчас я ещё расскажу про Маннор. Фасад Маннора выглядел пристойно. Однако, противоположная стена дома давно рухнула; были повреждены и примыкавшие к ней стены. Эти развалины были покрыты густым подлеском, как и внешняя ограда Маннора. Уцелело арочное окно без стекла; форма свода указывала, что это часовня. Богачи строят такие часовни, как персональный канал связи с Богом, чтобы их молитвы доходили во Всевышнего быстрее, чем молитвы работяг, и рассматривались в приоритетном порядке.

Из часовни можно было пройти в большой зал. Там на полу уцелели каменные плиты; между ними росла трава. Пара толстых столбов поддерживала крышу над разрушенной стеной, как если бы архитектор предвидел, что стена упадёт. Здесь Охи соорудил деревянный сарай, превратив бывший парадный зал в большой тёплый хлев для Барли и Шванли. Дальше шли полуоткрытые коридоры, туда заглядывало небо, несколько сохранившихся комнат и парадная стена с тяжёлой дверью на прочных петлях. Дальше через лужок шла тропинка к высокой ограде, опоясывающей Маннор, с большими воротами. Если не обходить вокруг и не заходить внутрь, Маннор выглядел как роскошная вилла.

Сохранившиеся комнаты были покрыты темными деревянными панелями. В углу была огромная, почти до потолка печь, облицованная белой плиткой с синими картинами. На них были старые башни, высокие деревья, а под ними гулял охотник с собаками. Далее было изображено озеро под тенистыми дубами и рыбак с удочкой. У печи стояла скамейка.

Хейди заявила, что тут хорошо, как только она вошла в эту комнату с дедушкой. Она подбежала к плите, села на скамейку и стала рассматривать картины. За печкой была оборудована кровать Хейди, такая же, как в хижине на Алме: гора сена с грубой простыней и мешком вместо одеяла. Хейди радостно воскликнула:

«О, дедушка, вот и моя постель, отлично!! А где ты будешь спать?»

Дедушкина комната с кроватью была в каморке рядом. Рядом же была и кухня. Это и была часть Маннора, пригодная для проживания. Впрочем, даже эта часть была гораздо просторнее, чем горная хижина Алмохи. Первым делом Алмохи растопил печь; она работала хорошо, без дыма.

На следующий же день в Маннор пришёл Петер. Хейди тут же принялась водить его по Маннору, показывая, как здесь всё хорошо устрoено, и не отпускала его, пока не показала ему каждый уголок своего нового дома. Под конец Хейди заявила Петеру, что он может приходить к ней в любое время дня и ночи, и она будет рада ему. Петер сделал аналогичное заявление про Хейди и свою хижину. При этом подразумевалось молчаливое одобрение таких визитов со стороны Алмохи, Бригитты и бабушки.

Хейди хорошо спала в своей постели у печки; однако по утрам каждый раз ей хотелось выскочить их горной хижины и посмотреть, почему не шуршат ветки старых елей, и она вспоминала, что она не на алме, а в Дорфли, в Манноре. Ей хотелось бежать обратно в хижину на Алме. Привычные крики Барли и Шванли и уход за ними помогли Хейди постепенно привыкнуть к тому, что её новый дом здесь, в Манноре. На четвертый день Хейди освоилась Манноре и сказала:

- «Мне надо пойти навестить бабушку, она долго меня не видела и скучает».

Алмохи не согласился:

- «Не сегодня и не завтра. На Алме глубокий снег. Даже Питер с трудом может пройти. Такую маленькую, как ты, Хейди, завалило бы снегом. Подожди еще немного, пока снег замерзнет; по насту будет легко передвигаться.»

В самом Дорфли снега было меньше, и к началу занятий, Алмохи и Хейди пришли в Школу. Единственный учитель Лехрер учил и старших детей, и младших. Поп Пфаррер пришёл на первый урок. Он был рад констатировать, что Алмохи полностью выполнил своё обещание: он спустился жить в Дорфли и привёл Хейди в школу.

В школу пришёл и Петер. Лехрер старался организовать занятия так, чтобы старшие рассказывали младшим то, что они знают, а к нему обращались лишь с вопросами, которые при этом возникают. Лехрер был приятно удивлён, узнав, что Хейди умеет читать и писать. Он тут же поручил Хейди почитать с Петером букварь. Примерно таким чтением занималась Хейди во Франкфурте с Кларой, когда училась читать; но от Херра Кандидата толка было мало; тот херр считал, что сперва надо заучить буквы, и только потом можно читать.

Первый день в школе прошёл нормально, и Хейди подумала, что Петер продвигается хорошо. И Лехрер был такого же мнения. Но на второй Петер в школу не явился. Иногда он появлялся, но чаще прогуливал. Лехрер был мягким человеком, и пытался интерпретировать это так:

- «Петер не пришёл. Вероятно, наверху много снега, и он не может пройти».

Однако, ближе к вечеру, когда школа заканчивалась, Питер часто приходил в Маннор, чтобы побыть с Хейди. Это огорчало Дедушку. То есть не то, что Петер приходил к Хейди, а то, что он не приходил в Школу. Алмохи не хотел ограничивать свидания Петера и Хейди, потому что считал сам себя человеком грубым и черствым, и не хотел проявлять эти чёрствость по пустякам. Тем более, что дети иногда читали книги, которые Хейди нашла в Манноре. То есть Хейди читала вслух, а Петер пытался понять, как из букв складываются слова. Но у него не получалось. Петер укреплял свою репутацию лентяя и лоботряса. Дедушка узнавал о новых прогулах Петера и грустно качал головой, не зная, что предпринять. Но однажды терпение дедушки иссякло. Ниже я расскажу, как это случилось.

Хижина Петера, Бригитты и бабушки была засыпана снегом. Казалось, будто окна выходят на наклонный пол, потому снег начинался на уровне окон. Входная дверь была засыпана, и её приходилось откапывать, примерно так, как это делал Алмохи, когда зимовал в своей хижине. Этим приходилось заниматься Биргитте; иначе было невозможно ни сходить в нужник, ни подоить коз, ни сменить им подстилку, ни дать им сена, ни даже принести дров. Петер, в меру сил, помогал; но это было не просто, потому что по утрам Петер уходил в школу. Или не совсем в школу. Или даже совсем не в школу. Петер выпрыгивал из окна комнаты в глубокий снег, отгребал выпавший за ночь снег от двери, чтобы Бригитта могла открыть её, и уезжал на санках; а вечером возвращался.

Однажды Петер выпрыгнул из окна, но не провалился в снег, а ударился об него: вечером была оттепель, а ночью ударил мороз, и снег стал твёрдым. Дверь при этом засыпана не была, так что Петер взял санки, которые ему подала Бригитта, сел в них и поехал. Это было весело, потому что дорога, поля и луга вокруг неё превратились в прекрасную трассу для скоростного спуска.

Петер подъехал к школе на огромной скорости, и ему было жаль терять эту скорость, затормаживая санки, и он решил проехать ещё чуток. Он продолжал восхищаться скоростью и опять ему было жалко тормозить.. Петер проехал через Майенфелд, чуть не разнёс в щепки почти засыпанный дорожный указатель, и ехал бы дальше, в Бад Рагаз и в Базель, но на его пути встретился подъём и санки остановились. Петеру пришлось развернуться и подниматься обратно в Дорфли. Снег под ногами проваливался, в Майенфелде мороз был не такой сильный; подъём занял много времени. Подниматься вверх по глубокому снегу нелегко; особенно если нет желания достичь цели. У Петера такого желания не было. Когда он пришёл, занятия в школе уже закончились. Петер подумал и пошёл в Маннор, к Хейди.

Хейди садилась обедать. Она уже рассказала дедушке, что Петера в школе опять не было. Снег в Дорфли был твердым; по такому снегу на санках Петер мог бы доехать до школы за три минуты. Дедушка пытался понять, почему это не произошло. В этот момент, в комнаты ввалился Петер. Он был всё ещё в восторге от своего скоростного спуска, и не переминул поделиться этим восторгом:

– «Блеск! Ващще ништак!»

- «Ты о чём Генерал? Ты одержал крупную победу?» - Спросил Алмохи.

- «Снег твёрдый! Этвас! Вот это скорость! Ввухх!» - объяснил Петер.

- «О! Теперь я могу пойти к бабушке!» - Обрадовалась Хейди, она поняла жаргон Питера. - «А почему ты не пришёл в школу? Ты мог мигом до неё съехать; что случилось?» - добавила она внезапно с укоризной.

- «Проскочил.. Скорость большая была..» - Объяснял Петер.

- «И до куда же ты проехал?» - поинтересовался Алмохи.

- «Я точно не знаю.. Там был указатель на Бад Рагаз..» - Ответил Петер, внутренне считая это уважительной причиной. - «Туда очень быстро, а обратно долго шёл..»

- «Так», - сказал Охи, - «значит, ты вместо школы поехал в Майенфелд. Это называется дезертирство. Тех, кто так поступает, подвешивают за уши.

Питер в изумлении мял шапку, потому что не было другого человека в мире, которого он уважал бы так сильно, как дедушку.

- «И такому руководителю, как ты, должно быть, ему вдвойне стыдно так убегать», - продолжил Охи. - «Что бы ты сделал, если бы твои козы разбежались, одна туда, а другая сюда, и больше не хотели бы следовать за тобой, не делали бы того, что им полезно, то как бы ты с ними поступил?»

- «Выдрал бы», - со знанием дела ответил Питер.

- «А если бы мальчик вел себя как непослушный козел, и его бы выдрали, что бы ты сказал?»

- «Так ему и надо», - сказал Петер..

- «Ну, теперь ты кое-что знаешь, Козел-полковник: если ты снова проедешь на санях мимо школы, куда тебе нужно идти, то приходи потом ко мне и получи за это заслуженную тобой награду».

Теперь Питер понял, что имел в виду Алмохи, говоря про мальчика, который вёл себя, как непослушный козел. Петера поразило это сходство, и он с беспокойством озирался, опасаясь увидеть что-нибудь вроде хлыста или пастушьего посоха, который он использовал для коз в таких случаях.

Но Алмохи ободряюще сказал:

- «Садись за стол, поешь с Хейди. И сходите к бабушке. А когда ты проводишь её обратно, я покормлю вас ужином.»

Тайий неожиданный поворот событий очень порадовал Петера; лицо его скривилось от удовольствия. Он немедленно подчинился и сел рядом с Хейди. Но девочка уже не хотела есть от радости, что пойдёт к бабушке. Хейди подвинула к Петеру картошку и жареный сыр в тот момент, когда дедушка тоже накладывал еду Петеру, так что перед ним возник целый бастион жратвы; но у Петера хватило смелости атаковать такое укрепление.

Хейди пошла к шкафу и вынула пальто с капюшоном, которое прислала Клара. Она одела и другие зимние шмотки. Пока она одевалась, Петер доел последний кусок и сказал:

- «Пошли!»

И они отправились в путь. Хейди было что рассказать Питеру о Шванли и Барли. Что они не хотели есть в новом хлеву, и весь день молча грустили. и что они весь день повесили головы и не издавали ни звука. И как дедушка объяснил, что с ними происходит то же, что с Хейди случилось во Франкфурте. Потому что раньше они никогда не спускались с гор. И Хейди добавила:

- «Ты должен узнать, как это бывает. Только один раз, Питер».

За всю дорогу, Петер не сказал ни единого слова. Он почти не слушал, что говорит Хейди. он был поглощен глубокой мыслью, высказанной дедушкой. Когда они достигли хижины, Питер остановился и сказал:

- «Уж лучше ходить в школу, чем получить от дедушки награду, о которой он говорил.»

- «Хвала и благодарность Богу!» - сказала бабушка, услышав шаги Хейди.

Всю осень в сердце бабушки был тайный страх, который все еще преследовал ее, особенно когда Хейди подолгу не приходила. Бабушка помнила, как Петер рассказывал, что странный Херр приехал из Франкфурта и ходил и говорил с Хейди. Бабушка сразу подумала, что он приехал, чтобы забрать Хейди с собой. Даже когда он ушел один, бабушка боялась, что какой-нибудь эмиссар из Франкфурта может прийти опять и похитить девочку.

Хейди подошла к койке, на которой лежала бабушка, и осторожно спросила:

- «Ты больна, бабушка?»

- «Нет, нет, дитя», - успокаивала старуха, лаская Хейди, - «Мороз лишь немного коснулся моих конечностей».

- «А если ты попадешь в теплое место, ты поправишься?» - спросила Хейди.

- «Да, мне уже лучше. Даст Бог, скоро я смогу вернуться к своей прялке. Я уже сегодня говорила, что хочу попробовать, завтра снова заработаю.» - уверенно сказала бабушка, потому что заметила, что девочка испугалась.

Слова бабушки немножко успокоили Хейди. Хейди посмотрел на бабушку, потом сказала:

- «Во Франкфурте шаль надевают когда идут гулять. А ты её одеваешь, когда ложишься в постель?»

- «Знаешь, Хейди», - ответила бабушка, - «я завернулась в шаль не замерзнуть. У меня одеяло свалялось и совсем не греет.»

- «А еще, бабушка», - сказала Хейди, - «твоя голова ниже, чем ноги. Так не должно быть.»

— «Знаю, дитятко, я и сама это чувствую», — и бабушка попыталась нащупать под головой плоскую, как блин, подушку и пристроить ее поудобнее. — «Да и подушка у меня не больно-то пышная, уж сколько годков я на ней сплю, она совсем сплющилась...»

— «Ах, почему я не попросила Клару дать мне с собою мою постель!» — Воскликнула Хейди с сожалением. — «Там было три большущих подушки, все такие пышные, что я даже спать не могла, все время вниз съезжала, а потом приходилось опять залезать на эти подушки. Там все так спят.. А вот так тебе лучше, бабушка?» - добавила Хейди, поправив постель бабушки.

— «Ну конечно, моя хорошая, так и теплее, и дышится легче, когда голова выше», — сказала бабушка, приподнимаясь. — «Но хватит об этом, я и так благодарна Богу за то, что у меня есть; другим больным старикам это и не снилось. И булочки, и чудный теплый платок, и ты вот ко мне приходишь, Хейди. Ты сегодня почитаешь?»

Хейди отрыла песенник. Он выбирала самые красивые песни дла бабушки. Бабушка была рада слушать их все. На её лице появилась счастливая улыбка. Хейди перестала читать, посмотрела на бабушку и спросила:

- «Бабушка, ты уже поправилась?»

- «Я чувствую себя хорошо, Хейди, мне это нравится; дочитай..»

Хейди продолжила чтение и дочитала последнюю строфу:

Wird mein Auge dunkler, trüber,
Dann erleuchte meinen Geist,
Daß ich fröhlich zieh' hinüber,
Wie man nach der Heimat reist –
..

Хейди читала ещё и они с бабушкой обсуждали стихи. Потом Хейди сказала:

- «Уже темнеет, бабушка. Мне пора домой.»

Бабушка взяла девочку за руку и держала; потом она сказала:

- «Да, я снова счастлива; даже если мне придется полежать, я чувствую себя хорошо. Кто не испытал, тот не знает, каково это, лежать в одиночестве много-много дней и не слышать ни слова от другого человека и ничего не видеть.. Приходят мысли, которые настолько тяжелы, что кажется, что это никогда не кончится.. Но слова, которые ты читаешь, это как свет в сердце, и оно снова становится счастливым..»

Бабушка отпустила руку девочки. Та, пожелав бабушке спокойной ночи, побежала в комнату Петера. Он сразу понял. Скоро они уже неслись вниз на санках по твёрдому насту в лунном свете, потому что солнце успело сесть, пока Хейди прощалась с бабушкой и одевалась, и была уже ночь. Хейди казалось, что они летят по воздуху, как две птицы, таким ровным был снежный покров.

Позже, когда Хейди лежала в своей постели из сена за печью, она вспомнила, как неудобно было лежать бабушке. Хейди думала о том, что говорила бабушка. И что если бы каждый день бабушке было с кем разговаривать, то она чувствовала бы себя гораздо лучше. И пожалела, что она не кадый день может навещать бабушку, и никто не сможет ей почитать. Хейди думала, как помочь бабушке, у неё возник план. Но ей надо было дождаться утра, чтобы осуществить его. Хейди вспомнила, что она ещё не молилась, и попросила Бога помочь бабушке. Потом Хейди, обращаясь к Богу, добавила: “И мне тоже помоги. И дедушке, и Петеру, и Бригитте, и Кларе”.. И уснула.

19. Зима длится

Выговор со стороны Алмохи испугал Петера. На следующий день Питер пришел в школу во-время. Он принес свой обед с собой, как это делали дети, жившие далеко от школы, чтобы поесть в обеденный перерыв, от 12 до 13 часов. Обычно Петер ходил на обед с Хейди, но теперь ему не хотелось показываться на глаза дедушке. Впрочем, после уроков, Петер не удержался и пришёл в Маннор. Учитель Херр Лехрер отпустил Хейди раньше, и она была уже дома, и уже сделала домашнюю работу, заданную Лехрером. Едва Петер вошёл, Хейди торжественно заявила:

- «Петер, я знаю, как помочь бабушке!»

- «Это как же? - скептически спросил Петер.»

- «Ты должен научиться читать. Тогда ты сможешь читать ей песенник, когда снег не позволяет мне навещать её.»

- «Хейди, я не могу. Я же пробовал. Я выучиваю новые буквы и забываю те, которые а запоминал раньше. Всё без толку.»

- «Петер, я тоже так думала. Но бабушка во Франкфурте мне сказала, что это неправда.»

Питер был поражен этой новостью.

- «Я хочу научить тебя читать, я очень хорошо умею», - продолжила Хейди, - «и ты каждый день сможешь читать бабушке хоть одну песню.»

- Ерунда..

Упорное сопротивление Петера разозлило девочку. Сверкая глазами, она принялась грозить Петеру жуткими карами:

- «Тогда я скажу тебе, что произойдет, если ты не захочешь всерьёз учиться, твою мать.. Твою мать это так беспокоит, что она уже дважды говорила, что тебя надо послать во Франкфурт, там тебе вправят мозги! Я была во Франкфурте, и я знаю, что это такое. Там огромные школы, и в них не один учитель, как у нас в школе. Наш Херр Лехрер мягкий и добрый, и всего один; а во франкфуртской школе их десятки! И каждый учитель дрючит несчастных школьников по какому-то одному своему предмету.. Их заставляют одеваться одинаково, во всё чёрное. И им приходится носить совершенно идиотские шляпы на головах.. - и Хейди показала руками идиотскую форму шляпы..»

По спине Питера пробежала дрожь.

- «.. И тебе прийдётся ходить туда в компании городских парней», - продолжила Хейди, - «и выяснится, что ты не умеешь даже читать и писать. И они будут издеваться над тобой. Я верю, что одному или парочке парней ты смог бы накостылять, но их будут десятки. И это гораздо хуже, чем Тинетта издевалась надо мной. Германцы норовят выделить кого-то, кого они считают неполноценным, и унизить, уничтожить такого изгоя. Это ужасно, быть изгоем. Ты видел пример Алмохи. Здесь цивилизованная страна; и дедушку никто не тронул; его не избили, не ограбили, не отправили на каторгу за то, что он отличается от других. А теперь его даже уважают. В Германии такого нет. Там любое отличие от среднего стандарта уже само по себе воспринимается как покушение на единомыслие и преступление против их нации. Вот тогда ты поймёшь, что значит издеваться. Вот что случается с теми, кто не умеет и не хочет учится читать в Швейцарии.»

- «А если я не поеду?»

- «А я, ты думаешь, хотела ехать во Франкфурт? Меня обманули, поймали как рыбу на крючок! Причём дважды. Уже в этом году, ты представляешь, Херр Доктор чуть было снова не увёз меня, опять. Я не знаю, как он это делает, но мне так захотелось быть с ним, что я на всё была готова и согласна. Даже чтобы он делал со мной то, что Херр Сесеман делает в Париже с девочками, которых он туда привозит из Алжира и Китая.. Я даже плакала.. Потом поняла. У них есть средства, чтобы заставить человека делать то, что он не хочет. Ты не представляешь себе возможности современной медицины. Особенно, когда они направлены во зло. Наш век, это век информации, век прогресса, знаний, технологий. Эти технологии уже зашли очень далеко. Доктор может сделать с тобой всё, что захочет, а ты сперва даже и не почувствуешь. А потом будет поздно. И Херр Доктор, с которым мы были, далеко не худший вариант.. Он помог мне сюда вернуться, и подарков привёз. А потом он побоялся, что дедушка ему устроит козью морду, если он попытается меня увезти. А бывают гораздо хуже. В Германии их, как собак нерезаных. Там страшная страна.»

Хейди посмотрела на Петера, увидела, что её оружие действует, и продолжала:

- «А потом, когда они тебя выучат, как молодого специалиста, тебя пошлют на восток, в Россию. Ты, наверное, и не знаешь, что есть такая страна. Там тех, кто учился в Германии, заставляют проектировать каналы, железные дороги и заводы для России. И руководить этим строительством. В процессе строительства, всё оборудование разворовывается туземцами. То, что эти дикари украли, они списывают на вредительство консультантов из Германии. У них там изощренная система пыток, и их жертвы сходят с ума от боли. А потом их прибивают гвоздями к крестам, как Иисуса Христа, и сжигают живьём, вместе с этими крестами.. Спроси дедушку, он лучше меня объяснит. Он знаком с германскими врачами..»

Красноречие Хейди оказалось успешным. Хейди усвоила уроки болтовни, которые она поневоле брала у тетки Деты и у Херра Кандидата, и применила эти навыки на практике. Хейди не имела опыта аккуратного использования такого оружия и переборщила. Примерно так, начинающий наркодиллер, получив с диппочтой центнеры дури, иногда забывает её разбодяжить, и чиновники, крышующие его деятельность, гибнут от передоза..

Петер был запуган, запутан, подавлен, унижен. В горле он ощущал горечь. Примерно так он себя чувствовал, когда Хейди и Херр Доктор ушли на скалу, оставив его с козами и куском мяса. Но тогда Петеру дали кусок мяса. Теперь не было даже этого.

- «Я сделаю это», - сказал Петер, несчастный и сердитый.

- «Конечно, сделаешь», - поддержала Петера Хейди. - «И очень скоро. Нужно желание, и это получится. Так объяснила бабушка Клары.»

- «Почему я должен ей верить?»

- «Потому что я ей поверила и научилась.»

- «И что?»

- «А то, Петер, что теперь я тебе говорю: ты сможешь читать. И очень скоро. И я научу тебя. Я знаю, как. Мне ты веришь?»

- «Тебе верю..» - сказал неуверенно Петер.

- «А если веришь, то мы начнём прямо сейчас!»

В большом пакете от Клары были старые книжки. По ним училась читать сама Клара. Ещё вчера вечером Хейди подумала, что эти книжки будут полезны для Петера, и выложила этот пакет на стол. Были там и тетради, и бумага, и карандаши, и перья, и чернила. Обычных ручек в 19 веке ещё не было; тогда писали перьями, макая их в чернила. Именно этим и занялись Хейди с Петером.

- «Смотри, Петер, это буква "А".» - Сказала Хейди. - «Она похожа на крышу хижины на Алме. Это как крыша всей Европы, Альпы.»

- «Ну, букву "А" я, положим, знаю.»

- «А если домик на Алме завалило снегом, то очертания округлые, это маленькая "а". Это трудно?»

- «Нет.»

- «А если нет, то напиши букву "А", заглавную и строчную, по 10 раз. Потренируйся вот на бумаге, а потом в тетрадь.»

- «Букву "А" я знаю.»

- «Тогда сразу в тетрадь.»

Петер неохотно нарисовал букву "А".

- «Строчную "а" тоже. Ты ведь швейцарец, Петер. Швейцарцы очень аккуратны, поэтому нас уважают.»

- «Откуда ты знаешь?»

- «Когда меня выкрали для Клары, им была нужна именно швейцарская девочка. Германцы очень ценят аккуратность, но им самим её не хватает, и они заимствуют из Швейцарии. Меня так и называли, “Швейцарская Девочка”. Ещё, правда, “Аделхейда”.. О! Это тоже на букву "А"! Маленькая Аделхейда жила на Алме. Понял? Arbeit, arbeit und arbeit! Тоже на букву "A".»

Петер старательно написал в тетради 20 букв "А", 10 заглавных и 10 строчных. И даже попытался воспроизвести слова "Alm", "Adelheide" и "Arbeit", которые написала ему Хейди в качестве образца. Хейди поправила несколько штрихов и сказала:

- «Так, на этой странице будешь писать слова на букву "А"; те, какие сможешь. Даже когда меня рядом нет. Понял?»

- «Понял. Но я не могу.»

- «Когда сможешь. Так, едем дальше. Буква "B". Она угловатая, кругловатая и коричневатая, как коза Барли.»

Хейди написала букву "B" так, что верхняя закорючка изображала голову козы. Для большей убедительности, Хейди взяла коричневый карандаш и заштриховала получившуюся козу коричневым, и объяснила:

- «Это Барли! Пиши букву "B".. Ты вчера чуть не уехал в Бад Рагаз. Как ты узнал, что дорога в Бад Рагаз?»

- «Там было два слова. Только один город называется двумя словами.»

- «Отлично, значит, ты прочёл дорожный указатель!»

- «Я чуть в него не врезался. Он был почти засыпан.»

- «А ещё там что-нибудь было написано?»

- «Да, но я не помню..»

– «Может быть, там было написано "Чур"?» - Хейди написала слово "Chur".

- «Там такая же дуга слева была.»

- «Это не дуга, а буква "C"! С неё пишется название города, в который, ты, слава Богу, не поехал. До туда километров сто. Ты бы и сейчас ещё обратно шёл, если бы туда заехал.»

- «Я не мог туда ехать, туда вверх.»

- «А Бад Рагаз вниз, что ли?»

- «Ну, не очень вниз. Там и подъемы есть. По крайней мере один. Я, как остановился, сразу обратно пошёл..»

- «Понятно. Ты написал 20 раз букву "B"?. Так, хорошо.. Теперь "C".. "C" есть очень хорошая буква: строчная пишется так же, как и заглавная, только помельче... Пока ты пишешь, я постараюсь сообразить, как ты ехал..»

Хейди нарисовала карту. На ней было несколько точек: сверху Бад Рагаз (Bad Ragaz) , слева Майенфелд (Maienfeld), снизу Чур (Chur) и, примерно в центре, Дорфли. Хейди, когда жила во Франкфурте, рассматривала географический атлас и знала, что север должен быть вверху карты, а юг внизу. Хейди старалась показать, что Чур очень-очень далеко на юг. Это плохо получилось, так как Хейди хотела, чтобы Чур тоже уместился на карте, ей быа нужна буква "C". Хейди подумала, и дорисовала на карте хижину Петера, написалa на ней "Brigitte" и сказала:

- «Петер, твою мать я нарисовала здесь. Отсюда ты ехал на санках.» - И она начертила траекторию Петера.

На бумаге справа осталось место, и Хейди нарисовала там хижину в виде буквы "A" и написала "Alm-Ohi", и объяснила:

- «А вот здесь жили Гроссватер и я. Оттуда мы ехали к бабушке на санях с дедушкой. А Фраулейн Роттенмейер называла меня "Adelheide".» – Хейди написала "Adelheide" рядом с хижиной и объяснила: - «Маленькая Аделхейда жила на Алме с дедушкой Алм-Охи в хижине, похожей на букву "А". Букву "А" ты уже знаешь.. Ты написал букву "C"?.. Отлично, переворачивай страницу. Следующая буква "D": Дорфли, Дистел.»

