Хайди

Johanna Spyri

Fig.1.

Хайди is Russian translation of fairy tale Heidi. The translator is not known.
The German original is loaded as HeidiD.
The TORI Russian interpretation of the same story is loaded as HeidiR.
The story below is loaded from
https://www.you-books.com/book/J-Spiri/Hajdi-ili-Volshebnaya-dolina
Illustrations are compiled from various sources.

Preface

Маленькая сирота Хайди и ее суровый дед живут в швейцарских Альпах. Такие разные по характеру и взглядам на жизнь, они тем не менее очень привязаны друг к другу и прекрасно ладят. Открытая и добрая девочка всегда готова помочь окружающим, и люди платят ей тем же…

Швейцарская писательница Йоханна Спири (1827–1901) родилась в городке Хирзель. Еще ребенком провела несколько лет в горах на юге Швейцарии. Впечатлительная девочка на всю жизнь сохранила яркие воспоминания об этих чудесных местах и позже не раз обращалась к ним в своих произведениях. Даже переехав в Цюрих и живя в городских условиях, Йоханна часто вспоминала Альпы и замечательных людей, которые обитают в маленьких деревушках на их склонах.

Первая книга Спири «Листик на могиле Брони» была опубликована в 1871 году. В последующие годы появились и другие ее произведения для детей и взрослых. Потеряв в 1884 году мужа и единственного сына, Йоханна посвятила себя благотворительной деятельности и литературному труду. В творческом наследии писательницы более 50 произведений. «Хайди» — наиболее популярное и известное из них.

Повесть «Хайди» принадлежит к признанным шедеврам мировой детской классики. Эта история о маленькой девочке, которая живет со своим дедушкой в горах Швейцарии. Впервые она вышла и свет в 1881 году и сразу же получила широкую известность, была переведена на несколько европейских языков и выдержала множество изданий. История Хайди девять раз экранизировалась (самый известный фильм вышел в 1937 году). Доброе сердце девочки как солнце озаряет жизнь окружающих, делая ее радостнее и счастливее. И, конечно же, они платят ей взаимностью, любовью и дружбой. А дружба, как известно, может творить настоящие чудеса…

Глава I. К ГОРНОМУ ДЯДЕ

Fig.2.

От живописно расположенного старинного городка Майенфельд тропа бежит через зеленую лесистую равнину к подножию гор, что сурово и величественно смотрят вниз, на долину. Затем тропа круто забирает вверх, и вот уже вскоре на вас веет ароматами вересковой пустоши и горных трав, ибо тропа ведет в Альпы.

По узкой горной тропе солнечным июньским утром шла высокая крепкая девушка и держала за руку ребенка, девочку, чьи щеки так пылали, что румянец проступал даже сквозь дотемна загорелую кожу. Да и неудивительно, поскольку девочка, несмотря на жаркое летнее солнце, была так тепло укутана, словно ей предстояло идти по невесть какому холоду. Девочке было от силы лет пять, однако за всеми одежками разглядеть ее не было возможности. На нее надели два, а то и три платья, одно поверх другого, а сверху ее еще повязали большим платком. Обута она была в тяжелые горные ботинки на гвоздях. Девочка мучилась от жары и с трудом шла в гору. После часа пути они добрались до небольшой деревни, что лежит на полдороге и зовется просто «Деревенькой». Тут наших путниц стали зазывать чуть ли не в каждый дом, им кричали и махали из окон и дверей, потому что это была родная деревня девушки. Но она никуда не сворачивала, на ходу отвечала на все приветствия и вопросы, не останавливаясь даже на минутку, покуда не добралась до последнего из разбросанных на краю деревни домишек. Здесь ее тоже окликнули:

— Постой-ка минутку, Дета! Если ты наверх идешь, я с тобой!

Девушка остановились. Малютка тотчас же отпустила ее руку и села прямо на землю.

— Ты устала, Хайди? — спросила девушка.

— Нет, мне просто жарко, — отвечала девочка.

— Да нам уж немного осталось идти, потерпи маленько и старайся шагать пошире, тогда уже через час мы будем на месте, — подбодрила ее девушка.

Из дверей домика вышла дебелая, добродушного вида женщина. Девочке пришлось подняться. Две добрые знакомые пошли впереди, завязав оживленный разговор о деревенских новостях.

— А куда ж это ты ведешь ребенка, Дета? — немного погодя спросила женщина. — Это, часом, не дочка твоей покойной сестры?

— Она самая, — отвечала Дета. — Я иду с ней к Горному Дяде. Хочу ее там оставить.

— Что? Оставить ребенка у Горного Дяди? Да ты в своем ли уме, Дета? Как ты можешь? Старик ее ни за что не примет, сразу вас назад отправит!

— Да как это он нас отправит, когда он ей самый что ни на есть родной дед? Он обязан позаботиться о ней. Пока что я держала девочку у себя, но теперь не хочу из-за нее лишаться хорошего места, которое мне посулили. Так что, Барбель, пускай теперь ее дедушка обихаживает.

— Да будь это кто другой, тогда конечно, — кивнула толстая Барбель, — но ты же его знаешь. Что он станет делать с ребенком, да еще с таким маленьким? Ничего не выйдет. А ты куда это собралась?

— Во Франкфурт, — сказала Дета, — там мне обещали и впрямь хорошее место. Прошлым летом эти господа были тут на водах, и я у них прибиралась. Они уже тогда хотели взять меня с собой, но я отказалась. А теперь они снова тут и настаивают, чтобы я с ними уехала, и я очень даже этого хочу, сама понимаешь!

— Ох, не приведи Господь оказаться на месте этой девчушки! — воскликнула Барбель и даже руками от ужаса замахала. — Одному Богу известно, как ей будет с этим стариком! Он же ни с кем не желает дела иметь, уж сколько лет в церковь ни ногой, а когда раз в год спускается вниз со своей толстенной палкой, так все от него шарахаются, такой он страх наводит! Эти его косматые брови и бородища жуткая, ну чистый индеец или язычник! Просто ужас берет, как встретишь его один на один!

— Ну и что с того! — упрямо отвечала Дета. — Он ей дед и должен позаботиться о внучке. Да и ничего он ей не сделает, потому как ежели что, то спрос будет с него, а не с меня.

— Ох, хотела бы я знать, — с любопытством спросила Барбель, — что же такое у старика на совести, если у него такие глаза и он один-одинешенек живет на горе, так что люди его почти не видят? О нем всякое болтают, а ты ведь от своей сестры наверняка что-нибудь про него слыхала, а, Дета?

— Слыхать-то слыхала, да только ничего не скажу, а то ежели он узнает, мне несдобровать.

Но Барбель давно уже хотелось выяснить, что там такое с этим Горным Дядей, почему он такой нелюдимый, почему живет один в горах и почему люди всегда говорят о нем как-то вскользь, словно опасаются хоть слово сказать против него, но и за него тоже замолвить словечко никто не хочет. К тому же Барбель не знала, отчего все зовут его Горным Дядей, ведь не приходится же он дядей всем и каждому? Но поскольку все его так звали, звала его так и Барбель. Она не очень давно поселилась в Деревеньке, лишь когда вышла замуж, а прежде жила в Преттигау, вот и не знала еще всех секретов и особенностей жителей Деревеньки и ее окрестностей. Дета, ее добрая знакомая, наоборот, родилась в Деревеньке и жила там всю жизнь вместе с матерью. Когда же ее мать умерла, Дета перебралась в курортный городок Бад Рагатц, где ей посчастливилось найти хорошую работу. Она служила горничной в большой гостинице и прилично зарабатывала. Вот и сегодня она пришла из Рагатца. До Майенфельда они с девочкой доехали на возу с сеном, их подвез один ее знакомый. И Барбель, не желая упустить такой счастливой возможности хоть что-то выведать, взяла Дету под руку и сказала:

— Мне ужас как интересно, что здесь правда, а что брехня. Ты ведь наверняка знаешь эту историю. Ну, скажи мне, старик всегда был такой страшный и люто всех ненавидел?

— Всегда ли он такой был, я не знаю, сама понимаешь, мне сейчас двадцать шесть, а ему, поди, уж все семьдесят. Так что молодым я его не застала. Эх, Барбель, знать бы, что все, что я тебе скажу, не пойдет гулять но всему Преггигау, уж я бы тебе о нем порассказала! Моя мама ведь тоже родом из Домлешга, откуда и он.

— Ах, Дета, что ты такое говоришь! — обиделась Барбель. — Я вовсе не собираюсь что-то болтать в Претгигау, и вообще, я умею хранить секреты, если нужно. Как тебе не совестно! Давай рассказывай!

Es klettert die Abhänge hinauf mit dem Geißenpeter und seinen Geißen

— Ладно, так и быть, расскажу, только смотри, держи язык за зубами! — предупредила ее Дета. И она оглянулась проверить, не слишком ли близко за ними идет девочка. Не стоит ей слышать то, что она собирается рассказать. Но девочки и вовсе не было видно — она сильно отстала, а они в пылу беседы этого даже не заметили. Дета остановилась и начала озираться. И хотя дорога то и дело петляла, отсюда можно было видеть ее почти всю, до самой Деревеньки. Но на дороге никого не было.

— Вижу! Я ее нижу! — воскликнула Барбель. — Вон там, смотри! — Она указывала куда-то вниз. — Глянь-ка, она карабкается в гору вместе с Козьим Петером и его козами! Что это он нынче так припозднился! Но это хорошо, он умеет смотреть за детьми, так что можешь спокойно мне все рассказать.

— Смотреть за ней Петеру труда не составит, — заметила Дета, — для своих пяти лет она очень даже смышленая. Откроет глазищи и все смотрит, где чего происходит. Ничего, пускай освоится с козами, у старика ведь, кроме двух коз, и нет ничего.

— А раньше у него, поди, больше было? — полюбопытствовала Барбель.

Domleschg Richtung Nord

— У него-то? Да уж, раньше у него чего только не было, — с жаром подхватила Дета. — У него был один из лучших дворов в Домлешге. Он был старший сын, имел еще младшего брата. Тот был парень тихий, порядочный. А старший ничего не желал делать, только строил из себя хозяина, разъезжал повсюду, путался со всякими темными людишками, которых никто и знать не знал. Все свое хозяйство он прокутил да проиграл, а как это выяснилось, отец с матерью с горя и померли. Брат, которого он тоже вконец разорил, ушел куда глаза глядят, и никто его больше с тех пор не видел. Да и сам дядя, у которого ничего, кроме худой славы, не осталось, тоже куда-то сгинул. Сперва никто не знал, где он, потом прослышали, что он подался в Неаполь, на военную службу, а потом опять лет двенадцать, а то и пятнадцать о нем не было ни слуху ни духу. И вдруг, в один прекрасный день, он появился в Домлешге с сынишкой-подростком и хотел устроиться у родственников. Но перед ним все двери закрылись, никто его и знать не желал. Это очень его огорчило, и больше он в Домлешг носа уже не казал, а пришел в Деревеньку и поселился тут со своим мальчонкой. Жена его, которую он встретил там, внизу, и вскоре потерял, была родом из Граубюндена. У него еще водились кое-какие деньжата, и он отдал своего парнишку — его Тобиасом звали — обучаться ремеслу. Тот выучился на плотника и стал очень даже приличным человеком, которого все в Деревеньке любили. Но вот старику никто не доверял, поговаривали, что он из Неаполя дезертировал, а иначе бы ему плохо пришлось, кого-то он там, говорили, убил, — не на войне, сама понимаешь, а в драке. Мы-то, никуда не денешься, признавали это родство, ведь бабушка моей матери и его бабушка были родными сестрами. Вот мы и стали звать его дядей, а поскольку по отцу мы в родстве почти что со всей Деревенькой, то его все стали звать дядей. А уж как он ушел жить в горы, так стал зваться Горным Дядей.

— А что же вышло с этим Тобиасом? — взволнованно спросила Барбель.

— Погоди, куда ты так торопишься, не все сразу, — заметила Дета. — Ну и вот, Тобиаса отдали в учение в Меле, а когда он выучился, то вернулся в Деревеньку и взял в жены мою сестрицу Адельхайду, потому как они всегда друг дружке любы были, и когда поженились, очень ладно жили. Но только недолго это длилось. Уже через два года, когда Тобиас работал на постройке дома, на него свалилась балка и пришибла его насмерть. А как его, убитого, принесли домой, Адельхайда сразу от горя и ужаса впала в горячку, да так от нее и не отошла. Она вообще-то не отличалась здоровьем, бывало, и сама не поймет, во сне что-то с ней было или наяву. А тут мало-мало месяц прошел со смерти Тобиаса, а мы уж и Адельхайду схоронили. Люди и так уж судили да рядили о горькой судьбе обоих, а тут стали поговаривать, сперва тихо, а потом и громко, что это, мол, кара дяде за его безбожную жизнь. Ему это даже в глаза говорили, и пастор все взывал к его совести, уговаривал покаяться, но он только еще угрюмее да строптивее становился и вообще уже ни с кем не разговаривал. Ну и люди тоже его сторонились. И вдруг стало известно, что дядя ушел в горы и не желает спускаться. Вот с тех пор он там и живет — в разладе с Богом и с людьми.

А ребеночка Адельхайды мы с мамой взяли к себе, девочке тогда только годик исполнился. Но прошлым летом моя мама померла, и мне пришлось поехать в Бад Рагатц на заработки, а девочку я на лето отдала старой Урсель в Пфефферсердорфе. Конечно, я могла бы и на зиму остаться в Рагатце, там всегда найдется работа, я ведь и шить, и штопать мастерица, да из-за девчонки не вышло. А весной опять приехали господа из Франкфурта, те самые, у кого я в прошлом году работала, и они опять позвали меня с собой. Так что послезавтра мы уезжаем. Место, доложу я тебе, очень даже хорошее.

— А ребеночка ты, значит, хочешь этому старикану оставить? И что ты себе думаешь, Дета? Разве ж такое возможно, разве ж это по-божески? — укоризненно проговорила Барбель.

— А ты что себе думаешь? — вскинулась Дета. — Я свое для этой девчонки уже сделала, да и куда мне с ней деваться-то? Разве ж могу я взять с собой во Франкфурт ребенка, которому еще и пяти годков нет? А кстати, ты куда это идешь, Барбель? Мы ведь уж полдороги протопали!

— А я как раз и пришла, куда мне надобно, — отвечала Барбель. — Мне с Козьей Петершей поговорить охота. Она зимой мне прядет. Ну, будь здорова, Дета, счастливо тебе!

Дета протянула руку приятельнице и подождала, покуда та войдет в маленький темно-коричневый домик, стоявший в небольшой впадинке в нескольких шагах от тропы, где он был надежно защищен от горных ветров. Если считать от Деревеньки, хижина эта находилась на полпути к альпийским пастбищам, и прямо счастье, что стояла она во впадинке, ибо это была такая ветхая развалюха, что жить в ней казалось просто опасно, ведь когда дует фён, двери в хижине, и окна, и балки — все ходит ходуном и дрожмя дрожит. Если бы хижина стояла наверху, на пастбище, ее бы оттуда попросту сдуло.

Здесь жил Козий Петер, одиннадцатилетний мальчуган, который каждое утро являлся в Деревеньку за козами и гнал их вверх, на пастбище, чтобы они до самого вечера лакомились там горными травами. Затем Петер со своими легконогими козами спускался в Деревеньку и, свистнув в два пальца, ждал, покуда хозяева разберут коз. Обычно за козами приходили мальчишки и девчонки, потому что козы — не страшные звери, и за все лето это была для Петера единственная возможность поговорить с себе подобными — ведь он общался только с козами.

Дома его ждали мама и слепая бабушка, но так как по утрам он уходил из дому ни свет ни заря, а возвращался из Деревеньки уже затемно (больно уж хотелось ему поболтать с деревенскими ребятишками!), то дома он бывал ровно столько времени, сколько требуется, чтобы утром и вечером выпить молока с хлебом и завалиться спать. Его отец, которого тоже звали Козьим Петером, поскольку в юности он тоже пас коз, лет пять назад погиб во время рубки леса. Его вдову, мать Петера, все звали Козьей Петершей, а слепую бабушку и стар и млад так и звали бабушкой.

Auf einmal setzte das Kind sich auf den Boden nieder, zog mit großer Schnelligkeit Schuhe und Strümpfe aus, stand wieder auf, zog sein rotes, dickes Halstuch weg, machte sein Röckchen auf, zog es schnell aus und hatte gleich noch eins auszuhäkeln..

Дета подождала минут десять, все озираясь по сторонам, не видно ли где детишек с козами. Но их нигде не было. Она поднялась еще немного выше, откуда лучше была видна округа, и вновь принялась в нетерпении озираться. Дети между тем шли по широкой боковой тропе. Петер хорошо знал, где его козочек ждут вкусные, сочные травы и кусты. Потому-то и вел он свое стадо окольными путями. Девочка сперва с трудом карабкалась за ним, ей было жарко и очень неудобно в своих теплых одежках. Она выбивалась из сил. Однако ни слова не говорила; только пристально смотрела то на Петера, который босиком, в легких штанах резво прыгал по камням, то на тонконогих коз, которые еще резвее скакали через кусты и камни и даже умудрялись взбираться по отвесным склонам. Потом вдруг девочка опустилась наземь, быстренько скинула с ног тяжелые ботинки и чулки, вскочила, сорвала с себя толстый красный платок, расстегнула платье, мгновенно сняла его и точно так же поступила со вторым. Дело в том, что тетя Дета поверх ее обычной одежонки напялила на племянницу и воскресное платье, чтобы не тащить его в руках. Теперь на девочке осталась только легкая нижняя юбка и рубашонка без рукавов. Девочка с наслаждением подставляла солнцу голые руки. Сложив снятые вещи в кучку, она вприпрыжку помчалась за козами, догнала Петера и пошла с ним рядом, словно закадычная подружка. Петер не видел, что делала девочка, когда отстала от него, но теперь, увидав ее уже в новом обличье, он весело рассмеялся. Оглянувшись, Петер увидел сложенные кучкой одежки. Лицо его расплылось в улыбке. Вот уж поистине рот до ушей, хоть тесемочки пришей.

Но он ни словечка не проронил. А девочка, чувствуя себя теперь легко и свободно, завела с ним разговор, и Петеру волей-неволей пришлось отвечать на множество ее вопросов. Девочке хотелось знать, сколько у него коз, куда он с ними идет и что он там будет делать. Так, за разговорами, дети наконец добрались до хижины Петера, где лицом к лицу столкнулись с тетей Детой. Но при виде этой парочки Дета всплеснула руками и запричитала:

— Боже праведный, Хайди, что ты наделала! Что за вид у тебя? Где твои платья, где платок? А ботинки? Я же тебе новые ботинки купила, горные, и чулки новые связала! А теперь все, все пропало! Да скажи же мне, Хайди, куда ты вещи подевала?

Девочка спокойно показала пальцем вниз:

— Вон они!

Тетка посмотрела туда, куда указала Хайди. И верно, там лежала какая-то кучка. И сверху красное пятно, должно быть, платок.

— Ох ты, горе мое! — в сердцах крикнула Дета. — И что это тебе в голову взбрело раздеваться?

— А мне все это не нужно, — отвечала девочка. По ее виду нельзя было сказать, что она очень уж раскаивается.

— Ах ты, горемыка неразумная, видать, ты еще совсем ничего в жизни не понимаешь, да? — продолжала причитать тетка. — Да ведь туда спускаться добрых полчаса! Давай-ка, Петер, слетай туда мигом и принеси ее вещички, живей-живей, чего уставился? Да не стой ты как истукан!

— Я и так нынче припозднился, — медленно проговорил Петер и засунул руки в карманы.

— Нечего тут на меня глаза таращить! Ты, похоже, никуда бежать не собираешься, так? — напустилась на него Дета. — А вот и зря, тебе может кое-что перепасть, вот видишь это? — она показала ему новенькую монетку в пять пфеннигов. Монетка ослепительно блестела.

Тут Петер сорвался с места и ринулся вниз кратчайшим путем. Он несся огромными скачками, и вот уже он возле Хайдиного барахлишка, — хвать! — и в мгновение ока вернулся назад. Дета принялась нахваливать Петера и вручила ему монетку. Он спрятал ее в карман и расплылся в широкой улыбке. Ему нечасто перепадали такие сокровища.

— Ты еще поможешь донести эти вещички до Горного Дяди, тебе ведь все равно туда надо, — заявила тетка Дета, собираясь карабкаться на гору, высившуюся за хижиной Козьей Петерши.

Петер охотно взялся за новое поручение и последовал за теткой, держа в левой руке узелок, а в правой хворостину, которой погонял коз. Хайди и козы радостно прыгали рядом с ним. Таким вот образом через три четверти часа они добрались до горного пастбища, где на выступе скалы стояла хижина Горного Дяди, доступная всем ветрам и всем лучам солнца. Отсюда открывался широкий вид на долину. Позади хижины росли три старые ели с длинными разлапистыми ветвями, которые, конечно, здесь никто и не думал подрезать. А за елями начинались прекрасные, богатые травами холмы, а уж за ними высились старые серые скалы.

Fig.3.

Рядом с хижиной Горный Дядя поставил скамейку, сидя на которой, можно было смотреть на долину. Здесь он и сидел, держа в зубах трубку и обеими руками упершись в колени. Старик спокойно наблюдал, как карабкались вверх козы, дети и тетка Дета. Дети и козы намного опередили Дету. Первой добралась до места Хайди. Она сразу же направилась к старику, протянула ему руку и сказала:

— Здравствуй, дедушка!

— Так-так, и как же это прикажете понимать? — грубо спросил старик, коротко пожал протянутую руку и уставился на девочку долгим проницательным взглядом.

Хайди ответила ему столь же долгим взглядом, ни разу даже не моргнув, потому что дедушка с длинной бородой и лохматыми бровями, сросшимися на переносице и похожими на частый кустарник, был такой чудной, что девочка, конечно же, должна была его как следует разглядеть. Между тем Дета с Петером тоже добрались до хижины. Мальчик замер, наблюдая, что же будет.

— Доброго вам здоровьичка, дядя, — пропела Дета, подходя поближе. — Вот, привела к вам ребеночка Тобиаса и Адельхайды. Вы, небось, и не узнаете ее, вы же ее последний раз видали, когда ей только еще годик был.

— Так-так, а что, спрашивается, ребенку у меня делать? — сразу сказал старик. И тут же обратился к Петеру: — Эй, ты, бери своих коз и ступай отсюда, да моих прихвати, ты сегодня что-то поздненько.

Петер послушался и сразу же исчез, уж больно он боялся, когда старик так долго на него смотрит.

— Придется девчонке у вас остаться, дядя, — заявила Дета. — Я и так с ней целых четыре года возилась. Теперь ваш черед, пора и вам о ней немножко позаботиться.

— Так-так, — проговорил старик, бросив на Дету сверкающий взгляд. — А что ежели девчонка начнет скучать по тебе, ныть, хныкать, как все малые да неразумные дети, что мне тогда прикажешь делать?

— А это уж ваша забота, — отвечала Дета. — Меня ведь тоже никто не учил, как с ней быть, когда она у меня осталась на руках. А мне ведь еще мать и себя обиходить надо было. Но теперь я нашла хорошую работу, а ближе вас у ребенка нет никого. Так что, ежели вы не желаете ее при себе держать, то делайте с ней что хотите. Ну а коли с ней что приключится, то спрос, ясное дело, будет с вас, только, я думаю, вы не захотите еще один грех на душу взять.

Конечно, совесть у Деты была нечиста, поэтому она так и горячилась и сказала куда больше, чем собиралась. При ее последних словах старик поднялся и смерил ее таким взглядом, что она невольно попятилась. Затем он вытянул руку и процедил сквозь зубы:

«So lebt wohl, und du auch, Heidi», sagte sie schnell und lief den Berg hinunter in einem Trab bis ins Dörfli hinab..

— Убирайся отсюда, да поживее, и чтобы духу твоего здесь больше не было!

Дета не заставила его повторить это дважды.

— Что ж, счастливо оставаться, — сказала она. — И тебе тоже, Хайди!

И тетя Дета припустилась с горы рысцой и неслась так до самой Деревеньки, волнение гнало ее не хуже, чем сила пара гонит паровоз. В Деревеньке ее опять стали зазывать со всех сторон, все хотели узнать, куда же подевался ребенок. Дету здесь все знали, знали и чья это девочка, и что случилось с ее родителями. Из всех дверей и окон звучал один и тот же вопрос:

— Где девочка, Дета? Куда ты девала ребенка?

А Дета очень неохотно отвечала:

— Она наверху, у Горного Дяди! У Горного Дяди, я вам говорю! Вы что, не слыхали?

Очень скоро ее взяла досада, потому что женщины со всех сторон кричали ей:

— Да как ты могла так поступить!

Или:

— Ох, горемыка!

Или:

— Такую беспомощную малютку оставить у этого старика!

Дета бежала со всех ног и рада была, что уже ничего больше не слышит, потому что у нее самой на душе кошки скребли. Мать на смертном одре препоручила девочку ей. Но стараясь успокоить свою совесть, она говорила себе, что, ежели у нее будет много денег, ей легче будет сделать для малютки что-нибудь доброе. Как же хорошо, что скоро она окажется вдали от всех этих людей, которые только и знают, что судачить за ее спиной. Ну ничего, зато теперь у нее будет хороший заработок!

Глава II. У ДЕДУШКИ

Когда Дета скрылась из виду, старик снова уселся на лавку и задымил своей трубкой. Он сидел, опустив глаза, и не говорил ни слова. А Хайди тем временем с интересом озиралась вокруг. Приметив пристроенный к дому сарайчик для коз, заглянула туда. Там было пусто. Девочка продолжила свой осмотр и зашла за дом, где стояли старые ели. Налетевший вдруг сильный ветер завыл и засвистал в верхушках елей. Хайди замерла и прислушалась. Когда ветер немного утих, девочка обошла хижину с другой стороны и опять приблизилась к деду. Он все еще сидел в той же позе. Хайди встала прямо перед ним и, заложив руки за спину, принялась внимательно его разглядывать! Старик поднял глаза.

— Что ты хочешь? — спросил он девочку, неподвижно стоящую перед ним.

— Хочу посмотреть, что там у тебя в доме, — храбро сказала Хайди.

— Ну что ж, пойдем! — старик поднялся и пошел к дому. Уже в дверях он обернулся и приказал девочке: — Захвати свой узелок с платьями!

— Они мне больше не нужны! — решительно заявила Хайди.

Старик смерил девочку пронзительным взглядом. Ее черные глазенки сияли в предвкушении того, что она увидит в доме.

— А она не так уж глупа, — вполголоса произнес старик. — Почему же они тебе больше не нужны? — спросил он уже в полный голос.

— А мне больше нравится ходить, как козы, они так здорово лазают по горам!

— Это можно, — сказал старик. — Но вещички ты все-таки возьми, мы их в шкаф положим.

Хайди послушалась. И вот дедушка открыл дверь, и Хайди вошла за ним в довольно большую комнату. Эта комната была единственной в доме. Там стоял стол, а возле него стул. В углу была постель, в другом углу над очагом висел большой котел. В одной из стен виднелась дверь. Старик открыл ее. Это оказался шкаф. Там висела одежда, на одной полке лежали рубашки, носки и платки, а на второй стояли тарелки, чашки и стаканы. На самой верхней полке лежал круглый хлеб, копченое мясо и сыр. В этот шкаф вмещалось все, чем владел Горный Дядя, и все, что ему было нужно для жизни.

Едва он открыл дверцу, как Хайди подскочила к шкафу и зашвырнула свой узелок подальше, за дедову одежду, чтобы его не так просто было оттуда достать. Затем она внимательно оглядела комнату и осведомилась:

— Дедушка, а где я буду спать?

— А где хочешь, — ответил дед.

Это пришлось по нраву Хайди. Она заглянула во все углы, обследовала каждый закуток в поисках места, где ей хотелось бы спать. В углу напротив дедовой кровати стояла маленькая стремянка. Хайди влезла по ней на чердак, где лежало много свежего ароматного сена и сквозь круглое оконце открывался дивный вид на долину.

— Здесь хочу спать! — крикнула Хайди. — Здесь так хорошо! Иди сюда, дедушка, посмотри, как тут хорошо!

— Да знаю, знаю, — донеслось снизу.

— Сейчас я сделаю себе постель! — крикнула девочка, принимаясь сновать взад и вперед по чердаку. — А ты, дедушка, иди сюда и принеси мне простыни, на постель обязательно нужны простыни, без них нельзя спать!

— Так-так, — проговорил дедушка и, немного подумав, начал рыться в шкафу. Наконец среди своего белья он отыскал довольно большой кусок грубого полотна, который вполне мог сойти за простыню, и отнес его на чердак. Там уже была устроена настоящая постель. Ровная, с возвышением для головы. С этой постели можно было, не вставая, смотреть в круглое оконце.

— Молодчина! — похвалил старик внучку. — А вот тебе и простыня, ага, погоди чуток!

Он взял большую охапку сена и сделал постель вдвое толще прежнего, чтобы девочке было помягче.

— Вот, теперь можешь стелить.

Дед передал девочке кусок полотна, Хайди сразу его схватила, но оно оказалось таким тяжелым, что она едва смогла его удержать. Однако это было не так уж плохо — сквозь толстую грубую ткань сено не будет колоться. Они вдвоем расстелили полотно на сено, и Хайди деловито подоткнула концы. Теперь постель выглядела чистой и аккуратной. Хайди в задумчивости смотрела на нее.

— Мы еще что-то забыли, дедушка. — проговорила она.

— И что же мы забыли?

— Одеяло. Потому что, когда ложишься спать на простыню, надо укрываться одеялом.

— Ты так считаешь? А если у меня нет одеяла? — спросил старик.

— Не беда, — успокоила его девочка. — Можно и сеном укрыться.

И она уже собралась принести себе еще сена, но тут старик сказал:

— Постой-ка, — он спустился вниз и вскоре принес на чердак большущий тяжелый полотняный мешок. — Разве это не лучше, чем сено?

Хайди изо всех сил старалась развернуть мешок, но никак не могла с ним справиться. Дед пришел ей на помощь, и вот уже постель была постелена по всем правилам. Хайди с восторгом оглядела свое ложе.

— Какое чудесное одеяло, и вообще вся постель такая красивая! Я хочу, чтобы скорей была ночь!

— А я полагаю, нам с тобой не мешало бы перекусить, — сказал дедушка. — А ты как думаешь?

За хлопотами с постелью Хайди обо всем на свете позабыла, но едва дед упомянул о еде, как у девочки проснулся аппетит. Она сегодня ничего не ела, только рано утром проглотила кусочек хлеба с жидким кофе, а путь проделала немалый.

— Я тоже так думаю!

— Ну, раз уж мы с тобой думаем одинаково, то пошли вниз, — сказал старик и стал спускаться вслед за девочкой.

Затем он подошел к очагу, отодвинул висевший на цепи большой котел и повесил маленький котелок, а сам уселся на круглый табурет с тремя высокими ножками и раздул яркое пламя. Вскоре в котелке что-то забулькало. Старик протянул к огню на длинной железной вилке большой кусок сыра и держал его до тех пор, покуда сыр со всех сторон не покрылся золотисто-желтой корочкой. Хайди с напряженным вниманием следила за стариком. Вот еще что-то новое, это надо запомнить. И вдруг она вскочила и бросилась к шкафу.

Когда дед с котелком и поджаренным сыром на длинной палке подошел к столу, тот был уже накрыт. Посредине лежал круглый хлеб, стояли две тарелки, лежали два ножа, все очень аккуратно, честь по чести.

— Так-так. Вот хорошо, что ты сама действуешь, — одобрил ее дед и положил сыр на хлеб, как на тарелку. — Но кое-чего тут на столе еще не хватает.

Хайди учуяла вкусный пар из котелка и поспешила опять к шкафу. Там стояла одна-единственная плошка. Хайди, не долго думая, схватила ее и еще два стакана.

— Вот молодчина, не теряешься! А где ты собираешься сидеть?

На единственном стуле уже сидел дедушка. Хайди подскочила к очагу, схватила обеими руками трехногий табурет и приволокла его к столу. Затем не без труда уселась на него.

— Так-так, теперь тебе есть на чем сидеть, что верно, то верно, да только так тебе очень низко, — сказал дед. — Для моего стула ты тоже еще очень мала, до стола не дотянешься. Надо что-то придумать! Вот что мы сделаем!

С этими словами он встал, налил молока в плошку, поставил плошку на свой стул и пододвинул его к табуретке. Теперь его стул служил Хайди столом. Старик положил на стул большой ломоть хлеба и кусок золотистого сыра.

— Ешь!

Сам же он уселся на угол стола и принялся за еду.

Хайди припала к плошке с молоком и пила, пила, никак не могла напиться, ибо после долгого путешествия ее мучила страшная жажда.