Хейди нарисовала букву "D" в виде вставшего на дыбы козла Дистела. Хейди подумала, почему Дистел встал на дыбы, и дорисовала, что он ебёт козу Дерезу, она тоже получилась в виде буквы "D". Чтобы прочесть эти буквы, надо было наклонить голову влево или чуть повернуть тетрадь. Чтобы не осталось сомнений, Хейди подписала: "Distel" и "Dereza", и объяснила:

- «А вот так Дистел делает Дерезе маленькую Эльзу.. Пиши букву "D"! А маленькая "d" вот так, это Дереза вышла зимой погулять и провалилась в сугроб; видно только голову и рога. А сперва Барли шла навстречу Дерезе поздороваться сней, слева, и провалилась. Тоже видно только голову и рога, это маленькая "b".»

Пока Петер писал "D", Хейди нарисовала козочку, которую родила Дереза, написала "Elsa", и радостно воскликнула:

- «О! Буква Е! Отлично, переворачивай страницу и пиши 10 раз букву Е.. Если эту букву присыпать снегом, то получается круглая, "e". Понял? Тоже 10 раз..»

Буквой "F" оказался Фалкнис (Falknis); чтобы запомнить, и на эту букву пришлось смотреть, наклонив голову. Эту же гору, "Mount", Хейди использовала чуть позже ещё раз, для буквы "М". Буквой "G" оказался дедушка (Grossvater) с его усами и бородой, а в виде буквы "H" выступила сама Хейди (Heidi), лежащая на сеновале в хижине на Алме между двух стен, поддерживающих сеновал..

Таким образом, Хейди и Петер нарисовали весь алфавит. Это заняло много времени. Когда Петер дописал 10 раз букву "Z" и 10 раз "z", дети подняли головы и обнаружили, что за ними наблюдает Алмохи. Детей давно ожидал вкусный суп, и уже давно была пора спать, но дедушка придержал ужин, он не хотел прерывать изучение букв.

Не успели Петер и Хейди доесть суп, как к ним пришла Бригитта. Была уже ночь; Бригитта волновалась, что Петер не вернулся домой, и пошла его искать. Бригитта прихрамывала: она нервничала, торопилась, поскользнулась на наледи и пребольно ударилась попой.

Пока Бригитта рассказывала, как она беспокоилась, как она бежала и как она брякнулась, Петер и Хейди клевали носами; а потом и вовсе заснули прямо за столом; Хейди даже не доела суп. Алмохи показал Бригитте тетрадь, густо исписанную буквами и картинками, потом кивнул на Петера и пояснил:

- «Сегодня генерал выиграл крупное сражение; он заслужил награду.»

Алмохи и Бригитта осторожно раздели детей и положили их спать за печкой, заботливо накрыв одеялом-мешком. Дети сразу нежно обнялись, но не проснулись.

Алмохи осмотрел попу Бригитты, обнаружил огромный синяк и сказал, что с таким фонарём в гору лезть нехорошо. Особенно ночью, потому что от такого фонаря мало света. Они констатировали, что мама Бригитты (она же Фрау Зиегенхирте, она же донна Анна, и она же бабушка) одна, и что это тоже нехорошо. И пришли к выводу, что Бригитта останется с детьми, доест суп и завтра выгонит детей в школу, а Алмохи пойдет к бабушке и побудет с ней до утра, а днем поможет Бригитте вернуться домой. Алмохи проводил Бригитту в нужник, так как боялся, что она снова шлёпнется. Алмохи показал, где живут Барли и Шванли, и сказал, что, если Бригитта завтра сможет ходить, то пусть она их подоит и даст им сена. А если не сможет, то пусть это сделают дети. И то же про хлеб и сыр в кухне; если Бригитта сможет, пусть разогреет и даст детям, с молоком; а если не сможет, пусть это сделает Хейди. Алмохи показал Бригитте, где его постель, чтобы Бригитта спала там. Алмохи растопил печь, набил рюкзак сухими поленьями и щепками (он не хотел в новом для него месте растапливать незнакомую печь дровами неизвестной сухости, да ещё в потёмках), одел его на плечи, поцеловал Бригитту, взял фонарь, сани и ушел к Бабушке.

Бабушла не спала. Она не знала, день теперь или ночь; она знала только, что Петер ушёл в школу и не вернулся, а потом исчезла и Бригитта. Услышав открывающуюся дверь. Бабушка позвала:

- «Петерли? Бригитта? Что случилось? Кто здесь?»

- «Мир этому дому. Привет, Анна!»

- «Охи??» - удивилась бабушка.

- «Да. Страшный зверь из верхней хижины. Как Вы себя чувствуете, Анна?»

- «Охи.. А где же Петер и Бригитта?» - сказала бабушка, ощупывая руку и лицо Алмохи.

- «В Манноре. С ними всё в порядке. Сейчас ночь; думаю, они спят. Как вы себя чувствуете?»

- «Мерзну, как обычно. Почему они не пришли домой?»

- «Очень скользко. Всё обледенело.»

Бабушка принялась рассказывать, как ушли Петер, а потом и Бригитта. Алмохи выбрал место для фонаря напротив печи, поставил рядом с ней рюкзак, выгреб из печи золу и проверил тягу. Алмохи достал из рюкзака щепки и несколько тонких поленьев. Он аккуратно сложил их в печи и поджёг. Алмохи достал из рюкзака остальные дрова и сложил возле печи поленницу. Щепки прогорели; Алмохи набил в печь серьёзных дров. Они затрещали в огне. Это обстоятельство было отмечено бабушкой. Потом бабушка сказала:

- «Охи, мне надо выйти.. Я стесняюсь..»

- «Анна, не стесняйся. Мы же родственники! Пойдём. Tы знаешь, куда идти?»

Шум печи придал бабушке сил; она дошла бы и сама, но Алмохи придерживал её; так же час назад он придерживал Бригитту.

- «Бригитта выложила молоко и хлеб», - сказала Бабушка. - «Поешь, Охи.»

- «Петер придёт только завтра, так что это для нас», - согласился Алмoхи.

Бабушка хорошо ориентировалась на ощупь; она села перед печью и протянула к ней руки. Огонь был хорош, печь гудела. В течение многих лет её топили сырым валежником, и дымоход был забит сажей. Теперь быстрое пламя срывало куски сажи; они разваливались и догорали уже в воздухе. Если бы кто-нибудь смотрел на пастушью хижину из долины, то мог бы подумать, что на горе вдруг оказался металлургический завод или даже газовый факел. Ветра не было; хлопья сажи оседали на снегу, покрывавшем хижину, хлев, двор и окрестности. В сухую летнюю погоду, такой радикальный способ чистки дымохода мог бы быть квалифицирован как пожароопасный.

Хижина прогревалась, даже пол, который в зимнее время здесь обычно оставался холодным. Алм-Охи согрел молоко, которое Бригитта приготовила для Петера, и дал его Анне. Она макала в это молоко хлеб, ела его и благодарила Охи. В хижине стало тепло, как в сухой бане; Анна начала согреваться. Она пожаловалась на ломоту в костях. Алмохи принялся её растирать. Анна вспомнила, как её разминал папа Бригитты. Алмохи вспоминал саму Бригитту; когда он в первый раз привёл её в свою Хижину, Бригитта так же протягивала руки к огню. Алмохи подумал, что Анна всё равно ничего не видит, и погасил фонарь. Анна согрелась, её руки стали горячими; она ощупывала Алмохи, и его сердце билось всё чаще. Анна хорошо ориентировалась в темноте; она повела Алмохи к кровати. Алмохи понял, чего хочет Анна, и боялся причинить ей боль. Но Анна стала влажной и легко его приняла. Когда Алмохи вошел, Анна застонала и прошептала:

- «Какое счастье, Охи...»

Они кончили почти одновременно и долго приходили в себя. А потом Анна сказала:

- «Охи, а ведь я ещё не совсем старая. Лежать я ещё могу!» - и они весело рассмеялись.

Потом Анна заявила, что она почти счастлива, и теперь ей бы дожить до дня, когда Петерли научится читать, и это будет полное счастье, и можно умирать. Алмохи такой план не одобрил, а относительно обучения объяснил, что Хейди учит Петера, и весьма успешно. Они ещё чуток потрындели. Анна объясняла, какая Хейди хорошая. Алмохи подумал про Хейди и замолчал.

Алмохи добавил дров в печь. Она гудела, дрова трещали. Дымоход прочистился; печь горела ровно. Алмохи чуть прикрыл доступ воздуха, чтобы дров хватило дольше. Небо за окном начинало светлеть. Анна попросила рассказать, что случилось с Петером и Бригиттой, почему они не вернулись. Алмохи рассказал. В частности, про синяк на попе Бригитты. Фрау Зиегенхирте забеспокоилась, и потребовала, чтобы Алмохи вернулся вниз, потому что она в порядке, а Бригитте, может быть, нужна помощь.

Алмохи подоил Шенклу, подмёл хлев и дал козе свежего сена. Алмохи поставил парное молоко на стол, чтобы бабушка могла взять его, когда проголодается. Он нашёл, где лежат дрова, принёс охапку в хижину и сложил поверх тех дров, которые он принёс из Маннора и не успел сжечь, чтобы Бригитте было легче растопить печь, когда она придёт. Бабушка нащупала дрова и подбросила в печь обрубок орешника, чтобы показать, что она может топить печь сама, чтобы Алмохи за неё не волновался. Алмохи обнял бабушку, взял свой рюкзак, фонарь, сел на сани и поехал в долину.

Барбель, жившая на краю Дорфли, возле самой тропы, видела, что кто-то на санях промчался мимо, и крикнула:

- «Ты сегодня раненько, Петер!» - Она была уверенна что в санях едет Петер: больше, вроде, некому.

Алмохи торопился и не стал отвечать на реплику Барбель. Алмохи вернулся в Маннор, когда Бригитта, Петер и Хейди уже завтракали свежим молоком с сыром; Алмохи к ним присоединился. Алмохи заверил Бригитту, что её мама в полном порядке. Он говорил это таким весёлым тоном, что Бригитта, Петер и Хейди насторожились. Хейди потребовала, чтобы Бригитта вернулась домой, потому что бабушке может потребоваться помощь. Алмохи ещё раз, уже в утреннем свете, осмотрел синяк Бригитты. Он изменил цвет, но не уменьшился; Бригитта заверила, что он уже почти не болит и она может идти сама. Алмохи решил, что лучше отвезти её на санях; по крайней мере, пока полого, чтобы у Бригитты хватило сил на последний крутой участок. Хейди и Петер пошли в школу, а Алмохи повез Бригитту.

Барбель увидела, что Алмохи везёт Бригитту на санях. Это было так неожиданно, что она не поверила глазам и выскочила посмотреть, чтобы убедиться, что это, действительно, Алмохи и Бригитта. Барбель поздоровалась с ними. Глаза дедушки были сонными, но весёлыми. Да и голос тоже.

Барбель доброжелательно относилась и к Алмохи, и к Бригитте, но ей стало завидно, потому что её уже давно никто не возил в санях. Уже возвращаясь в свой дом, Барбель пробормотала:

- «Старый кобель опять принялся за своё.. Ишь, как он Бригитту уделал, она даже идти сама не может..»

В глубине души, Барбель огорчалась, что Алмохи "уделал" Бригитту, а не её; тем более, что её дом был ближе к Маннору, чем дом Бригитты. Но Барбель не хотела признаваться в этом даже себе самой. И думала, что в следующий раз, когда она пойдет покупать пряжу у фрау Зиегенхирте, то обязательно расскажет ей, что её дочь дома не ночует, и что Барбель даже знает, к кому Бригитта шляется по ночам. Бригитта и Алмохи не слышали бормотания Барбель и не могли оправдаться. Однако стояла тишина и эту реплику слышала соседка, она как раз выходила за дровами..

Алмохи проводил Бригитту, обнял Бабушку и вернулся в Маннор. Он подбросил дров в печь и завалился спать, совершенно измотанный. Алмохи не проснулся, когда в обеденный перерыв Хейди привела Петера и хозяйничала на кухне насчет чего перекусить.

В школе, учитель Лехрер проверил домашнюю работу Хейди без особых замечаний, но отметил, что Хейди и Петер зевают на уроках. Херр Лехрер приписал это собственной нерасторопности; после этого, он старался для каждого урока придумывать что-нибудь занимательное, что было бы интересно для всех его учеников. Это было непросто, так как он был единственным учителем в школе, и ему приходилось вести все предметы, да ещё для учеников совсем разных возрастов!

После уроков, Хейди заявила, что Петеру надо повторить пройденное, и опять привела его в Маннор. Алмохи уже поднялся; он зевал, потирал заспанные глаза и готовил ужин.

Петер и Хейди сели за стол и прочли вслух свои вчерашние записи в тетради. Хейди добилась того, что Петер сам, посматривая на картинки и на карту, мог прочесть все слова, которые они вчера написали. Хейди сказала:

- «Ну вот, писать ты научился, теперь будешь читать.»

Алмохи зашёл в комнату, чтобы посмотреть, чем заняты дети. Реплика Хейди его поразила. Алмохи, как и многие другие, думал, что надо сперва научиться читать, а потом учиться писать. Хейди, обучая Петера, поступила наоборот. Теперь Хейди открыла книжку, и они с Петером по складам читали:

Geht heut' das A B C noch nicht,
Kommst morgen du vors Schulgericht.

Стишок был обидный и даже угрожающий; по крайней мере для тех, кто верит в то, что научиться читать очень трудно. Первые две строчки грозили наказанием для тех, кто не знает буквы "A", "B" и "C". Если бы такие стишки были опубликованы в России 21го века, то автора и издателя привлекли бы к уголовной ответственности, сгноили бы их в концлагерях возрождённого Гулага за оскорбление религиозных чувств верующих, экстремизм и призывы к насилию. Но в Европе 19 века, толерантность ещё не деградировала до столь пещерного уровня; книжки с такими стихами публиковались не в самиздате, а в типографиях, и продавались в магазинах, а не передавались тайком от одного диссидента к другому. Эта книжка была сперва куплена для Клары, а потом, по принципу "Возьми, Боже, что нам не гоже", переправлена в Швейцарию и доставлена с Классеном (он же Херр Доктор) к Хейди.

Петер оскорбился первым же куплетом, но Хейди заверила его, что Петер быстро научится читать, и уже знает буквы "A", "B" и "C", и поэтому куплет к нему не относится. После нескольких попыток, Петер смог, водя пальцем по книжке, повторить первые две строчки. Тогда они принялись так же читать дальше:

Каждое двустишие упоминало несколько новых букв и сулило суровые кары тому, кто эти буквы не выучит. Петер не мог выучить даже половину обидного стишка. Хейди была вынуждена признать, что она хочет от Петера слишком многого. Они нашли компромисс: Каждый вечер, Петер приходит к Хейди, и они выучивают ещё две строчки. Петер ушёл домой, а Хейди поужинала с дедушкой и легла спать.

На следующий день, после школы, Петер был уже более выспавшимся; но, когда он пришёл к Хейди, ему пришлось самому прочесть (или повторить по памяти, водя пальцем оп книжке) уже 4 строчки. При это Хейди заставляла Петера узнавать и читать буквы "A", "B", "C", "D", "E", "F", "G", которые Петер, как она постулировала, уже выучил.

На следующий день, строчек было уже шесть, а букв десять. Обидные строчки крутились в голове Петера, напоминая ужасы, про которые рассказывала ему Хейди. Про отправку в страшный город Франкфурт. Про распределение молодых специалистов в ещё более дикую страну, где иностранных спецов заставляют руководить строительством, а потом, когда стройка рушится под тяжестью коррупции, казнят в качестве козлов отпущения, даже если все расчёты проведены без единой ошибки. И про новые кары для тех, кто не знает букв.

Дойдя до букв "R S T", Петер взвыл. Тогда Хейди пообещала ему, что следующее двустишия будет вводить лишь по две новые буквы, а потом и вообще по одной.. Вероятно, автор стишка предвидел, что тупоголовый ученик может не выдержать такого темпа, по три или четыре новые буквы за раз. Опять, день за днем, Петерy пришлось выучивать по две новые строчки:

- «Я спрошу у Херра Лехрера», - сказала Хейди и собралась бежать в школу, в надежде, что он ещё там, чтобы спросить, что такое Hottentotten (или Hugenotten).

Петер представил себе, что Херр Лехрер и Алмохи хватают его и посылают к страшным хотеннтотам (или гугенотам). Он взмолился:

- «Не надо, Хейди! Я уже понял, что это что-то очень страшное. Я лучше выучу букву "Z".. Это же просто Zickzack, зигзаг, и, к тому же, маленькая "z" пишется так же, как и заглавная! И я никогда не попаду к хоттенхоттам!.. А это что, последняя буква?»

- «Да.»

- «Точно последняя? Самая последняя?»

- «Да. А ты первые не забыл?»

- «Не забыл.»

- «Сейчас проверим!»

Петеру пришлось прочесть весь обидный стишок самому, но он сбился. Он сделал шпаргалку, на которой все буквы-картинки были воспроизведены на одном листе. Подсматривая в шпаргалку, Петер смог прочесть весь стишок сам. На этом, Петер был отпущен с миром.

Петер шёл домой и повторял про себя стишок, который уже не казался ему ни обидным, ни страшным. Как обычно, бабушка спросила его, хорошо ли он учился сегодня. Петер ответил, что хорошо.

На следующий день, после школы, Хейди проверила, что Петер знает все буквы. И она попросила Петера прочесть следующий стишок из той же книжки. Увы, её постигло разочарование. Петер называл буквы, но не мог составить из них слово. Хейди заплакала.

Петер сначала даже не понял, в чём дело: Он правильно называет буквы, а Хейди, вместо того, чтобы похвалить его, плачет. Они пытались снова и снова. Хейди читала слово вслух, и Петер мог повторить его, но только после того, как Хейди его назовёт.

Языковые системы, которые приняты в человеческих цивилизациях, используют символы, буквы, иероглифы. Названия этих символов могут совпадать с их произнесением при чтении, а могут и не совпадать. В фонетическом японском языке используется специальный алфавит, хирагана, там имя каждой буквы всегда совпадает с тем, как эта буква произносится. Если назвать подряд имена символов хираганы в слове, то получится правильное произнесение слова. В европейских языках, и, в частности, в германском, это не совсем так. Если назвать подряд имена букв, из которых составлено слово, то слово обычно не получается. Такое же наблюдается и во многих азиатских языках; в частности, в русском языке. В некоторых языках, например, в китайском, начертания слов, то есть иероглифов, вообще не указывают, как их произносить, их приходится запоминать; для запоминания иероглифов, в китайских школах используют латинские буквы, те же, что и в европейских языках. Да и в Японии тоже, наряду с фонетической хираганой, используются иероглифические канджи, похожие на китайские иероглифы (и часто совпадающие с ними по написанию и смыслу). Так что случай германского языка, на котором учился читать Петер, далеко не самый трудный.

Хейди знала только один язык, германский. Под руководством бабушки Фрау Сесеманн, Хейди научилась правильно произносить слова при чтении. Девочке казалось, что она называет буквы, из которых составлено слово, но она, по сути, научилась при этом составлять из букв слоги, а из слогов уже получалось произнесение слова. Ни Хейди, ни Петер, этого не понимали. Хейди плакала, а Петер пытался ей помочь. Петер помнил, что когда-то учитель Лехрер рассказывал про слоги и произношение; но что именно, Петер не помнил.

В отчаянии, Петер пытался читать следующий стишок, угадывая произношение и смысл слов, из которых он составлен. В книжке были картинки, и Петер рассказывал Хейди, что на картинках, делая вид, будто он читает. Хейди, всхлипывая, его поправляла, и Петер старался угадывать лучше. Он замечал схожесть того, что произносила Хейди, с буквами, которые он видел в книжке. И повторял за Хейди, с каждым разом всё лучше и лучше. Глядя на буквы, Петер повторил за Хейди сперва двустишие, потом несколько строф, и, наконец, смог произнести весь стишок. Хейди перестала плакать и попросила Петера прочесть ещё раз.. Петер прочёл снова. Затем Алмохи покормил детей ужином и отправил Петера домой.

Когда Петер пришёл снова, он без запинки прочёл первый стишок, про то, какие ужасные вещи ждут того, кто не знает букв; затем второй, о том, какие киндеры хорошие, а какие плохие; а затем, запинаясь и с подсказками со стороны Хейди, третий стишок о том, какие страны хорошие, а какие плохие. Германия и Австрия были упомянуты как хорошие, Папуа Новой Гвинеи и Россия как примеры плохих, а Швейцария не упоминалась вовсе. Поняв смысл стиха, Хейди сказала, что этот стих плохой. Она отправила Петера домой, чтобы он не видел, как она плачет. Хейди спрятала эту книжку на самый край самой дальней полки и больше её не доставала.

На следующий день, Хейди читала с Петером ту книгу, которую ей подарила фрау Сесеманн, и начала с рассказа про блудного сына. Петер помнил этот рассказ, и почти без подсказки составлял из букв слова. Он дочитал, но концовки не понял: С точки зрения Петера, если блудный сын набедокурил, то его надлежало оставить в статусе наёмного рабочего, чтобы другим было не повадно. Таким образом, Петер учился критически анализировать прочитанное.

Потом начался сильный снегопад. Снег был глубоким и мягким. Сани вязли, а пешеход проваливался по пояс. В Дорфли, жители протаптывали себе тропинки, и школа работала, но не было возможности ходить в школу из дома Петера. Петер имел уважительную причину не ходить в школу; Бригитта его бы и не отпустила, видя, что творится за окном. Петер попытался читать те книги, которые были у него дома. В частности, песенник бабушки. Бригитта не понимала, что делает Петер; она думала, что он рассматривает картинки. У Петера получилось. Он громко сказал сам себе:

- «Я могу это!»

Бригитта была дома, она переспросила:

- «О чём ты, Петерли?»

- «Я могу читать», - спокойно сказал Петер.

- «Петерли, ты? читать? Я не ослышалась?» - Спросила бабушка.

- «Ну да. Хейди меня научила», – Ответил Петер.

Бригитта не поверила. Мать сняла с полки бабушкин песенник и открыла его на той песне, которую Хейди пела для бабушки. Петер понял и принялся читать:

Die güldne Sonne
Voll Freud und Wonne
Bringt unsern Grenzen
Mit ihrem Glänzen
Ein herzerquickendes, liebliches Licht.
Mein Haupt und Glieder
Die lagen darnieder;
Aber nun steh ich,
Bin munter und fröhlich,
Schaue den Himmel mit meinem Gesicht.
..

Песня была о свете и обо всём хорошем, светлом, что Бог посылает людям. За окном, действительно, сияло солнце, и снег подтаивал, превращаясь в тяжелый альпийский фирн. Бригитта посмотрела в окно, и ей стало казаться, что Петер своим чтением разогнал облака и растапливает снег.

Петер прочел стих до конца. Бригитта и бабушка захлопали в ладоши; бабушка закричала:

- «Петерли, иди же ко мне, я обниму тебя, мой золотой мальчик!»

И бабушка обнимала Петера, а Бригитта восклицала:

- «Кто бы мог подумать!»

Петер прочёл бабушке ещё песню.. Потом бабушка и мама стали расспрашивать Петера, как он научился. И Петер показал тетрадь, которую подарила ему Хейди. Тетрадь была почти вся исписана и покрыта рисунками, сделанными Петером и Хейди, а на последней странице Петер скопировал карту, которую нарисовала Хейди. Петером туда были добавлены ещё несколько объектов, которые он считал особенно важными: Фалкнис, Шесаплана, скала, с которой чуть не сверзился Дистел, когда Хейди в первый раз поднялась на пастбище и отвлекла Петера, Маннор, Церковь и школа в Дорфли, а также домик Барбель, их ближайшей соседки, и Праттигау, откуда она приехала. Барбель часто рассказывала, кто с кем когда где и как в Праттигау и в Дорфли, так что Петер считал Праттигау важным городом, если не мира, то, по крайней мере, Европы. На той карте имели место грубые искажения масштабов; так Хейди и Петер на век предвосхитили практику геодезии и картографии в большой варварской стране в тысячах километров на восток от Дорфли. Названия объектов на карте Петера были написаны по германски, и эти названия помогли Петеру научиться читать и писать. Бригитта разгадывала, что писала и рисовала Хейди, а что - сам Петер. Бабушка слушала описания рисунков, сделанных Хейди, и восклицала:

- «Да, эта она! Это та девочка, которую нам послал сам Бог. Это её рука!»

Ночью ударил мороз, и снег затвердел. Утром, Петер с грохотом подъехал к школе и чуть не снёс напрочь крыльцо, пытаясь повернуть и затормозить, лязгая по льду полозьями саней. Такая лихость несколько приподняла его рейтинг среди сверстников, но огорчила учителя, Херра Лехрера. Впрочем, Петер не ударился об крыльцо и никого не сбил, а ограничение скорости передвижения транспортных средств в Дорфли в 19 веке ещё не было установлено, так что Лехрер не имел формального основания для претензий к Петеру за его манеру вождения.

Чтобы поставить Петера на место, Лехрер организовал чтение вслух. Каждый ученик по очереди должен был прочесть один абзац из Книги и передать её следующему. Хейди бойко отчеканила свой кусочек и с тревогой смотрела на Петера. Лехрер ждал, что Петер, как обычно, скажет "Я не могу", и передаст Книгу следующему. Однако, этого не случилось. Петер взял Книгу и медленно, но уверенно прочёл свой абзац.

Учитель Лехрер обалдел, потом улыбнулся и сказал:

- «Петер, с тобой случилось чудо! Пока я терпеливо работал, пытаясь тебя научить, ты не мог не то что читать, но даже выучить буквы! Теперь, когда я с горечью отказался от таких попыток, выясняется, что ты умеешь читать! Откуда такие чудеса, Петер?»

- «От Хейди», - ответил Петер.

Учитель посмотрел на Хейди. Она спокойно сидела за своей партой, делая вид, что происходящее не имеет к ней никакого отношения.

- «Я вообще заметил в тебе перемену, Петер», - Продолжал Лехрер. - «Раньше ты прогуливал школу неделями, без уважительных причин, а теперь ты регулярно приходишь на занятия, кроме последнего ужасного снегопада, когда ты не мог, но даже сегодня ты спустился в школу по совершенно обледенелой трассе, чтобы попасть на урок. Я очень рад за тебя! Откуда в тебе такое преобразование к лучшему?»

- «От Алмохи», - был ответ.

Учитель перевел взгляд с Петера на Хейди, а оттуда обратно на Петера. Ему казалось, что имел место какой-то фокус, трюк, и он боялся попасть впросак. Поэтому он возобновил чтение, но после урока подошёл к Петеру и осторожно спросил:

- «Петер, мне понравилось, как ты читаешь. Можно мы попробуем ещё раз? Прочти, пожалуйста, вот из этой книги.»

Учитель открыл другую книгу, и показал пальцем, откуда читать. Читать книгу не с начала непросто, но Петер опять справился, и стал читать вслух. Он прочёл несколько фраз, и Лехрер остановил его:

- «Спасибо, Петер! Достаточно! Я вижу, ты научился! Спасибо Петер!..

Учитель Лехрер пошёл к попу Пфарреру и рассказал ему, как благотворно Хейди и Алмохи влияют на жизнь общины. Ещё раньше до попа дошёл слух, пущенный соседкой Барбель, о распутном образе жизни Алмохи. За несколько передач из уст в уста, этот слух оброс совершенно невероятными подробностями. Поп поверил учителю, а не слухам, распространявшимся "по секрету всему свету" без ссылки на источники информации.

Петер пообещал Хейди, что каждый вечер он будет читать бабушке одну песню. Он выполнял своё обещание, и, действительно, каждый вечер читал для бабушки песню, но только одну. Бабушка не просила его читать больше. И даже одну прочесть больше не просила. С каждым днем, чтение Петера нравилось ей всё меньше.

Когда чтение заканчивалось, а Петер ложился спать, Бригитта делилась со своей мамой опасениями. Однажды она сформулировала их так:

- «Я рада, что теперь Петер читает. Но мне кажется, что ему не хватает ещё чего-то очень важного. Я не знаю, чего именно.»