— Вкусное молоко-то?

— Сроду такого вкусного не пила, — отвечала Хайди.

— Дай-ка я еще тебе налью, — сказал старик и снова до краев наполнил плошку.

Девочка с наслаждением впилась зубами в хлеб с мягким, как масло, сыром. Это было до ужаса вкусно! Хайди запивала это чудо молоком, и вид у нее был страшно довольный.

Когда с едой было покончено, дед отправился наводить порядок в хлеву. Сперва он аккуратно все подмел метлой, потом насыпал свежей соломы, чтобы козам было мягко спать. Затем он пошел в сараюшку, вырезал там два круглых чурбачка и положил на них доску. Получилось что-то вроде дедушкиного стула, только много выше. Хайди следила за дедом, онемев от удивления.

— Как по-твоему, Хайди, что это такое?

— Это мой стул. Какой высокий! Надо же, как быстро ты это сделал! — задыхаясь от удивления и восторга, пробормотала девочка.

— Девчонка понимает, что видит, у нее глаза там, где надо, — пробурчал дед себе под нос, расхаживая с молотком, гвоздями и кусочками дерева и то тут, то там вбивая гвозди. Он что-то укрепил на двери сарая, еще где-то что-то подправил и починил. Хайди неотступно следовала за ним, не сводя с деда внимательных глаз. Все происходящее безмерно ее занимало.

Между тем настал вечер. В старых елях опять зашумело, поднялся сильный ветер, он с воем и свистом раскачивал их верхушки. Эти звуки так пришлись по сердцу Хайди, что она принялась весело скакать под елями, словно переживая невесть какую радость. Дед стоял в дверях сарая и смотрел на девочку. Вдруг раздался пронзительный свист. Хайди замерла на месте, а дед вышел из сарая. Сверху стремительно, словно от погони, бежали козы, а за ними Петер. Хайди с радостным воплем кинулась навстречу утренним знакомым. Поздоровалась с Петером и с козами тоже. Добежав до хижины, стадо вдруг успокоилось, и из него сами вышли две стройные козочки, белая и бурая. Они подошли к дедушке и принялись лизать его руки. Встречая по вечерам своих коз, он всегда брал в руки немного соли. Петер погнал свое стадо дальше. Хайди нежно гладила обеих козочек, прыгала вокруг них вне себя от счастья.

— Они наши, дедушка? Обе наши? Они пойдут в хлев? Они всегда будут с нами? — так и сыпала вопросами Хайди, а дед едва успевал отвечать: «Да, да. Да!»

Когда козы, наконец, слизали всю соль, старик сказал:

— Пойди принеси сюда свою миску и хлеб!

Хайди мигом принесла все, что было велено.

Старик тут же надоил от белой козочки полную плошку молока, отрезал кусок хлеба и сказал:

— А теперь поешь и ступай наверх спать! Тетка Дета оставила узелок для тебя, там твои рубашонки и еще какие-то вещи. Если тебе это нужно, то все лежит внизу, в ящике. А мне надо загнать коз! Ступай спать!

— Доброй ночи, дедушка! Доброй ночи… Дедушка, как их зовут? Как их зовут? — вслед старику закричала девочка.

— Белую зовут Лебедкой, а бурую Медведкой, — отвечал старик.

— Доброй ночи, Лебедка, доброй ночи, Медведка! — во весь голос крикнула Хайди, потому что козы уже скрылись в хлеву.

Хайди села на лавку и принялась за хлеб с молоком, но ветер был такой, что ее едва не сдувало с лавки. Быстро покончив с ужином, она вбежала в дом и сразу полезла к себе на чердак. Едва улегшись на свою душистую постель, Хайди мгновенно уснула, да так крепко и сладко, как можно спать только в королевской постели. А вскоре, когда еще даже не совсем стемнело, улегся спать и старик, поскольку утром он поднимался вместе с солнцем, а оно в эти летние дни вставало над горами очень рано. Ночью дул такой ветер, что хижина дрожмя дрожала, а балки громко скрипели. В трубе завывало, казалось, там кто-то жалобно стонет. Ели раскачивались так, что многие ветки ломались и падали наземь.

Среди ночи старик встал и сказал вполголоса:

— Она, чего доброго, может испугаться!

Он поднялся на чердак и посмотрел на спящую Хайди. На небе светила луна, но тут ее заволокло облаками, и сразу стало темно. Однако вскоре луна опять заглянула в круглое оконце и свет упал на постель Хайди. Девочка спала под своим тяжелым одеялом, подложив руку под голову, щечки ее раскраснелись, ей явно снилось что-то хорошее. Старик долго смотрел на спящее дитя, покуда луна вновь не скрылась за тучами. Тогда он спустился вниз и снова лег.

Глава III. НА ПАСТБИЩЕ

Ранним утром Хайди проснулась от громкого свиста. Когда она открыла глаза, золотистый солнечный свет падал сквозь круглое оконце на ее постель, на сено. Весь чердак казался золотым. Хайди удивленно озиралась, не понимая, где это она. Но тут снизу послышался басовитый голос деда, и она сразу все вспомнила. Какое счастье, что теперь она будет жить здесь, на альпийском пастбище у дедушки! А не у старой Урсель, которая почти ничего не слышит и все время мерзнет, так что ей приходится вечно сидеть или в кухне у плиты, или в комнате у печки. И Хайди тоже приходилось все время торчать где-то поблизости, поскольку Урсель была туга на ухо. Хайди порой делалось невмоготу, ей было тесно в четырех стенах, хотелось выбежать наружу, на вольный воздух. Как же она обрадовалась, проснувшись нынче на новом месте и вспомнив, сколько всего нового она увидела вчера! И сегодня она все это опять увидит! И главное — Лебедку и Медведку. Хайди вскочила с постели и мгновенно нацепила на себя все, в чем была вчера, — прямо скажем, немного. Затем она спустилась с чердака и выбежала из дому. Там уже стоял Козий Петер со своим стадом, а дедушка как раз выгонял из хлева Лебедку с Медведкой. Хайди бросилась ему навстречу, спеша поздороваться и с козами, и с дедушкой.

— Хочешь тоже пойти на выгон? — спросил дед.

Хайди запрыгала от радости.

— Только сперва надо хорошенько помыться, а то солнышко тебя засмеет, ежели увидит, какая ты чумазая. Вот гляди, я тут для тебя все приспособил.

И дед указал на большую кадку с водой, стоявшую на солнышке у двери. Хайди прыгнула в кадку и принялась там плескаться и скрестись, покуда не засияла чистотой. А дед между тем зашел в хижину и крикнул оттуда Петеру:

— Иди-ка сюда, козий генерал, да прихвати свою торбочку с хлебом.

Удивленный Петер пошел на зов и протянул старику торбочку со своим скудным обедом.

— Развяжи! — распорядился старик и сунул в торбочку краюху хлеба и такой же кусок сыра. Петер от удивления вытаращил глаза: эти оба куска были куда больше его собственной порции. — Так-так, сюда и плошка войдет, — продолжал старик, — ребенок ведь не может пить молоко, как ты, прямо из вымени. Надоишь девочке две плошки на обед, потому как она пробудет с тобой весь день. Да смотри, чтоб она со скалы не свалилась, слышишь?

Тут как раз вбежала Хайди.

— Дедушка, а дедушка, теперь солнышко уже не будет надо мной смеяться? — живо спросила она. Девочка так рьяно вытиралась грубым полотенцем, которое дед оставил возле кадки, что лицо, шея и плечи были у нее красными, как вареный рак. Уж очень она боялась насмешки солнца. Дед улыбнулся.

— Нет, теперь ему уже не над чем смеяться, — успокоил он ее. — А знаешь что, Хайди? Вечером, когда вернешься, тебе надо будет опять залезть в кадку и поплескаться там, как рыбка. А то, когда целый день ходишь с козами, ноги делаются черные-пречерные. Ну, теперь можете отправляться!

До чего же радостной была дорога вверх, на выгон! Утренний ветер унес с собою последние ночные облачка. Небо было ярко-синим, солнце заливало сиянием зеленые луга, голубые и желтые цветы поворачивали к солнцу свои головки. Хайди прыгала и визжала от восторга. Каких только цветов тут не было! И изящный красный первоцвет, и восхитительная синяя горечавка, и золотистый ладанник с нежными лепестками смеялся и кивал навстречу солнцу. Захваченная красотой луговых цветов, Хайди позабыла о козах и даже о Петере. Она вприпрыжку мчалась вперед, то и дело бросаясь в разные стороны навстречу то красному, то желтому сиянию. Ей хотелось поспеть повсюду. Она рвала цветы и складывала их в свой передник. Она все их возьмет домой и усыплет ими сено в своей чердачной спальне, чтобы там было так же красиво, как здесь. Петеру нынче приходилось все время быть начеку, и его круглым глазенкам, обычно не очень быстрым, сегодня было много работы. Ибо козы вели себя так же, как Хайди, — они тоже прыгали туда и сюда, и мальчику приходилось непрерывно свистеть, кричать и работать хворостиной, чтобы собрать их всех вместе.

— Куда ты опять девалась, Хайди? — крикнул он почти уже свирепо.

— Я здесь! — донеслось откуда-то.

Но Петер ее не видел, так как Хайди сидела на земле за маленьким холмиком, заросшим ароматными цветами под названием «божья помочь». Воздух вокруг был напоен этим ароматом. Никогда в жизни Хайди еще не приходилось вдыхать ничего более прекрасного. Она сидела среди цветов и буквально пила этот воздух.

— Идем со мной! — крикнул Петер. — Не то свалишься со скалы, а это нельзя. Горный Дядя запретил!

— А где тут скалы? — осведомилась Хайди, не трогаясь, однако, с места, уж больно приятно обвевал ее ветерок сладостным ароматом «божьей помочи».

— Да вон они! Пошли скорее, нам еще далеко идти! Там, на самом верху, живет орел!

Это помогло. В мгновение ока Хайди вскочила и побежала к Петеру с полным передником цветов.

— Хватит с тебя, — сказал Петер, когда они вновь карабкались вверх. — А то ты опять где-нибудь застрянешь. И потом, если ты нынче все цветы соберешь, тебе на завтра не останется.

Последний довод подействовал на Хайди, да и передник ее был уже полным-полнехонек. Это верно, надо и на завтра что-то оставить. Козы теперь шли не так беспорядочно, они уже издали учуяли дивный запах трав с высокогорного пастбища, и их неудержимо тянуло туда. Пастбище, куда Петер гнал своих коз, лежало у подножия высоких скал, внизу заросших кустарником и елями, их острые голые верхушки вонзались прямо в небо. С одной стороны пастбище обрывалось в глубокое ущелье, так что дедушка был прав, предостерегая детей. Добравшись до места, Петер снял с плеча свою торбочку и аккуратно положил ее в небольшую ямку, чтобы уберечь от внезапных и очень сильных здесь порывов ветра. Петер знал, как это бывает, — налетит ветер, и тогда ищи свищи! Затем он разлегся на солнышке — отдохнуть после подъема. Хайди между тем сняла передник, полный цветов, аккуратно его скатала и положила в ямку рядом с припасами Петера, затем она подсела к мальчику и стала озираться. Далеко внизу во всем блеске летнего утра лежала долина. Потом глазам девочки предстало большое снежное поле на фоне темно-синего неба, за полем высились чудовищные каменные глыбы, справа и слева от них в синеву вонзались зубчатые каменные столбы. Хайди сидела, безмолвно глядя по сторонам. А кругом царил£ глубокая, торжественная тишина. Легкий ветерок нежно касался прелестных голубых колокольчиков и сияющих солнцем цветов ладанника, которых тут было видимо-невидимо. На своих тонких стебельках они радостно склонялись то в одну, то в другую сторону.

Петер уснул после трудов праведных, а козы разбрелись по кустам. Никогда прежде у Хайди не было так хорошо на душе. Она упивалась золотым снегом, свежим воздухом, нежным ароматом цветов и трав, и ничего ей больше не хотелось, только бы остаться тут навсегда. Так она сидела долго-долго, не сводя глаз с высоких скал, и ей уже начинало казаться, что каждая из них имеет свое лицо и все эти лица дружелюбно смотрят на нее, Хайди.

Вдруг до нее донесся громкий, пронзительный крик и клекот. Подняв глаза, она увидала, что над ней кружит огромная птица — она сроду таких не видывала — с широко раскинутыми крыльями.

— Петер, Петер, проснись! — завопила Хайди. — Смотри, смотри, это орел, он здесь, смотри скорее!

Петер мигом вскочил и вместе с Хайди стал следить за птицей, что взмывала все выше и выше и, наконец, исчезла за скалами.

— Куда он полетел? — спросила Хайди.

— Домой, в гнездо, — отвечал Петер.

— У него дом так высоко? О, как там, должно быть, красиво! А почему он так кричит?

— Так ему положено, — объяснил Петер.

— Давай полезем туда и поглядим, где он живет, — предложила Хайди.

— Да ты что! — возмутился Петер. — Туда ни одна коза не залезет, это во-первых, а во-вторых, Дедушка не велел тебе со скалы падать.

Но тут вдруг Петер так громко свистнул и заорал во все горло, что Хайди вконец растерялась — что бы это значило? Однако козы прекрасно его поняли и одна за другой поскакали вниз, к мальчику, и вот уже все стадо собралось на зеленом склоне. Одни продолжали жевать сочную траву, другие просто резвились на лугу, а третьи, чтобы провести время, бодались друг с дружкой. Хайди тоже стала носиться по лугу вместе с козами. Она впервые увидела эту веселую, необычайно забавную картину — козьи игры на траве. Хайди подбегала то к одной, то к другой козе и знакомилась с каждой в отдельности, ведь тут каждая коза была наособицу, со своим обликом и повадками. Петер между тем вытащил из ямки свою торбу и аккуратно разложил на траве все четыре куска, которые там лежали. Большие куски — для Хайди, поменьше — для себя, ведь он хорошо знал, где чье добро. Затем он надоил полную плошку парного пахучего молока от Лебедки и поставил мисочку в середину аккуратного четырехугольника, получившегося из кусков хлеба и сыра. Наконец он позвал Хайди, но звать ее пришлось долго, куда дольше, чем коз, ибо девочка так увлеклась играми со своими новыми друзьями и подружками, что ничего уже не видела и не слышала. Но Петер знал свое дело и крикнул так, что, казалось, горы задрожали. Хайди тут же прибежала и, увидев аккуратно и аппетитно разложенную снедь, пришла в полный восторг.

— Хватит прыгать, — распорядился Петер, — пора обедать. Садись и ешь!

Хайди послушно села.

— Это мое молоко? — спросила она, продолжая восхищенно созерцать аккуратный четырехугольник с миской посередине.

— Твое, — отвечал Петер. — И эти два больших куска тоже твои. А как выпьешь молоко, получишь еще, я надою от Лебедки. Потом моя очередь.

— А ты чье молоко будешь пить? — осведомилась Хайди.

— Улитка, это моя коза. Ну давай, ешь! — поторопил ее Петер.

Хайди начала с молока, и едва она опорожнила плошку, как Петер поднялся и надоил еще одну. Хайди отломила кусок от своей краюхи, а то, что осталось, — много больше, чем хлеб Петера, протянула мальчику вместе с большим куском сыра:

— Можешь это взять, я уже сыта.

Петер в безмолвном изумлении уставился на Хайди — как это так? Никогда в жизни он не мог сказать, что уже сыт, и вот так, запросто, отдать свой хлеб. Он еще немного помедлил, все не мог поверить, что Хайди говорит серьезно. Наконец он принял ее дар, кивнув в знак согласия и благодарности, и впервые за свою бытность козьим пастухом пообедал так роскошно. Хайди тем временем разглядывала коз.

— Как их всех зовут, Петер?

Петер отлично знал всех коз по именам и мог тем легче хранить все это в голове, чем меньше там было каких-либо других знаний. Он без запинки начал перечислять все козьи клички, всякий раз тыча в поименованную козу указательным пальцем. Хайди напряженно ему внимала и в скором времени уже сама могла различать всех коз по внешнему виду и по именам. Каждая коза отличалась чем-то своим, сразу запоминающимся. Например, большой козел Турок с мощными рогами все время бодался, и потому, стоило ему подойти, козы разбегались кто куда, не желая знаться с таким грубияном. Только храбрый Щеголек, стройный проворный козлик, не уклонялся от встречи с Турком, наоборот, он так быстро и ловко сталкивался с ним рогами раза три или четыре, что большой Турок слегка оторопел и даже перестал задираться, а Щеголек со своими острыми рожками с веселым видом стоял перед ним.

Маленькая белая Снежинка то и дело блеяла, да так жалобно, что Хайди уже много раз подбегала к ней, гладила по голове, стараясь утешить. Вот и сейчас, услыхав блеяние, девочка опять кинулась к Снежинке, положила руку на шею козочки и участливо спросила:

— Что с тобой такое, Снежинка? Почему ты все время жалуешься?

Снежинка доверчиво прижалась к девочке и затихла. Петер, продолжая жевать и прихлебывать молоко, крикнул:

— Она ноет, потому что Старуха с нами больше не ходит, ее позавчера продали в Майенфельд.

— Какая старуха?

— Мать ее, понятное дело.

— А бабушка ее где?

— Нет у ней никакой бабушки.

— А дедушка?

— И дедушки нет.

— Бедная моя Снежинка, сиротинушка, — нежно прижимая к себе козочку, причитала над ней Хайди. — Но все равно хватит тебе плакать, теперь я буду каждый день с тобой сюда ходить, ты больше не будешь одна, а если что тебе понадобится, сразу мне скажи.

Снежинка ласково потерлась головой о плечо Хайди и заблеяла уже не так жалобно. Петер тем временем покончил с обедом и подошел к Хайди, которая по-прежнему с восхищением рассматривала коз.

Без сомнения, Лебедка с Медведкой были самыми чистыми и красивыми в стаде, казалось, они даже держатся с большим достоинством, нежели другие козы, предпочитают ходить по своим особым тропам и с презрением отклоняют приставания назойливого Турка.

Козы вновь стали разбредаться кто куда, и каждая — на свой манер. Одни — проказливо прыгая, а другие — основательно обследуя каждую травинку, а Турок то и дело пытался возобновлять свои атаки. Лебедка с Медведкой красиво и легко взбирались по камням, выискивая кустики получше, и, удобно пристроившись, изящно их обгладывали. Хайди, заложив руки за спину, внимательно за всем наблюдала.

— Петер! — обратилась она к мальчику, вновь разлегшемуся на траве. — Знаешь, Петер, а Лебедка и Медведка — самые красивые!

— Да, знаю, — отвечал он. — Горный Дядя их в такой чистоте содержит, холит, моет, солью угощает, а хлев у него — просто загляденье.

И вдруг Петер вскочил и огромными прыжками понесся вслед за козами, Хайди кинулась за ним. Что-то случилось! Петер мчался к тому краю пастбища, где был обрыв, скалистый и голый. Если какой-нибудь козленок по опрометчивости туда забредет, то легко может сорваться и поломать ноги. Петер, увидав, что любопытный Щеголек поскакал к обрыву, бросился за ним и поспел как раз вовремя, потому что Щеголек уже ступил на самый край. Петер хотел было его поймать, но внезапно упал и успел только в падении ухватить Щеголька за заднюю ногу. От неожиданности Щеголек сердито заблеял. Кто это смеет хватать его за ногу и портить удовольствие?! И он вознамерился продолжить путь. Петер позвал на помощь Хайди. Он никак не мог подняться и чуть не оторвал ногу Щегольку. Хайди подбежала, сумев мгновенно оценить бедственное положение обоих. Она сорвала пучок пахучей травы и сунула его под нос Щегольку, приговаривая:

— Пойдем, пойдем, Щеголек, будь умником! Смотри, ты же мог упасть, сломать ножку, и тебе было бы ужасно больно!

Козлик быстро повернулся и с удовольствием съел траву из рук девочки. Тем временем Петер поднялся, схватил Щеголька за веревку, на которой болтался колокольчик. Хайди взялась за веревку с другой стороны, и они вдвоем отвели неслуха к мирно пасущемуся стаду. Для пущей безопасности Петер поднял свою хворостину и хотел хорошенько всыпать своенравному козлику, а тот, увидав, что ему грозит, испуганно отпрянул.

Но Хайди громко закричала:

— Нет, Петер, нет! Не бей его, не надо, посмотри, как он боится!

— Он заслужил хорошую трепку, — проворчал Петер и снова собрался огреть Щеголька хворостиной. Но Хайди повисла у него на руке, в негодовании крича:

— Не смей его бить, ему будет больно, пусти его!

Петер удивленно воззрился на Хайди, чьи черные глазенки так гневно сверкали, что он невольно опустил хворостину.

— Ладно уж, отпущу его, но только с условием: ты завтра опять дашь мне своего сыру, — пошел на уступку Петер, желая получить возмещение за пережитый испуг.

— Да пожалуйста, бери сколько хочешь, и не только завтра, а всегда, мне этот сыр вовсе не нужен, — мгновенно согласилась Хайди, — и хлеб я тебе тоже буду давать, много, как сегодня, но только за это ты никогда, никогда не станешь бить Щеголька… и Снежинку тоже… и вообще всех коз!

— А мне без разницы, — отвечал Петер, и это прозвучало как обещание.

Он отпустил провинившегося Щеголька, и тот большими скачками радостно помчался к стаду.

Так незаметно прошел день, и вот уже солнце стало клониться к закату. Хайди сидела на траве и молча любовалась голубыми колокольчиками и ладанником, залитыми золотистым вечерним светом. Даже трава казалась позолоченной, а скалы мерцали и искрились. Вдруг Хайди вскочила с криком:

— Петер! Петер! Смотри! Горит! Все горы горят! И снег на вершинах! И небо! О! О! Смотри, смотри, вот та высокая скала вся в огне!

— Тут всегда так, — простодушно отозвался Петер, откладывая в сторону свою хворостину. — Только никакой это не огонь.

— Не огонь? А что же? — спросила Хайди. Теперь она бегала взад и вперед, чтобы всюду заглянуть, все увидать, и никак не могла наглядеться на эту удивительную красоту.

— Петер! Петер! Ну скажи, что это такое, скажи! — требовала Хайди.

— Понимаешь, это… это как-то само собой происходит, — объяснил Петер.

— О, посмотри! — взволнованно кричала Хайди. — Они все красные! И скалы, и снег! И горы! Петер, как их зовут?

— Горы никак не зовут, — отвечал мальчик.

— Ох, до чего же красиво — красный снег! Смотри, как будто на скалах растет много-много роз! Ой, а сейчас они опять серые! Ой, ой, все потухло! Все кончилось, Петер!

Хайди в изнеможении опустилась наземь, и вид у нее был такой, словно для нее и в самом деле все кончилось.

— Завтра опять будет все то же самое, — утешил ее Петер. — Вставай, домой пора!

Громким свистом он созвал коз, и они пустились в обратный путь.

— И каждый день так бывает, да, Петер? — спрашивала Хайди, воодушевленная его словами.

— Почти.

— А завтра будет?

— Да, завтра уж точно, — заверил ее Петер.

Столько новых чувств и впечатлений нахлынуло на Хайди, что она всю обратную дорогу молчала. Наконец, она увидела деда, сидящего на лавке возле хижины. Там он по вечерам всегда поджидал своих коз. Хайди бросилась к нему, и Лебедка с Медведкой тоже. Они отлично знали хозяина и свой хлев.

Петер крикнул вслед Хайди:

— Завтра снова пойдем! Доброй ночи!

Ему очень хотелось, чтобы Хайди опять пошла с ним на пастбище.

Хайди подскочила к Петеру и протянула ему руку, обещая завтра пойти с ним. Потом девочка обняла Снежинку и прошептала ей на ухо:

— Спи спокойно, Снежиночка, и помни: завтра мы снова увидимся, так что не надо больше так жалобно блеять.

Снежинка ласково и благодарно смотрела на Хайди.

Девочка вернулась к деду.

— О, дедушка, там было так чудесно! Огонь и розы на скалах, синие и желтые цветочки. Смотри, что я тебе принесла!

И Хайди вытряхнула из аккуратно свернутого передника все свое цветочное богатство. Но что за вид был у бедных цветов! Хайди глядела на них, не узнавая. Более всего они напоминали сено.

— Ой, дедушка, что это с ними? — испуганно пролепетала Хайди. — Они сейчас совсем другие, почему?

— Просто они хотят расти себе на солнышке, а не лежать в твоем переднике, — объяснил дед.

— Тогда я больше не стану их рвать. Да, дедушка, а почему орел так громко кричит?

— Давай-ка ополоснись сперва, а я пойду надою молочка, мы с тобой вместе поужинаем, а уж потом я все тебе расскажу про орла.

Хайди послушалась. Уже сидя на высоком стуле с плошкой молока в руках, девочка опять обратилась к деду с тем же вопросом:

— Почему орел так кричит?

— А он просто смеется над людьми, которые живут в тесноте, в деревнях и городах, и только и делают друг дружке гадости.

И старик закричал, подражая орлу:

— Если б каждый из вас шел своим путем и поднялся в горы, как я, вам было бы куда лучше!

Дед прокричал это так, что Хайди невольно вспомнила клекот орла.

— А почему у гор нету имен, дедушка? — продолжала свои расспросы Хайди.

— У них есть имена, — отвечал старик, — и если ты сумеешь описать мне гору так, чтобы я ее узнал, я скажу тебе, как ее зовут.

Хайди так точно описала ему гору с высокими каменными столбами, что дед с удовольствием сказал:

— Все правильно, эту гору я знаю. Она называется Фалькнисс. А еще какую гору ты приметила?

Хайди описала гору с большим снежным полем, которое сначала вдруг окрасилось красно-розовым цветом, а потом вдруг потухло, стало серым.

— И эту я знаю, — сказал дед. — Это Кезаплана. Значит, понравилось тебе на пастбище?

И Хайди поведала ему все, что случилось за день, как там было красиво. Особенно ей полюбился вечерний огонь, и пусть дедушка скажет, откуда этот огонь берется, а то Петер ничего про это не знает.

— Понимаешь, — отвечал дед, — это от солнца. Когда оно желает горам доброй ночи, то посылает им свои самые красивые лучи, чтобы горы до утра его не забыли.

Такое объяснение очень понравилось Хайди, и она просто не могла дождаться утра, чтобы снова пойти на выгон и снова увидеть, как солнышко желает горам доброй ночи. Но ничего но поделаешь, надо ложиться спать. И девочка сладко проспала на своем сенном ложе всю ночь. Ей снились сверкающие горы с красными розами наверху. А еще ей снилась резвая Снежинка.

Глава IV. У БАБУШКИ

На другое утро, вскоре после восхода солнца, явился Петер с козами, и они вновь отправились на высокогорное пастбище.

И так повторялось изо дня в день. Хайди загорела и так окрепла, что лучше и желать нельзя.

Девочка жила радостно и счастливо, ни о чем не тревожась, как птичка в лесу. А когда настала осень, и зима уже подбиралась к горам, дедушка однажды сказал:

— Сегодня ты останешься дома, такой малышке нельзя идти на выгон, тебя оттуда ветром сдует. Услыхав об этом, Петер страшно огорчился, он предчувствовал, что настал конец его вольготной жизни. Ведь за это время он забыл, что такое скука, да и к тому же привык каждый день получать добрую добавку к обеду.

Надо сказать, что и козы в последние дни тоже упрямились; ему приходилось прилагать вдвое больше усилий, чтобы управляться с ними. Они тоже привыкли к обществу Хайди, без нее не желали идти вперед и разбегались в разные стороны. Хайди же никогда не унывала, она всегда видела впереди только радость. Больше всего она любила ходить с пастушком и козами на выгон, где ее ждали цветы и горный орел, где бывало так хорошо и весело, однако молотки, пилы и плотницкие инструменты деда тоже очень ее занимали.

А уж когда она осталась дома и выяснилось, что дед как раз мастерит круглые красивые ясли для коз, ей стало еще интереснее. Любила она наблюдать за дедом, и когда он, засучив рукава, помешивал что-то в большом котле. Но особенно в такие ветреные дни Хайди нравилось смотреть и слушать волнение и шелест трех больших елей за домом. Она то и дело выбегала из дому, и ей казалось, что нет ничего прекраснее этого таинственного низкого гудения в верхушках елей. Хайди стояла под ними и никак не могла наслушаться и наглядеться вдоволь.

Солнце уже не припекало, как летом, и девочке пришлось отыскать в шкафу свое платьице, чулки и ботинки.

С каждым днем воздух делался все свежее, и, стоя под елями, девочка чувствовала, что ее продувает насквозь. И все-таки она вновь и вновь возвращалась туда, она просто не могла усидеть дома, когда в елях завывал ветер.

А потом совсем похолодало, и Петер, приходя по утрам за козами, то и дело дул себе на руки. Но и это продолжалось недолго. Однажды ночью выпал обильный снег, и утром кругом было белым-бело, и на деревьях не осталось ни единого зеленого листочка.

В это утро Козий Петер не явился, и Хайди, как зачарованная, смотрела в маленькое окошко. Снова пошел снег, он падал крупными хлопьями долго-долго, покуда оконце почти совсем не завалило. Его уже нельзя было открыть, маленький домик был надежно укутан снегом. Хайди это страшно понравилось. Она бегала от окна к окну, наблюдая, как растут заносы. А вдруг домик занесет так, что придется днем зажигать свечи? Но до этого не дошло, и на другой день дедушка вышел из хижины.

Снегопад уже прекратился, и дед принялся расчищать снег вокруг дома. Он набросал две огромные кучи снега, так что казалось — хижину сторожат снежные горы. Но зато окна и двери были теперь свободны, и это было прекрасно!

Когда под вечер Хайди с дедом сидели у окна, каждый на своем трехногом стуле — дедушка давно уже смастерил для внучки такой же стул, как у него, — на крыльце вдруг раздался громкий топот, и дверь распахнулась. Это был Козий Петер. Однако он вовсе не из озорства так топал у порога, просто сбивал снег с ботинок. Он весь был в снегу — ведь ему пришлось пробиваться через заносы. В дороге снег налипал на него и накрепко примерзал. Но мальчик не сдавался, ему необходимо было сегодня же повидать Хайди, с которой он не встречался уже целых восемь дней.

— Доброго вечера! — сказал Петер с порога и прямиком направился к очагу. Больше он ни слова не произнес. Но лицо его лучилось радостью, оттого что он, наконец, добрался до места.

Хайди не сводила с него изумленных глаз — стоя совсем близко к огню, Петер начал мало-помалу оттаивать и вскоре уже напоминал маленький водопад.

— Ну, что скажешь, козий генерал? Как дела? — спросил дедушка. — Ты теперь остался без армии, и настала пора грызть карандаш?

— А почему это он должен грызть карандаш, а, дедушка? — спросила охваченная любопытством Хайди.

— Зимой он ходит в школу, — объяснил дед. — Там детей учат читать и писать, что порой нелегко дается, вот и приходится грызть карандаш, это здорово помогает, правда, генерал?

— Правда, — подтвердил Петер.

Хайди вдруг страшно заинтересовалась школой и буквально засыпала Петера вопросами, что там да как. За этим разговором, в котором Петер волей-неволей принял участие, прошло довольно много времени, и он успел обсохнуть. Мальчику вообще было очень трудно облекать свои мысли и представления в подходящие к случаю слова, но особенно тяжко ему пришлось сейчас, потому что едва он успевал кое-как, с грехом пополам, ответить на один вопрос, как у Хайди наготове были уже два или три новых, совершенно неожиданных вопроса, да еще таких, на которые не ответишь междометием, а надо, хочешь не хочешь, складывать целую фразу.

Во время этой беседы дедушка сидел совсем тихо, только уголки рта иной раз подрагивали от смеха — верный признак того, что он внимательно слушает.

— Ну что ж, генерал, ты, можно сказать, побывал под огнем неприятеля и теперь нуждаешься в подкреплении, пошли, да не отставай на марше!

С этими словами старик поднялся и достал из шкафа еду для ужина, а Хайди пододвинула стулья к столу. У стены стояла лавка, тоже сработанная дедушкой. С тех пор как у него поселилась Хайди, он стал то тут, то там устраивать какие-то сиденья на двоих, потому что Хайди все время старалась держаться поближе к дедушке, сидел ли он, стоял или шел куда-нибудь. Таким образом, сейчас всем троим было куда сесть. Петер вытаращил свои круглые глаза при виде большущего куска вяленого мяса, который дед положил ему на толстый ломоть хлеба. Давненько мальчик так не ужинал. Когда с чудесной трапезой было покончено, за окном уже стало смеркаться и Петер собрался в обратный путь. Сказав «Доброй ночи» и «Спаси вас Бог!», он направился к двери, но вдруг обернулся и добавил:

— Я еще приду, в воскресенье, стало быть, через восемь дней, а ты должна сходить к бабушке, она велела.