И бабушка с ней согласилась:

- «Да. Я тоже это чувствую. Хорошо, что он хоть чему-то научился. Я буду счастлива, если добрый Господь подарит мне весну, чтобы Хейди могла снова подняться и почитать мне. Мне чего-то не хватает в песнях, когда их читает Петер; я не могу понять, чего.»

Бабушке не нравилось чтение Петера, хотя такое чтение было лучше, чем никакого. Бабушка не могла понять, что именно ей не нравится.

А дело было вот в чём. Петер относился к чтению столь же безответственно, сколь ответственно он относился к выпасу коз. Выпас коз контролировался надоями. Чтение, как казалось Петеру, не контролируется ничем и никем. Бригитта ни разу даже не попыталась проверить, насколько аккуратно читает Петер. Бабушка сама не могла сравнить то, что говорит Петер, с тем, что написано в книге. Выпасом коз Петер зарабатывал, он помогал маме и бабушке содержать дом. Чтение не приносило Петеру ни пфеннига. И Петер начал халтурить, то есть гнать туфту. Когда ему встречалось слово, которое было трудно прочесть, например, слишком длинное, то Петер пропускал его. Иногда, чтобы закончить побыстрее, он пропускал и иные слова. Петер проверял, заметит ли бабушка мухлёж. Бабушка, как казалось Петеру, не замечала жульничества. Ну, а коли так, то Петер не видел в таком мошенничестве ничего предосудительного. Зачем читать лучше, если можно читать абы как, и результат тот же? Таким образом, Петер предвосхитил основу коммунистической системы хозяйства, реализованной через полвека в большой дикой стране в тысячах километрах на восток от Швейцарии. Разрушительная зараза туфты от Херра Кандидата, через Хейди, передалась и Петеру. Хейди обладала чем-то вроде врождённого иммунитета против этой заразы, но Хейди была её переносчицей. Мотивация, которую Хейди использовала, чтобы научить Петера читать, оказалась заразной. Бабушка чувствовала эту заразу, но не могла объяснить, ни даже понять, что происходит.

Сильно позже описываемых событий, уже в 20м веке, братья Стругацкие выразили это явление такой фразой: "Медведя можно научить ездить на велосипеде. Но будет ли медведю от этого польза и удовольствие?" А чуть раньше них, в том же веке, Михаил Булгаков описал, что будет, если из собаки сделать человека. Но в 19 веке, это явление ещё не было изучено, и оно принесло много хлопот и бед жителям разных стран.

20. Клара в Альпах

В тяжких трудах обучения, Хейди и Петер не заметили, как прошла зима. Занятия в школе закончились. Солнце топило снег, и он стекал ручьями. Алм зазеленел, появились цветы. Орёл, раскинув крылья, наблюдал с высоты эту красоту.

Алмохи, Хейди и козы вернулись на Алм. Алмохи сгрёб снег с огорода, перетащил доски и бревна оттуда под навес с дровами, а Хейди помогла ему сгрести гнилое сено в яму с прочим перегноем. Они перекопали огород и посадили альпийскую картошку и альпийский лук. Барли и Шванли прыгали по траве и кричали, что она вкуснее, чем прошлогоднее сено. Ветер опять шуршал ветками старых елей, а насекомые жужжали, стрекотали и зудели над травой, как будто пели:

- «Снова на Алме! Снова на Алме!»

Хейди бегала по Алму и наслаждалась этим великолепием, когда она услышала из сарая глухие удары и скрип. Хейди побежала посмотреть, что там делает дедушка, и увидела, что один новый красивый стул стоит перед дверью, а Алмохи собирает второй такой же.

- «О, я знаю, что ты делаешь!» - Воскликнула Хейди с восторгом. - «Это для гостей из Франкфурта. Это для бабушки; а то, что ты делаешь сейчас для Клары, а потом… С ними должен быть кто-то еще..» - нерешительно продолжила Хейди, - «или ты не думаешь, дедушка, что фраулейн Роттенмейер тоже приедет с Кларой?»

- «Я ещё не знаю«, - сказал дедушка, - «но лучше иметь запасной стул, чтобы мы могли пригласить ее сесть, если она заявится».

Хейди задумчиво смотрела на жесткие деревянные сиденья и обдумывала, как фройлен Роттенмайер и такой стул будут сочетаться. Затем она сказала, с сомнением качая головой:

- «Дедушка, я сомневаюсь в том, что фраулейн Роттенмейер сядет на такой стул.»

- «Тогда пусть садится на зеленый с цветочками широкий диван», - сказал Дедушка, жестом демонстрируя необъятную ширину цветущего Алма.

Пока Хейди пыталась угадать, где спрятан широкий зеленый цветастый диван, сверху послышался громкий свист. Хейди увидела спускающихся коз, потом посох, высоко поднятый над ними, и, наконец, самого Петера. Козы прыгали, кричали и толкались, воспроизводя в миниатюре поведение человеческой толпы. Петеру пришлось отодвигать их своим посохом, используя его как рычаг, так плотно козы обступили его и Хейди. Наконец, Петер пробился сквозь коз и протянул Хейди письмо.

- «Вот!» - сказал он, оставив дальнейшие объяснения на усмотрение самой Хейди.

- «Ты принес мне письмо с пастбища?» - удивленно спросила она.

- «Нейн.»

- «А где же ты его взял?»

- «В рюкзаке.»

В этом Петер не врал. Вчера вечером почтальон в Дорфли передал ему письмо для Хейди. Петер положил его в пустой рюкзак, чтобы не забыть. Утром он положил туда свой сыр и хлеб и убежал. В полдень Петер доел хлеб с сыром и вытряхивал на ладонь крошки, и письмо свалилось ему в руку. После этого, он держал письмо в руках, чтобы не забыть вручить его.

Хейди внимательно прочитала адрес и подпрыгнула, показывая деду письмо:

- «Из Франкфурта! От Клары! Ты хочешь услышать его сразу, дедушка?»

У Петера письмо вызвало смешанные чувства: Он знал, что письма врут; чего бы Клара ни написала, её хозяева переиначат по своему. Он знал, что вслед за письмом может приехать визитёр из Франкфурта и, вероятно, привезёт ништяков, чтобы визитёру простили то, чем этот визитёр занимается. Петер знал, что визитёр может увести от него Хейди, а может загрести и его самого, чтобы сделать с ними то же, что Херр Сесеманн делает с девочками в Париже, или даже подучить его во Франкрурте, чтобы послать его в дикую страну, где на него повесят все грехи, прибьют его к кресту и живьём сожгут вместе с этим крестом. Кроме того, Петер боялся, что визитёр узнает, что Петер, читая вслух бабушке, иногда пропускает слова, в которых есть буква "Z", и за это отправит его к страшным гогенотам. Петер представлял их как огромных зверей, пожирающих детей, которые при чтении прoпускают слова, в которых есть буква "z". Так что в смеси чувств, охвативших Петера, пеобладал страх.

Хейди приготовилсь читать, а дедушка и Петер приготовились слушать. Петер думал: Прочитает ли Хейди письмо целиком? Или будет пропускать некоторые слова, как это делает Петер, когда читает бабушке? Хейди читала:

Дорогая Хейди!
Мы уже все собрали и хотим уехать через два-три дня, как только папа уедет. он едет не с нами, еми сначал надо поехать в Париж. Херр доктор приходит каждый день и кричит: «Вперёд! Вперёд, в Альпы!» Он хочет, чтобы мы побыстрее уехали. Ему очень понравилась поездка в Альпы. Всю зиму он приходил к нам почти каждый день; и он приходил ко мне. Он садился рядом со мной и рассказывал и показывал, что он делал наверху с тобой и с дедушкой. Затем он и рассказал мне о горах, и о цветах, и о тишине, так высоко над всеми деревнями и улицами, и о свежем, чудесном воздухе. И он часто говорил: «Наверху все должны снова выздороветь.» Он сильно изменился после поездки в Альпы; он снова выгладит молодым и счастливым. О, как я буду счастлива видеть все это и быть с вами на вершине горы, а также познакомиться с Питером и козами! Сначала мне нужно лечиться в Рагазе около шести недель, это то, что назначил врач, а потом мы должны перебраться в Дорфли, чтобы меня подняли к вам на портшезе. Бабушка едет со мной и остается со мной; она тоже рада подойти к вам. Но фраулейн Роттенмейер не хочет ехать с нами. Практически каждый день бабушка говорит: «Как насчет поездки в Швейцарию, дорогая Роттенмейер? Не смущайтесь, вы можете поехать со мной». Но Роттенмейер вежливо благодарит и говорит, что не хочет показаться нескромной. Но я уже знаю, о чем она думает: Себастьян так ужасно описал Альпы, когда проводил тебя и вернулся домой, какие там ужасные скалы, и всюду обрывы и пропасти, и что он подъём так крут, что на каждом шагу приходится бояться, и что только козы, но не люди могут туда подняться без риска для жизни. Роттенмейер сильно дрожала от страха, слушая про эти ужасы, и совсем не хочет в Швейдарию. Тинетта тоже смертельно боится и ехать к вам не хочет. Так что мы приедем вдвоём, бабушка и я. Себастьян проводит нас до Рагаза и вернётся. Я с нетерпением жду момента, когда приеду к вам.
Прощай, дорогая Хейди! Бабушка тысячу раз шлет тебе привет. Твоя верная подруга Клара.

Услышав эти слова, Петер с свистом взмахнул посохом из стороны в сторону. Козы в ужасе побежали вниз с горы огромными прыпками; они редко так бегали. Петер бросился за ними и ударил своим жезлом в воздух, как будто выливал невиданный гнев на невидимого врага. Этим врагом была перспектива прибытия гостей из Франкфурта, так озлобившая Петера.

Хейди была полна счастья и радости; она режила на следующий же день навестить бабушку, чтобы рассказать о тех, кто приедет из Франкфурта, и о тех, кто не приедет. Рано утром. Хейди сказала дедушке, что она идёт к бабушке, и побежала вниз по склону. Она бежала быстрее ветра, который в Альпах по утрам дует с гор. Когда Хейди добежала, бабушка уже поднялась; она сидела в своём углу и крутила свою прялку. Она грустила ещё со вчерашнего вечера, когда Петер вернулся в ярости; по его отрывистым восклицаниям бабушка поняла, что к альпийской хижине приближается толпа киднепперов из франкфурта, чтобы похитить Хейди, а может быть, и Петера впридачу, чтобы использовать их в грязном бизнесе банды Сесеманна. В прошлый раз, Хейди смогла удрать, и даже привезла много всякой всячины. Но бабушка не знала, как будет на этот раз, и готовилась к худшему.

Хейди прибежала в дом Петера и пошла прямо к бабушке, села на маленькую табуретку, которая всегда стояла там, и рассказала ей все, что она знала, о предстоящем приезде Клары. Потом Хейди замолчала, посмотрела на бабушку и тревожно спросила:

- «Что с тобой, бабушка, ты совсем не рада?»

- «Да, но Хейди, я рада за тебя, потому что ты можешь получить от этого огромное удовольствие», - ответила бабушка, пытаясь выглядеть хоть немного счастливой.

- «Но, бабушка, я прекрасно вижу, что ты боишься. Ты думаешь, фраулейн Роттенмейер все-таки пойдет с ними?» - Спросила Хайди, опасаясь встречи со своей мучительницей.

- «Нейн, не боюсь!» - Сказала бабушка. - «Дай мне твою руку, Хейди, чтобы я чувствовала, что ты все еще здесь.. Это будет к лучшему, даже если я не смогу пережить это.»

- «Я не хочу такого лучшего, которое тебе прийдётся переживать, бабушка», - сказала Хейди твердо, и лишь нагнала страха на бабушку, да и сама тоже испугалась.

И Хейди, и Бабушка понимали, что визитёры из Франкфурта могут забрать Хейди, и что ни у бабушки, ни у Хейди, ни у Алмохи, ни у Петера, ни даже у Клары нет возможностей противостоять этому. Клара не может противостоять даже тому, что её истязатели заставляют её пить рыбий жир..

- «Я знаю кое-что, Хейди», - сказала бабушка, - «что возвращает мои хорошие мысли. Прочти мне песню, где в самом начале сказано: “Gott will's machen.”»

Хейди хорошо знала старый песенник, она сразу нашла то, что просила бабушка, и прочла:

Gott will's machen,
Daß die Sachen
Gehen, wie es heilsam ist.
Laß die Wellen
Immer schwellen,
Denk, wie du so sicher bist!

- «Да, да, это именно то, что я должна была услышать», - сказала бабушка с облегчением; её лицо стало спокойнее. Хейди задумчиво посмотрела на нее и сказала:

– «Бабушка, а если Бог исцелит человека, он снова станет здоровым?»

- «Да, да, так оно и будет», - утвердительно кивнула бабушка, - «и поскольку Бог хочет, чтобы это было так, мы можем быть уверены в том, чем все закончится. Прочти еще раз, Хейди, чтобы мы могли понять это правильно и не забыть.»

Хейди прочла этот стих снова, а затем ещё пару раз, потому что бабушке очень нравилась идея получения спасения от Бога..

Приближалась ночь; Петер пригнал Шенклу и побежал с козами дальше. Хейди возвращалась на алм. Звезды, одна за другой появлялись над ней, искрились и сияли, как если бы каждая хотела принести радость в сердце Хейди. Хейди остановилась и громко крикнула:

- «Да, я знаю, что Бог знает все, и это исцеляет. Это принесёт нам радость; будьте уверены в этом!»

Маленькие звездочки все мерцали, сияли и махали Хейди, пока она не достигла хижины; дедушка стоял и тоже смотрел на звезды.

Майские Дни и ночи были такими яркими и ясными, какими они не были в течение многих лет. Часто по утрам дедушка наблюдал, как солнце снова восходит в безоблачном небе с таким великолепием, что он повторял Петеру:

- «Это очень солнечный год; это придает травам особую силу. Позаботься, генерал, чтобы твои попрыгуньи не слишком зазнались с такой хорошей едой!»

Тогда Петер очень смело взмахивал посохом, и ответ был ясно написан на его лице: “Я об этом позабочусь!” ..

Так прошел зеленый май, и пришел июнь с еще более горячим солнцем и долгими яркими днями. Все цветы всех Альп сияли воздух своим сладким ароматом.

Хейди отсчитала шесть недель и перестала ходить на алм с Петером, так как ждала приезда Клары и бабушки. Ожидание визитёров из Франкфурта затягивалось. Хейди понимала, что старшие могут опять обвести Клару вокруг пальца и обмануть с поездкой в Дорфли. Взрослые, особенно богатые, обычно поступают именно так. Хейди понимала, что если они приедут, то её саму могут охмурить и опять увезти, как это в прошлом году чуть было не сделал Херр Доктор. И думала, что от судьбы не уйдёшь, но, что ей будет интересно посмотреть, как они это сделают, если Хейди сожмёт всю свою волю в кулак и будет противостоять всеми силами, а дедушка ей поможет. Если бы знать заранее, когда её будут похищать, чтобы предупредить Херра Лехрера и Херра Пастора. Такие мысли тяготили девочку и портили её отношения с Петером.

Июнь подходил к концу. Петер злился, что Хейди не ходит с ним на пастбище, а ждёт Клару. Клара не появлялась и не писала. Хейди и Дедушка думали, что старшие опять обманули Клару и сомневались в том, что она приедет. Но однажды утром Хейди выходила из хижины, и вдруг закричала изо всех сил:

- «Гроссватер! Гроссватер! Иди сюда! Смотри!»

Алмохи явился на зов и посмотрел, куда указывала Хейди.

По дороге шла странная процессия; такого здесь раньше никогда не видели. Впереди шли двое мужчин с открытым портшезом. На нём сидела молодая девушка, закутанная во множество шалей. За ними шла лошадь, на которой сидела стройная пожилая дама. Она смотрела во все стороны и разговаривала с молодым проводником, который вёл её лошадь под узцы. За ними молодой человек катил пустую инвалидную коляску. Последним шел носильщик, который нёс за плечами столько всего, что ноша высоко приподнималась над его головой.

- «Это ты! Это ты!» - закричала Хейди и вскочила от радости.

Процессия подошла к хижне. Носильщики поставили портшез на землю, и двое детей радостно приветствовали друг друга. Бабушка (и она же Фрау Сесеманн) слезла с лошади. Хейди подбежала к ней и была встречена с большой нежностью. Потом бабушка повернулась к Алмохи, пришедшему её поприветствовать. Приветствие было несколько фамильярным, так как они, через Хейди, хорошо знали друг друга.

После приветствий, бабушка с большой живостью произнесла:

- «Дорогой Охи, у тебя шикарное поместье! Кто бы мог подумать! Многие короли могут вам позавидовать! Как выглядит моя Хейди, как свежая роза!» - продолжила она, прижимая к себе девочку и поглаживая её свежие щеки. - «Как тут славно вокруг! Что ты скажешь, Клара, дитя мое, что ты скажешь?»

Клара оглядывалась в полном восторге. За всю свою жизнь, она никогда видела такой красоты. Даже рассказов Хейди, Клара и представить себе не могла, что такое вообще может существовать.

- «Ой, как здесь хорошо! Так красиво!» - Восклицала она. - «О, бабушка, я хочу остаться здесь!»

Тем временем дядя перехватил инвалидную коляску, положил в неё с переноски несколько полотенец и подкатил к портшезу.

- «Думаю, девочку лучше пересадить в привычное для неё кресло; портшез жестковат», - сказал он, легко поднял больную Клару и с величайшей осторожностью пересадил её в инвалидное кресло. Затем он накрыл ее колени тканью и поставил её ноги на подушки, да так ловко, как будто всю свою жизнь только и делал, что заботился о пациентах с больными конечностями. Бабушка смотрела на его действия с большим удивлением.

- «Мой дорогой Охи», - сказала Бабушка, - «если бы я только знала, как ты умеешь ухаживать за больными, я бы поувольняла всех слуг! Где вы такому научились?»

Алмохи улыбнулся:

- «Это больше от практики, чем от учебы», - ответил он. Несмотря на улыбку, на его лице был отпечаток печали. Перед его глазами возникло больное лицо человека из давних времен, который сидел, лежа в кресле, и был так изуродован, что едва мог пользоваться конечностью. Это был его капитан, которого он нашел на земле в Сицилии после ожесточенной битвы и унес его, и которым впоследствии заботился, пока его тяжелые страдания не закончились. Так что Алмохи хорошо научился заботиться о больном, который не может ходить.

Безоблачное Небо было темно-синим над хижиной, над елями и над высокими скалами, которые мерцали серым цветом. Клара не могла сама хорошенько осмотреться, но она уже была в полном восторге от всего, что видела.

- «О, Хейди, если бы я могла гулять с тобой вокруг хижины и под елями!» - воскликнула она с тоской. - «Если бы я могла смотреть с тобой на всё то, о чём ты рассказывала!»

Катить по неровному альпийскому грунту тележку массой, гораздо больше собственной, это не просто. Хейди схатила коляску Клары за ручки и толкала, пихала, тащила и тянула во все стороны изо всех сил. Наконец, Хейди смогла сдвинуть эту коляску с места и покатила её вокруг хижины, показывая Кларе альпийское хозяйство. Бабушка смотрела на них с умилением.

Хейди поставила инвалидную коляску перед хлевом и распахнула дверь настежь, чтобы Клара могла все хорошо видеть, что внутри. Конечно, особо не на что было смотреть, поскольку коз не было, к большому сожалению Клары. Клара захныкала:

- «О бабушка, если бы я только дождаться Шванли, Барли, Петера и всех остальных козлов и коз.. Я даже их не смогу увидеть, если мы сегодня же вернёмся, как ты сказала.. Как это печально..»

- «Милое дитя, мы наслаждаемся тем прекрасным, что есть, а не тем что нам чего-то еще может не хватать», - заметила бабушка, следуя за Кларой; Хейди толкала её дальше..

- «О, какие цветы!» - Снова воскликнула Клара. - «Целые кусты таких прекрасных красных цветов.. Какие синие колокольчики! Они всё время кивают.. О, если бы я могла нарвать цветов!»

Хейди оставила Клару, нарвала букет, положила его Кларе на колени и сказала:

- «Это ещё не очень, Клара. На верхних алмах гораздо больше! Там одном месте много-много кустов красного золототысячника и много-много больше синих колокольчиков, и ещё много-много разных цветов всех оттенков.. Они так хорошо пахнут! Я там сидела и не могла встать, так там красиво!»

Глаза Хейди заблестели от желания увидеть то, что описывала Хейди; Клара возбудилась; это желание сияло в ее нежных голубых глазах.

- «О бабушка, можно я туда приеду? Как ты думаешь, я смогу подняться так высоко??» - спросила она с тоской. «О, если бы я только могла пойти с тобой Хейди, и лазить с тобой по горам!»

- «Я хочу затолкать тебя туда», - заверила Хейди и так сильно толкнула кресло вверх, что они чуть было не полетели с горы кувырком. Алмохи стоял рядом; он удержал и кресло, и девочек..

На скамейке перед хижиной уже стоял стол и стулья, и все было уже готово к обеду. чтобы здесь можно было отведать прекрасную полуденную трапезу, Дедушка поджарил на большой вилке сыр и разложил его по мискам. Вся компания принялась за еду..

Бабушка была в полном восторге от этой столовой. Она привела с собой много снеди, но жаренный сыр казался ей вкуснее всего, что она привезла. Бабушка любовалась долиной и горами и голубым небом. Легкий ветерок создавал прохладу за столом и шептал в ветках елей так нежно, как если бы это была специально заказанная для праздника музыка.

- «Я раньше не видел ничего подобного. Это восторг!» - восклицала бабушка. - «Но что я вижу, Клархен, ты ешь уже второй кусок жареного сыра?»

- «О, это так вкусно, бабушка, гораздо лучше, чем нас кормили в Рагазе», - заверила Клара, откусила ещё кусок и с большим аппетитом принялась его жевать.

- «Кушайте на здоровье», - сказал Алмохи. - «Это наш горный ветер; он обгоняет там, где кухня отстает.»

Обед шел своим чередом. Бабушка и Алмохи хорошо поладили. Они сошлись во мнениях о людях, вещах и мире; казалось, будто они годами дружили. Потом Солнце стало клониться к закату; бабушка сказала:

- «Мы должны готовиться, Klärchen, скоро появятся люди с лошадью и портшезом».

Лицо Клары погрустнело. Она настойчиво спросила:

- «Ой, бабушка, давай останемся ещё хотя бы на пару часов! Мы ещё не видели хижину, кровать Хейди и всю обстановку..»

- «Нет, Клара», - сказала бабушка, - «мы не можем оставаться здесь; нам надо спуститься до темноты.»

Однако, бабушка тоже хотела увидеть хижину изнутри. Все встали из-за стола. Алмохи покатил кресло Клары к двери хижины. Кресло оказалось слишком широким для этой двери. Алмохи ничуть не смутился. Он поднял Клару и внёс её в хижину.

Бабушка ходила по хижине, внимательно осматривала её конструкцию и знакомилась с домашней обстановкой, и нашла её опрятной и хорошо организованной.

- «Наверное, это твоя кровать, Хейди, не так ли?» - спросила она, поднимаясь по лестнице на сеновал. - «Ой, как приятно пахнет, отличная спальня!»

Бабушка подошла к круглому окну и выглянула в него, а дедушка последовал за ней с Кларой на руках; Хейди заскочила следом. Клара тоже выглянула в окно, а потом заинтересовалась кроватью Хейди:

- «О, Хейди, какая ты смешная! С кровати ты смотришь прямо в небо, и вокруг такой приятный запах, и ты слышишь шелест елей снаружи. Такой восхитительной спальни я еще нигде не видела!»

Алмохи попытался оценить, в скольких спальнях уже побывала Клара, и затруднился. Поэтому он посмотрел на бабушку и предложил:

- «Я вот о чём подумал. Если Вы будете не против, то пусть маленькая фраулейн переночует здесь, и восстановит свои силы. Вы привезли всевозможные полотенца и одеяла, из которых мы можем сделать мягкую постель, и Вам не надо беспокоиться о девочке, я позабочусь о ней.»

Клара и Хейди обрадовались:

- «О, мы будем вместе!»

- «Мой дорогой Охи, ты великолепный человек!» - Сказала Бабушка. - «Думаю, это бы пошло Кларе на пользу. Но осторожность! Беспокойство! Неудобства для хозяев! Ты говоришь, как будто ничего такого нет. Я должна поблагодарить тебя, мой дорогой Охи, от всего сердца!» - И бабушка снова и снова пожимала руку дедушке.

Алмохи сразу приступил к делу. Он отнес Клару обратно к ее стулу перед хижиной; за ним последовала Хейди, он прыгала от радости. алмохи сгрёб все шали и меховые одеяла и улыбнулся:

- «Вы подготовились как к зимнему походу; и это хорошо! Думаю, мы можем это использовать.»

- «Мой дорогой Охи», - бодро ответила бабушка, - «Конечно, вы можете использовать всё это!»

Переговариваясь таким обраом, они забрались на сеновал и стелили простыни на кровати, одну за другой. Их было так много, что наконец кровать стала похожа на небольшую крепость.

– «Столько покрывашек ни один стебель не проткнёт.» - сказала бабушка, тестируя получившееся ложе.

Удовлетворенная, бабушка спустилась по лестнице и вышла к детям. Они сидели радышком с сияющими лицами и обсуждали, чем они хотят заниматься с утра до вечера, пока Кларе разрешалось оставаться на алме. Но как долго это будет длиться? Этот больной вопрос они задали бабушке. Она сказала, что дедушка знает лучше, и девочки должны были спросить у него. Тогда дети спросили дедушку. Алмохи сказал, что четыре недели; это подходящее время для того, чтобы алпийский воздух подействовал на Клару. Тогда киндеры по-настоящему обрадовались; перспектива так остаться вместе так долго превзошла все их ожидания.

Внизу на тропе показались носильщики портшеза и проводник с лошадью. Носильщики тут же получили свою плату и были отправлены обратно. Проводник должен был отвезти бабушку вниз. Когда бабушка собиралась сесть на лошадь, Клара радостно воскликнула:

- «Бабушка, я не прощаюсь: раз уж ты ездишь верхом, ты ведь будешь навещать нас, да? Чтобы посмотреть, что мы тут делаем, правда, Хейди?»

Хейди выразила свой утвердительный ответ выскоким прыжком. Клара смотрела на этот прыжок и думала: “Ах, если бы я могла так прыгать..”

Алм-Охи хотел проводить фрау Сесеманн до Дорфли, но она указала, что она не хочет, чтобы он надолго оставлял девочек, и сразила его железным аргументом:

- «Охи, а что будет делать Хейди, если Клара захочет какать? Она умяла два здоровенных куска плавленного сыра с хлебом и выпила литр молока. Ваша помощь может понадобиться в любой момент. Гутт нахт, Охи; присматривайте за девочками!»

Фрау Сесеманн обняла девочек, потом обняла дедушку, и с некоторым трудом села на лошадь. Проводник повёл лошадь под узцы вниз, к долине, а дедушка и девочки долго махали ей вслед. На повороте тропы она обернулась и тоже им помахала, а затем скрылась за перегибом алма. Она не захотела оставаться в Дорфли и в тот же день уехала в Бад Рагаз.

Питер спустился с козами. Они увидели Хейди бросились к ней, а Хейди была с Кларой. и Хейди называла каждую козу по имени и представляла Кларе. Таким образом. Клара быстро познакомилась со всеми козами и козлами, даже с Турком. Только Петер стоял в стороне и не подходил. Тогда девочки окликнули его:

- «Gute Nacht, Peter!»

Но Петер не ответил. Вместо этого, он яростно взмахнул своим посохом и убежал вниз со стадом.