Для Хайди это явилось опять чем-то новым и интересным — подумать только, она должна к кому-то пойти! Уже наутро первыми ее словами были:

— Дедушка, мне обязательно нужно вниз, к бабушке, она меня ждет.

— Сейчас слишком много снегу навалило, — возразил дед.

Но эта мысль накрепко засела в голове у Хайди. Бабушка велела ей передать, что она должна пойти к ней! Дня не проходило, чтобы она по пять-шесть раз не приставала к деду:

— Дедуля, мне надо вниз, к бабушке, она меня ждет! Мне, правда, надо к ней!

На четвертый день, когда ударил такой мороз, что сухой снег громко скрипел при каждом шаге, а солнышко смотрело в окно прямо на высокий стул Хайди, которая как раз завтракала, девочка вновь обратилась к деду:

— Ну уж сегодня, дедушка, я непременно должна пойти к бабушке, она уже так давно ждет.

Старик встал из-за стола, поднялся на чердак и принес вниз большой мешок, служивший Хайди одеялом.

— Ну пошли! — сказал он.

Вне себя от радости девочка выбежала из хижины на улицу, в блистающий снежный мир. В старых елях сегодня было совсем тихо. На их разлапистых ветвях лежал ослепительный снег, и все кругом искрилось и сверкало. Захваченная этой красотой, девочка воскликнула:

— Дедушка, дедуля, иди скорей сюда! Смотри, сколько на елках серебра и золота!

Дедушка пошел в сарай и вынес оттуда санки. С одной стороны к ним была приделана палка, при помощи которой, сидя на плоском сиденье, можно было задавать санкам нужное направление, упираясь в снег то одной, то другой ногой. Налюбовавшись по требованию Хайди заснеженными елями, старик уселся на санки, посадил девочку впереди себя, укутал ее поплотнее в мешок, чтобы не замерзла, крепко прижал к себе левой рукой, а правой взялся за палку и оттолкнулся обеими ногами.

Сани с такой скоростью понеслись с горы, что Хайди почудилось, будто она, точно птица, летит по воздуху. Девочка завизжала, и тут же сани остановились точнехонько перед хижиной Козьего Петера.

— Ну, теперь ступай в дом, а как начнет темнеть, выйди опять на дорогу.

Он повернулся и пошел обратно, волоча за собою сани.

Хайди храбро открыла дверь и вошла в хижину. Она попала в кухню, черную от копоти, где стояли плита да небольшая полка с мисками. Девочка увидела еще одну дверь, открыла ее и очутилась в тесной горнице. Это не была пастушья хижина, как у ее деда, где имелись только одна большая комната да чердак, нет, это был старый крохотный домишко, где все было тесным, узким и убогим. Едва ступив в горницу, Хайди очутилась возле стола, за которым сидела женщина и штопала Петерову фуфайку. Хайди сразу эту фуфайку признала. А в углу за прялкой сидела маленькая сгорбленная старушка. Хайди мгновенно все сообразила, подошла к старушке и сказала:

— Здравствуй, бабушка, вот я и пришла к тебе, а ты, верно, думала, что я еще нескоро приду?

Старушка подняла голову и нащупала протянутую ей руку. Крепко сжав ее, она немного подумала, а потом спросила:

— Так ты и есть та девочка, которая живет наверху, у Горного Дяди? Хайди?

— Да. Это меня дедушка привез на санках!

— Да как же такое возможно? У тебя ручка совсем теплая! Бригитта, скажи, неужто же Горный Дядя сам привел девочку?

Штопавшая фуфайку мать Петера по имени Бригитта встала из-за стола и с любопытством оглядела Хайди с ног до головы. Потом сказала:

— Не знаю, матушка, может, ребенок что и путает насчет Горного Дяди.

Но Хайди, решительно взглянув на женщину, твердо заявила:

— Ничего я не путаю. Я прекрасно знаю, кто меня сюда привез и кто меня завернул в одеяло, — это мой дедушка.

— Знаешь, Бригитта, похоже, Петер нам все лето дело говорил, а мы-то ему не верили, думали, он придумывает, — сказала бабушка. — Да и кто бы поверил, что такое возможно? Я-то думала, ребенок и трех недель там у него не проживет. А как она выглядит, Бригитта?

Бригитта между тем основательно разглядела девочку и вполне могла уже рассказать, как она выглядит.

— Она, мама, крепкого сложения, как и Адельхайди, — отвечала дочь. — Но глаза у нее черные и волосы кудрявые, как у Тобиаса и у самого Горного Дяди. По-моему, она похожа и на отца и на мать одновременно.

Хайди тоже зря времени не теряла: она внимательно огляделась кругом и все хорошенько рассмотрела.

— Знаешь, бабушка, вот тут ставень все время стучит. Дедушка забил бы один гвоздик, и он бы перестал хлопать, а то ведь так стекло может разбиться. Вот, смотри, опять хлопает!

— Ах, дитятко, смотреть-то я и не могу, зато слышу хорошо, и не только как ставни хлопают.

— У нас тут, как ветер дует, все скрипит и трещит да во все щели задувает. Все еле держится, а ночью, когда дочка с внуком спят, мне иной раз так боязно бывает, вдруг крыша обвалится и прибьет нас всех насмерть. И некому у нас хоть что-нибудь починить, Петер ничегошеньки в этом не смыслит.

— А почему ты не видишь, как ставень хлопает, бабушка? Смотри, вот опять, опять!

И девочка ткнула пальцем в непослушный ставень.

— Ах, дитятко, я вообще ничего не вижу, совсем ничего, а не только этот ставень, — пожаловалась старушка.

— А если я выйду и совсем открою ставни, тогда здесь будет светло и ты сможешь видеть, а, бабушка?

— Нет, деточка, и тогда я ничего не увижу, я уж никогда света белого не увижу!

— Нет, бабушка, если ты выйдешь из дому, на снег… он такой белый-белый, ты непременно его увидишь, пойдем со мной, я так хочу тебе его показать.

Хайди схватила старушку за руку и уже собралась потянуть ее за собою. Ведь это так страшно, что бабушка совсем ничего не видит!

— Оставь меня, добрая душа, мне везде будет темно, что на белом снегу, что на ярком солнышке, свет не достигает больше моих глаз.

— Значит, надо подождать до лета, бабушка, — пролепетала Хайди, все еще испуганно пытаясь найти хоть какой-то выход. — Я думаю, летом, когда солнышко так сильно греет, а вечером желает горам доброй ночи и все кругом такое красное, прямо огнем горит, а желтые цветочки блестят, как золотые… тогда-то уж тебе будет светло?

— Нет, деточка, я больше никогда не смогу увидеть, ни огненных гор, ни золотых цветов. Для меня на земле повсюду только мрак.

И Хайди разрыдалась. Горестно всхлипывая, она продолжала спрашивать старушку:

— А кто может тебе помочь, бабушка? Кто может сделать так, чтобы ты опять увидела белый свет? Никто? Никто-никто не может?

Старушка пыталась утешить девочку, но это ей нескоро удалось. Хайди почти никогда не плакала, но уж если начинала, то печаль ее длилась очень долго. Бабушка и так и сяк пыталась ее успокоить, жалобные всхлипы девочки камнем ложились ей на сердце. Наконец она проговорила:

— Ну иди сюда, иди ко мне, добрая душа, я хочу тебе что-то сказать. Понимаешь, когда человек ничего не видит, то он радуется каждому доброму слову, и мне очень приятно слушать, как ты говоришь. Иди, сядь со мною рядышком, вот так, и расскажи мне, как тебе там, наверху, живется, что ты делаешь и что делает твой дедушка, я раньше хорошо его знала. А теперь я уж несколько лет ничего о нем не слыхала, разве что иногда от Петера, да он ведь много не скажет.

Новая идея овладела Хайди, она моментально вытерла слезы и сказала ласково:

— Погоди, бабушка, вот я все расскажу дедуле, и он сделает так, чтобы ты увидела свет, и еще он все в доме починит, все приведет в порядок.

Старушка не проронила ни слова, а Хайди принялась подробно и очень живо рассказывать о своей жизни с дедом, о пастбище и о нынешнем, зимнем, житье-бытье. Рассказала и о том, что дедушка может что угодно сделать из дерева: лавки, стулья, красивые ясли, куда можно класть сено для Лебедки с Медведкой, и корыто для купания на солнышке, и новые плошки для молока, и новые ложечки. Хайди с жаром описывала все эти красивые вещи, которые получаются из куска дерева, рассказывала, как она часами стоит и смотрит на деда и как ей самой хочется сделать что-нибудь такое.

Старушка слушала ее с большим вниманием и лишь изредка вставляла:

— Ты это слышишь, Бригитта? Слышишь, что она говорит о Горном Дяде?

Внезапно раздавшийся топот у дверей прервал рассказ Хайди. В горницу вошел Петер и от изумления при виде Хайди широко раскрыл глаза и замер на пороге. А потом расплылся в улыбке, когда она крикнула ему:

— Здравствуй, Петер!

— Надо же, неужто он уже вернулся из школы? Давненько время для меня так быстро не бежало! — удивленно воскликнула бабушка. — Здравствуй, внучек! Как дела с чтением?

— Все так же, — отвечал мальчик.

— Ох ты Господи, — вздохнула бабушка. — А я-то думала, что с осени, когда тебе двенадцать стукнуло, все переменится.

— Бабушка, а почему, когда исполняется двенадцать лет, что-то должно перемениться? — с любопытством спросила Хайди.

— Я только хотела сказать, что он теперь уже большой, мог бы получше учиться, особенно чтению, — пояснила бабушка. — У меня на верхней полке лежит молитвенник, и там такие красивые песни, я давно их не слыхала, а память меня подводит, я уж их не помню, вот и надеялась, что внучек мой выучится читать, но у него никак это не получается, трудно ему.

— По-моему, пора свет зажечь, а то скоро совсем стемнеет, — сказала мать Петера, все еще штопая фуфайку. — Для меня тоже день пролетел незаметно.

При этих ее словах Хайди вскочила, протянула старушке руку и сказала:

— Доброй ночи, бабушка, раз уже темнеет, значит, мне пора домой!

Затем она пожала руку Петеру и его маме и направилась к двери. Но бабушка встревоженно воскликнула:

— Постой! Погоди! Тебе нельзя идти одной, Петер тебя проводит, слышишь, Хайди? А ты, Петер, следи, чтобы девочка не упала, да смотрите, идите не останавливаясь, а то ребенок замерзнет. Слышишь? Есть у нее теплый платок?

— Нет у меня платка, — отвечала Хайди, — но я не собираюсь мерзнуть!

И с этими словами она выскочила за дверь и припустилась так, что Петер едва поспевал за ней. А бабушка жалобным голосом кричала им вслед:

— Бригитта! Беги за ней! Дело к ночи, девочка замерзнет! Возьми мой платок да беги скорее!

Бригитта послушалась. Но едва она вышла за дверь, как увидела, что с горы спускается Горный Дядя. И вот уже он рядом с детьми.

— Молодчина, Хайди, умеешь держать слово! — одобрил он внучку и тут же укутал ее одеялом, взял на руки и пошел назад, в гору.

Бригитта все это видела. Вернувшись вместе с Петером в горницу, она с изумлением рассказала матери о том, что ей довелось увидеть. Старушка тоже удивилась.

— Слава тебе Господи! — сказала она. — Только бы старик еще хоть разок отпустил девочку к нам, очень уж мне с ней хорошо было! Что за чудная душа и до чего занятно умеет рассказывать!

Старушка долго еще радовалась новому знакомству и пока не улеглась спать, все повторяла:

— Как же мне хочется, чтобы она еще пришла! Теперь и мне есть чему порадоваться на этом свете!

Бригитта все время поддакивала матери, и даже Петер согласно кивал и твердил, расплываясь в улыбке:

— Да я знал, знал!

Хайди между тем пыталась обо всем поведать дедушке, но сквозь толстую ткань, к тому же сложенную в восемь раз, трудно было разобрать ее слова, и старик сказал:

— Потерпи маленько, вот придем домой, тогда ты все мне расскажешь.

Едва он переступил порог дома и снял с Хайди одеяло, как она затараторила:

— Дедушка, завтра мы должны взять с собой молоток и большие гвозди! Надо прибить у бабушки ставни, а вообще там надо много гвоздей, — у них все трещит, вот-вот развалится!

— Мы должны? Мы, говоришь, должны? Кто это тебе сказал?

— Никто не сказал, я сама знаю, — отвечала Хайди. — Потому что у них скоро крыша обвалится и вообще всё! Бабушка по ночам не спит, боится и думает: вот сейчас крыша рухнет им на голову! Бабушка совсем ничего не видит и не знает, что с этим поделать. Но ты же ведь знаешь, ты можешь? Да, дедушка? Ты только подумай, как это грустно — всегда быть в темноте, а если еще по ночам умирать со страху… И никто ей помочь не может, кроме тебя, дедуля! Давай завтра пойдем и поможем бабушке, ладно, дедушка? Пойдем?

И девочка доверчиво прижалась к деду. Старик какое-то время молча смотрел на девочку, потом проговорил:

— Да, Хайди, надо помочь бабушке. Мы с тобой все починим, что там трещит и хлопает, это нам по силам. Завтра прямо и пойдем.

От восторга Хайди принялась скакать по комнате, непрестанно восклицая:

— Завтра прямо и пойдем! Завтра прямо и пойдем!

Дедушка сдержал слово. На другой день около полудня они опять уселись в сани и, как вчера, покатили вниз. Дед опять подвел девочку к дверям лачуги Козьего Петера и сказал:

— Иди к бабушке, а как начнет темнеть, выходи на то же место, что и вчера.

Старик положил одеяло на санки и стал со всех сторон оглядывать ветхий домишко.

Едва Хайди открыла дверь, как бабушка закричала из своего угла:

— Она пришла! Наша девочка пришла!

От радости она выпустила из рук нитку, колесо прялки остановилось. Бабушка протягивала руки навстречу Хайди. Девочка подбежала к ней, пододвинула низкую скамеечку, уселась на нее, и они со старушкой пустились в долгие разговоры. Вдруг кто-то начал громко стучать в стену дома, да так, что старушка с перепугу чуть прялку не опрокинула и вся дрожа запричитала:

— Ах ты Господи, вот оно, началось, сейчас все обвалится!

Но Хайди положила руку ей на плечо и сказала ласково:

— Нет, бабушка, нет, не бойся, это дедушка стучит молотком, он все починит, чтобы ты по ночам не умирала со страху!

— Нет! Ну надо же такое! Нет, бывает же такое! Значит, Боженька нас все-таки не забыл! — воскликнула бабушка. — Бригитта, ты слышишь? И впрямь молоток стучит! Выйди, Бригитта, и если это и взаправду Горный Дядя, то скажи ему, пусть он хоть на минуточку зайдет, чтобы я могла сказать ему спасибо!

Бригитта вышла из дому. Старик как раз прибивал к стене большую скобу. Бригитта подошла к нему:

— Доброго здоровья вам, дядя, и матушка моя вам тоже доброго здоровья желает. Очень мы вам благодарны за то, что вы тут для нас делаете. Матушка особо просила вас зайти в дом, она сама хочет вас поблагодарить, потому как, кроме вас, некому для нас это сделать. Мы вам заплатим, потому как…

— Хватит! — перебил ее старик. — Что вы тут про Горного Дядю думаете, мне отлично известно. Ступай-ка в дом, я и сам разберусь тут что к чему.

Бригитта послушно скрылась в доме, возражать старику ей всегда было боязно. Он долго еще бродил вокруг дома, стуча то тут, то там. Потом по узкой лесенке поднялся на крышу и продолжал стучать уже там, покуда не вбил последний гвоздь из тех, что прихватил с собой. Меж тем уже стемнело. Он с трудом спустился с крыши к саням, оставленным позади хлева, а тут и Хайди вышла из дому. Дед, как и вчера, укутал ее и взял на руки. Если б он посадил ее на санки, то одеяло непременно свалилось бы с нее и она могла бы здорово замерзнуть. Дед это знал и потому нес девочку на руках.

Так проходила зима. Горестную жизнь Петеровой бабушки после долгих лет вновь озарила радость, дни ее не были больше такими длинными и темными, как прежде, она все время теперь жила в ожидании чего-то хорошего. С раннего утра она начинала прислушиваться, не идет ли Хайди, а когда девочка и в самом деле вбегала в дом, старушка всякий раз весело восклицала:

— Вот славно-то, опять к нам кто-то пожаловал!