Дедушка дал Барли и Шванли полизать соль из своих рук, завёл их в хлев и подоил. Хейди осторожно перекатила Клару к хлеву, чтобы она могла видеть, как дедушка доит коз. Дедушка принес девочкам парного молока и перенёс стулья и стол в хижину. Он подложил дров в камин, после чего отнёс Клару "на горшок". Никакого горшка у него, конечно, не было; просто он помог ей снять трусики, задрал ей юбку и подержал её над тем краем огорода, где он готовил удобрение для альпийской картошки и альпийского лука. Этим Алмохи не ограничился. Он сказал, что, пока Клара ехала от Бадрагаза, на ней налипла Альпийская Пыль, и её обязательно надо смыть. Клара не знала, что значат слова "Альпийская пыль" и безропотно подчинилась. Алмохи и Хейди раздели Клару, пошле чего дедушка макнул её в долблёное корыто с родниковой водой и прополоскал в нём. Клара завизжала, но Хейди успокоила её простым вопросом:

- «Клара, я вижу, тебе не нравится купаться в холодной воде. А что, по твоему хуже: мыться в холодной воде или пить рыбий жир?»

- «Конечно, пить рыбий жир хуже!» - Уверенно сказала Клара, и больше не визжала, хотя от холода, её кожа покрылась пупырышками.

Алмохи завернул Клару в одно из полотенец, которые привезла фрау Сесеманн, перенёс её к очагу и посадил на стул; она быстро согрелась. Хейди тоже искупалась и тоже погрелась. Тогда Алмохи перенёс Клару на сеновал и уложил в постель; Хейди юркнула туда же. Алмохи пошёл мыться, а девочки обнялись и принялись смотреть в круглое окно на звёзды, они всё ярче проступали на фоне темнеющего неба. Девочки щебетали между собой и были вполне счастливы.

21. Обжора

Алмохи по утренней росе прошёлся с косой по краю алма. Оставив скошенную траву сохнуть, он вернулся с маленькой сухой корягой, которая попалась ему во время работы.. На выкосе коряга мешает, а вот в очаге ей самое место. Алмохи подоил коз и поставил парное молоко на стол. Затем он полез на сеновал, чтобы проведать девочек.

Клара удивлённо смотрела на золотистый свет, проникающий через круглое окно; он сиял ярким пятном на постели. Клара видела, что Хейди спит рядом с ней и вспоминала вчерашний день. Клара осознала, где она, только увидев, что к ним поднимается Алмохи.

- «Хорошо ли спала маленькая фраулейн?» - споросил Алмохи.

Клара заверила его, никогда раньше она не спала так хорошо, как этой ночью.

- «А не желает ли юная фраулейн удобрить огород?» - Спросил Алмохи.

Клара изъявила такое желание. Она начинала привыкать к странноватой манере дедушки обозначать действия, связанные с гигиеной. Алмохи отнёс её сперва на огород, а потом, уже не спрашивая, макнул в долблёное корыто, обтёр полотенцем и усадил и очага. Кларе понравилось; понравилось не столько зябнуть в корыте, сколько согреваться потом у очага. Хейди тоже проснулась; она выполняла утренние процедуры самостоятельно.

Петер пригнал коз. Он опять не ответил на приветствия Хейди и Клары. Пока козы пили из долбленого корыта, Алмохи попытался выяснить у Петера, почему он не здоровается с девочками.

- «Потому что она увела Хейди», - буркнул Петер и заплакал.

Петер не хотел, чтобы Хейди видела его слёзы, и поскорее погнал коз вверх. Алмохи смотрел ему в след и думал, что дела плохи. Проблема была серьёзнее, чем она могла казаться стороннему наблюдателю, "мальчик обиделся на двух девочек". Пока девочки валяются под солнцем на на одеяле, рассказывая друг дружке о жизни в Дорфли и во Франкфурте, а дедушка ушёл в лес по дрова, а Петер злится с козами наверху, я расскажу, почему обида маленького козопаса представляла угрозу для всей деревни и беспокоила дедушку.

Как я уже отмечал, пару веков назад, в Дорфли, градообразующим объектом был Маннор. Когда деятельность его владельца естественным образом прекратилась (иссякли и сокровища, и здоровье разбойника), жители лишились привычных доходов. Уволенные слуги и секретутки не могли заплатить за хлеб пекарю, у пекаря не стало денег заплатить плотнику, плотник не мог заплатить кузнецу, и так далее. Дорфли стал гиблым местом, многие жители подались в другие места на заработки. Население Дорфли сократилось. Оставшиеся дорфлийцы искали новые источники пропитания и дохода. Они копали огороды, сажали плодовые деревья и кусты, разводили коров и коз, вырезали и продавали изделия из дерева, вязали и продавали шерстяные шмотки.. Когда козы расплодились, начались стычки между жителями по поводу использования пастбищ. Постепенно, территория была распределена между жителями; не так чтобы уж совсем по справедливости, но, по крайней мере, рейдерские захваты и грабежи соседей, которыми занимался первый владелец Маннора, стали совсем не популярны, и если кто-нибудь пытался силой или интригами присвоить чужое, то его а позором изгоняли. Не то чтобы дорфлийцы уж очень жалели жертву агрессии, но каждый боялся оказаться следующей жертвой; жители не хотели создавать прецедент, что агрессия прошла успешно. Были установлены правила, что коровы пасутся в долине, а козы, соответственно, на альмах, куда коровам подниматься трудно. Этих коз пас дед Петера, потом его отец и, наконец, сам Петер. В Дорфли не было ни одного другого человека, который мог, хотел, умел делать это.

Алмохи думал, что с каждым годом, зависимость Дорфли от Петера усиливается: “Теперь Петер пасет не дюжину коз, а несколько десятков. Если с Петером что-нибудь случится, то Дорфли окажется на грани гуманитарной катастрофы. Дорфлийцам прийдётся искать и нанимать пастуха со стороны, и платить ему во много раз больше, чем платят Петеру; и даже при этом, наёмный пастух навряд ли сможет делать эту работу так же хорошо, как это делает Петер, и держать коз станет невыгодно. Дорфли не сможет экспорировать козий сыр и изделия из козьей шерсти, и будет примерно то же, что случилось, когда первый владелец Маннора прокутил свои сокровища. В этом смысле, Петер является в Дорфли самой важной персоной. По крайней мере, столь же важной, как пекарь, кузнец, поп, учитель..” - Так с грустью думал Алмохи, пока нёс к хижине сухое бревно. Когда он распилил бревно на чурки подходящей длины, его раздумья свелись к тому, что надо срочно, пока не случилась беда, помирить Петера с Хейди.

Алмохи опять помог Кларе "удобрить огород". Фактически не сам огород, а яму, в которой он готовил удобрение. Туда же он сгреб грязную подстилку из хлева, и постелил козам сена. Алмохи пополол огород и полил альпийский лук и альпийскую картошку грязной водой из упомянутой ямы. Алмохи не пользовался синтетическими моющими средствами, ни удобрениями, производимыми химическими предприятиями. Несмотря на неприятный вид этой воды, лук и картошка на его примитивном огороде оставались экологически-чистыми. Невежда, не знающий химии, мог бы сказать, что эти продукты "не содержат химических элементов".

Разумеется, продукты с огорода Алмохи содержали и углерод, и водород, и кислород, и фосфор, и прочие химические элементы примерно в том же количестве, что и аналогичные продукты, выращенные на равнине. Ну, может, чуть поменьше, потому что огород был маленький. Важнейшими продуктами питания дедушки и Хейди, а теперь ещё и Клары, оставались молоко и сыр с хлебом из Дорфли. Овощи с огорода, как и сушёные грибы и солонина, были скорее приправой, чем основой питания на хижине.

Пока дедушка ходил по дрова и возился с огородом, Клара рассказала Хейди, как плохо было во Франкфурте после её отъезда. Как Херр Доктор и папа обманули её, пообещали поездку в Альпы осенью и заменили её отправкой посылки с Херром Доктором. Как Херр Кандидат и Фраулейн Роттенмейер пытали её рыбьим жиром: Херр Кандидат нёс полную чушь, чтобы она зевнула и дала Фраулейн Роттенмейер повод впихнуть в Клару ещё ложку рыбьего жира. Как Клара восстала против этого, заявляя, что она не поняла, и что Херр Кандидат болтает о чём-то своём вместо того, чтобы отвечать на её вопросы. Как она научилась записывать свой вопрос и особенно смешные перлы, которые выдавал Херр Кандидат, пытаясь ответить. И как она показала папе эти записи, и как после этого папа обсуждал их с Херром Кандидатом, выясняя, действительно ли Херр Кандидат такое сморозил.

Хейди рассказала Кларе, как они провели зиму в Дорфли, как дедушка гнал огромные сани-волокушу, чтобы доставить из хижины в Маннор сено для Барли и Шванли, и пустил эти сани на дрова, так как, чем поднимать эти сани опять наверх, ему было проще снова собрать такие же уже наверху. Как Петер собрался в школу на санях, и проехал не только школу, но даже Майенфелд, и доехал бы до Базеля, если бы на его пути не встретился подъём. Как дедушка пригрозил Петеру поркой, если Петер будет прогуливать школу. Как Хейди рисовала для Петера буквы, похожие на слова, начинающиеся с этих букв. Какой у Биригитты был синяк на попе, когда она ночью искала Петера и поскользнулась. Как Петер учился читать по книгам, которые прислала Клара. Как смешно Херр Пфаррер и Херр Учитель спорили, обсуждая значение термина "Хоттеноты" из книжки. Как Петер по твёрдому снегу с грохотом подкатил к школе на санках, и как он тормозил, громко лязгая полозьями по льду у дверей школы; и ещё чуть-чуть, и он бы врезался и разнес бы здание школы на мелкие кусочки. Как, опасаясь этого, шарахнулся в сторону Херр Лехрер. Как через несколько минут после этого выяснилось, что Петер умеет читать. Как Херр Лехрер подарил ей кучу книжек, и как она с тех пор ходит к нему с вопросами по этим книжкам. Как потом весело таял снег. Как они с дедушкой и козами поднимались в Хижину, с большими рюкзаками, а кое-где в лесу ещё лежал снег. Как дедушка растапливал очаг, и как он дымил, пока дымоход не прогрелся. Как они снимали доски и сено, укрывавшие огород, и как он оттаял, и как они сажали альпийскую картошку и альпийский лук.. Как они получили письмо от Клары, и оказалось, что Петер носил это письмо на верхний алм, потому что забыл вручить сразу. И как Хейди не знала, действительно ли Клара приедет, или взрослые её опять обманут.

Клара вспомнила, что они обещали слать письма бабушке, и она будет волноваться, если не получит эти письма. Хейди сбегала в хижину за письменными принадлежностями и разложила их перед одеялом. Листы бумаги пришлось придавливать камешками, чтобы ветер, дующий вверх по склону, не уносил их.

Пришёл Алмохи и сказал, что Кларе надо перебраться в тень, иначе её кожа обгорит на альпийском солнце. Клара перекатилась на траву; тогда Алмохи и Хейди взяли одеяло за углы и перетащили его в тень от елей. Хейди разложила письменные причиндалы на новом месте, а дедушка перенёс Клару.

Алмохи заметил, что Клара свободно перекатывается. Глядя на Клару в это время, было трудно предположить, что у неё болят ноги. Алмохи пытался осмыслить это. Алмохи много раз видел, как себя ведут солдаты, которые не могли ходить из-за ранений. Их движения разительно отличалось от движений Клары: она во всём, кроме хождения, вела себя как здоровый ребёнок.

Аломохи не заподозрил Клару в симуляции. Он видел симулянтов, и их поведение тоже не было похоже на поведение Клары при её попытках встать на ноги. Алмохи верил, что Клара вполне искренна. К тому же, из рассказов Хейди, Алмохи знал, как тяжела обстановка во Франкфурте. По крайней мере, в доме Херра Сесеманна. Может быть, дело в этом. На Клару давят так сильно, что она не может даже ходить. Надо стараться, чтобы обстановка здесь максимально отличалось от того, к чему Клара привыкла во Франкфурте..

Алмохи умылся в корыте и пошёл готовить обед. Он боялся, что Кларе быстро надоест плавленный сыр, поэтому он сварил суп из солонины с луком. Девочкам суп понравился, и Клара попросила добавки.

- «А у тебя не прихватит живот? - спросил Алмохи.»

- «Кончено, не прихватит, это же такой хороший суп!» - Ответила Клара. - «Он очень вкусный! Я раньше никогда в жизни такого не ела!»

- «Вот именно потому, что не ела, я и беспокоюсь...»

- «Не беспокойтесь, Охи! Со мной всё будет хорошо!» - Заверила Клара.

Дедушка поделился с Кларой своей порцией, а потом дал девочкам барбарисовый чай. Клара повторила, что она хочет попасть на верхний алм, и только Охи может ей помочь. Помощь дедушки ей потребовалась очень скоро, так как её желудок расстроился..

Когда Петер гнал коз вниз, Алмохи встретил его на подходе к хижине, чтобы поговорить с ним. Хейди и Клара не могли их слышать. Днем, Алмохи тщательно продумал эту беседу. Он знал цинично-прагматичный характер Петера, и старался объяснять на доступном Петеру языке:

- «Генерал, нам надо поговорить. Чтобы ты понимал, что здесь происходит.. Ты пасёшь коз, а я пасу визитёров из Германии. Ты заботишься о козах, а я о визитерах. Ты доишь коз, по крайней мере, Шенклу; а я дою германцев. И от этого тебе порою кое-чего перепадает. Так?..»

Петер кивнул, вспоминая огромную колбасу, и Алмохи продолжил:

- «И ещё перепадёт, если ты будешь мне помогать. Мы с тобой коллеги: Я забочусь о германцах, а ты о козах, Ты понимаешь, о чём я говорю??»

- «Да, Охи. Вы говорите про Херра доктора и Клару. У них денег дохрена. И они деньгами сорят. А мы этот сор подбираем..»

- «Да. Примерно так. Теперь про Шванли. Надо дать ей свободу. Она очень разумна и осторожна - настолько, насколько разумна может быть коза. Я уверен, что она не упадёт со скалы, даже если полезет туда, куда ты обычно не пускаешь коз; и вернётся в стадо до того, как вы пойдёте вниз. По крайней мере, вернётся, как только ты хорошенько свистнешь.»

- «Зачем это, Охи?»

- «Шванли будет больше лазить и скакать, и её молоко станет менее жирным. Клара ест, как будто она приехала не с курорта, а из концлагеря. Мне не жалко, но я боюсь, что она лопнет. Менее жирное молоко ей пошло бы на пользу. Кроме того, там, на скалах растет Артемизия. Молоко станет чуть горьковатым, но я думаю, это примерно то, что нам теперь нужно. Можешь ты это сделать?»

- «Ну, вообще-то могу.. Но другие козы потянутся за Шванли, и мне прийдётся за ними следить..»

- «Я попрошу Хейди тебе помочь.»

- «Она не пойдёт. Она всё время возится с этой Кларой.»

- «Если я помогу Кларе подняться с вами, то пойдёт.. Как бы тебе объяснить, Петер.. Дета увезла нашу девочку во Франкфурт против нашей воли. Против её воли, и против моей воли, и против твоей воли. Там Хейди хлебнула горя. Клара ей помогла. Помогла к нам вернуться. Спасла. И я пытаюсь помочь Кларе. Спасти её.. Тут дело не только в деньгах, генерал. Хейди пытается помочь Кларе. Хейди ещё маленькая; она не понимает, что этим она причиняет тебе боль. Я постараюсь её вразумить, и завтра же она пойдёт с тобой.. А пока тебе надо передать на почту вот этот конверт.»

Дедушка передал Петеру конверт с письмами Клары и Хейди и продолжал:

- «Это от девочек, там их письма бабушке. У Клары тоже есть бабушка, и она волнуется за Клару так же, как твоя бабушка волнуется за тебя. И даже больше, потому что ты можешь ходить, а у Клары проблема с ногами. Но я надеюсь, что всё будет хорошо, и у них, и у тебя. Я постараюсь тебе помочь. А теперь твоему войску пора идти вниз. Успехов, Генерал!»

На этот раз, Петер слегка ответил на приветствия девочек. По крайней мере, он помахал им рукой. А потом убежал вниз со стадом.

Алмохи дал Барли и Шванли ещё немного соли, а потом увел их в хлев, чтобы подоить. Алмохи не был уверен в том, что он успел всё доходчиво объяснить Петеру: было слишком мало времени, пока козы пили; а если бы Алмохи задержал Петера дольше, это могло бы только навредить.

За ужином, Алмохи пообещал Кларе, что завтра он поможет ей подняться на верхний алм, где цветы даже ещё лучше, чем возле хижины. Девочки радостно захлопали в ладоши, а одна из них даже подпрыгнула от радости, да так, что Алмохи подумал: достаточно ли высок потолок в хижине?

Девочки охотно пили молоко; особенно Клара. Алмохи два раза говорил, что Кларе уже хватит, но Клара просила ещё. Алмохи понимал, Клара пьёт слишком много молока, но не хотел отказывать гостье. Когда Клара выпила всё молоко, у неё опять прихватило живот, и дедушка понёс её "удобрять огород". Потом помыл.

Девочки легли спать и заснули. Алмохи лёг тоже, но заснуть не мог долго. Он думал, как катить инвалидную коляску в гору по альму. Он так ещё никогда не делал.

- О Господи, - шептал Алмохи чуть слышно, - Если в тебе есть хоть капля жалости, помоги мне. Помоги мне сделать то, что я им пообещал.. Вразуми мою Хейди. Я не знаю, как ей объяснить, что происходит.. Дай сил Петеру, чтобы он не натворил беды.. И помоги несчастной Кларе, из-за неё столько проблем.. Пожалей хотя бы её..

Среди ночи, Клара разбудила дедушку и они опять пошли "удобрять огород". Хейди пошла за ними с фонарём, чтобы дедушка не поцарапал Клару о колючки живой изгороди. Дедушка помыл Клару, согрел её у очага и приготовил ей лекарство в виде отвара их маленьких чёрных шишек, которые были у него запасены для таких случаев. Кларе полегчало, и все опять заснули.

22. Инвалидное кресло

С первого же дня, когда Клара приехала к Хейди, у неё прорезался аппетит; она ела не меньше, чем Алмохи, и просила добавки. Совершенно новая для Клары пища казалась ей необычайно вкусной. Алмохи не смел отказать Кларе в пище. Это привело к естественному и неизбежному результату.

Ни горячего водоснабжения, ни даже обычного для 21го века туалета у Алмохи не было; не было даже ночного горшка, только ведро, так что дедушке приходилось носить Клару в огород, который она исправно удобряла. Всю ночь, Алмохи лечил Клару ольховым чаем и настойками барбариса и шиповника, а утром оставил без завтрака. Из солидарности, Хейди тоже отказалась от еды.

Принудительная диета огорчила Клару. Она привыкла, что её требования в еде выполняются беспрекословно, и даже наоборот, её уговаривают что-то съесть. Ещё больше огорчился Алмохи. Он понимал, что с больной городской девочкой в горах будет непросто, но он не ожидал, что ему придётся отказывать германке в еде.

Утром, Дедушка не хотел мыть Клару в корыте, потому что скоро оттуда же должны были пить козы; он боялся, что вода в корыте не успеет очиститься. Поэтому Хейди принесла им ведро воды и полотенце прямо на огород. Едва они начали, послышался свист.

Петер поил коз из корыта и удивлялся, где обещанная Хейди; и почему Алмохи не выводит к нему Барли и Шванли. Петер мог всё сделать сам; и забрать коз, и запереть их в хлев. Раньше случалось, что дедушки не было, и Петер он сам забирал коз утром или водворял их на место вечером. Но теперь, Петер решил, что Аломхи обманул его, чтобы угодить германке.

Петер был зол. Хейди давно не ходила с ним на верхний Алм. Она либо копалась в огороде, либо изучала книжки, которые ей подарил учитель Лехрер, и готовила вопросы по ним, либо спускалась в Дорфли, чтобы задать эти вопросы Херру Лехреру. Занятий в школе уже давно не было, но Лехрер счтал своим долгом ответить на вопросы по книгам, которые он подарил Хейди. Фактически, вместе с Хейди, он снова изучал математику и физику. Лехрер был уже не рад, что он сплавил девочке книги из школьной библиотеки, книги, которые уже много лет никто не открывал. Хейди росла аутисткой; она не играла со сверстстницами, но часто изводила взрослых вопросами, на которые они не могли ответить. Даже Дедушка, даже Поп и даже учитель. Хейди находила это забавным. Но сформулировать такой вопрос трудно, и у Хейди не оставалось времени на то, чтобы ходить на пастбище. Несколько раз, Хейди пыталась заинтересовать Петера арифметикой, алгеброй и геометрией, но безуспешно. И Хейди перестала ходить на пастбище. Петер считал, что Хейди не ходит с ним наверх потому, что ждёт вестей от Клары, и это было отчасти так. Но вот, Клара приехала, а Хейди опять незнамо где..

Злоба захлестнула Петера. Петер оглянулся по сторонам и увидел инвалидное кресло Клары, стоящее у дверей хижины. Петер подбежал к этому креслу и толкнул его изо всех сил. Он представял себе, что он выталкивает с Алма ненавистную германку. Кресло съехало с тропинки и покатилось по зелёному алму, набирая скорость и подпрыгивая на неровностях. Быстро вращающиеся колёса, как два гироскопа, придавали ему некоторую устойчивость. Петер смотрел на кресло, пытаясь понять, почему оно не валится набок, пока оно не скрылось за перегибом.

Петер взбежал на пригорок, защищавший хижину Алмохи от лавин, которые зимой иногда сходят по алмам. С этого пригорка было видно дальше. Куст ежевики прикрывал Петера; его не было видно, но он видел, что происходит у хижины и на алме.

Кресло ещё катилось. Теперь оно кувыркалось в воздухе и высоко подпрыгивало. Это движение происходило примерно в одной плоскости; ось вращения колёс оставалась почти горизонтальной, как если бы невидимые рельсы направляли кресло вдоль линии самого крутого спуска, перпендикулярной изолиниям рельефа. Петеру находил такое поведение кресла забавным: ему казалось, что высокое кресло должно опрокинуться на первом же бугорке, даже на малой скорости. Петер знал, как неустойчивы сани, как они легко переворачиваются на бок, если ими не управлять; но высокое кресло не падало. От него отвалилась спинка, а потом подлокотники, потом подставка, на которую Клара ставила ноги; лохмотья обивки взлетали и падали на склон позади кресла, отмечая его траекторию.

Петер, наконец, осознал, что кресло уничтожено. Это обстоятельство давало Петеру определенные перспективы. Падения кресла никто, кроме Петера, не видел. Значит, Петера никто не обвинит в злом поступке. Клара без кресла передвигаться не может. Значит, Кларе прийдётся уехать с Алма. Тогда Хейди вернётся к Петеру. Петер выбрал удачный наблюдательный пункт: он видел хижину Алмохи и всё вокруг, как на ладони. Петер увидел, как из огорода вышла Хейди с пустым ведром и полотенцем, повесила полотенце сушить, ополоснула ведро в корыте и зашла с ним в хижину. Алмохи с Кларой в руках подошёл к хижине и смотрел, куда посадить Клару. Потом из хижины вышла Хейди, и они втроём принялись что-то обсуждать. Хейди бегала в разные стороны и вокруг хижины. Петер не слышал, что они говорят, и пытался угадать.

Петер оглянулся и увидел коз. Они, попив, пошли за ним, и, по привычке, поднимались дальше вверх, пощипывая траву; кресло их ни капельки не интересовало. Всё вокруг было привычно, только среди коз не было Барли и Шванли. И, конечно, не было Хейди; но её уже много дней подряд с Петером не было. Спускаться вниз, чтобы забрать Барли и Шванли, Петеру совсем не хотелось. Петер пошёл вверх за козами.

У хижины происходило вот что. Хейди повесила полотенце сушиться, ополоснула ведро и унесла его на место, в хижину. К двери подошёл Алмохи, неся Клару. Акмохи удивился, что кресла нет на месте, и спросил Хейди, зачем и куда она его укатила. Хейди только теперь обратила внимание, что кресла нет. Она ответила, что она кресло не укатывала. Хейди побежала в одну сторону, в другую, обежала вокруг хижины, заглянула в сарай и в хлев, и кресла не обнаружила. Это Петер видел сверху, перед тем, как уйти дальше с козами.

- «Куда могло деться кресло», - удивлялась Хейди. - «Его нигде нет!.. Я ищу его повсюду, Дедушка..»

Ветер усилился; он хлопнул дверью сарая. Хейди предположила:

– «Дедушка, может быть, ветер унёс кресло? Или скатил его по склону? Если оно докатилось до Дорфли, то нам прийдётся потратить много времени, чтобы сходить за ним..»

- «Если кресло укатилось в Дорфли, то ходить за ним бесполезно, оно разбилось вдребезги». - Ответил Алмохи. - «Однако история странная. Кресло довольно тяжёлое, хижина защищена от ветра елями, и здесь контруклон; чтобы катиться под горку, креслу пришлось бы завернуть за угол..»

- «Так что, получается, у меня теперь нет кресла?..» - Зарыдала Клара. - «Как же я теперь?.. Мы теперь вообще не можем никуда пойти, и мне прийдётся вернуться, и я никогда не увижу цветов там, наверху..»

- «Не плачь, Клара», - сказала Хейди. - «У нас же есть дедушка, он что-нибудь придумает.. Дедушка, ты ведь можешь сделать новое кресло для Клары, правда?.. Скажи, Дедушка!»

- «На сегодня мы запланировали подъём к цветам.» - Сказал Алмохи. - «Поэтому сейчас мы пойдём с Кларой на пастбище. А потом посмотрим.«

Дети зааплодировали: Алмохи спокоен, значит, всё будет хорошо. А потом он что-нибудь придумает.

Алмохи посадил Клару на лавочку и зашёл в хижину. Он вернулся с широким одеялом, разложил его на траве и переложил на него Клару.

- «На траве лучше, чем на скамейке, да, Клара? Как ты себя чувствуешь? Как твой живот?»

- «Я в порядке, Охи. У меня всё прошло..»

- «Тогда ты можешь попить немножко молока», - сказал Алмохи и принёс девочкам по миске молока.

Алмохи пошёл к хлеву и вывел коз. Пока Барли и Шванли пили из корыта, а девочки допили молоко, Алмохи принёс из хижины два длинных полотенца и примерил их к Кларе, связывая так, что получилась стилизованная цифра "8". Хейди и Клара с интересом следили за его действиями. Алмохи вынес из хижины рюкзак с провизией, оглянулся и сказал:

- «Интересно, куда делся Петер? Я слышал свист, но его нигде нет.. Хейди, тебе прийдётся нести рюкзак, а мы примерим нашей королеве её новые подвески..»

Клара не успела понять, что с ней делает Алмохи, но обнаружила, что Охи сидит к ней спиной, между её ногами, а полотенца мягко охватывают её спину и попку, прижимая её грудью к его спине.

- «Попробуем встать», - сказал Алмохи. - «Клара, если будет больно, сразу говори.»

Алмохи встал, и Клара оказалась очень высоко, даже выше его головы.

- «Удобно ли сидит маленькая фраулейн?» - Спросил Алмохи. - «Не давит ли где?»

- «Очень удобно, дедушка!» - Ответила Клара. - «Удобнее, чем в кресле!»

- «Тогда пошли!» - Скомандовал Алмохи. - «Барли, Шванли! Алп!»

Алмохи пошёл вверх по тропе. Хейди пошла следом, а Барли и Шванли прижимались к ней с двух сторон. Это не мешало им на ходу срывать и жевать пучки травы, росшей вокруг тропы. Хейди обнимала коз за их шеи, немножко опираясь на них, и так они помогали ей нести вверх рюкзак.

Достигнув верхнего алма, восходители увидели коз, мирно пасущихся там и сям на склоне, а посреди этого на траве лежал Петер.