И Хайди садилась у ее ног и болтала обо всем на свете, рассказывала все, что знала, чтобы доставить удовольствие старушке. Часы летели незаметно, и никогда больше бабушка не задавала дочери прежнего своего вопроса:

— Скажи, Бригитта, день еще не кончился?

Зато когда вечером за Хайди закрывалась дверь, она всякий раз восклицала:

— Подумать только, до чего же быстро нынче время пролетело, правда, Бригитта?

А дочь соглашалась:

— Да, и мне тоже так кажется, вот только недавно посуду помыла после обеда, а тут уж и вечер.

А старушка на это говорила:

— Благослови, Господь, эту девочку и Горного Дядю тоже. Девочка на вид здоровенькая, Бригитта?

— Она похожа на клубнику со сливками.

Хайди тоже привязалась к старушке, и когда она думала, что никто на всем свете, даже дедушка, не поможет ей прозреть, сердце девочки наполнялось печалью. Но старушка говорила, что с тех пор, как с ней Хайди, она куда меньше страдает от своей слепоты.

Каждый погожий день Хайди на санях приезжала к старушке. Дед, без долгих разговоров, всякий раз брал с собой молоток и другие инструменты и трудился, починяя лачугу Козьего Петера. И он не зря старался. Бабушка все чаще говорила, что теперь ночами ничего у них больше не стучит и что давно уже она так сладко не спала. И она всегда будет помнить доброе дело Горного Дяди и молить за него Господа Бога.

Глава V. ВИЗИТЫ И ИХ ПОСЛЕДСТВИЯ

Быстро пролетела зима, и еще быстрее миновало лето. И вот близится к концу еще одна зима. Хайди все это время жила весело и радостно, как птичка небесная, с каждым днем все более радуясь приближению весны, когда в елях зашумит теплый фён и сдует снег. А там уж ясное солнышко выманит из земли синие и желтые цветы, и опять настанут счастливые дни на пастбище. Для Хайди ничего лучше во всем свете не было.

Девочке шел уже восьмой год. Она очень многому научилась у деда. Например, обращаться с козами она теперь умела не хуже, чем он, Лебедка с Медведкой бегали за девочкой как верные собачонки и громко блеяли от радости, едва заслышат ее голос. Этой зимою Петер дважды передавал Горному Дяде слова школьного учителя из Деревеньки, который настаивал, чтобы старик отдал внучку в школу. Возраст, мол, давно уже позволяет, ей следовало бы еще в прошлом году пойти учиться.

И оба раза Горный Дядя велел передать учителю, что ежели тому от него что-то нужно, то он всегда дома, к его услугам, но ребенка он в школу не пошлет. Петер все передавал слово в слово.

Когда мартовское солнце растопило снег на склонах и из земли тут и там проклюнулись белые подснежники, а ели за домом сбросили свой снежный груз и ветви могли опять весело качаться на ветру, Хайди упоенно носилась взад и вперед, не зная устали. От дверей хижины к хлеву, от хлева до ели, потом опять в хижину, к деду, чтобы доложить, как все обстоит на дворе. Потом тут же бежала обратно. Она никак не могла дождаться, когда же снова все зазеленеет и настанет наконец лето с травой и цветами.

Однажды солнечным мартовским утром, когда Хайди уже в десятый раз подбежала к порогу, она со страху чуть не упала, потому что перед ней вырос какой-то господин, старый, весь в черном. Он смерил ее серьезным взглядом. Но увидав, как она испугана, заговорил с ней очень ласково:

— Не бойся меня, я люблю детей. Ну, дай-ка мне руку, ты, должно быть, и есть Хайди? А где твой дедушка?

— Он сидит за столом и вырезает из дерева круглую ложку, — доложила Хайди.

Гостем оказался старый пастор из Деревеньки, прежде он хорошо знал деда, когда тот еще жил внизу и был его соседом. Пастор вошел в хижину и прямиком направился к старику, склонившемуся над своей работой.

Fig.4.

— Доброго утра, сосед.

Дед изумленно поднял глаза, потом встал и ответил:

— Доброго утра, господин пастор.

И он пододвинул пастору свой стул.

— Ежели господин пастор не побрезгует голым деревом, то прошу садиться.

Пастор сел.

— Давненько я не видал вас, сосед, — проговорил он немного погодя.

— Да и я давненько не видал господина пастора, — отвечал дед.

— Я пришел сюда, чтобы кое-что с вами обсудить, — начал пастор. — Я полагаю, вы уже догадываетесь, с чем я пожаловал и о чем намерен говорить. И мне не терпится услышать ваш ответ.

Пастор умолк и посмотрел на Хайди, которая все еще стояла в дверях, внимательно разглядывая пришельца.

— Хайди, ступай-ка к козам, — распорядился дед. — Возьми немножко соли и жди меня там.

Хайди мгновенно исчезла.

— Девочке следовало еще в прошлом году пойти в школу, а уж в нынешнем непременно, — сказал пастор. — Учитель просил вас об этом уведомить, но вы не дали ему никакого ответа. Так как же вы намерены поступить с девочкой, сосед?

— Я не намерен посылать ее в школу, — отрезал дед.

Пастор удивленно посмотрел на старика, который сидел на лавке, скрестив руки на груди и всем своим видом показывая, что он непреклонен.

— Так что же вы хотите сделать из этой девочки? — спросил пастор.

— Ничего. Она растет и развивается вместе с козами и птицами, ей с ними хорошо, и от них она ничему дурному не научится.

— Но ребенок ведь не коза и не птица, это человеческое дитя. Согласен, от этих своих товарищей она не научится ничему дурному, однако она вообще ничему от них не научится, а учиться ей необходимо, время приспело. Я пришел к вам, сосед, сказать обо всем заранее, дабы вы могли за лето все обдумать и устроить. Это была последняя зима, которую ребенок провел без всяких занятий. Следующей зимой она будет ходить в школу, и притом каждый день.

— Этого не будет, господин пастор, — твердо отвечал дед.

— Вы и в самом деле полагаете, будто нет средства образумить вас, коль скоро вы намерены упорствовать в своем неразумии? — сказал пастор, начиная понемногу горячиться. — Вы побродили по свету, немало повидали и имели возможность многому научиться, а посему я ожидал от вас большей рассудительности.

— Так-так, — произнес старик, и по голосу его чувствовалось, что он уже не так спокоен, как прежде. — Неужели господин пастор думает, что зимой, ранним утром, в любой мороз и пургу я буду отправлять это хрупкое дитя в школу, куда ходьбы добрых два часа? А по вечерам, когда ей надо будет возвращаться, иной раз бывает такая буря, что от ветра и снега и задохнуться недолго? Так, по-вашему? А может, господин пастор вспомнит и ее мать, покойную Адельхайду? Она была лунатичкой, с нею часто случались приступы, так разве может ее ребенок, Хайди, все это выдержать? Меня к этому можно только принудить! А кому, спрашивается, это под силу? Да я его по судам затаскаю! Так что поглядим, можно ли меня заставить!

— Вы совершенно правы, сосед, — ласково проговорил пастор. — Разумеется, ребенок не может отсюда ходить в школу. Но я вижу, что это дитя вам дорого, а посему сделайте ради нее то, что вам давно уже следовало бы сделать. Вернитесь в Деревеньку и поселитесь вновь рядом с людьми! Да и что это за жизнь здесь, в горах, в одиночестве и злобе на людей! А случись тут что-то с вами, кто вам поможет? Я вообще не понимаю, как вы тут зимой не замерзаете в этой вашей хижине и как такую жизнь выдерживает ребенок?

— У ребенка кровь молодая, горячая да одеяло теплое — вот что я могу ответить господину пастору. И к тому же я знаю, где взять дрова и когда именно следует за ними пойти. И пусть господин пастор не сочтет за труд заглянуть зимой в мое скромное жилище, и тогда он убедится, что огонь у меня всю зиму не гаснет. А что до моего возвращения в Деревеньку, то это не по мне. Люди там, внизу, презирают меня, а я — их, а потому гораздо лучше нам жить врозь.

— Нет, нет, для вас это не лучше, я знаю, чего вам недостает, — сердечно сказал пастор. — Вы вот думаете, что люди внизу вас презирают? Но не все так плохо. Поверьте мне, сосед: постарайтесь примириться с Богом, просите Его о прощении тех грехов, кои вам самому ведомы! А уж потом вы увидите, насколько иначе к вам станут относиться люди и как хорошо вам еще может быть в этой жизни!

Пастор встал, подал старику руку и еще раз, с неменьшей сердечностью, сказал:

— Я, сосед, рассчитываю, что будущей зимой вы снова будете среди нас и мы с вами по-прежнему будем добрыми соседями. Поверьте, мне было бы очень горько, если бы пришлось применить против вас силу. Дайте мне вашу руку и обещайте, что спуститесь в Деревеньку и станете жить среди нас в мире с Господом Богом и людьми.

Горный Дядя подал руку пастору и ответил твердо и определенно:

— Господин пастор все правильно насчет меня понимает, но того, что вы от меня ожидаете, я не сделаю. Говорю вам раз и навсегда: девочку я в школу не отправлю и сам тоже вниз не спущусь.

— Ну что ж, Бог в помощь! — печально проговорил пастор и вышел.

Горный Дядя был раздосадован. После обеда Хайди заявила:

— А теперь нам пора к бабушке!

Но дед отрезал:

— Не сегодня!

В этот день он больше слова не вымолвил, а когда наутро Хайди спросила, пойдут ли они сегодня к бабушке, он так же резко ответил:

— Посмотрим.

Но не успели они убрать со стола посуду, как в дверях появился новый гость. Вернее, гостья — тетя Дета. В красивой шляпе с пером и в платье, которое подолом мело пол, а в горной хижине, надо заметить, много чего лишнего может оказаться на полу. Дед оглядел ее с ног до головы, но ни слова не сказал. Зато тетя Дета явно была расположена вести самый дружественный разговор. Первым делом она восхитилась видом Хайди, говорила, что девочку просто невозможно узнать. Сразу видать, что ей совсем даже неплохо у дедушки живется.

Но она ведь, само собой разумеется, всегда думала забрать девочку обратно к себе, потому как она вполне понимает, что ему ребенок, конечно же, в тягость, просто тогда у нее не было другого выхода… Но с тех пор она денно и нощно только и думала о том, куда бы пристроить племянницу. Вот поэтому-то она и здесь. Ей довелось узнать кое-что такое, что для Хайди будет настоящим счастьем, таким счастьем, что и поверить трудно. Она, Дета, сразу же взялась за дело и теперь может со спокойной совестью сказать, что все устроилось как нельзя лучше. Хайди повезло так, как везет одному человеку из доброй сотни тысяч.

У страшно богатого родственника ее хозяев, который живет чуть ли не в самом красивом доме Франкфурта, есть маленькая дочурка. Она прикована к инвалидному креслу, потому что, во-первых, она хромоножка, а во-вторых, вообще очень слаба здоровьем. Она почти всегда в одиночестве и даже учится одна у приходящего учителя. Девочке страшно скучно, и хорошо бы ей иметь в доме подружку для игр. И вот однажды дама, которая у него в доме ведет хозяйство и всем заправляет, заговорила об этом при ее госпоже, нельзя ли, мол, найти такого ребенка. А ее госпожа, дама очень сочувственная, взялась подыскать для больной девочки компаньонку. Домоправительница говорила, что хотела бы найти неиспорченную, совсем особенную девочку, какую не каждый день встретишь. Ну и она, Дета, конечно же, сразу подумала о Хайди, рассказала этой даме все о своей племяннице и о ее характере, и дама сразу же согласилась. Это же ведь с ума сойти, какое счастье Хайди привалило, что эти люди захотели взять девочку к своему хромому ребенку, — один Бог ведает, до чего эта девочка слабенькая, — отец девочки вдовый, так над ней трясется… Бывает же такое везение…

— Долго ты еще будешь трещать? — перебил ее дед, до сей поры молчавший.

— Тоже мне! — отозвалась Дета и гордо вскинула голову. — Вы тут делаете вид, будто я вам самые обыкновенные вещи рассказываю. А я вам доложу, что в Преттигау нет человека, который не благодарил бы небо, когда я ему сообщала ту новость, что сообщила вам.

— Да сообщай ты свою новость кому угодно, только я о ней ничего знать не желаю, — сухо произнес дед.

Тут Дета взвилась:

— Ну, ежели таково ваше слово, дядя, то я вам скажу, что я про это думаю. Девчонке уже восемь лет, она ничего не знает и не умеет, а вы не желаете ее чему-то учить. Не пускаете ее ни в школу, ни в церковь, мне в Деревеньке всё сказали, а ведь она мне не чужая, это единственный ребенок моей родной сестры. И я за нее в ответе. И уж коли девчонке привалило такое счастье, то мешать тут может только человек, которому до нее вовсе нет дела и который никому на свете добра не желает. Но я вам, дядя, заявляю: я не сдамся, и люди, они тоже все на моей стороне. Да в Деревеньке нет человека, который меня не поддержит, особливо против вас. А ежели вам охота иметь дело с судом, то советую прежде хорошенько подумать, дядя. Тут много чего может всплыть такого, о чем вам слышать не больно-то хочется, потому как кто один раз с судом дело имел, знает, что тут ох как много может выйти на свет Божий.

— Молчать! — загремел старик, и глаза его вспыхнули огнем: — Можешь забирать ее в город и вконец там испортить! Только никогда не показывайся с ней мне на глаза! Не желаю я видеть ее в шляпе с пером и с такими разговорами, какие ты нынче вела!

И старик большими шагами вышел за дверь.

— Ты разозлила дедушку, — сказала Хайди, смерив свою тетку не слишком дружелюбным взглядом.

— Беда невелика, он еще подобреет, — заметила тетка. — Давай, Хайди, собирайся! Где твои платья?

— Я не пойду, — отрезала Хайди.

— Что? Что ты сказала? — закричала было Дета, но тут же сменила тон и продолжала с ласковостью, сквозь которую, однако, проглядывала злость. — Давай, давай, идем, ты просто не понимаешь, как тебе будет там хорошо! Ты даже и вообразить себе не можешь.

Она подошла к шкафу, вынула оттуда вещи Хайди и связала в узел.

— Ну вот, теперь можем идти, надень свою шляпку, вид у нее неважный, но пока это большой роли не играет, надевай и пошли скорее!

— Я не пойду, — повторила Хайди.

— Не будь такой упрямой дурой, ты же не коза, вот уж точно, с кем поведешься… Да пойми ты, дурья башка, сейчас дедушка злющий, просто беда, ты же сама слыхала, как он сказал, чтобы мы ему на глаза не попадались. Он хочет, чтобы ты ушла со мной, и не надо его еще пуще злить. Ты же не знаешь, какая красота во Франкфурте, сколько всего ты там увидишь, ну а ежели тебе там не понравится, что ж, вернешься обратно, может, дедушка до тех пор подобреет.

— А можно мне сразу, прямо сегодня, вернуться обратно, не сходя с места? — спросила Хайди.

— Ах, что ты несешь! Давай, пошли скорее! Я же тебе говорю, если захочешь, вернешься. Сейчас мы пойдем с тобой в Майенфельд, а завтра утречком сядем в поезд. И вернуться ты тоже сможешь на поезде. Он летит как птица.

Тетка Дета взяла узелок с платьем, схватила Хайди за руку, и они пошли вниз.

Поскольку ранней весной коз еще не выгоняют на пастбище, Петер ходил в школу, или, по крайней мере, должен был ходить. Но он то и дело устраивал себе каникулы на денек-другой, полагая, что ходить туда незачем. Читать ему нужды не было, поэтому куда полезнее пошататься по округе, поискать добрую хворостину, которая скоро ему понадобится. В тот день он бродил неподалеку от своего дома. Успех его блужданий был налицо — он волок за собой огромную связку лещиновых прутьев. Внезапно он остановился, с удивлением глядя на идущих ему навстречу Дету и Хайди. Когда они поравнялись с ним, он спросил:

— Ты куда?

— Мне надо ненадолго с тетей съездить во Франкфурт, — отвечала Хайди, — но сперва я хочу заглянуть к бабушке, она меня ждет.

— Нет, нет, даже и не мечтай, уже и так слишком поздно, — поспешно сказала Дета, крепко держа девочку за руку. Хайди пыталась вырваться. — Потом зайдешь, на обратном пути, когда вернешься!

И она потянула девочку за собой, все так же крепко сжимая ее руку. Дета боялась, что в лачуге Петера девочка вспомнит, как ей не хочется отсюда уходить, и бабушка будет ей вторить.

Петер бегом вбежал в дом и так плюхнул на стол свою вязанку, что все вокруг задрожало, а бабушка с перепугу бросила прялку и с громким воплем вскочила на ноги. Петер с трудом переводил дух.

— Что такое? Что стряслось? — кричала бабушка, а мать поднялась из-за стола и с присущим ей самообладанием спросила:

— Петер, что с тобой, почему ты так ведешь себя?

— Потому что она забрала Хайди с собой, — объяснил Петер.

— Кто? Кто? Куда? Петер, куда? — лепетала бабушка в испуге. Однако она быстро сообразила, о ком речь, так как дочка недавно сказала ей, что встретила Дету, идущую наверх, к Горному Дяде.

Вся дрожа от волнения, старушка распахнула окно и закричала:

— Дета! Дета! Умоляю тебя, не уводи от нас девочку! Не забирай у нас Хайди!

Обе путницы услышали ее крик, и Дета, похоже, поняла, что кричала старуха, потому что она еще крепче сжала руку племянницы и припустилась бегом. Хайди упиралась:

— Подожди! Меня бабушка зовет! Я хочу к ней!

Но Дета именно этого и боялась. Она принялась успокаивать Хайди и втолковывать ей, что им надо очень-очень торопиться, чтобы утром вовремя сесть на поезд. Вот тогда Хайди увидит, как ей понравится во Франкфурте, и ей уже не захочется оттуда уезжать. Ну а если она все же захочет вернуться домой, то сможет сразу уехать, а заодно привезти бабушке какой-нибудь гостинец, чтобы порадовать старушку. Это Хайди понравилось. И она шла уже не противясь.

— А что же я привезу бабушке? — спросила она немного погодя.

— Что-нибудь хорошее, вкусненькое, например, мягкую белую булку, бабушке она понравится, она ведь даже черствого черного хлеба не всякий день вволю ест.

— Да, она всегда отдает его Петеру и говорит: «Он мне не по зубам». Сколько раз я это видела, — согласилась Хайди. — Пойдем же скорее, Дета, может, мы еще сегодня поспеем во Франкфурт, чтобы скорее привезти бабушке булку.

И Хайди припустилась бежать, да так, что тетка с узелком в руке едва за ней поспевала. Она обрадовалась, что девочка так бежит, к тому же показались первые домики Деревеньки, а там снова начнутся разговоры и пересуды, которые могут настроить Хайди на прежний лад. И потому они пронеслись по деревне не останавливаясь, и весь деревенский люд видел, как девочка мчится впереди и что есть сил тянет за собой тетку. Выходит, Дета так спешит только ради ребенка. И Дета на все крики и вопросы на бегу отвечала:

— Сами видите, я не могу задержаться, девчонка так спешит, а нам еще далеко идти.

— Ты ее с собой заберешь?

— Это она от Горного Дяди так улепетывает?

— Просто чудо, что она вообще еще жива!

— Да смотри, какая румяная!

Эти слова долетали со всех сторон, и Дета радовалась, что не надо останавливаться, отвечать на вопросы. А Хайди только стремилась вперед, ни слова не говоря.

С этого дня Горный Дядя, если ему случалось спуститься в Деревеньку, еще больше обычного супил брови. Он ни с кем не здоровался, идя по деревне с заплечными носилками для сыра, со здоровенной палкой в руке, сдвинув косматые брови. Вид у него был устрашающий, и женщины говорили маленьким детям:

— Смотри не попадайся на дороге Горному Дяде, а то он тебя пришибет!

Старик не водился ни с кем в Деревеньке, он просто проходил через нее и спускался в долину, где продавал свой сыр и пополнял запасы хлеба и вяленого мяса. В Деревеньке за его спиной люди сбивались в кучки и перемывали ему кости. Каждый знал о нем что-то свое. Говорили, что он теперь еще страшнее прежнего, ни на кого не глядит и не здоровается ни с кем. Все сходились в одном — просто счастье, что ребенка у него отобрали, вся деревня видела, как девчонка от него улепетывала, словно боялась, что старик за ней гонится, чтобы вернуть. Только слепая бабушка Петера неизменно защищала Горного Дядю, и, когда кто-нибудь из женщин захаживал к ней, чтобы отдать ей шерсть или забрать готовую пряжу, она всякий раз рассказывала, как заботливо, по-доброму обходился с внучкой Горный Дядя и что он сделал для них с Бригиттой, как бродил с инструментами вокруг дома, который без его попечения давно бы уже развалился. Таким образом, эти вести тоже доходили до Деревеньки, но большинство из тех, кто их слышал, говорили, что бабушка попросту выжила из ума. Она-де ничего уже не соображает, плохо слышит, а не видит и вовсе ничего.

Горный Дядя никогда больше не появлялся возле хижины Козьего Петера. Славу Богу, он успел починить да подлатать хижину, потому что, кроме него, некому было это сделать. А слепая бабушка вновь проводила дни в тяжких вздохах, и не было дня, чтобы она ни причитала:

— Ах, вместе с этой девонькой всю радость у нас забрали. И дни теперь такие пустые! Хоть бы мне еще разок услыхать Хайди, покуда я не померла!

Глава VI. НОВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Во франкфуртском доме господина Зеземанна его больная дочка Клара сидела в кресле на колесиках. Она проводила в этом удобном кресле весь день, и ее перевозили из одной комнаты в другую. Сейчас она сидела в так называемой классной комнате, расположенной рядом с большой столовой. Классная комната тоже была очень просторной, и множество самых разных вещей придавали ей жилой и уютный вид. Здесь приятно было задержаться. При взгляде на большой красивый книжный шкаф со стеклянными дверцами сразу было понятно, откуда происходит название комнаты. Здесь больная девочка каждый день брала уроки.

У Клары было бледное узкое личико с мягкими голубыми глазами, которые сейчас были устремлены на стенные часы. Казалось, сегодня время тянется медленнее, чем обычно. Клара, которую нельзя было назвать нетерпеливой, сейчас с явным нетерпением в голосе спрашивала:

— Все еще рано, фройляйн Роттенмайер?

Фройляйн Роттенмайер очень прямо сидела у маленького письменного стола и вышивала. Казалось, она окутана какой-то тайной. А высокий воротник и короткая пелеринка придавали ей торжественности. Это еще больше подчеркивала ее высокая прическа. С тех пор как умерла хозяйка дома, фройляйн Роттенмайер вот уже несколько лет жила в доме господина Зеземанна, вела хозяйство и надзирала за прислугой. Господин Зеземанн частенько бывал в отъезде и препоручал весь дом фройляйн Роттенмайер. Он ставил только одно условие: чтобы ничего в доме не делалось вопреки его дочурке. Ее желания — закон.

В то время как Клара с явным нетерпением второй раз спрашивала у домоправительницы, не пора ли появиться долгожданным гостям, Дета, держа Хайди за руку, уже стояла у дверей дома. Она спросила кучера Иоганна, только что слезшего с козел, можно ли в такой час беспокоить фройляйн Роттенмайер.

— Это не моего ума дело, — отвечал Иоганн, — позвоните, Себастиан вам откроет.

Дета позвонила, и вскоре ей открыл лакей в ливрее с большими круглыми пуговицами. Глаза у него тоже были большие и круглые.

— Я хотела спросить, могу ли я в такой час побеспокоить фройляйн Роттенмайер? — опять сказала Дета.

— Это не моего ума дело, — отвечал лакей. — Позвоните вот в этот звонок, и к вам спустится горничная Тинетта, — сказал Себастиан и без всяких объяснений исчез.

Дета снова позвонила. На лестнице появилась горничная Тинетта в ослепительно белой наколке на голове и с насмешливым выражением лица.

— В чем дело? — спросила она сверху.

Дета в третий раз задала свой вопрос. Тинетта ушла, но вскоре опять появилась и крикнула сверху:

— Вас ждут!

Дета с Хайди поднялись по лестнице и пошли вслед за Тинетгой в классную комнату.

Дета вежливо остановилась в дверях, все еще держа Хайди за руку. Мало ли что может взбрести в голову такой девчонке в господском доме.

Фройляйн Роттенмайер медленно поднялась со стула и подошла к Хайди, чтобы получше рассмотреть будущую компаньонку больной девочки. Внешний вид малышки, казалось, не слишком ее обнадежил. Хайди была в простеньком платьице из бумазеи и в старой соломенной шляпке. Она простодушно озиралась вокруг и с нескрываемым изумлением смотрела на высокую, как башня, прическу домоправительницы.

— Как тебя зовут? — спросила фройляйн Роттенмайер после того, как довольно долго смотрела прямо в глаза девочки, а та храбро не отводила взгляда.

— Хайди, — звонким голосом ответила девочка.

— Как ты сказала? Как тебя зовут? Да это, похоже, не христианское имя, ты, видимо, некрещеная?

Немного помолчав, фройляйн Роттенмайер вновь приступила к допросу.

— Какое имя тебе дали при крещении?

— А я уже не помню, — отвечала Хайди.

— Вот это ответ! — дама возмущенно покачала головой. — Дета, эта девочка просто глупа или она изволит шутить?

— С вашего позволения, мадам, я все скажу за нее, она очень уж неопытная в жизни, — затараторила Дета, а сама украдкой больно ткнула Хайди в бок за неподобающий ответ. — Она вовсе не глупа и, Боже упаси, конечно же, не шутит, просто она что думает, то и говорит.

Нынче она первый раз в господском доме и хорошим манерам не обучена. Но она послушная и, ежели мадам будет столь снисходительна, очень способная к учению. А крестили ее Адельхайдой, как и ее мать, мою покойную сестру.

— Ну что ж, это имя по крайней мере можно произносить, — сказала фройляйн Роттенмайер. — Однако, фройляйн Дета, я все-таки должна вам заметить, что девочка для своего возраста кажется достаточно странной. Я ведь вам говорила, что компаньонка для фройляйн Клары должна быть ей ровесницей, дабы они могли вместе учиться и вообще все делать вместе. Фройляйн Кларе уже двенадцать лет, а сколько лет этой девочке?

— С вашего позволения, — опять начала Дета, — я, сказать по правде, уже запамятовала, сколько ей годков. Она и впрямь маленько моложе барышни, но ненамного, а точно я сказать не могу. Ну уж десять-то годков ей есть, а может, и побольше.

— Мне восемь лет, дедушка говорил, — заявила Хайди.

Тетка опять ткнула ее в бок, но Хайди не поняла почему и нимало не смутилась.

— Что? Только восемь лет? — вознегодовала фройляйн Роттенмайер. — Четыре года разницы! И что с ней прикажете делать? Чему ты училась, девочка? По каким книгам?

— Ни по каким, — отвечала Хайди.

— Что? А как же ты научилась читать?

— А я не научилась, и Петер тоже, — сообщила Хайди.

— Боже милостивый! Ты даже читать не умеешь? Неужели ты и вправду читать не умеешь? — в ужасе воскликнула фройляйн Роттенмайер. — Но как это может быть? Чему же ты училась?

— Ничему, — честно призналась Хайди.

— Фройляйн Дета, — сказала домоправительница через несколько минут, в течение которых она собиралась с мыслями, — все это противоречит нашей договоренности. Как вы могли привести сюда этого ребенка?

Но Дета не позволила себя так быстро запугать и смело ответила:

— С вашего позволения, мадам, я думала, что именно такая девочка вам и нужна. Мадам говорила мне, какой она должна быть. Совсем особенной, не как все другие дети, вот мне и пришлось взять эту малышку, потому как дети побольше у нас совсем обыкновенные. По моему разумению, она вам как раз подойдет. А теперь мне пора идти, моя госпожа, поди, уже заждалась. Если мадам позволит, я вскоре еще зайду поглядеть, как ей тут живется.

Сделав книксен, Дета шмыгнула за дверь и бегом сбежала с лестницы. Фройляйн Роттенмайер чуть помедлила в раздумье, а затем бросилась вслед за Детой. Она вдруг сообразила, что ей необходимо обсудить с теткой девочки кучу важных вещей, если ребенок и впрямь у них останется. А это уже случилось. От домоправительницы не ускользнуло, что тетка была твердо намерена оставить племянницу здесь.

Хайди по-прежнему стояла у двери. А Клара все это время внимательно к ней приглядывалась, сидя в своем кресле. Потом она поманила девочку к себе:

— Подойди сюда!

Хайди подошла к креслу.

— Как тебе больше нравится, чтобы тебя называли: Хайди или Адельхайдой?

— Меня зовут Хайди, и больше никак.

— Значит, я буду звать тебя Хайди, — сказала Клара, — по-моему, это имя тебе очень подходит, хотя я прежде никогда такого не слышала, да я и детей, похожих на тебя, тоже никогда не видела. У тебя всегда были такие короткие курчавые волосы?

— По-моему, да, — ответила Хайди.

— Ты рада, что приехала во Франкфурт? — продолжала спрашивать Клара.

— Нет, но завтра я все равно вернусь обратно и привезу бабушке белую булку, — доложила Хайди.

— Какая ты смешная! — воскликнула Клара. — Тебя ведь привезли во Франкфурт для того, чтобы ты осталась со мной и чтобы мы вместе учились. А это, кажется, будет очень весело, ты ведь даже читать не умеешь. По крайней мере, на уроках теперь будет повеселее. Хоть что-то новенькое. А то эти уроки — такая скучища, утро тянется бесконечно. Вот ты сама увидишь, каждое утро ровно в десять является господин кандидат и начинаются уроки, до двух часов. Это так долго! Даже сам господин кандидат иногда подносит книгу к самому лицу, как будто он вдруг стал ужасно близоруким, а это он просто зевает, прикрывшись книгой. А фройляйн Роттенмайер время от времени достает свой большущий носовой платок и прикрывает им лицо с таким видом, словно она глубоко захвачена темой урока, а на самом деле она тоже зевает. Тогда и на меня нападает зевота, но мне приходится с ней бороться, потому что если я хоть разочек зевну, фройляйн Роттенмайер тотчас же принесет рыбий жир и скажет, что у меня опять слабость. А хуже рыбьего жира ничего на свете нет, поэтому лучше зевоту скрывать. Но теперь мне уже не будет так скучно, я буду слушать, как ты учишься читать.

Услыхав про уроки чтения, Хайди задумчиво покачала головой.

— Ну что ты, Хайди, тебе непременно нужно научиться читать, все люди должны уметь читать. Господин кандидат очень добрый, он никогда не злится и очень хорошо преподает. Правда, когда он примется тебе что-нибудь объяснять, ты ничегошеньки не поймешь, но ты все равно молчи, а иначе он станет объяснять тебе снова и ты уже вконец запутаешься. Зато потом, когда ты что-то выучишь и узнаешь, ты сама поймешь, что он имел в виду.

В комнату опять вошла фройляйн Роттенмайер. Догнать Дету ей не удалось, и она была чрезвычайно возбуждена. Ведь она не успела объяснить Дете, что с ребенком все обстоит не так, как они условились. А поскольку домоправительница не знала, как ей теперь быть, как пойти на попятный, возбуждение ее только нарастало, ведь она сама заварила всю эту кашу. Вот она и бегала сейчас из классной комнаты в столовую и обратно, затем опять в столовую, где Себастиан круглыми, как плошки, глазами внимательно оглядывал накрытый стол, проверяя, все ли в порядке, и любуясь делом своих рук. Фройляйн Роттенмайер напустилась на него:

— Отложите на завтра свои великие мысли и постарайтесь еще сегодня управиться с делом, чтобы можно было сесть за стол.

Сказав это, она вихрем помчалась мимо Себастиана и кликнула Тинетту столь неприветливым тоном, что Тинетта засеменила на ее зов еще более мелкими шажками, чем обычно, и подошла к домоправительнице с такой насмешливой миной на лице, что та даже не решилась сорвать на ней свое раздражение.

— Приведите в порядок комнату для гостей, Тинетта, — с трудом овладев собой, проговорила домоправительница. — Там все готово, надо только смахнуть пыль с мебели.

— Игра стоит свеч, — насмешливо отозвалась Тинетта и тут же удалилась.

Между тем Себастиан довольно шумно распахнул двойные двери классной комнаты. Он тоже был явно не в духе, но не смел дерзить фройляйн Роттенмайер. Войдя в классную, он сразу же взялся за кресло на колесиках, чтобы отвезти барышню в столовую, но покуда он передвигал какой-то рычаг на кресле, к нему подошла Хайди и пристально уставилась на него.

— Ну что такого во мне особенного? — вспылил он.

Вряд ли бы Себастиан позволил себе такой тон, если бы заметил фройляйн Роттенмайер. А она как раз входила в комнату, когда Хайди ответила:

— Ты очень похож на Козьего Петера!