- «Что за глупая шутка, лежебока?» - Рявкнул Алмохи. - «Почему ты не забрал Барли и Шванли?»

Петер подскочил, как ужаленный. Из положения "лёжа навзничь" трудно совершить прыжок в высоту, но Петеру это удалось.

- «Дык.. Я посвистел, никто не вышел.. Я думал, вы уже ушли..»

- «А в хлеве смотрел?» - Гремел Алмохи.

- «Ну, забыл.. Извините, Охи.. Я больше не буду..»

- «Ага забыл..» - Насмешливо процедил Алмохи, - «А где кресло?»

- «Я никакого кресла не видел.. Я пришёл, а его там уже не было.» - Соврал Петер. - «Козы попили, и я пошёл дальше..» - Петер подождал, но ему никто не возражал. Тогда Петер уточнил свою юридическую концепцию, он уверенно заявил: - «Я точно помню! Когда я проходил мимо, инвалидного кресла перед дверью не было!»

Из ответа Петера, Клара догадалась, что случилось с креслом; более того, она поняла, что Алмохи догадался об этом гораздо раньше. Только Хейди ещё не понимала, что происходит: то, что она видела и слышала, не укладывалось в её интуитивные представления о математической логике.

Допрашивать Петера дальше без протокола не имело смысла, поэтому Алмохи не стал даже комментировать его ответ. Алмохи снял с Хейди рюкзак, достал оттуда одеяло, расстелили его на относительно плоском месте и осторожно сел на него. Затем он высвободил свои плечи из импровизированных лямок и встал, а Клара осталась сидящей на одеяле. Она освободилась от связанных странным узлом полотенец и заметила, наконец, цветы, которые росли вокруг. Думая о своём кресле, Клара забыла, зачем они сюда пришли, и только теперь вспомнила.

- «Как себя чувствует юная Фраулейн?» - просил Алмохи.

- «Очень хорошо, Херр Охи!» - Ответила Клара, - «Спасибо, Херр Охи! Здесь действительно так красиво, как и говорила Хейди!» - Клара испугалась, что Алмохи спросит про понос; ей совсем не хотелось, чтобы он спрашивал об этом в присутствии Петера. Поэтому Клара поспешно добавила: - «И живот совсем не болит!»

Алмохи собрался уходить. Он показал Хейди, что в рюкзаке лежит армейская фляга с водой и бутылка с лекарством. Бутылка была та самая, которую в прошлом гору принёс Классен (он же Херр Доктор). После того, как Алмохи и Бригитта её распили в хижине, он смыл с неё этикетку, а теперь налил в неё специальный чай для Клары. Алмохи объяснил Хейди, что если у Клары заболит живот, то ей надо дать пить этот чай, а потом обмыть её попку водой из фляги. А если не заболит, то дать молока от Шванли, но не больше одной миски. А если захочет пить ещё, то пусть пьет воду из фляги. А если Клара захочет есть, то пусть Хейди даст ей один (только один) кусочек хлеба; а сама Хейди может есть сыр и хлеб; и, конечно, пить молока, сколько хочет. Инструкции про Клару получила Хейди, так как с Кларой говорить о еде дедушке было трудно. Хейди понимала, что произошло с желудком Клары, и сама могла бы предписать аналогичный рецепт; Хейди легко запомнила, что наказал дедушка. Алмохи давно знал Хейди; у него не было сомнений в том, что она выполнит его инструкции.

Алмохи хотел посмотреть, что стало с инвалидным креслом Клары. У него уже не было сомнений в том, кем и как это кресло уничтожено. Алмохи знал рельеф местности, и поэтому знал, где искать обломки этого кресла. Алмохи собирался вернуться за девочками и козами к вечеру.

Алмохи спускался; его ноги как бы сами бежали по знакомой тропе, а он думал про киндеров. Об обжоре Кларе, которая просрала своё инвалидное кресло: Бедная девочка, как же ей помочь? О вруне Петере: Бедный мальчик, как теперь его выгораживать? О наивной и простодушной Хейди, которая в историю с креслом попала как кур во щи: Как же ей всё это объяснять?

Красота Алма далеко не исчерпывалась цветами. Небо было темно-синим, без единого облака. Горы вокруг сияли свом великолепием. Большая птица покачивалась в синеве. Альпийский ветер мягко обдувал девочек, и они почувствовали себя неописуемо легко; они даже забыли про кресло. Козы подходили знакомиться с Кларой; Хейди называла подходивших коз по именам, Клара повторяла за ней эти имена и гладила их.

Хейди заскучала. Она уже давно воспринимала великолепие алма как нечто само собой разумеющееся, и хотела пойти на дальний край, на цветочную поляну. Там цветов ролжно быть ещё больше; Хейди хотела убедиться, что они все распустились и так же красивы, как в прошлом году. Вечером, когда дедушка вернётся, можно пойти туда с Кларой; но тогда многие цветы уже закроются.. Искушение было велико, Хейди больше не могла ему сопротивляться. Она спросила:

- «Клара, ты можешь посидеть одна? Я хочу посмотреть цветы на полянке неподалёку; я там давно не была. Там цветов должно быть ещё больше..»

- «Неужели может быть больше цветов, чем здесь?» - удивилась Клара.

- «Сейчас я посмотрю, а потом вернусь и тебе расскажу», - ответила Хейди.

Хейди сорвала несколько пучков сочной травы, положила её на колени Клары, а потом поймала Шнехоппли и подтащила её к Кларе:

- «Вот тебе Шнехоппли; теперь ты будешь не одна», - заключила Хейди. - «А я побежала!»

Хейди вручила Кларе живую игрушку и ушла. Шнехоппли легла рядом с Кларой и ела траву их её рук. Для Клары, это был восхитительнее, чем все игрушки, какие ей когда-либо дарили.

Хейди прибежала на цветочную поляну. Цветы, самых разных оттенков, были на месте и чуть качались на ветру. Их было так много, что под ними было трудно видеть траву. Аромат был тоже на месте. Цветы были даже красочнее и ароматнее, чем в прошлом году, когда Хейди сюда поднималась. Хейди надышалась этим запахом и побежала обратно к Кларе.

– «Ну как?» - Спросила Клара, - «Видела? Цветы на месте? Больше, чем здесь?»

- «Да, больше», - ответила Хейди. - «Гораздо. Я не могу это описать, это надо видеть. Может быть, я отнесу тебя?»

Клара покачала головой:

- «Не отнесёшь. Я гораздо тяжелее тебя.»

Хейди оглянулась по сторонам. Масса коз существенно превышает массу Клары. Если их запрячь, они могли бы волоком перетащить Клару. Или если запрячь хотя бы Петера. Его масса сравнима с массой Клары..

Петер в оцепенении сидел на том же месте и грустил. Эпизод с инвалидным креслом казался ему страшным сном, и он пытался проснуться, но у него не получалось. Из оцепенения его вывел голос Хейди:

- Петер! Иди сюда.

Петер пытался понять, зовут ли его на допрос или сразу на экзекуцию. Ни то, ни другое Петера не привлекало. Увидев, что Петер медлит, Хейди разозлилась:

- «Петер, ты нам нужен. Если ты сейчас же не подойдёшь, то горько пожалеешь об этом!»

Хейди имела в виду, что она не поделится с Петером обедом. Петер понял так, что Хейди подсмотрела, как он толкает инвалидное кресло, и грозит Петеру разоблачением. Он вскочил и подбежал к девочкам. Хейди видела, что Петер боится, но она не знала, чего он боится. Она попыталась Петера успокоить:

- «Петер, не бойся. Нам надо перетащить Клару на цветочную поляну.»

Слова насчёт "не бойся" подтвердили худшие опасения Петера: Хейди знает и угрожает. Он был готов на всё ради Хейди, только бы она не рассказала Алмохи, что Петер столкнул инвалидное кресло с горы.

Когда Петер подошёл, Хайди указала, с какой стороны он должен встать, чтобы они могли поднять Клару. Сперва у них не получилось. Тогда Хейди догадалась, что она должна встать выше по склону от Клары, а Петер, как более рослый, ниже по склону. Жестом Хейди указала Петеру на необходимую рокировку. Клара оперлась руками на плечи Хейди и Петера. Тогда они приподняли Клару и проволочили её по одеялу.

Клара злилась на всех.
Клара злилась на Хейди, что она может пойти сама на цветочную поляну, а Клара не может.
Клара злилась на Петера, который столкнул с горы её кресло и нагло врал в глаза, кто он его не видел. "Если он лишил меня кресла, то пусть попотеет!" - думала Клара и изо всех сил опиралась на Петера; фактически, этим она ему помогала её поддерживать.
Клара злилась на себя, что на обжралась, как дура, и много и подолгу дристала, и дала Петеру время уничтожить её кресло-каталку. И что теперь то, что она слопала, утяжеляет её и мешает её помощникам дотащить её до цветочной поляны.

Кларе было больно. Даже больнее, чем пить рыбий жир.
Болели руки, они не привыкли опираться так долго.
Болела пищеварительная система: она напоминала, что ночью её полностью опорожнили, а новой еды не дали, да ещё срочно требуют питательных веществ для натужно работающих мышц.
Болели ноги: Петер и Хейди не могли хорошенько поднять Клару и тащили её волоком.

Рефлекторно Клара поджимала то одну ногу, то другую, и выбрасывала ноги вперёд, чтобы ногу волочили не так далеко и ей было не так больно. Петер и Хейди сделали ещё несколько шагов, и Клара уже сама перебирала ногами, чтобы их не волочили по траве, земле и камням. Руки Клары устали опираться на плечи Хейди и Петера, и она старалась переложить хотя бы часть веса на ноги; с каждым шагом это ей удавалось всё лучше.

Петер не понимал, что происходит; но он видел, что они продвигаются к цветочной поляне, и надеялся, что Хейди не расскажет дедушке, что она видела, как он толкал кресло.. Хейди чувствовала, что тащить стало легче, но приписала это тому, что склон стал положе. Клара видела впереди пёстрое пятно и чувствовала пряный, пьянящий аромат, и повторяла: "Боже, только бы продержатся!".. Кларе казалось, что они идут уже вечность, что предыдущая жизнь была как сон, а в этой жизни надо перебирать ногами, чтобы их не волочили..

Киндеры шли уже по цветам, и Хейди скомандовала:

- «Стоп, опускаем!»

Петер и Хейди остановились начали осторожно опускать Клару в море душистых цветов, но Клара не опускалась. Она стояла на своих ногах, еле придерживаясь за Хейди и Петера. Раньше Клара никогда не видела столько цветов вблизи. Они были со всех сторон, всех оттенков.

Хейди начала понимать, что случилось, и сказала:

- «Петер, она шла. А теперь стоит. Вот.» - Хейди не подпрыгнула, но только потому, что боялась, что Клара упадёт. Хейди была в восторге от успехов Клары.

Клара была в восторге от цветов и гадала: сон ли это? Или это место такое волшебное, где она может ходить? Или она теперь сможет ходить и по другим местам тоже? И боялась об этом спросить.

Петер был не то чтобы в восторге, но рад, что теперь, вероятно, Хейди не расскажет дедушке про кресло-каталку, и все подумают, что его сдул ветер.

– «У меня голова кружится», - сказала Клара. - «Я хочу сесть..»

- «Ну, так садись, кто ж тебе мешает?» - Удивилась Хейди. - «Сгибай ноги, и сядешь..»

Клара попробовала; Петер и Хейди смогли, наконец, аккуратно опустить её. Клара села, а потом легла прямо в цветы. Они были со всех сторон, снизу, справа, слева, спереди, сзади и даже свешивались сверху, покачиваясь в лучах яркого солнца на фоне тёмно-синего неба. Запах, если в цветах лежать, гораздо сильнее, чем если стоять. Клара опьянела от этого запаха, и она была вся мокрая от пота.

- «Здесь есть вода?» - Спросила Клара.

- «Конечно, есть, полная фляга», - ответила Хейди и убежала за рюкзаком.

Клара попыталась снять мокрое от пота платье, но уставшие руки её не слушались.

- «Петер, раздень меня», - попросила Клара..

Когда Хейди вернулась, Петер и Клара уже лежали, обессиленные, а вокруг была раскидана их одежда. Хейди испугалась, что альпийский ветер унесёт одежду Клары, как он унёс её кресло, и сложила одежду в две кучки. И вспомнила, как несколько лет назад, Петер собирал её одежду, и ей стало весело. Хейди положила рюкзак на цветы и тоже разделась, чтобы не нарушать общую гармонию. Клара как будто забыла, что она хотела воды. Тогда Хейди погрустнела и сказала:

- «Петер, ты обижался, что я с Кларой, а не с тобой..»

- «Ну да, было. Прости, Хейди. Я ж не знал, что так получится..» - Простодушно ответил Петер.

- «А теперь ты с Кларой. Я что, должна обидиться?»

- «Нет», - ответил Петер, затруднившись как-либо обосновать своё мнение.

- «Тогда иди сюда», - сказала Хейди, - «помнишь, как мы вместе в первый раз шли от Дорфли..»

Петер вспомнил, подбежал к Хейди, обнял её и повалил. Второй раз обычно сильнее и дольше, чем первый. Клара проснулась и смотрела на Петера и Хейди. Потом она сама встала и, покачиваясь, подошла к ним. Клара опустилась на колени и поцеловала Хейди. Потом нагнулась и поцеловала Петера. Потом сама нашла в рюкзаке Хейди фляжку и попила воды. Потом отползла и пожурчала. Желудок её больше не мучил. Клара тактично дождалась кульминации, а потом сказала:

- «Спасибо, Петер. Я не сержусь на тебя за то, что ты разбил моё кресло-каталку. Потому что я теперь могу ходить..»

Хейди приходила в себя и ничего не понимала:

- «Петер разбил твоё кресло-каталку?? Он тебе сказал?»

- «Да, примерно так», - ответила Клара.

Теперь Петер не понимал: Как получилось, что Клара узнала, что это сделал он, а Хейди перестала об этом знать? Петер напрягал мозги. Петеру показалось, что Клара превращается в Хейди, а Хейди становится Кларой. От напряжения, Петер потерял сознание. Клара смочила его лоб водой; так поступали опекуны с ней, когда она теряла сознание во Франкфурте. Но Петер заснул, и спал долго.

Клара сама нарвала цветов, которые ей больше всего нравились, и слела из них три венка, для себя, для Хейди и для Петера. Выбирая цветы, она сама вставала, проходила несколько шагов и опять садилась.

Солнце было уже за полдень, когда на цветочной поляне появились несколько коз. Впереди шёл Дистел; за ним шагали Шнехоппли, Шванли, Барли, Шенкла, Дереза и маленькая Эльза. Цветочная поляна не была их пастбищем; козы обычно предпочитают мягкие листья травы, а не красивые пахучие цветы. Но Дистел обнаружил отсутствие хозяев, и пошёл их искать, выразив своё беспокойство громким криком; а за ним потянулись те козы, которые уважали Дистела больше, чем уже стареющего Турка.

Дистел увидел, что вождь нашёлся, и радостно закричал. К нему присоединился хор коз, шедших за Дистелом. Примерно так, агенты КГБ, садисты, вертухаи, стукачи, пропагандисты и прочие советские ветераны возбуждаются и издают радостные звуки, обнаружив изображение усатого гения всех времён и народов.

Козий хор разбудил Петера, но он долго не мог проснуться; и даже не очень хотел, потому что в его последнем сне, инвалидное кресло перед дверью хижины было снова цело, и его красная обивка сияла на солнце, и золотые гвозди, и подлокотники, и подставка для ног, и колёса, и прочие причиндалы были на месте, и Петеру не грозило наказание за хулиганство и намеренную порчу чужого имущества. Наконец, Петер был вынужден признать, что и обивка и гвозди превратились в красные и жёлтые альпийские цветы. К Петеру вернулся страх, который он было потерял при виде неповреждённого кресла-каталки. Даже если Хейди пообещала никому не рассказывать, а Клара Петера простила, мог быть ещё кто-то, кто видел, что Петер столкнул каталку с горы; этот кто-то мог наябедничать дедушке, накапать Херру Лехреру или даже настучать Херру Сесеманну.

При виде просыпающегося Петера, Хейди не выражала беспокойства. Это его ободрило. Петер решил довериться Хейди и делать всё, как она скажет; может быть, Хейди сможет как-то это уладить. Хейди сочла, что стаду надо поскорее вернуть фюрера. Дети оделись, и Клара, поддерживаемая Петером и Хейди, осторожно пошла обратно, к явному удовольствию Дистела и коз; они побежали впереди, чтобы успокоить стадо, что вождь возвращается.

Вернувшись, Петер первым делом пересчитал коз; все были на месте. Хейди подоила Шванли и достала еду. Пока Петер доил Шенклу, Хейди принялась раскладывать еду из мешка. Петер как нельзя лучше выполнил её просьбу, насчёт доставки Клары на цветочную поляну, и Хейди считала нужным его хорошо покормить. Поэтому она разложила еду на три одинаковые кучки. Хейди помнила указания Дедушки, насчёт держать Клару впроголодь, но в свете упорной и весьма успешной деятельности Клары, её упорной работы над собой, Хейди сочла возможным и даже нужным похерить дедушкино указание, будучи в полной уверенности, что дедушка пост-фактум одобрит такое непослушание.

Помнила указания дедушки и Клара; ей совсем не хотелось обкакаться при спуске к хижине. Однако она чувствовала сильный голод. В качестве компромисса, она съела половину своей пайки. Хейди, из солидарности, поступила так же. Петеру в дополнение к тому, что дала ему с собой Бригитта, досталось двойная порция. Однако, обильная еда не доставила ему удовольствия. Она урчала и бурчала у Петера в животе, и ему казалось, что там оказался кусок обивки от кресла-каталки, и стенки желудка с хрустом рвут этот кусок в клочья.

Киндеры сильно припозднились с трапезой. Едва они закончили, они увидели, что к пастбищу поднимается Алмохи. Хейди побежала ему навстречу и закричала:

- «Дедушка, Клара ходит! Она пошла!..»

Алмохи подошёл к Кларе, протянул ей руку и сказал:

- «Правильно ли я понял, что маленькая фраулейн сегодня сделала большой шаг?»

- «Не очень большой, Херр Охи..» - Ответила Клара, опираясь на дедушкину руку и поднимаясь. - «Но много..»

Клара не знала, позволяет ли швейцарский этикет рассказать дедушке о том, что случилась на цветочной поляне, и смущалась. Она понимала, что некоторые слова не для взрослых ушей, и некоторые темы нельзя обсуждать со взрослыми. Однако, держась за дедушку, Клара сделала несколько шагов. После этого, слова ей уже не требовались.

Не стал дедушка разговаривать и с Петером, лишь указал, что его Барли и Шванли могут побыть ещё со стадом. Петер, пригрозив посохом, уже сам объяснил это козам.

Алмохи обрадовался успехам Клары, но не удивился. После первых же минут с Кларой, как только она приехала, Алмохи понял, что ноги у Клары в порядке, и ожидал, что она пойдет; дальнейшие наблюдения за Кларой лишь подтверждали эту концепцию. Именно поэтому он не сильно огорчался в связи с утратой кресла-каталки. Алмохи не ожидал, что Клара пойдёт так скоро. Он боялся, что Клара перетрудит свои атрофировавшиеся мышцы ног. Поэтому он отнес её к хижине за спиной. Там выяснилось, что Клара может не только сама "удобрить огород", но и помыться в долблёном корыте, согреться у очага, и даже, страхуемая дедушкой, залезть по лестнице в свою спальню. Девочки легли в постель, обнялись и заснули.

Когда Петер пришёл с козами к хижине Алмохи, он старался не встречаться глазами с дедушкой, и ничего не говорил; только, когда козы попили, тихо сказал "гутенахт" и побежал вниз со стадом. Дедушка тоже не разговаривал с Петером. Алмохи знал, что говорить с человеком, который врёт, бессмысленно и глупо. Как только Петер ушёл, Клара и Хейди проснулись и заявили, что хотят молока. Теперь Клара могла зайти в хлев и вблизи наблюдала процесс дойки. За ужином, дедушка подробно допросил Клару о том, как себя чувствует её живот. Клара заверила его, что великолепно. Тогда дедушка дал девочкам по ломтику жаренного сыра с хлебом. Теперь Клара, наученная горьким опытом, уже не просила добавки, а доела свою пайку запила молоком, сказала "спасибо", удобрила огород, помылась и полезла в постель. Скоро к ней юркнула и Хейди.

Алмохи хотел праздновать выздоровление Клары, но он думал о Петере. Дедушка решил отложить праздник до тех пор, когда Петер сам признается в том, что он натворил..

В тот же вечер Петер, спускаясь в Дорфли с козами, увидел плотную толпу людей. Они что-то громко обсуждали.

Петер раздал коз и протолкался через толпу. Вот что он увидел:

Сиденье от кресла-каталки валялось на траве, рядом лежал кусочек спинки. Кое-где на них сохранились лохмотья обивки, прибитые позолоченными гвоздями. По-видимому, в этом месте от кресла отвалились, наконец, колёса, но их видно не было. В Швейцарии не принято растаскивать всё, что плохо лежит; так что ошмётки инвалидного кресла никто не стырил, хотя по виду золочёные гвозди трудно отличить от золотых.

В 19 веке, ещё не было мессинджеров; поэтому зеваки в толпе по многу раз повторяли одни и те же суждения и вопросы, в надежде, что более информированный или шибко сведущий дорфлиец услышит, поправит и разъяснит. Каких-либо следов врачей, журналистов или полиции вблизи обломков не наблюдалось. По-видимому, кресло-каталка на своём последнем пути никого не убило и не покалечило. Тем не менее, крушение кресла-каталки нанесло посёлку Дорфли существенный ущерб: в течение всего дня, значительная часть населения Дорфли занималась не созидательной деятельностью, а созерцанием и обсуждением обломков кресла-каталки. Никому из них и в голову не пришло поискать причинно-следственные связи между мизерной зарплатой единственного в Дорфли козопаса с неприятностями, которые иногда случаются в посёлке.

Пекарь Бакер говорил:

– «Я видел, как его несли. Я готов поспорить, эта каталка стоила не менее 500 франков. Просто интересно, как это приключилось.»

Барбель говорила:

- «Каталку мог сдуть ветер, или сам Алмохи пнул её.» - Она не могла налюбоваться шикарной обивкой.

И опять Бакер:

- «Хорошо, если ветер, а не кто-то. Когда Херр из Франкфурта узнает, он проведёт расследование, и виновнику не поздоровится. Я рад, что уже года два туда не поднимался. Подозрение может пасть на любого, кто был там в это время.»

Были там и иные мнения, но даже этого Петеру уже было достаточно. Он осторожно вылез из толпы и изо всех сил побежал в гору, как будто кто-то позади него пытался его схватить. Слова Бакера напугали его. Теперь он знал, что в любой момент из Франкфурта может прибыть офицер полиции и расследовать это дело, выяснит, что Петер это сделал, а затем его схватят и увезут во Франкфурт и посадят в тюрьму. Петер уже был наслышан о Франкфурте, что там мордуют детей до того, что не могут ходить, и импортируют из Швейцарии и Алжира. Если во Франкфурте плохо обращаются со студентами, то с арестантами, должно быть, много хуже. Петер представил себе это, и от его волосы встали дыбом от ужаса.

Петер пришел домой напуганный. Он не стал ужинать, лёг в свою постель и выл от страха.

- «Петерли, небось, снова ел щавель, у него боли в желудке, что он так стонет», - сказала мама Бригитта. – «Надо давать ему больше хлеба», - сказала бабушка. - «Дай ему завтра ещё кусочек от моей пайки.»

После этого, каждый день, Петер боялся, что в Дорфли на воронке приедут полицаи, что бы заковать его в кандалы, отдать под суд и бросить в тюрьму. Но день шёл за днем, а полицаи так и не приходили в его хижину.

Петер почти не разговаривал с дедушкой, но всегда был приветлив с Хейди и Кларой. Петер знал, что девочки знают, кто столкнул кресло-каталку, и Петер не хотел, чтобы они рассказали об этом дедушке.

В тот день, когда Клара пошла, пока предки Петера обсуждали рацион его питания, на сеновале хижины Алмохи прошла религиозно-эзотерическая дискуссия по вопросу о молитвах.

Хейди: «Клара, подумала ли ты сегодня, что это хорошо, что Бог иногда не выполняет наши просьбы, как бы сильно мы ни молились о чем-то, когда Он знает что-то гораздо лучше?»

Клара: «С чего бы я так подумала?»

Хейди: «Ну, я так усердно молилась во Франкфурте, чтобы сразу же отправиться домой, но не получалось, и я думала, что Бог меня не слышит. Но знаешь, если бы я сбежала так быстро, ты бы никогда не приехала и не вылечилась бы, ну, там, на цветочной поляне. По дороге на неё.»

Клара: «Но, Хейди, Если Он и так лучше всех знает, как нам лучше, то зачем вообще молиться? Зачем просить, если он и так знает?».

Хейди: «Нет, Клара, так не получится. Каждый день нужно молиться Богу и обо всем - обо всем; потому что он должен слышать, иначе он не сможет понять, что хорошо и что плохо. И если мы хотим забыть доброго Господа, он забывает и нас; так сказала бабушка. Но если мы не получаем то, что хотели, тогда нам не нужно думать, что Бог не послушал и прекращать молиться, но тогда мы должны молиться так: Теперь я знаю, дорогой Бог, что у тебя на уме что-то получше, и теперь я просто хочу порадоваться, что ты хочешь сделать это так хорошо.»

Клара: «Ты сама до этого догадалась, Хейди?»

Хейди: «Мне сначала бабушка объяснила, потом так вышло, что я и сама это увидела. сегодня мы, безусловно, должны очень поблагодарить Бога за то, что он послал огромную удачу, и теперь ты можешь ходить».

Клара: «Да, конечно, Хейди, ты права, и я рада, что ты мне напомнила; Я так обрадовалась, что чуть не забыла поблагодарить Бога за эту удачу.»

На этом дискуссия завершилась, и дети помолились и поблагодарили Бога, каждая по-своему, за чудесные блага, которые он дал Кларе, которая так долго болела и теперь выздоровела. После этого, Клара и Хейди, наконец, заснули.

На следующее утро. Алмохи предложил девочкам написать письмо бабушке и пригласить её приехать. Потому что ей будет, на что посмотреть. Но у киндеров был иной план. Они Хотели сделать бабушке большой сюрприз. Сначала Клара должна потренироваться, чтобы она могла ходить сама. Тогда, таки да, бабушка сильно обрадуется.

Погода в Альпах была по-прежнему прекрасна. Каждое утро Клара просыпалась с радостным возгласом сердце: "Я здорова! Мне больше не нужно сидеть в инвалидном кресле, я могу ходить, как другие люди!"

Несмотря на бодрый тон молитв Клары, Хейди была разочарована. Ей казалось, что теперь Клара сможет прыгать и бегать по горам не хуже её и Петера. Подобное разочарование она испытала в прошлом году, когда Петер выучил все буквы, но читать не мог.

Среднему горожанину, чтобы худо-бедно ходить по горам, нужно несколько месяцев тяжелых тренировок. Хейди этого не знала. Со свойственным ей максимализмом, Хейди пыталась "с нуля" натаскать Клару за то время, которое ей было отведено, а Кларе оставалось меньше месяца. К тому же, у Клары были проблемы с равновесием: в первые дни она почти не могла ходить сама. Дедушка вырезал для неё подходящие палки, и в течение недели, Клара занималась "скандинавской ходьбой"; без палок, она садилась или падала через несколько шагов.

Тренировки давались Кларе тяжело. Она натирала мозоли: кожа на её пятках была слишком тонкой. Вечерами у Клары бывали судороги бедер, икр и щиколоток.. Дедушке приходилось массировать ноги Клары. Он научил этому Хейди. Оказалось, что для того чтобы снять судорогу всей ноги, во многих случаях достаточно подёргать в разные стороны большой палец этой ноги. Кларе это казалось чудом. Теперь Хейди могла сама унять Кларе судорогу, если дедушки не было поблизости. Клара тренировалась каждый день, и дедушка снял ограничения на сыр и солонину; теперь Клара ела больше Хейди и уже не страдала расстройством желудка.

Бабушка прислала для Клары, Хейди и Алмохи продуктовую посылку. В ней были мясо, колбаса, макароны, виноград, яблоки и апельсиновый джем. Алмохи, со свойственным ему цинизмом (которому он поневоле учился у Петера) заметил, что не было надобности везти всю эту снедь из Бадрагаза; почти все компоненты (кроме винограда) можно купить в лавке Бакера. Клара сказала, чтобы Алмохи ни в коем случае не писал и не говорил про это бабушке. Алмохи под диктовку Клары написал бабушке письмо, в котором рассыпался в благодарностях и комплиментах. Ответ бабушки был чрезвычайно любезным. Он заверила Дедушку, что хочет проведать Клару и интересовалась, может ли она остановиться в его Хижине. Девочки подпрыгнули от восторга. Да, да, именно подпрыгнули, потому что Клара уже могла прыгать. Не так высоко, как Хейди, но обе её ноги одновременно отрывались от пола. Дедушка подтвердил, что он будет рад, если бабушка приедет и погостит. И добавил прибамбасы про ум, манеры и внешность бабушки.

Клара научилась пользоваться двуручной пилой; вместе с дедушкой она валила сухие деревья, и уже делала это лучше, чем Хейди. По крайней мере руки у Клары стали сильнее, чем у Хейди.

Несколько раз Клара и Хейди спускались в Дорфли, чтобы навестить Херра Лехрера. Он был сильно перегружен уроками в зимнее время, но столь же скучал без них летом. Лехрер охотно отвечал на вопросы Клары и Хейди. Клара сочла, что как учитель, херр Лехрер сильно лучше, чем Херр Кандидат; Херр Лехрер объясняет гораздо понятнее. Клара не замедлила проинформировать об этом Бабушку.

Херр Лехрер, со своей стороны, был поражён способностями Хейди и Клары в физике и математике. Несколько раз Хейди показывала Лехреру физические опыты, о которых она прочла в книжках, и каждый раз Лехрер приходил в восторг от демонстраций и интерпретаций, предложенных девочками.

Девочки, особенно Хейди, часто писали бабушке письма и докладывали, куда они ходили и что делали. Формально, в письмах была чистая правда; но Фрау Сесеманн думала, что места, упоминаемые в письмах, находятся совсем близко от хижины Алмохи, и Клара ездит там на кресле-каталке. Что касается походов в Дорфли, бабушка думала, что Аломохи носит туда Клару на руках; но Клара ходила сама. Эти походы давались Кларе нелегко; она тратила часа два на спуск и часа три на подъем, и это при том, что Хейди придерживала её за руку, а Алм-Охи шел рядом, на случай, если Клара неудачно наступит и подвернёт ногу. Они обычно останавливались передохнуть у бабушки Петера. Клара познакомилась с фрау Зиегенхирте, и тоже называла её бабушкой.

23. Херберт в Альпах

За день до своего приезда, фрау Сесеманн прислала на Алм письмо, чтобы девочки и дедушка точно знали, что она приедет. В Швейцарии, перлюстрация (а тем паче кража) писем не принята; поэтому уже на следующее утро, Петер принес это письмо, когда гнал стадо на пастбище. Дедушка уже вышел из хижины с детьми; Шванли и Барли стояли снаружи и весело качали головами на свежем утреннем возухе. Девочки гладили их и желали им счастливого дня. Дедушка смотрел то на свежие лица детей, то на своих чистых, блестящих коз. Он улыбался; ему нравились и те, и другие.

Пока козы пили, Петер медленно подошел к дедушке и протянул ему письмо. Как только Алмохи взял письмо. Петер боязливо отступил назад, как если бы в 19 веке уже бушевала эпидемия коронавируса или ещё какой заразы. Уже не глядя на дедушку, Петер повернулся, засвистел и погнал коз в гору.

- «Дедушка», - сказала Хейди, с удивлением наблюдавшая за передачей письма, - «почему Петер ведет себя, как старый Турк, когда видит позади поднятый посох?»

- «Возможно, Петер тоже видит над собой хворостину, которой он заслуживает», - ответил Алмохи.

До перегиба рельефа горы, Петер старался шагать спокойно. Как только его перестали видеть снизу, его поведение изменилось. Теперь он испугано озирался. Ему казалось, что за каждым кустом может прятаться полицай, чтобы схватить его и увезти во Франкфурт. Петер надеялся, что Дедушка не знает, кто столкнул с горы кресло-каталку Клары, а девочки сохранят эту тайну. В глазах Петера, стоимость кресла была гораздо больше ценности того, что Клара пошла; тем более, что она не пасла коз, не помогала Бакеру печь хлеб, не пахала огород под картошку и, вообще, не делала ничего такого, что Петер считал серьёзной работой. Он не видел большой разницы, сидит ли Клара в кресле или гуляет с Хейди по горам; а кресло-каталка, таки да, очень дорогое. Если бы его не разбить, а продать, можно было бы безбедно жить, вообще не работая.

Вероятно, в этом месте, хорошо обеспеченные читатели, которые могут без ущерба для своего пищевого рациона покупать дорогое кресло-каталку каждый день, осудят Рассказчика за неправильную интерпретацию чувств и мотиваций маленького работяги, который с утра до ночи, без выходных, пасёт коз всей деревни, получая за это нищенскую зарплату. Я предлагаю таким читателям представить свою интерпретацию чувств такого пастуха, и/или чувств научного сотрудника со степенью и публикациями в престижных журналах, получающего за свою работу эквивалент полутора долларов в месяц, или, хотя бы, чувства упомянутого в предыдущих главах сапожника без сапог. С точки зрения Рассказчика, чувства Петера именно таковы, и эта точка зрения здесь представлена.

Хейди решила перед приездом бабушки привести в порядок хижину. Клара взялась ей помогать. Никогда раньше, Клара не мела пол, не стирала одежду и даже не собирала свои игрушки; всё это делала Тиентта. Клара нашла это занятие забавным, расставить и развесить всё так, чтобы каждая вещь была на своём месте и чистой, а мусор либо в очаге (если может гореть), либо в компостной яме (если может гнить). Иного мусора (перегоревшие лампочки, сломанные розетки, консервные банки, битая посуда, прохудившиеся кастрюли, испорченные электроприборы и гаджеты, сломанные инструменты и т.п.) в хижине Алмохи не производилось.

От помощи Клары было мало толка. Во-первых, Клара не знала, что где должно лежать, и она спрашивала. Стирать, особенно без мыла, Клара тоже не умела. Хеди показывала, как грязное место надо тереть о другое грязное место, и о стенки корыта, и Клара училась. Клара боялась упасть (а иногда даже падала), и поэтому двигалась медленно. Обычно Хейди было проще сделать самой, чем объяснить Кларе. Но Хейди тоже находила забавным, что она говорит, что куда, и Клара делает. Примерно так, ребёнок грузит песок в игрушечный грузовик, чтобы засыпать им лужу на дорожке. И так же начинающий программер пишет код для модификации текстов, понимая, что в первые дни или даже месяцы такой деятельности, ему проще и быстрее поправить эти тексты вручную. Таким образом, Клара и Хейди, не сговариваясь, превратили уборку в интересную игру. Дедушка не мешал девочкам в их стремлении навести марафет перед приездом бабушки.

Как и в прошлый раз, фрау Сесеманн приехала на лошади, которую вел под узцы проводник. И снова привезла с собой много барахла, которое нес за спиной носильщик, следовавший за лошадью.

- «Что я вижу, Клара?» - Удивилась бабушка. - «Ты не в кресле? Как такое возможно?»

Фрау Сесеманн слезла с лошади и пошла к девочкам, всё больше возбуждаясь, и было отчего: Хейди и Клара встали и прошлись, или даже промаршировали перед ней в одну сторону и в другую, а потом подошли к бабушке, обе с загорелыми, румяными лицами, сияющие улыбками. Бабушка бросилась им навстречу. Смеясь и плача, она обняла Клару, затем Хейди, и снова Клару. От радости, что Клара ходит, Бабушка не могла найти слов.

Фрау Сесеманн увидела дедушку; Алмохи с улыбкой наблюдал представление, устроенное девочками. Бабушка отпустила девочек и бросилась на дедушку:

- «Охи, дорогой ты мой! Это же твоя работа! Ваша забота и доброта вылечили девочку!»

- «И горное солнце, и горный воздух, и добрая воля Господа», - добавил Алмохи. - «Ещё неделя, и oна сможет бегать.»

- «Да, а ещё прекрасное душистое молоко Шванли!» - Добавила Клара. - «Бабушка, если бы ты знала, как я люблю пить вкусное, душистое молоко Шванли!»

- «Да, я вижу это по твоим щекам, Клархен», - сказала бабушка, смеясь. - «Я тебя прямо не узнаю! Ты загорела, постройнела; я никогда не подозревала, что ты когда-нибудь сможешь стать такой красивой и статной.. Ты выросла, Клархен! Неужели это правда? Я не верю своим глазам! Надо отправить телеграмму моему сыну, в Париж, он должен немедленно приехать. Это будет самая большая радость в его жизни. Мой дорогой Охи, как нам это сделать? Проводник и носильщик уже ушли..»

- «Они ушли, но мы можем отправить телеграмму с пастухом Петером», - ответил Алмохи.

Бабушка тут же принялась писать текст, чтобы послать его с Петером.

Алмохи отошёл от хижины, чтобы не оглушить девочек и бабушку, и очень громко свистнул. Этот свист заслуживает специального абзаца. Свист Петера, в котором он тренировался ежедневно, воспринимался как оглушительный. Но свист дедушки относился к свисту Петера, примерно как айсберг, с которым столкнулся легендарный Титаник, относится к кубику льда в стакане с коктейлем. От этого свиста, с елей посыпались старые иголки, а с откоса ближнего овражка, соответственно, песок и камешки; в лесу упало старое гнилое дерево, которое, впрочем, скоро упало бы и само, даже без свиста. Скалы по сторонам долины подхватили этот свист и несколько раз обменялись им в виде многократного эха, а от фирновой шапки Шесапланы, основательно подтаявшей за лето и чуть спозшей в сторону по кривоватому ложу, отвалился и сорвался в пропасть кусок льда, делая аналогию с айсбергом ещё более уместной. Услышав этот свист, птицы в долине взлетели со своих гнезд, и, громко переговариваясь, пытались сверху увидеть, что же случилось.

Дедушка так свистел очень редко. Петер услышал этот свист и сразу понял, кто свистит. Такой свист означал, что Петер должен как можно быстрее предстать перед дедушкой. Петер оглянулся на коз, они были в порядке, и оставил их, и оставил под кустам сумку со своим обедом, и свой посох; налегке, он побежал вниз к хижине Алм-Охи. Воображение рисовало Петеру отряд полиции с наручниками и ордером на арест, и выездную коллегию судей, которые приехали, чтобы рассмотреть дело Петера и инвалидного кресла. Петер думал что Алмохи вызывает его в суд, и каждая минута промедления ещё больше злит судей. Так что он очень торопился.

Пока бабушка пишет текст телеграммы, а Петер, сломя голову, мчится вниз по склону, у меня есть несколько минут для обсуждения дедушкиного свиста. Может быть, специалисты по гляциологии, оринтологии, ботанике, акустике и природоведению, рассмотрев и обсудив моё описание этого свиста, сочтут мои аналогии преувеличением, гиперболой, а сейсмологи укажут, что приборы в Париже, Берлине, Берне и Риме не зарегистрировали падение глыбы льда, сорванной дедушкиным свистом с фирнового плато Шесапланы. Но у меня есть два серьёзных оправдания.
Во-первых, я с самого начала декларировал, что я пишу сказку. В сказках ещё и не то бывает: Ковер летает, как самолёт, джинн вылезает из бутылки, Лягушка превращается в царевну, тыква становится каретой, кот ходит в сапогах, а удалой кузнец железной рукой хватает Чорта за хвост.
Во-вторых, русский язык, на котором я пересказываю древнюю швейцарскую легенду, очень образный. В этом языке, насколько мне известно, нет более адекватных конструкций для объяснения того, почему Петер услышал этот свист и почему он устремился на зов дедушки. Тут я прекращаю мою апологию, чтобы рассказать, что случилось, когда бабушка дописала телеграмму, а Петер подбежал к хижине.

Петер очень обрадовался, когда узнал, что всего-то и делов, что надо немедленно отнести лист бумаги на почту и пообещать, что Алмохи оплатит отправку этой телеграммы, как только спустится в Дорфли. Петер схватил текст телеграммы и побежал дальше вниз.

В Швейцарии, особенно в деревнях, народ очень честный и отзывчивый. Там принцип «Unus pro omnibus, omnes pro uno» («Один за всех, все за одного») реализуется не в пропаганде (что характерно для диких, варварских стран), а на деле. В частности, при виде запыхавшегося Петера, у телеграфиста не возникло бы сомнений в том, что Алмохи оплатит телеграмму. Эта телеграмма была бы тут же отправлена, а спустя час уже расшифрована и доставлена в оффис месьё Херберта Сесеманна. Разумеется, Алмохи, когда в следующий раз спустился в Дорфли, первым делом пошёл бы на почту, и оплатил бы отправку этой телеграммы, и поблагодарил бы телеграфиста за доверие.. Однако, именно с этой телеграммой всё получилось не так просто. По пути на почту, Петер два раза останавливался. О его остановках, а также, почему мне пришлось добавить выше частицу "бы", я расскажу чуть позже.

Алмохи, фрау Сесеманн и девочки сели за стол перед хижиной. Фрау Сесеманн потребовала от дедушки отчета о том, как получилось, что Клара ходит. Алмохи не делал из этого секрета рассказал, что знал, а Хейди и Клара ему помогали. Алмохи рассказал, что он видел много пациентов с неизлечимыми проблемами ног, и те случаи были не похожи случай Клары, и дедушка уже тогда понял, что скоро Клара пойдёт. И что главным для Клары было её желание ходить и вера в то, что она сможет это сделать. И что обстановка в горах этому очень способствует. И как Хейди и Петер изо всех сил тащили Клару на цветочную поляну. И как Клара начала перебирать ногами, чтобы им помочь, а потом и опираться на ноги, потому что она опиралась на Хейди и Петера, и её руки устали.

Рассказ занял много времени, так как Бабушка часто прерывала его возгласами и тирадами восхищения и благодарности.

Клара и Хейди не стали рассказывать бабушке, что Петер и Клара делали на цветочной поляне, пока Хейди ходила за рюкзаком, чтобы дать Кларе воды. Взрослые очень впечатлительны, а их психика обычно сильно изношена. Поэтому некоторые вещи со взрослыми обсуждать нельзя. И Клара, и Хейди это понимали. Не стали бабушке рассказывать и о том, что Петер, отрицая, что он видел в тот день кресло-качалку, точно указал место, на котором оно было оставлено; и что Петер забыл забрать Барли и Шванли в тот день и в тот час, когда погибло кресло. Девочки считали себя связанными обещаниями, а Алмохи имел для этого свои, педагогические причины. В их рассказах упоминалось только, что кресло таинственным образом исчезло с того места, где его оставили; как будто его вдруг подхватил ветер.

Клара и Хейди были в восторге от того, что задуманный ими сюрприз сработал с бабушкой. Им было интересно посмотреть, как он сработает с папой Клары, то есть с Хербертом Сесеманном. И бабушке было интересно на это посмотреть. Поэтому в телеграмме не было написано, что Клара ходит. Было написано только, чтобы Херберт срочно приезжал. Петер, отбежав от хижины Алмохи, остановился, прочёл текст телеграммы и подумал, что Сесеманна вызывают, чтобы расследовать историю с креслом. Затем он побежал дальше, собираясь, тем не менее, отправить телеграмму.

Сам Херберт в то время как раз завершил дела в Париже и тоже готовил сюрприз, а именно, свой неожиданный приезд. Не написав ни слова своей матери, он поехал в Бад Рагаз, и прибыл туда всего через несколько часов после её отъезда. Не застав мать, Херберт понял, куда она поехала, и тоже отправился в Дорфли. Он смог доехать только до Майенфелда. Херберт оценил расстояние до цели и решил, дальше он может добраться и пешком.

Херберт переоценил свои силы, не учтя, что от Майенфелда, дорога идет вверх, и чем дальше, тем круче. В Дорфли он пришёл уже уставшим, но понял, что он успешно приближается к цели.

От Дорфли отходило много тропинок. Херберт искал, у кого узнать дорогу; он надеялся встретить кого-нибудь, и пошёл по самой утоптанной тропинке. Таковой была, естественно, тропа, по которой Петер каждый день гонял коз. В надежде, что кто-нибудь пройдёт, Херберт Сесеманн остановился передохнуть, и услышал топот. Это Петер бежал с запиской для Херра Сесеманна. Он бежал не по тропе, а прямо вниз по склону, потому что так быстрее, и с треском проламывался сквозь кусты и валежник.

В 19 веке, интернета ещё не было, да и фотографии были в диковинку. Херберт не мог разместить на своём официальном сайте собственную фотографию, а Хейди не могла вывесить на своей страничке фотки своего бойфренда; ни Петер, ни Херберт не могли посмотреть на упомянутые изображения. Поэтому Сесеманн не знал, что перед ним Петер, а Петер не знал, что перед ним Сесеманн. На этой дороге редко появлялись незнакомцы; поэтому Петер подумал, что прохожий является агентом полиции, прибывшим расследовать дело об уничтоженном кресле. Эта гипотеза получила подтверждение, когда Сесеманн жестом остановил мальчика и спросил:

- «Эта ли тропа ведёт к хижине, где живет старик с девочкой Хейди, к которым приехали гости из Франкфурта?»

Ответом был крик ужаса. У Петера сдали нервы. Он, не глядя, отпрыгнул от незнакомца так быстро и так далеко, как только мог. В горах, когда пешеход бежит без тропы, ему надо быть в здравом уме и твёрдом рассудке, чтобы понимать, что он делает, планировать свой путь и удерживать равновесие; иначе он упадет, и, может быть, даже расшибётся вдребезги. Петер в здравом уме не был. Услышав ответ незнакомца, Петер подумал, что незнакомец пришёл за ним, за Петером, и сейчас его арестует. Петер был в состоянии страха и паники, а не в здравом уме. Поэтому он поскользнулся, упал и покатился кувырком, примерно так же, как раньше по этому месту катилось инвалидное кресло Клары. Петер прокатился мимо дома Барбель, мимо дома её соседки, почти до пекарни, и гулко растянулся рядом с ошемётками инвалидного кресла, которые никто не решался подобрать.

“Ну и нравы в Швейцарии”, - подумал Херберт. Он с интересом наблюдал качение Петера, примерно так же, как Петер наблюдал качение кресла.

Существенная разница между качением Петера и качением кресла-каталки состоит в том, что Петер начал свой скоростной спуск гораздо ниже, чем кресло, и не успел набрать скорость, достаточную дла дезинтеграции катящегося объекта на мелкие кусочки. Поэтому Петер остался цел, он отделался синяками.

Пекар Бакер слышал треск, с которым катился Петер, и подумал, что с горы катится ещё одно кресло. Он вышел к лощине, где уже давно валялись ошмётки кресла, и сказал:

– «А вот и ещё один подарочек сверху!»

Бакер подошёл поближе и увидел, что это всего лишь Петер, что он не расшибся, а встаёт на ноги, и решил поиздеваться:

- «Что ж ты так отстал от инвалидного кресла?»

Петер понял эту реплику так, что уже не только Хеиди и Клара знают, кто столкнул кресло, но и Бакер. Затем Петер обнаружил, что с ним нет текста телеграммы, и нет никакой надежды его восстановить: даже если листок не разодран в клочья, горный ветер давно подхватил его, и теперь его можно искать по всем Альпам. Петер подумал, что он уже потерял всё, но вспомнил, что наверху остались козы; надо спасти хотя бы их. До того, как его схватят и бросят в тюрьму, он должен в последний раз спустить вниз и раздать коз; они-то ни в чём не виноваты. А потом он покорится судьбе. И Петер пошёл вверх, бежать он уже не мог.

После встречи с Петером, Херберт продолжил свой подъём и увидел хижину Петера, Бригитты и бабушки. Она вполне соответствовала тому, что про неё рассказывали Хейди, Клара и Классен. Херберт понял, что он на верном пути, и из последних сил шёл вверх.

Когда Херберт приблизился к хижине Алмохи, к нему подошли две девочки; обе весело улыбались. Меньшую их них Херберт сразу узнал, это была Хейди. Хейди держала за руку высокую стройную девочку со светлыми волосами и румяным лицом. Херберт подумал, что где-то он её видел, и вдруг понял, что так выглядела мать Клары: стройная, белокурая и румяная. Херберт заплакал, вспоминая её. Херберт не знал, бодрствует он или спит.

- «Папа, ты что, меня узнаешь?» - спросила Клара, её лицо засияло от радости. - «Неужели я так изменилась?»

Херберт бросился к дочери и обнял ее:

- «Да, ты изменилась! Это возможно? Это правда?»

Обрадованный отец сделал еще один шаг назад, чтобы еще раз посмотреть, не исчез ли образ из его глаз. Затем он снова обнял дочь. Он начинал верить, перед ним действительно его Клара.

Подошла бабушка, она была рада видеть счастливое лицо своего сына:

– «Ну, мой дорогой Херберт, что ты скажешь теперь? Сюрприз, который ты нам преподнёс своим визитом, очень приятный; но тот, который был приготовлен для тебя, еще красивее, не так ли?» - Фрау Сесеманн обняла своего сына. - «Херберт, пойдем, я представлю тебя нашему благодетелю, это наш великий властелин гор, славный Алмохи!»

«Конечно, но сперва мне надо поздороваться с нашей маленькой Хейди, нашей соседке по дому», - сказал Херберт, пожимая руку Хейди. - «Как ты здесь, Хейди? Всегда свежа и цветёшь? Я рад видеть тебя, крошка, для меня это большое удовольствие!»

Хейди взглянула на Херберта, сияя улыбкой. Как хорошо он всегда к ней относился! То, что он теперь нашел счастье здесь, на Алме, переполняло Хейди гордостью.

Бабушка представила своего сына дедушке, и мужчины пожали друг другу руки. Фрау Сесеманн отошла в тень, к старым елям, а Херберт снова и снова выражал свою благодарность дедушке и свое удивление по поводу того, как это чудо могло произойти, что его дочь выздоровела.

Нечто неожиданное ждало бабушку: между деревьев, там, где длинные ветви оставляли свободное место, стоял большой куст чудеснейших темно-синих горечавок, таких свежих и блестящих, как будто они только что тут выросли. Бабушка в восторге захлопала в ладоши.

- «Какой восторг!» - Воскликнула Фрау Сесеманн, - «Откуда такая красота? Хейди, это ты сделала? Это просто замечательно!»

Киндеры были уже там.

- «Нейн, это не я», - ответила Хейди. - «Угадай, кто?»

А Клара так радостно улыбнулась, что бабушка на мгновение подумала, что Клара сама с утра успела сбегать за цветами.

Пока бабушка любовалась цветами, за елями послушался шорох. Это пробирался Петер. Он хотел незаметно проскочить мимо хижины. Но он увидел, кто стоит перед Хижиной, и хотел спрятаться за елями, выжидая момент, чтобы бежать дальше. Бабушка узнала его и подумала: А не Петер ли принёс ей цветы? Когда он успел?

- «Выходи к нам, мальчик, чего же ты испугался?» - Крикнула Петеру бабушка.

Петер подумал, что всё кончено; теперь он не сможет даже спустить и раздать коз. Ео волосы встали дыбом; белый от страха, он вышел к бабушке.

- «Ну скажи честно, мальчик, это ты сделал?» - спросила бабушка, показывая на цветы.

Петер не смотрел, куда указывает бабушкин палец. Он видел, что дедушка стоит неподалеку и пристально смотрит на Петера, а рядом с дедушком было самое ужасное, что знал Питер, полицейский из Франкфурта. Дрожа, Петер сказал: «Да».

- «Вау», - сказала бабушка, - «и почему ты испугался?»

- «Потому что они все совсем сорваны, и их нельзя приделать обратно», - объяснил Петер, имея в виду подставки для ног, подлокотники, спинку и колёса кресла-каталки.

- «Охи, милый, у мальчика что, неладно с головой?» - Спросила Бабушка. - «Он так жалеет сорванные цветы?»

- «Ничего подобного!» - Сказал Дедушка. - «Просто этот мальчик и есть тот "ветер", который столкнул вниз кресло-каталку Клары, и теперь он ждёт заслуженного наказания.»

Бабушка не могла этому поверить, и потребовала объяснений. Она сказала, что Питер вовсе не выглядел злобным, и у него не было причин уничтожать столь необходимую инвалидную коляску. Но для дяди признание Петера было лишь было лишь ещё одним подтверждением концепции, возникшей у него сразу после преступления, и уже подтверждённой и тем, что Петер не забрал Балли и Шванли, и тем что Петер указал, где оставили кресло, когда утверждал, что его не видел, да и всем прочим последующим поведением Петера. Алмохи очень огорчался, когда ему врали. Поэтому он ждал, когда Петер признается. Теперь, когда это неожиданно приключилось, Алмохи со всей ясностью описал ход событий. Петер слушал и молча плакал. Но за Петера вступилась бабушка.

- Неин, дорогой Охи, мы не должны наказывать мальчика. Мы должны его понять. Подумай, как последние события выглядят для него. Странные люди из Франкфурта забирают у него Хейди. Петер долго терпит это, и держит свою злость внутри, не давая ей выйти наружу. И никто не может ему помочь. В какой-то момент он не выдерживает и мстит. Месть не слишком продуманная, но в гневе, в ярости трудно сохранить разум. Особенно в его возрасте.

Бабушка повернулась к Петеру. Он всё ещё дрожал. Тогда бабушка присела на скамеечку под елью и ласково сказала:

- «Петер, подойди ко мне. Я хочу тебе что-то сказать. И перестань трястись! Послушай лучше меня: ты столкнул кресло с горы, чтобы его уничтожить. Разумеется, это был дурной, очень дурной поступок, и ты сам прекрасно это знаешь. Ты знаешь эту гору, и ты знаешь, какую скорость может набрать предмет, когда скатывается с этой горы. Ты мог этим креслом убить или покалечить кого-нибудь внизу. Ты мог разрушить этим креслом чей-нибудь дом. Хорошо, что этого не случилось. Если бы ты подумал, как это опасно, ты бы никогда не стал так делать. Ведь там, внизу, живут люди. Там были твоя мама и твоя бабушка, ты мог их убить или покалечить. Теперь ты это знаешь и понимаешь. Знаешь ты и то, что заслуживает наказания. Стремясь его избежать, ты старался, чтобы никто не узнал, что это ты столкнул кресло, и говорил неправду. Это тоже дурной поступок. Но теперь тебе, наверное, ясно: тот, кто творит зло, полагая, что никто об этом не узнает, глубоко ошибается. Ведь Господь Бог видит и слышит все. Он сразу замечает, когда кто-то пытается скрыть свое злодеяние, и старается пробудить в этом человеке того маленького стража, что живет в каждом из нас с самого рождения. Страж этот крепко спит, покуда человек не совершит чего-то дурного. В руке этот страж держит иголку, которой он непрерывно колет совершившего зло человека, не давая ему ни минуты покоя. И еще он мучает его, все время нашептывая ему: “Вот сейчас, сию минуту все выйдет наружу! И ты будешь наказан!” Такому человеку приходится постоянно жить в страхе, он не ведает больше радости. Ты, вероятно, испытал это?»

Питер кивнул в полном раскаянии. Да, именно это с ним и происходило.

- «Но ты просчитался и по другому» - продолжала бабушка. - «Посмотри: зло, которое ты сделал, обернулось благом для той, кому ты хотел навредить. У Клары больше не было кресла, и ей очень-очень захотелось ходить, и она пошла, потому что у неё не было иного выхода, иначе она не могла увидеть эти прекрасные цветы.. Она приложила усилия, и у неё получилось, и теперь она может ходить гораздо дальше, чем могла проехать в своём кресле на колесиках. Видишь, Питер? Итак, добрый Господь может быстро взять в свои руки то, что кто-то хотел сделать плохо, и сделать из этого что-то хорошее. Ты теперь все хорошо понимаешь, Питер, да? Теперь ты будешь думать об этом, и каждый раз, когда тебе захочется снова захочется сделать что-то плохое, ты вспомнишь о маленьком страже и его уколах. Так ведь, Петер?»

- «Да, всё так», - отвечал Петер. Он был всё ещё напуган, потому что, кроме маленького невидимого стража, рядом был большой и вполне видимый полицай; он всё так же сидел рядом с дедушкой.

- «Ну, теперь все в порядке, дело кончено», - заключила бабушка. - «Но мне хочется, чтобы у тебя осталось что-нибудь добое в память о гостях из Франкфурта. Подумай, чего бы тебе хотелось сейчас, мой мальчик? Чего бы ты хотел больше всего?»

Петер поднял голову и уставился на бабушку. Он все еще ожидал чего-то ужасного, и теперь он внезапно получал то, что хочет. Петер запутался в своих мыслях. Получалось, что он поступил правильно, расколотив коляску; Петер видел в этом противоречие.

- «Да, я серьезно», - сказала бабушка. - «Должно быть что-то, что делает тебя счастливым, как напоминание о жителях Франкфурта и как знак того, что они не хотят тебе зла. Теперь ты понимаешь, Петер?»

Петер начинал понимать, что ему больше нечего бояться наказания и что добрая женщина, сидевшая перед ним, спасает его от полицейского. Петер почувствовал облегчение, как будто с него падала гора, чуть не раздавившая его. Но теперь он также понял, что все можно сделать лучше, если сразу признаешь ошибку, и внезапно сказал:

- «А еще я потерял лист бумаги с текстом телеграммы. Так что я не смог её отправить.»

Бабушке попыталась угадать, как такое случилось, но затруднилась. И она сказала:

- «Ну да. Ты правильно сделал, что сказал. Всегда сразу признавайся в том, что неправильно; тогда все снова в порядке. А теперь что бы ты хотел?»

Теперь Питер мог желать всего на свете. У него закружилась голова. Больше всего на свете Петеру хотелось, чтобы Клара и Хейди снова пошли с ним на цветочную поляну, чтобы Клара устала, и вспотела, и попросила бы, чтобы Петер её раздел, и чтобы она билась и дрожала, когда он в неё входит, а потом чтобы Хейди звала его, и Клара осыпала их обоих поцелуями.. Но Петер знал, что такие вещи нельзя обсуждать со взрослыми; это не взрослый разговор. Петер искал какой-нибудь компромисс, что-нибудь поскромнее, что можно сказать в присутствии взрослых. Потому что тот, кто просит слишком многого, обычно получает ничего; это описано в сказках. И если он хочет чего-то от Хейди и Клары, то совсем глупо просить это у доброй женщины. Лучше потом он сам попросит у Хейди и Клары, и не так напрямую, потому что такие вещи у девочек надо просить в завуалированной форме, иначе они обидятся и не дадут. Петер лихорадочно думал. Безопаснее всего попросить денег, но такую сумму, которая у этой женщины есть; потому что если он попросит больше, то она не даст ничего. Просить столько, во сколько Бакер оценивал кресло-каталку, было бы наглостью.. Наконец, Петер придумал компромисс, который казался ему разумным. Десять франков стоила шляпка Хейди, которой восхищалась его мама. Поэтому Петер сказал:

- «Десятка.»

Бабушка рассмеялась. Пока Петер думал, она начала опасаться, что он выразит желание, которое она не сможет исполнить, а всё оказалось так просто..

- «Ну, нескромным твоё желание назвать трудно. Ты будешь получать десять франков каждый месяц. На первый год я тебе дам прямо сейчас, а потом Оформлю такое платёжное поручение швейцарскому банку.» - Бабушка достала кошелёк и вынула из него сотенную монету и две десятки, и отдала их Петеру.

Петер не сразу поверил, что на него свалилось такое богатство. По покупательной способности, швейцарский франк 19 века соответствовал примерно американскому доллару конца 20го века, или сотне советских рублей того периода, когда они стали, наконец, конвертируемыми и их покупательную способность стало можно сравнивать с покупательной способностью денежных единиц цивилизованных стран. Таким образом, Петеру было назначено пособие, примерно соответствующее зарплате пяти советских научных сотрудников; причем без требования писать ежегодные отчеты, публиковать статьи в международных научных журналах, вступать в комсомол или советский профсоюз, посещать собрания, политинформации, субботники, воскресники и ездить на сельхозработы. Читатели, знакомые с реалиями России 21го века, могут аналогичным образом оценить богатство, которое свалилось на Петера, в масштабах постсоветской России, и оценить, сколько инвалидных колясок надо расколотить (или "оптимизировать", что, по сути, почти то же) в РФ, чтобы по уровню доходов приблизится к каким-либо стандартам.

Фрау Сесеманн и её сын Херберт принялись обсуждать, как Петера Зиегенхирте из Дорфли следует упоминать в завещаниях, чтобы он без проблем пожизненно получал обещанное пособие, но Петер уже ничего не понимал. Он поймал паузу в разговоре, сказал «Danke Gott!» и убежал вверх, к козам. Потому что деньги, это да, хорошо, но козы не виноваты в финансовых махинациях, и за ними надо присматривать, а вечером отвести вниз.

24. Риот

В прошлой главе, я рассказал, как Фрау Сесеманн и её сын Херберт Сесеманн пришли в гости к Алмохи и увидели, что Клара ходит. Они так обрадовались, что простили Петера за разломанное кресло-каталку Клары и даже щедро одарили Петера, и он убежал вверх к оставленным без присмотра козам. Петер устал; он попил молока из вымени своей козы Шенклы, съел хлеб, который так и лежал в сумке, опять попил молока и, в первый раз за много дней, с чистой совестью поспал; с козами при этом ничего страшного не случилось. А теперь я расскажу, что при этом происходило возле хижины Алмохи.

Спровадив Петера, компания перед альпийской хижиной устроила роскошный обед. Бабушка привезла с собой много снеди, и жратва была выставлена на стол. Они обсуждали Клару, Хейди, Швейцарию, Германию, а также некоторые философские и финансовые вопросы. Поначалу, Алмохи из вежливости поддерживал бессодержательную беседу, но думал о своём.

Алмохи не беспокоился за Хейди; он считал, что она в полном порядке. Хейди помогла своей подруге выздороветь, ну и правильно, друзьям надо помогать, пусть и дальше продолжает в том же духе.

Алмохи был рад, что Бог внял его молитвам и помог Петеру в неприятной ситуации с креслом-каталкой и враньём. Алмохи не любил злиться на кого бы то ни было, и страдал оттого, что злился на Петера. Когда Петер признался, злость прошла; Алмохи чувствовал облегчение.

Однако на душе у дедушки было неспокойно. Теперь он чувствовал себя ответственным и за Клару. Алмохи, с помощью Хейди и Петера, разрешил одну из двух главных бед и проблем Клары, теперь она могла ходить. Вторая проблема была связана с тем, что Клара росла как сирота, без матери и почти без отца, в обществе жестоких опекунов, тупого и ленивого учителя и невежественного доктора с грязным прошлым и подозрительным характером деятельности в настоящем.

Алмохи не знал деталей бизнеса Херберта, и не знал, собирается ли Херберт передать этот бизнес по наследству Кларе. Если да, то уже давно была пора обучать Клару тому, что делает её папа. Однако, судя по рассказам Хейди, Клары, Бабушки и Классена, ничего такого и в помине не было. Клара не знала и не интересовалась тем, откуда у её папы деньги, и как долго ещё её папа сможет так много зарабатывать. Если Херберт и опекуны и дальше будут использовать Клару как дорогую игрушку во Франкфурте, то она вернется в то же состояние, в котором она приехала на Алм, и ей опять потребуется инвалидная коляска.

Об этом думал Алмохи, пока Херберт и Бабушка трындели о том, какой прекраснй вид отсюда, какой красивый алм, как мило смотрятся девочки и всё такое прочее. Восторженные эпитеты повторялись так часто, что Алмохи почувствовал тошноту, перестал есть и помалкивал; он почти не слушал того, о чем щебечут девочки и предки Клары. Клара первая обратила внимание на молчание дедушки. Она взяла своего отца за руку и спросила:

- «Папа, если бы ты знал, как много дедушка сделал для меня! Я никогда не не забуду этого. И я всегда думаю, если бы я только могла сделать что-то для моего дорогого дедушки..»

- «Это очень хорошее желание, дорогое дитя», - сказал отец, - «Мы выясним, как выразить нашу благодарность нашему благодетелю».

Херберт встал и подошел к дедушке, который сидел рядом с бабушкой и рассеянно слушал её восторги. Херберт обнял дедушку за плечи и самым приветливым тоном сказал:

- «Дорогой друг, позвольте мне выразить мои чувства! Вы поймете, когда я скажу вам, что я давно не знал настоящей радости. Чем были все мои деньги для меня, когда я смотрел на своего бедного ребенка, которого я не мог сделать здоровым и счастливым никаким богатством? Рядом с нашим Богом на небесах ты исцелил для меня ребенка и дал мне новую жизнь. Теперь поговорим с тобой, как я могу выразить тебе свою благодарность? Я никогда не смогу отплатить за то, что вы сделали с нами; но то, что я могу сделать, я предоставляю в ваше распоряжение. Скажи, мой друг, что мне сделать?»

Алмохи посмотрел на счастливого отца, а потом ответил:

- «Поверьте, я тоже рад этому исцелению. Эта радость искупает мои труды. Пока я жив, у меня всего достанет и для внучки, и для себя. Если же вы всё ещё хотите дать мне больше, то я вынужден признаться, что мои внутренние мечты настолько смелы, что мне хотелось бы узнать ваши возможности перед тем, как формулировать мои желания. Какого рода бизнес вы ведёте в Париже? Почему Вы почти не бываете дома?»

- «Но вы же понимаете, дорогой друг, что сохранение коммерческой тайны в наших интересах.» - Смутился Херберт. - «И в интересах девочек тоже. Назовите сумму, которая вам нужна, и мы всё уладим. У нас есть деньги, а всё остальное мы купим.»

При этих словах Херберта, Алмохи помрачнел, а Бабушка чуть отодвинулась от щебечущих девочек и принялась внимательно слушать, о чём говорят мужчины.

- «Дорогой Херберт», - начал Алмохи, - «позвольте называть вас так?..»

- «Да, да, конечно! Продолжай, Охи!» - Сказал Херберт.

- «То, что Хейди и я делали для Клары, мы делали для Клары. А не для денег. И мы сделали только половину дела. Может быть, я сейчас говорю прописные истины, но мне прийдётся начать с них. Дело в том, что надо, чтобы рядом с ребёнком постоянно находился хотя бы один любящий человек. Насколько я понимаю, у Клары такого человека нет. Херберт, мне прийдётся произнести горькие слова, но первое моё желание состоит в том, чтобы ты их выслушал.»

- «Херберт, слушай внимательно!» - сказала Фрау Сесеманн. Девочки притихли и смотрели на дедушку. Хейди вспоминала, что так же дедушка выглядел, когда он беседовал с попом Херром Пфаррером; только теперь Алмохи говорил гораздо увереннее, спокойнее, дружелюбнее и даже чуть снисходительно.

- «Я слушаю тебя. Продолжай, Охи!» - Сказал Херберт. Алмохи продолжал:

- «Кларе приходится проводить время в обществе жестоких воспитателей, распущенных слуг, тупых учителей и невежественных докторов..»

- «Вы о Херре Классене?» - Удивился Херберт.

У Херберта были сомнения в профессиональных качествах лиц, с которыми приходилось иметь дело его дочери, но его покоробила радикальная чёткость квалификаций, предлагаемых его благодетелем. Алмохи подтвердил:

- «Да, о нём самом. Пожалуй, мы можем начать с Классена, тем более, что я его теперь хорошо знаю. Помните ли вы, какой диагноз этот Херр поставил Кларе?»

- «Я точно не помню, но там были атрофия мышц, авитаминоз, депрессия, нервное расстройство, восприимчивость к пневмонии о прочим простудно-респираторным заболеваниям, низкая кислотнось..»

- Ну, в общем, диагноз правильный. Знаете ли вы, какие именно мышцы были атрофированы у Клары?

- «Он перечислил латинские названия, но я не запомнил..»

- «Не надо перечислять, я скажу вам на обычном языке. У неё были недоразвиты мышцы ног. Те мускулы, которые используются при ходьбе. Которые нужны человеку, чтобы ходить. Из-за этого Клара не могла ходить.»

- «Ну, в общем-то да..», - согласился Херберт.

- «Знаешь, ли ты, Херберт, чем лечится слабость мышц?»

- «Ну, правильным питанием, уходом, специальными упражнениями.. Ты считаешь, что Херр Классен неправильно лечил Клару?»

- «Примерно так. Известно ли тебе, Херберт, какие "специальные упражнения" делала Клара?»

- «Я сам не видел, но он проверял суставы, что ноги сгибаются и разгибаются..»

- «А мне известно. Хейди учила Клару ходить. Всё время, пока она была во Франкфурте.»

- «Потом тоже», - встряла Клара. - «Я запомнила эти упражнения и сама делала их, когда оставалась одна.» - С этими словами Клара придвинулась ближе к Хейди, обняла её и добавила:

- «И ещё в Бадрагазе, но там мне уже бабушка помогала. Я её попросила, и она помогала.»

Все посмотрели на бабушку, и фрау Сесеманн сказала:

- «Ну, не так чтобы очень.. Я боялась причинить Кларе боль, но и не хотела лишать её надежды, что она пойдёт..»

Алмохи подытожил:

- «Со слабостью мышц Клары боролись Хейди, Фрау Сесеманн и, конечно, сама Клара. А вовсе не "Херр Доктор". У нас нет сейчас возможности пригласить его на очную ставку, но ты, Херберт, когда вернёшься, можешь задать ему те же вопросы, которые я задаю тебе, и ты убедишься в правильности моих выводов. Это про слабость. Примерно то же относится и к другим болезням, которые были у Клары. И про депрессию, и про авитаминоз, и про кислотность. Если надо, то я разберу по пунктам. Насколько я могу судить, он эти болезни не лечил, а поддерживал.»

- «Но, дорогой друг, не может же быть, чтобы уж совсем так.. Херр Классен всё-таки доктор..»

- «Откуда у него диплом врача?»

- «Он его купил во Франкфуртской Академии Медицинских наук. Он уже был достаточно обеспеченным человеком, он мог себе позволить.. Но он не такой неуч, каким ты его себе представляешь. Он взял несколько уроков у настоящих врачей..»

Разговор между мужчинами из восторженного становился тяжёлым. Им пришлось выяснить, что происходит в желудке с рыбьим жиром при пониженной кислотности, как часто в доме во Франкфурте открывали окна и как влияет на здоровье наличие свежего воздуха, как строгая дисциплина и безвылазное пребывание дома влияют на развитие депрессии, и тому подобное. Затем разговор плавно перешёл к способности Херра Кандидата использовать Германский язык для четких ответов на поставленные вопросы; были упомянуты способности Фраулейн Роттенмейер и Тинетты развеселить девочку, было выяснено, как часто Херберт бывает дома, и даже бедному Себастьяну перепало, потому что Херр Бакер и Хейди рассказали дедушке о том, как в Майенфелде он спрашивал про дорогу к Дорфли. Было сказано ещё много чего такого, о чём херр Сесеманн догадывался, но в чём он боялся признаться даже самому себе.

Солнце коснулось горного хребта; Херберт обратил внимание, что день заканчивается, и предложил Кларе поехать с ним и Бабушкой в Бад Рагаз, чтобы вместе попутешествовать, а потом вернуться во Франкфурт. Алмохи указал, что в горах, на ночь глядя, не следует приглашать в дорогу даму, которая едва научилась ходить, что это создаёт опасную ситуацию и может пустить коту под хвост все труды по лечению Клары, и ей опять потребуется инвалидное кресло.

Херберт настаивал. Клара вспомнила, что в комплект с франкфуртом входят фраулейн Роттенмейер и рыбий жир, и содрогнулась от страха. Кроме того, её пугала ночная дорога: у Херра Сесеманна не было портшеза с носильщиками, и она боялась споткнуться в сумерках. Девочки переглянулись, а потом Клара сказала:

- «Папа, сегодня уже поздно, солнце садится.. Давай в другой день, а? Ты ведь надолго из Парижа уехал, да?»

Сперва Херберт даже не понял, что происходит. Девочки принесли календарь и показали, что им были обещаны четыре недели вместе, и срок ещё не истёк. Херр Сесеманн заявил, Клара есть его дочь, и он может забрать её, когда хочет. Алмохи ему возразил:

- «Уважаемый Херр Сесеманн. Курс лечения ещё не закончен. Скоро будет ночь. Вы устали и нести Клару не можете. По крайней мере, Вы не можете делать это безопасно. Клара в потёмках пока ходить не может. Носильщиков с портшезом у вас нет. И даже козы, чтобы лечить её целебным молоком, у вас нет..»

– «Я могу забрать её, когда хочу!» - Повторил Херберт,

– «Херр Сесеманн», - возразил Алмохи, - «поясните, пожалуйста, ваше заявление. Считаете ли вы, что если Вашей дочери делают, например, полостную операцию, то Вы можете забрать её из госпиталя, прямо с операционного стола, с распоротым брюхом, до того, как хирург закончит и наложит швы?.. Девочка не вещь, чтобы распоряжаться ею таким образом. Курс лечения не закончен, и с Вашей стороны было бы жестоко прерывать его.»

Пока Херберт думал, что ответить, Хейди быстро сказала:

- «Клара, не верь. Херр Сесеманн хороший, но он всё-таки взрослый. А взрослые обычно врут. Ну, кроме дедушки. Они с Херром Доктором обещали тебе поездку сюда ещё в прошлом году, и обманули. А ещё раньше меня Дета так же обманула. А потом меня отсюда Херр Доктор опять чуть было не увёз во Франкфурт. Они увезут тебя во Франкфурт, потом Херр Сесеманн опять уедет в Париж, и ты снова останешься с Фраулейн Роттенмейер и рыбьим жиром. Она узнает, что мы на неё наябедничали, и мало не покажется, и опять будет то же самое, и тебе снова купят кресло-каталку..»

В этот неподходящий момент, около хижины появился проводник с лошадью, чтобы отвести Фрау Сесеманн в Бад Рагаз. Клара заплакала и бросилась к Хейди. Херр Сесеманн двинулся к девочкам, чтобы растащить их и забрать Клару, но наткнулся на дедушку. Алмохи стоял на пути и мешал Херберту пройти.

- «Херберт», - сказала Фрау Сесеманн, - «я обещала девочкам четыре недели. После этого мы приедем за Кларой. Ведь ты же не хочешь, чтобы я оказалась врунишкой, вроде сорванца Петера?»

- «Сколько вы хотите за девочку?» - спросил Херберт.

Наступила тяжёлая тишина. Все ждали, что Алмохи назовёт сумму.

- «Месё Сесеманн», - сказал, наконец, Алмохи, - «Вы не во Франции и не в Германии. Здесь свободная страна. Я Швейцарец. Хейди Швейцарка. Думаю, что господин, который приехал за Фрау Сесеманн, тоже швейцарец, так ведь?»

Проводник энергично кивнул; Алмохи повернулся к Херберту и продолжил:

- «Клара проходит курс лечения. Он ещё не закончен. Пожалуйста, потерпите ещё неделю. Если Вы хотите похитить девочку против её воли, то вам это не удастся. Пожалуйста, не надо следовать дурному примеру мальчика-пастуха. Давайте останемся друзьями. Я вас очень прошу. Вашу мать надо проводить. Я надеюсь, что Вы, как хороший сын, сделаете это.»

- «Херберт, не делай глупостей», - сказала бабушка, - «Пусть Клара погостит у Хейди столько, сколько я обещала. Попрощайся с девочками, поблагодари Охи и проводи меня.»

Хеберт сдался. Он пожал руку дедушке, обнял Клару, и постарался так же обнять Хейди. Он видел, как его мама тоже обнялась с девочками и расцеловала Алмохи. Херберт помог маме сесть на лошадь, и они с проводником повели её вниз, а Клара и Хейди смотрели им вслед.

Когда голова всадницы скрылась за перегибом, Клара упала на траву и разрыдалась. Хейди тоже заплакала, и сквозь слезы сказала:

- «Клара, а если бы мы не показали, что ты уже ходишь, твой папа бы не попытался тебя увезти..»

Этот аргумент подействовал. Клара перестала плакать и попыталась встать, но её ноги подкашивались. Алмохи и Хейди помогли ей сесть за стол. На нем было ещё много всего вкусного, но аппетита уже ни у кого не было. Алмохи был мрачен. Девочки остались с ним, но спор с богачом Хербертом не сулил ничего хорошего. Алмохи подложил в очаг пару брёвен и помыл миски, но не решался убрать со стола мясо и фрукты.

Послышался свист. Спускались козы и Петер. Барли и Шванли лизали с рук дедушки соль, а Петер издали поглядывал на стол. Алмохи увидел, куда смотрит Петер, и повеселел.

- «Генерал, я тебя поздравляю! Сегодня мы выиграли несколько сражений. Когда закончишь с козами, поднимайся к нам, и мы все вместе поужинаем. И сейчас можешь перехватить, что на тебя смотрит.»

Петер схватил кусок мяса и принялся жевать. К Петеру подошли Хейди и Клара.

- «Петер», - сказала Хейди, - «Дедушка на тебя больше совсем не злится. Пожалуйста, отгони коз и приходи. Кларе очень грустно. Ты нам расскажешь, как ты отправлял телеграмму Херру Сесеманну; это её развеселит.»

- «Да, Петер, пожалуйста, приходи!» - отозвалась Клара. - «Потому что мне так плохо без папы... И тебя нет рядом..»

Сумбур в голове Петера усилился, но он кивнул и сказал:

- «Конечно!» - и засвистел, и побежал вниз с козами.

Через час Петер вернулся. С ним пришла и Бригитта. Она не понимала, что случилось с Петером, почему он бегает по горе вверх-вниз и теперь на ночь глядя опять идёт вверх; она потребовала от дедушки объяснений. Шванли и Барли были уже подоены, стол перенесен в хижину, и на нем было всё ещё много вкусняшек. Петер, чавкая, рассказал, как он услышал свист дедушки, как он бежал вниз и каков Херр Сесеманн в образе полицая.

Бригитта тоже поела, и нашла всё очень вкусным. Петеру пришлось рассказать, что случилось с телеграммой. Продолжение девочки видели, но им понравилось, как Петер рассказывал это своей маме, у как Бригитта сперва ахала от страха, а потом смеялась вместе со всеми. Девочки сочли, что получилось весело, и Клара больше не плакала.

Петер вспоминал всё новые подробности, в частности, про Бакера, и все смеялись над тем, что Петер выступил в роли кресла-каталки. Потом Бригита вспомнила, что её мама одна, и до сих пор не знает, что случилось, и заторопилась домой.

Акмохи взял со стола булочку, порцию рыбы, пару котлет и гроздь винограда для бабушки Петера, положил это в корзину и пошёл провожать Бригитту, а Петеру пришлось опять рассказывать девочкам, как он прятался за елями от "полицая", и как фрау Сесеманн его нашла.

Клара принялась считать, сколько раз за день Петер пробежал по горе вверх и вниз, и получилось, что он сделал никак не меньше шести ходок. Девочки повели Петера мыться в корыте; после беготни по горе, он был очень чумазый. Они оттирали его в шесть рук, а потом грели у очага, а потом повели на сеновал..

Алмохи вернулся на рассвете. Он разбудил и покормил Петера. Петер задал только один вопрос:

- «Козы?»

- «Да, генерал», - ответил Алмохи, - «даже если ты вчера разбогател, работать всё равно надо.»

Петер убежал вниз. Потом проснулись Клара и Хейди. Они умылись, поели и подоили коз. Клара прилегла отдохнуть, а Хейди прибрала поляну перед хижиной. Вчерашние цветы завяли, и их пришлось скормить козам.

Послышался свист, появился Петер со стадом. Петер уже не боялся дедушки и снова с ним поздоровался, а потом подошёл к Кларе и робко попросил:

- «Фраулейн Клара.. Вы можете сегодня подняться со мной на цветочную поляну?.. Пожалуйста!..»

Клара смутилась, посмотрела на Хейди, и Хейди кивнула. Потом Клара посмотрела на дедушку, и он тоже кивнул. Тогда Клара подошла к Петеру, и, уже не смущаясь, поцеловала его. Петер расплылся в улыбке. Дедушка вынес из хижины рюкзак с провизией и одел его на Петера, а потом повернулся к Хейди и сказал:

- «Хейди, помни, что Кларе ещё нельзя бегать с горы. Вечером начните спуск пораньше, до того, как Петер погонит вниз стадо.»

Петер свистнул и перехватил поудобнее свой посох; они с Хейди с двух сторон взяли Клару под руки и пошли вверх. Козы пошли с ними без напоминаний, они видели, что у их фюрера хорошее настроение, и вовсе не хотели злить его. На алме начинался новый день. ..

Наконец, и четвертая неделя пребывания Клары на алме истекла. На этот раз Херберт учёл, что Клара ходит ещё медленно. Он и Фрау Сесеманн приехали рано утром. В письмах он спрашивал, не привести ли для Клары лошадь, как для бабушки, но Клара ответила, что она хочет идти сама. Клара, действительно, сама дошла до Дорфли, а там их ждал нанятый Хербертом экипаж. Алмохи и Хейди поводили Клару. Алмохи и Хейди очень нежно попрощались с бабушкой и вполне доброжелательно с Хербертом. Они старались не вспоминать инцидент, связанный с попыткой Херберта забрать Клару до того, как истекут обещанные ей четыре недели на алме. Однако, про тот инцидент знали, со слов проводника лошади, жители Дорфли. Они дивились на экипаж и на все лады хвалили горного деда за то, что он не отдавал Клару, пока её не вылечил.

Херберт, Клара и бабушка провели ещё несколько дней в Бадрагазе, а потом вернулись во Франкфурт. Фраулейн Роттенмейер изобразила радость по поводу выздоровления Клары, но актерского мастерства ей не хватало, чтобы сделать это сколько-нибудь похоже.

Херр доктор Классен принёс свои поздравления с выздоровлением Клары. После этого Херберт пригласил Классена в свой кабинет и задал вопросы о том, как этот Херр "лечил" Клару в течение многих лет. Херберт и Классен сошлись на том, что успех надо закрепить постельным режимом Клары, чтобы её мускулы не надорвались.

Бабушла вскоре уехала дальше на север, в Холштейн. Херберт дал Кларе денег "на карманные расходы", чтобы она сама могла купить, чего ей надо, и уехал в Париж. Клара осталась одна против Фраулейн Роттенмейер, доктора Классена и Херра Канидата.

Первая же попытка лечить Клару рыбьим жиром и микстурой для послеобеденного сна провалилась. Клара отказалась пить рыбий жир и микстуру. Классен попытался влить в Клару рыбий жир силой, но оказался на полу, в луже рыбьего жира с порезами от склянки, в которую он был налит.. В горах, Клара упражнялась в пилке дров и скандинавской ходьбе; она была сильнее Классена. О микстуре для послеобеденного сна тоже не могло быть и речи.

Классен хотел позвать на подмогу Тинетту, Иоганна и Себасьтяна, но Клара посоветовала ему сперва обработать порезы на его руках, которыми он очень неудачно упал на осколки, поскользнувшись на рыбьем жире. Классен вышел из дома весь в крови и в рыбьем жире, и опасался попасться на глаза полицаям, чтобы его не заподозрили в убийстве. Костюм, в котором он ходил к Кларе, ему пришлось спалить в печке, в таком способе уничтожения улик у него был опыт.

На следующий день впросак попал Херр Кандидат, он не смог задавить Клару болтовнёй. Клара записала свой вопрос и требовала ответа, а не болтовни. Голос Клары привык к альпийским просторам, и по интенсивности легко перекрыл Херра Кандидата, когда он попытался накричать на ученицу. Клара требовала, чтобы этот Херр отвечал по существу. Клара уличила его в невежестве; в конце урока, Херр Кандидат был весь красный и мокрый от пота.

Отказавшись от безнадёжных попыток напоить Клару лекарством обычным способом, Фраулейн Роттенмейер и Классен добавили микстуру для послеобеденного сна Кларе в еду. Клара хорошо знала вкус этой микстуры и отказалась есть такую пищу. Она потребовала более эффективного лекарства, а именно, козьего молока и козьего сыра. Пока Классен, Роттенмейер и Тинетта искали это лекарство, Клара собрала самые важные для неё шмотки в рюкзачок, который ей в Альпах сшила Хейди, и вышла из дома.

Клара наняла извозчика, доехала до вокзала и купила билет. До поезда оставалось часа два, и Клара искала, где бы перекантоваться это время, чтобы не попасть на глаза Фраулейн Роттенмейер, Иоганну, Себастьяну и Титетте, если они догадаются, где её искать. Желания Клары угадал молодой Студент, который тоже ехал в Базель. Они неплохо провели время в привокзальных комнатах отдыха; слугам Херра Сесеманна и в голову не пришло искать Клару там. Студент дал Кларе 20 марок "на марафет" и помог ей выйти к поезду за минуту до отправления. Иоганн, посланный искать Клару на вокзале, видел Клару со Студентом и пошёл к ним, но задержать их не успел, так как поезд поехал. Иоганн не очень-то и хотел задерживать Клару: его наняли управлять лошадьми, а не бегать за молодыми привлекательными барышнями на вокзале.

Клара и Студент приехали в Базель ночью. Узнав, что Кларе негде провести ночь, Студент привёл её к себе домой, представив как сокурсницу, которая опоздала на поезд и которой негде остановиться. В рюкзаке Клары были перья, чернила, карандаши и тетради, так что эта версия выглядела убедительно. Клару покормили и уложили спать, а утром разбудили и посадили на поезд. В Майенфелде Кларе повезло меньше, чем Хейди, когда она возвращалась: Клара не смогла найти экипаж, который довёз бы её до Дорфли.

Клара сориентировалась по указателям и по горам, которые видно из Майенфелда, и медленно пошла по той дороге, с которой началась эта сказка. Клара делала частые и долгие остановки, так как её ноги быстро уставали. Уже вечером, выбившуюся из сил Клару подвез на повозке кузнец Шмит; он возвращался с ярмарки и вез в Дорфли железо. Шмит удивился, когда узнал, что Клара едет в гости к Хейди. Хейди была так популярна в Дорфли, что Шмит не взял с Клары за проезд ни пфеннига. Клара не посмела попросить помощи и сама пошла по козьей тропе вверх.

Клара знала дорогу, однако вскоре силы оставили её. Болели стёртые ноги и все мышцы. Клара пыталась ползти на четвереньках, но продвигалась медленно.

Клара обрадовалась, когда услышала свист Петера. Она хотела его остановить, но у неё не было сил кричать. В сумерках Петер не заметил Клару и со стадом пробежал мимо. Становилось всё темнее. Клара села на тропу и заплакала.

Петер раздал коз, и не спеша возвращался домой. Он услышал плач, подошёл и спросил:

- «Кто здесь плачет?»

Клара не сразу поняла, что к ней пришло спасение, безнадёжно пробормотала: - «Помогите, пожалуйста..»

- «Клара??» - Удивился Петер.

- «Петер.. ты!» - Обрадовалась Клара.

- «Что ты здесь делаешь?» - спросил Петер.

- «Как видишь, я сижу и плачу. Потому что я устала и не могу идти.»

- «На тропе ночевать плохо. Вставай, пойдём..»

Петер забрал у Клары рюкзак, дал ей посох, чтобы она опиралась на него, прехватил её руку через свою шею, и они медленно побрели вверх. Их встретила Бригитта, она волновалась, что Петера долго нет, и шла вниз. Вдвоём они кое-как довели Клару до хижины. Из последних сил, Клара пописала у крыльца, заползла в хижину и повалилась прямо на пол. Несколько минут она лежала и не могла пошевелиться от боли по всему телу. Бригитта, Петер и бабушка суетились вокруг неё, пытаясь понять, что случилось. Клара осторожно пошевелила всеми конечностями, повертела головой и убедилась, что всё на месте. Тогда она робко сказала:

- «Я решила ещё погостить у Хейди.»

Не было возможности перетащить Клару на кровать. Рядом с Кларой положили старый тюфяк, а потом осторожно перекатили на него Клару, и, не раздевая, накрыли одним из зимних одеял. Вместо подушки, Петер положил ей под голову свою зимнюю шапку. Бригитта дала Кларе парного молока. Клара попила, повалилась и заснула. Чтобы Клара не замерзла, Бригитта затопила печку. Петер съел свой ужин и все легли спать.

Утром всем приходилось перешагивать через спящую Клару. Особенно трудно это было слепой бабушке, но она справилась. Петер сбегал за козами вниз, вернулся, забрал Шенклу и повёл стадо вверх. Клара всё спала.

Петер не мог объяснить Дедушке и Хейди, что случилось. Он так волновался, что вместо объяснения вырывались междометия:

- «Там.. Клара.. Внизу.. Помогите.. Охи, сходи к маме. Она расскажет..»

- «Ну ладно, Генерал», - сказал, наконец, Алмохи. – «Если ты в сражении потерял дар речи, то прийдётся идти за разъяснениями к тебе домой. Успехов на пастбище.»

Хейди пыталась выудить из Петера хоть какую-то информацию, но он лишь повторял:

- «Там Клара.. Помогите.. Мама расскажет..»

Впрочем, увидев, что Алмохи и Хейди решительно двинулись вниз, Петер успокоился и пошёл вверх со стадом. Он привык, что, когда за дело берётся Алмохи, всё будет в порядке, и перестал бояться.

Сперва Алмохи решил, что Петер опять набедокурил. Но Хейди возразила:

- «Нет, дедушка, он же успокоился, когда мы пошли вниз. Просто там нужна помощь, пойдём скорее, а Бригитта объяснит.. Может быть, там действительно Клара.. Бежим!..»

Запыхавшись, Алмохи и Хейди вошли в хижину Петера. Клара всё ещё лежала на том же месте, Бригитта и Бабушка старались не шуметь, чтобы её не разбудить. Услышав шум, Клара открыла глаза. Алмохи увидел, что это Клара Сесеманн, и сразу всё понял:

- «Добро пожаловать в Алпы! Как себя чувствует юная Фраулейн?»

- «Охи..» - пробормотала Клара, откинула одеяло и попыталась встать, однако со стоном повалилась обратно.

Алмохи присел возле неё на корточки и принялся осторожно ощупывать; он бормотал:

- «Так, голова цела. Шея.. вроде в порядке. Так.. Что у нас с руками?.. Живот вроде цел.. Так, что у нас с позвоночником?.. Хорошо.. Что ноги?. Кости целы.. Так тоже больно?.. Мдя..»

Постепенно Алмохи выяснил, что у Клары всё цело, но болит везде, и поставил диагноз:

- «Юная Фраулейн смертельно устала.. Клара, неужели ты прибежала сюда пешком из Франкфурта?»

Клара улыбнулась и засмеялась. Тогда засмеялись уже все: и Бригитта, и Алмохи, и Бабушка, она только теперь поняла, что случилось; а Хейди увидела рюкзак Клары и усугубила:

- «Клара, ты с рюкзаком бежала?»

- «Если нет других предложений, то маленькую Фраулейн прийдётся переместить к нам», - сказал Алмохи. - «Огород будем удобрять, или как?»

- «Будем», - сказала Клара решительно и опять заулыбалась: Рядом с ней был Алмохи; значит, всё будет хорошо.

Алмохи вынес Клару из хижины и она пописала прямо на траву. После этого, Алмохи осторожно взвалил Клару на плечи:

- «Удобно ли лежит маленькая фраулейн?»

- «Удобно!» - пропищала Клара, хотя ей было больно. Она боялась, что Алмохи её переложит иначе, и будет ещё больнее.

Алмохи и Хейди попрощались с Бригиттой и бабушкой; Хейди подхватила рюкзак Клары и они пошли вверх. Через полчаса, Алмохи осторожно положил Клару в постель на сеновале.

К вечеру Клара оклемалась и опять могла ходить. Она сама доковыляла и до огорода, и до корыта, а когда Петер пригнал коз, нежно обняла его и прошептала:

- «Спасибо, Петер..»

Клара осталась у Алмохи. Херр Сесеманн прислал ему телеграмму, в которой спрашивал, знает ли Алмохи что-нибудь о Кларе. Херберт не думал, что Клара могла сама удрать ажно в Швейцарию, и не знал, что Клара в хижине Алмохи.

Алмохи ответил вежливым письмом. Если убрать из этого письма дипломатические прибамбасы, то оно сводилось к тому, что для всех будет лучше, если Херр Сесеманн не будет разыскивать Клару.

Херр Херберт Сесеманн не поверил. Вместе с Классеном, он приехал в Дорфли в наёмной карете. Крытая карета в Дорфли выглядела дико, и собралась толпа, чтобы на неё поглазеть. Херберт и Классен хотели подняться по тропе, но сперва разузнать, что происходит на Алме.

К толпе присоединились кузнец Херр Шмит, дровосек Херр Хольфаллер и пекарь Херр Бакер в качестве головного бастиона. Информационную поддержку обеспечили поп Херр Пфаррер и учитель Херр Лехрер, уже знавшие, кто такое Херр Сесеманн. Они обступили визитёров и долго объясняли германцам, что для всех будет лучше, если эти визитёры попросят водителя сделать на своей карете U–turn, и проследуют до Майенфелда, чтобы успеть на ближайший поезд до Базеля, пересекут границу и больше в Швейцарии не появятся. В Дорфли уже все знали, как Херр Сесеманн торговался, чтобы выкупить Клару; об этом рассказал проводник, сопровождавший Фрау Сесеманн. От кузнеца Шмита, дорфлийцы знали, что Клара убежала из Франкфурта, а от фрау Зиегенхирте - как во Франкфурте девочек оставляют без козьего молока, как их пытают рыбьим жиром и химическими препаратами, и как трудно было Кларе удрать. Дорфлийцы считали, что Клара получила в Дорфли убежище и не собирались интернировать политических беженцев.

На плече у Шмита был молот, а у Хольфаллера колун, а в руках у Бакера - скалка; кроме того, у многих дорфлийцев были орудия труда: лопаты, топоры, вилы, косы и прочие инструменты, которыми они работали, когда увидели карету. На таком могучем фоне, аргументация щуплого учителя Лехрера и невысокого попа Пфаррера выглядела весьма убедительно; она была принята во внимание визитёрами. Германцы последовали рекомендациям населения нейтральной страны Швейцарии и ретировались, не ступив на козью тропу, где их ожидали бы серьёзные неприятности.

Бабушка, она же Фрау Зиегенхирте, слышала рассказы об этом визите от многих жителей Дорфли, когда они поднимались к ней, чтобы забрать пряжу. Она беззлобно подсмеивалась над тем, как по-разному очевидцы рассказывают об этом эпизоде, и приговаривала:

- «Теперь никакие германцы не увезут наших девочек!»

После этого, фрау Зиегенхирте уже не боялась, когда Фрау Сесеманн приезжала навещать Клару. Они беседовали, но швейцарка никогда не рассказывала германке, как вежливо здесь в последний раз разговаривали с её сыном. Впрочем, Фрау Сесеманн и сама догадывалась об этом. Не указывая, что речь идет о Кларе, обе бабушки соглашались, что каждый человек имеет право искать убежища от преследования в других странах и пользоваться этим убежищем.

Только три человека в округе не знали о последнем визите Херберта и Классена в Дорфли. Этими людьми были Алмохи, Хейди и Клара. Даже сплетница Барбель сочла за благо ничего не рассказывать им об этом случае.

25. Послесловие

Я рассказал сказку про маленькую швейцарскую девочку, жившую в Европе в 19м веке. В этой главе я объясняю, почему и как были получены главы с первой по 24ю.

Мотивацией к написанию этой сказки является попытка анализа событий, предшествовавших мировым войнам 20го века. В том веке, я не имел возможности исследовать их историю. То, что преподносилось в советских школах под видом истории, приходится квалифицировать как лживую пропаганду, советизм. Советизм противоречит наблюдаемым явлениям. В первом приближении, мне пришлось интерпретировать тезисы советизма наоборот, см. статьи "Правило новояза" и "словарь новояза". Такая инверсия даёт адекватную концепцию, хорошо согласующуюся с наблюдаемыми явлениями: непостроение коммунизма в СССР к 1980 году, развал СССР в 20м веке, отсутствие товаров российского производства на международных рынках (кроме природных ресурсов), нищая зарплата сотрудников в СССР и в России (на порядок величины меньше, чем в цивилизованных странах), изобилие российских долларовых миллиардеров-чиновников, слабость как российского паспорта, так и российской национальной валюты, цензура со стороны роскомнадзора, массовое умышленное уничтожение продуктов питания, и т.п.

Представления об окружающем мире трудно строить на отрицании; нужны позитивные примеры. Одним из таких примеров является страна Швейцария. Я там был и ощущал себя варваром, как "Парень из преисподней". Швейцария уникальна тем, что в ней военные уже в течение полутора сотен лет хорошо делают свою работу. Они не только не нападают на другие страны, но даже успешно защищают сограждан от ужасов войны, то есть не перекладывают свою работу и связанные с ней риски на гражданское население.
Я не верю историкам: обычно, их концепции не удовлетворяют аксиомам ТОРИ. Поэтому я обращаюсь к свидетельствам очевидцев, выраженным в литературной форме. Одним из таких свидетельств является роман Heidi швейцарской писательницы Johanna Spyri. Я читал английский, испанский и русский переводы романа про Хейди, я также видел многочисленные мувики по этому роману на испанском, английском, французском и германском языках. Они предлагают весьма различные интерпретации сюжета, но не отвечают на ключевые вопросы по роману:

1. На каком бизнесе Херберт Сесеманн и Доктор Классен нажили огромные богатства?

2. Какого рода бизнес осуществляет Херберт Сесеманн в Париже во время описываемых событий?
Почему этот бизнес отнимает у Херберта почти всё время, не позволяя ему видеться с дочерью?
Сколько у Херберта дочерей, подобных Кларе, в других городах?
Есть ли у Херберта семья в Париже?

3. Почему Херберт Сесеманн не предпринимает попыток обучить своему бизнесу свою дочь Клару, чтобы она вела этот бизнес, когда он не сможет это делать по состоянию здоровья?

4. Каким образом осуществляется оплата труда пастуха Петера?
В мувике [7] показано, что Петер собирает месячную плату за выпас. Mногие другие мувики и тексты (в частности, германский оригинал) создают впечатление, что Петер работает задаром. Похоже, что Петер пасёт коз всей деревни; его бабушка и мама тоже работают.
Почему семье Петера н хватит денег даже на еду?

6. Откуда взялась Фраулейн Роттенмейер?
Почему Херберт Сесеманн так ей доверяет?
Есть ли у неё сыновья или дочери?
Если нет, то почему? Если есть, то почему они не упоминаются?

7. В чем основная разница между ментальностью Германцев и ментальностью Швейцарцев?
Почему армия Швейцарии, существенно более слабая, чем армия Германии, смогла защитить своё население от ужасов двух мировых войн, а могучая армия Германии не смогла?

8. На каком историческом интервале эта разница прослеживается в публикациях свободной части интернета?
Проявляется ли эта разница в 19м веке?

Для того, чтобы ответить на эти вопросы, написана эта сказка.

Германский прототип этой сказки взят с открытых сайтов [1]. Имеется также "официальный" русский перевод "Хайди" [2]; в открытом доступе имеются переводы и на другие языки. Русский перевод мне показался наихудшим. Поэтому, для пересказа выбран русский язык. На основе имеющихся источников, я постарался собрать версию, в которой нет внутренних противоречий.

Я не владею германским языком (с трудом я могу прочесть на этом языке статью по физике или математике); я не мог бы предложить мой перевод романа про Хейди с германского языка на русский, даже если бы захотел. К тому же, многие конструкции оригинала построены на игре слов диалекта 19 века, они не имеют эквивалентов в современных языках. Поэтому я предлагаю пересказ. Автоматический "google translator" даёт осмысленный перевод некоторых фраз (а иногда даже абзацев) оригинального германского текста. В тех случаях, когда такой перевод не приводит к противоречиям, он взят за основу. Там, где автоматический перевод выдаёт фигню, я просматривал русский и английский переводы. При этом, я избегал копипаста, потому что имевшийся русский перевод мне представляется "топорным", халтурным. В тех местах, где упомянутые выше переводы дают фигню (т.е., внутренниe противоречия), за основу брались куски из мувиков, из Википедии, из гуглевских карт, из воспоминаний о поездке в Швейцарию, и, главное, здравый смысл.

Далеко не во всех эпизодах мне удалось следовать германскому оригиналу. Статус Рассказчика отличается от статуса Переводчика. Переводчик, следуя анекдоту про выжившего из ума генсека, может сказать «тут так написано». Добросовестный Рассказчик так сделать не может. Рассказчик должен включать в текст только то, что он понимает, и дополнять, пояснять, исправлять те места оригинала, которые Рассказчику кажутся неясными, даже если при этом приходится сильно отступать от оригинала. Рассказчик не смог пересказать близко к тексту концовку оригинала, она представляется совершенно нелогичной, абсурдной, "притянутой за уши". Последнюю главу 24 (отсутствующую в оригинале) пришлось писать почти заново. (Только для первых нескольких абзацев удалось использовать оригинал).

Ещё по публикациям 20го века, я знаю, как нещадно редакторы цензурируют тексты; особенно те, которые предназначены для детей, чтобы дети нихрена не поняли в тех вопросах, которые взрослые считают "адультными", то есть своей исключительной преррогативой. На этом основании, я считаю, что исходный текст, опубликованный в 1880 году и доступный в интернете в 2020м году, уже исковеркан длинными ножницами лицемерных цензоров. В пересказе, я пытаюсь "методом наибольшего правдоподобия" восстановить места, которые мне представляются выкинутыми из оригинала или искорёженными в том оригинале, с которым мне приходится работать. Примерно так поступает исследователь с первичными данными измерений, когда считает, что значение физической величины оказалось вне интервала, в котором измерительный прибор способен хорошо работать. Поясню это на примере не из Швейцарии. Если в тексте, предназначенном для детей, пьяный сквернослов спотыкается о тротуарную плитку, криво уложенную вместо асфальта с целью отмывания денег из бюджета, и говорит "Ах, какая некачественная плитка уложена по указаниям нехорошего чиновника", то при пересказе, Рассказчик заменяет парламентарные термины сленгом, соответствующим описанной ситуации. Такая замена применяется во всех случаях, где в оригинале, с точки зрения Рассказчика, какой-то важный кусок, нужный для понимания и развития сюжета, пропущен или заменён слащавой болтовнёй.

Предыдущее разъяснение относится и к иллюстрациям. Иллюстрации брались с разных сайтов; они сделаны разными авторами, в разных стилях, и именно это разнообразие является основным стилем предлагаемого пересказа. Рисунки свидетельствуют, что я не выдумывал эту сказку, но лишь попытался собрать внутренне-непротиворечивую версию сказки из файлов, доступных в открытой части интернета. По многим эпизодам, я мог бы пояснить, почему выбрана именно такая интерпретация. Конечно, такие объяснения многократно увеличили бы размер сказки.

И текст, и изображения содержат элементы, которые обычно становятся жертвой цензора. То, что они могли быть выкинуты цензором, рассматривается как основание для их включения в предлагаемый пересказ. Я старался, чтобы концентрация сленга в тексте и иллюстрациях была меньше, чем в типичном разговорном русском языке 20го века; это компромисс между 19м веком, когда происходят события, и 21м веком, когда пишется эта сказка.

Ещё поясню про рисунки. Они не столько дополняют текст, сколько показывают многообразие интерпретаций легенды про Хейди Алмохи. Кроме того, рисунки рекламируют артистов, представивших многообразие интерпретаций оригинальной легенды. Это многообразие помогло построить предлагаемый пересказ; рассказчик считает этот пересказ почти непротиворечивым. Многие иллюстраторы ещё живы; если кому из читателей какие иллюстрации нравятся, рассмотрите возможность поддержать иллюстраторов морально и/или материально. Многие артисты в такой поддержке нуждаются. (Артистов надо поддерживать. Приведу только одну причину; не главную, но самую простую для понимания. Если талантливого художника не обеспечить работой по его специальности, он может заняться политикой и наломать дров.

Концовка главы 23 оригинала представляется мне совершенно фантастичной, (ещё менее реальной, чем гипотеза о том, что Алмохи мог от своей хижины свистом вызвать Петера с верхнего алма). Горожанин Херр Херберт Сесеманн, привыкший к роскошной жизни, уставший в пешем переходе от Майенфелда до хижины Алмохи, не мог в горах, на ночь глядя забрать из хижины свою дочь, которая всего несколько дней назад научилась ходить. Это бы сразу создало аварийную ситуацию. Швейцарцы, знакомые с горами, не отдали бы ему девочку. (Независимо от того, сколько недель на алме Фрау Сесеманн пообещала Кларе.) Это место в пересказе исправлено. Глава 24 отсутствует в оригинале. С точки зрения Рассказчика, беседа между дедушкой Алмохи и Хербертом Сесеманном является ключевым местом всей легенды про Хейди, и она вырезана из оригинала (возможно, ещё в 19 веке) по цензурным соображениям ("как бы чего не вышло").

Я не нашёл на открытых сайтах текстов продолжений истории про Хейди. Поэтому я не принимаю во внимание эти версии продолжения. Продолжение моего пересказа могло бы выглядеть так:

Клара и Хейди остаются в Швейцарии. Следующей же весной Клара рожает дочку, а ещё через два года ребёнок появляется и у Хейди. Хейди, Клара, а потом и их потомки работают в школах. Они воспитывают детей на идеях плюрализма, честности и свободолюбия. Хейди и Клара помнят примеры Фраулейн Деты, Херра Кандидата и Фраулейн Роттенмейер, и тщательно избегают такого стиля в обучении и воспитании. Это позволяет Швейцарии избежать мировых войн.

Херрберт Сесеманн и Дета гибнут от рук родителей девочек, которых Дета и Херр Сесеманн выманивали из семей (как это делала Дета, похищая Хейди из хижины Алмохи). "Бизнес" Сесеманна и его соучастников расследуется прокураторой; по решению суда, их имущество продаётся на аукционе, чтобы выплатить денежные компенсации семьям, из которых они обманом похищали детей для развлечения богатых горожан.

Херр "доктор" Классен попадает под суд за подкуп экспертов. По решению суда, его имущество конфисковывается в пользу обманутых им пациентов. Ему запрещено работать в каких-либо организациях, связанных с лечением пациентов. Он живёт на велфор и подрабатывает дворником.

Херр Кандидат, в виду его безграмотности и неспособности использовать Германский язык для выражения своих мыслей, вынужден искать работу, на которой знание языка не требуется. Иоганн помогает ему устроиться драйвером гужевого транспортного средства, доставляющего несрочные грузы (дрова, силос, навоз).

Фраулейн Роттенмейер работает как сексворкер, обслуживая артистов в Германии и в Австрии. При этом, она передаёт им ненависть к смуглым особам с чёрными глазами и чёрными вьющимися волосами. Такая ментальность способствует развитию ксенофобии и приводит к двум мировым войнам.

Себастьян, Тинетта и Кухарка находят работу в небольшом ресторане Франкфурта. Они обзаводятся семьями, но их потомки не хотят афишировать связь их предков с мафией Сесеманна. Ресторан и документы о нём уничтожены в 1945 году при бомбёжках Франкфурта.

Петер, обиженный низкой оплатой его труда, мстит всему миру. Он едет в Германию и там становится коммунистом, террористом, организуя гадости, куда более мерзкие, чем сталкивание с горы кресла-каталки. Община козоводов посёлка Дорфли пытается переманить Петера обратно, суля ему зарплату в несколько раз бОльшую, но Петер не верит в притчу о блудном сыне. Петер прикидывает, сколько инвалидных колясок ему надо расколотить, чтобы стать богатым, как Херр Сесеманн. В 1914 году, он участвует в организации убийства эрцгерцога Фердинанда в Сараево, а осенью 1917 года помогает своим коллегам установить в фашистскую диктатуру в России. Через несколько лет, его подсиживают и убивают его же соучастники. Документы о его деятельности хранятся (если ещё не уничтожены, как опасные улики) в засекреченной части архивов Лубянки.

В 20м веке, Фрау Сесеманн умирает в Холштейне, на юге Дании; документы о ней утрачены в ходе двух мировых войн.

Вблизи того места, где жил Алмохи, строится коммерческий мемориальный комплекс. Его структура от года к году всё меньше похожа на то, что описано в оригинальной легенде, и всё больше похожа на то, что показано в многочисленных мувиках на тему этой легенды.

Такое продолжение сказки я считаю естественным, и настолько очевидным, что записывать это продолжение более подробно нет надобности.

Всякий, кто изучал историю Европы первой половины 20го века, знаком с результатами деятельности Херра Херберта Сесеманна, "доктора" Херра Классена и фраулейн Деты. Враньё является ключевым элементом крупных войн. Без вранья, трудно вынудить людей оставить на произвол мародёров и насильников свои семьи, свою работу и идти убивать таких же горемык в чужой стране.
Многие коллеги не видят причинно-следственной связи между враньём и войнами. Примерно так же, дикари некоторых варварских племён не видели связи между коитусом и беременностью.
Всякий, кто ездил в СССР и посещал концлагеря Гулага или, хотя бы, обычные, не показушные советские совхозы и колхозы, знаком с результатами деятельности Петера Зиегенхирте и его соучастников.
Всякий, кто хоть раз был в Швейцарии, видел результаты деятельности учеников и потомков выдающихся швейцарцев и швейцарок, таких, как Хейди Алмохи и Клара Сесеманн.

Таким образом, события Европы 20 века я воспринимаю как результат того, что в 19 веке происходило во Франкфурте, в доме Херра Сесеманна, а также в Швейцарии, в десятке километров на восток от Майенфелда. Сейчас там расположен мемориально-туристический комплекс; построены объекты, похожие на то, что описано в этой сказке. Коммерческие интересы не совпадают с научными; так что эти объекты не могут аккуратно воспроизводить обстановку, в которой случилось жить персонажам легенды про Хейди Алмохи и Клару Сесеманн, которую я, как мог, пересказал на русском языке.

В моём пересказе могут быть (и, вероятно, есть) опечатки и/или даже более серьёзные ошибки. Пожалуйста, укажите на них Рассказчику, чтобы побыстрее их исправить.
Если кто-то возьмётся ответить иначе на ключевые вопросы, перечисленные выше, пусть представит свою интерпретацию. Рассказчик рассмотрит такую интерпретацию.
(2021)

References