Домоправительница в ужасе всплеснула руками.

— Возможно ли такое! — простонала она. — Этот ребенок на «ты» с прислугой! У нее ни о чем нет ни малейших представлений!

Себастиан отвез Клару в столовую и там пересадил на кресло у стола.

Фройляйн Роттенмайер села рядом с Кларой и указала Хайди место напротив. Больше за столом никого не было, они все сидели далеко друг от друга, и Себастиану, который подавал к столу, приходилось много двигаться. Рядом с тарелкой Хайди лежала красивая аппетитная белая булочка, и девочка не сводила с нее радостных глаз. Сходство Себастиана с Козьим Петером расположило к нему Хайди. Она сидела тихо, как мышка, боясь даже пошевелиться, покуда Себастиан не подошел к ней с большим блюдом и не предложил ей жареную рыбу. Указав на булочку, Хайди спросила:

— Это можно взять?

Себастиан кивнул и покосился на фройляйн Роттенмайер, ему было любопытно, какое впечатление произвел на нее вопрос малышки. Хайди тут же сунула булочку в карман. Себастиан скорчил гримасу, чтобы удержаться от хохота, он знал, что смеяться ему не положено. Он молча и недвижно продолжал стоять возле Хайди, так как заговорить с ней он не смел и отойти, не обслужив ее, тоже не мог. Хайди довольно долго смотрела на него в недоумении, потом спросила:

— Я должна это съесть?

Себастиан кивнул.

— Так положи мне, — сказала она, спокойно переведя взгляд на свою тарелку.

На лице Себастиана отразилась растерянность, и блюдо в его руках начало опасно дрожать.

— Можете поставить блюдо на стол, — строго сказала фройляйн Роттенмайер. — Потом заберете.

Себастиан сразу же исчез.

— Адельхайда, я вижу, что мне придется учить тебя всему, даже самым простым вещам, — с глубоким вздохом заметила домоправительница. — Прежде всего я покажу тебе, как следует вести себя за столом. — И она ясно и доходчиво показала все, что должна делать Хайди. — Далее, — продолжала дама, — тебе следует усвоить, что за столом ты ни в коем случае не должна разговаривать с Себастианом, если только ты не хочешь что-то ему приказать или же задать необходимый вопрос. Но и тут обращаться к нему ты можешь только на «вы». Только «вы» или Себастиан. Понятно? И чтобы никогда я не слышала других обращений. Тинетту ты тоже будешь называть только на «вы». Меня ты будешь называть так же, как меня называют все. А уж как тебе обращаться к Кларе, она определит сама.

— Называй меня просто Кларой, — сказала девочка.

Затем последовало еще множество всяческих правил поведения — как вставать, как ложиться спать, как входить в комнату и как выходить, как поддерживать порядок и как запирать двери. У Хайди уже слипались глаза, ведь она нынче встала в пять утра, да и дорога была неближней. Девочка откинулась на спинку кресла и мгновенно уснула. А фройляйн Роттенмайер все продолжала поучать ее. Покончив с правилами поведения, она сказала:

— Запомни это хорошенько, Адельхайда! Ты все поняла?

— А Хайди уже давно спит, — заметила Клара, и лицо у нее при этом было веселое. Кажется, никогда еще ужин не протекал так интересно и незаметно.

— Просто неслыханно! Ума не приложу, что делать с этим ребенком?! — сердито воскликнула фройляйн Роттенмайер и так яростно дернула за сонетку,<a data-toggle="modal" href="#n_2" type="note">[2]</a> что на звонок разом примчались Тинетта и Себастиан. Несмотря на шум, Хайди не проснулась, и лишь с большим трудом удалось ее добудиться, чтобы отправить в спальню. Ее провели через классную, затем через спальни Клары и фройляйн Роттенмайер в предназначенную для нее угловую комнату.

Глава VII. БЕСПОКОЙНЫЙ ДЕНЬ ФРОЙЛЯЙН РОТТЕНМАЙЕР

Когда в первое свое утро во Франкфурте Хайди открыла глаза, она никак не могла взять в толк, что же такое вокруг нее. Девочка протерла глаза, но опять увидела все то же самое. Она обнаружила, что лежит в просторной комнате на высокой белой кровати, а на окнах висят длинные-предлинные белые занавески. Еще здесь были два кресла, обитых цветастой материей. У стены стоял такой же цветастый диван, а перед ним круглый стол. В углу девочка приметила умывальник, а на нем множество вещей, которых Хайди сроду не видывала. И тут она сообразила, что находится во Франкфурте, ей вспомнился весь долгий вчерашний день и поучения строгой домоправительницы, те, что она еще успела услышать. Хайди вскочила с кровати. Подошла к одному окну, потом к другому. Ей хотелось хоть в окно увидеть небо и землю. За занавесками она чувствовала себя точно в клетке. Отодвинуть их ей не удалось, и тогда Хайди, чтобы поглядеть в окно, залезла за занавески. Однако девочка не увидела того, что ожидала. Она бегала от одного окна к другому, становилась на цыпочки, так как окна оказались высоко от пола, но не видела ничего, кроме стен и окон. Одни только стены и окна, стены и окна. Хайди стало страшно. Было еще совсем раннее утро, но в горах Хайди привыкла подниматься с солнцем и тут же выбегать из дому — поглядеть, что делается на белом свете. Синее ли нынче небо, есть ли на нем солнышко, шелестят ли ели, проснулись ли уже цветы? Птичка, впервые очутившись в красивой золоченой клетке, начинает метаться, пробовать пролезть между прутьями, чтобы вылететь на свободу. Вот так и Хайди бегала от окна к окну, пытаясь их отворить. Должна же она наконец увидеть что-то, кроме окон и стен. Ведь где-то там, за окном, непременно должна быть зеленая трава и остатки снега на склонах гор. Хайди жаждала увидеть все это. Сердце ее сжималось от тоски. Но окна не отворялись, сколько она ни старалась, — дергала ручки, пыталась тонкими пальчиками поддеть раму снизу, — все было напрасно. Когда наконец до Хайди дошло, что все ее усилия тщетны, она сдалась. И теперь думала только о том, как хорошо бывало выбежать из дому и отправиться на выгон. Ей вспомнилось, что вчера вечером, когда они подходили к этому дому, кругом был только камень.

Тут раздался стук, и в приоткрывшуюся дверь просунулась голова Тинетты. Горничная коротко сообщила:

— Завтрак готов!

Хайди и в голову не пришло, что ее зовут завтракать. На насмешливом лице Тинетты ясно читалось предостережение — ни в коем случае к ней не приближаться, — а отнюдь не приветливое приглашение к завтраку. И Хайди вытащила из-под стола низкую скамеечку, села и стала ждать, тихая, как мышка. Немного погодя к ее двери, шурша платьем, подошла фройляйн Роттенмайер. Она опять была крайне взволнована и крикнула, не заходя в комнату:

— Что с тобой, Адельхайда? Ты не поняла, что тебя зовут завтракать! Иди сюда!

Хайди вскочила и пошла на зов. В столовой давно уже сидела Клара. Она приветливо поздоровалась с Хайди. Лицо у Клары было куда оживленнее, чем обычно, ибо она предвкушала, что нынче опять будет много нового и интересного. Завтрак проходил без сучка и задоринки. Хайди вполне благовоспитанно ела свой бутерброд. После завтрака Клару опять отвезли в классную комнату. Фройляйн Роттенмайер велела Хайди следовать за Кларой и быть с ней, покуда не придет господин кандидат. Когда девочки остались одни, Хайди сразу спросила:

— А как отсюда выйти? Мне охота поглядеть, какая тут земля.

— Можно открыть окно и выглянуть, — весело отвечала Клара.

— Окна не открываются, — печально проговорила Хайди.

— Ну отчего же? — сказала Клара. — Просто ты не умеешь, а я не могу тебе помочь. Вот придет Себастиан и откроет окно.

Для Хайди было великим облегчением узнать, что окна все-таки открываются р можно будет выглянуть, так как после недавних тщетных попыток девочке казалось, что она в тюрьме. Клара засыпала Хайди вопросами о том, как ей жилось дома, и Хайди с восторгом рассказывала о горах, козах, пастбище и обо всем, что было так мило ее сердцу.

Между тем явился господин кандидат, однако фройляйн Роттенмайер, вопреки обыкновению, не провела его сразу в классную комнату. Ей необходимо было прежде выговориться, и с этой целью она задержалась с ним в столовой, где они сели и домоправительница с волнением и во всех подробностях описала ему свое весьма затруднительное положение.

Некоторое время назад она написала господину Зеземанну в Париж, где он сейчас находится, о том, что его дочка давно уже хочет иметь подружку для игр и занятий. Сама фройляйн Роттенмайер тоже полагала, что такая девочка будет хорошим подспорьем во время уроков, а в свободное время будет развлекать Клару. Собственно говоря, фройляйн Роттенмайер тоже давно уже хочет, чтобы в доме был кто-то, кто мог бы хоть отчасти снять с нее заботы о развлечениях для больной девочки, ведь, чего греха таить, они порой надоедают друг другу. Господин Зеземанн ответил, что с радостью исполнит желание дочери, однако при условии, что девочка-компаньонка будет во всем на равных с Кларой, он-де не желает, чтобы в его доме мучили детей.

— Впрочем, — не преминула присовокупить фройляйн Роттенмайер, — со стороны хозяина это было излишне. Кому же охота мучить детей!

И она продолжала свой рассказ. Подумать только, как ужасно все обернулось с этим ребенком! Домоправительница привела множество примеров, ясно говоривших о том, что девочка ни о чем не имеет ни малейшего представления. Мало того, что господину кандидату придется ее учить всему буквально с самого начала, но и сама фройляйн Роттенмайер вынуждена будет заняться ее воспитанием, так сказать, с нуля. И в этой ужасающей ситуации она видит лишь одно средство спасения: если господин кандидат сочтет, что занятия с двумя столь разными девочками попросту немыслимы без большого вреда для старшей из них. Для господина Зеземанна это было бы единственно приемлемым основанием отступиться от данного слова и сразу же отправить девочку восвояси. Без его согласия она на такой шаг решиться никак не может, ибо господин Зеземанн, несомненно, узнает, что девочку сюда привозили.

Однако господин кандидат был человеком весьма осторожным, не спешил выносить свои суждения и никогда не судил однобоко. Он принялся многословно утешать фройляйн Роттенмайер, говоря, что если юная дочка господина Зеземанна волей-неволей вынуждена будет, с одной стороны, вернуться назад в своих занятиях, то, с другой стороны, благодаря этому она, напротив, еще быстрее продвинется вперед. Тем более что при регулярных занятиях все скоро придет в равновесие.

Поняв, что господин кандидат не только ее не поддержал, но, наоборот, выразил готовность взвалить на себя возню с неграмотным ребенком, она встала и открыла дверь в классную комнату. И, впустив учителя, поспешила закрыть за ним дверь. Сама она туда не пошла, ее охватывал ужас при одной мысли о занятиях азбукой. Фройляйн Роттенмайер большими шагами мерила комнату, обдумывая, иак прислуге следует обращаться к Адельхайде. Ведь господин Зеземанн писал, что девочка во всем должна быть ровней его дочери. Но долго предаваться этим размышлениям ей не удалось. Из классной донесся грохот, там что-то упало! Затем оттуда стали звать Себастиана. Она ринулась на шум. И взору ее представилась ужасная картина — все валялось на полу: книги, тетради, учебные пособия, чернильница, а сверху — дорожка со стола, из-под которой по комнате растекался чернильный ручеек. Хайди нигде не было видно.

— Начинается! — вскричала фройляйн Роттенмайер, в отчаянии ломая руки. — Ковер, книги, корзинка с моим рукоделием, дорожка — выпачканы в чернилах! Такого еще не бывало! И всё эта несчастная! Ни минуты не сомневаюсь, это ее рук дело!

Господин кандидат был очень напуган. Клара же, напротив, была страшно довольна столь непривычными событиями и их возможными последствиями. Она попыталась объяснить происшедшее:

— Да, это сделала Хайди, но не нарочно. И ее, безусловно, нельзя за это наказывать. Просто она так спешила уйти, что случайно ухватилась за дорожку и вместе с ней сдернула со стола все остальное. Она испугалась проезжавших мимо экипажей и хотела убежать. Вероятно, она никогда прежде не видела карет.

— Ну разве я не была права, господин кандидат? Этот ребенок ни о чем не имеет ни малейшего понятия! Она даже не понимает, что такое урок! Не знает, что нужно тихо сидеть и слушать. Да, но куда же девалась эта злополучная девчонка? Что если она убежала из дому? Что мне тогда скажет господин Зеземанн…

И фройляйн Роттенмайер бросилась вон из комнаты, сбежала вниз по лестнице и сразу увидела Хайди, стоящую возле открытой входной двери. Девочка ошалелыми глазами смотрела на городскую улицу.

— Это еще что такое? Что это тебе в голову взбрело? Как ты смеешь убегать из классной? — напустилась на нее фройляйн Роттенмайер.

— Мне послышалось, что шумят ели, но я их не вижу и шума тоже больше не слышу, — отвечала Хайди, разочарованно глядя в ту сторону, где стихал шум колес проехавшего экипажа. Этот звук напомнил девочке, как завывает в верхушках елей фён, и она вне себя от радости кинулась к выходу.

— Ели? Мы разве в лесу? Что за странные идеи! Ступай наверх и посмотри, что ты там натворила!

С этими словами фройляйн Роттенмайер стала опять подниматься по лестнице. Хайди последовала за ней и теперь в изумлении взирала на учиненный ею беспорядок. От радости и желания поскорее увидеть ели она не заметила, как это все случилось.

— Надеюсь, такое больше не повторится, — сказала фройляйн Роттенмайер, указывая на пол. — Во время урока нужно тихо сидеть и внимательно слушать. Если ты сама не в состоянии сидеть спокойно, я буду привязывать тебя к стулу. Понятно тебе?

— Да, — отвечала Хайди. — Но я буду сидеть смирно.

Она вполне поняла, что во время урока надо сидеть и слушать.

Тут появились Себастиан с Тинетгой, чтобы навести порядок. Господин кандидат откланялся, — сегодня было уже не до занятий. Так что зевать в этот день девочкам не пришлось.

После обеда Клара обычно отдыхала, и Хайди была предоставлена сама себе. Фройляйн Роттенмайер еще утром сказала ей, что после обеда она может заняться чем-нибудь по собственному выбору.

Итак, после обеда Клару увезли отдыхать, фройляйн Роттенмайер ушла в свою комнату, и Хайди поняла, что теперь она сама себе хозяйка. Ее это очень устраивало, она давно уже кое-что задумала, но ей требовалась помощь. Поэтому она замерла у дверей столовой, терпеливо кого-то дожидаясь. Вскоре по лестнице поднялся Себастиан с большим подносом в руках. Он нес из кухни столовое серебро, чтобы положить его в буфет. Едва он ступил на последнюю ступеньку, как Хайди подбежала к нему и отчетливо произнесла:

— Вы или Себастиан!

Себастиан вытаращил глаза. Затем спросил не без иронии:

— Что это значит, барышня?

— Я только хотела у вас что-то спросить, — нет, не думайте, ничего плохого, не так, как утром, — поспешила добавить она. Хайди видела, что Себастиан немного не в духе, и решила, что это связано с пролитыми чернилами.

— Понятно, но сначала я хотел бы знать, отчего это вы так странно ко мне обращаетесь: вы или Себастиан! — все тем же слегка насмешливым тоном осведомился лакей.

— Я теперь должна всегда так говорить, — объяснила Хайди. — Мне так велела фройляйн Роттенмайер.

Тут уж Себастиан рассмеялся так громко, что Хайди изумленно уставилась на него, так как она ничего смешного не заметила. До Себастиана наконец дошло, что же сказала девочке фройляйн Роттенмайер, и он с веселой миной отвечал:

— Ладно уж, барышня, можете и дальше так ко мне обращаться.

— А меня зовут не барышня, — в свою очередь слегка рассердилась девочка. — Меня зовут Хайди.

— Так-то оно так. Но та же дама велела мне называть вас барышней, — пояснил Себастиан.

— Правда? Ну тогда ладно, зовите меня барышней, — покорно проговорила Хайди. Она уже поняла, что в этом доме все делается по повелению фройляйн Роттенмайер. — Выходит, у меня теперь уже три имени, — вздохнула она.

— Да, а что же маленькая барышня желала у меня спросить? — напомнил Себастиан и с подносом в руках вошел в столовую. Там он принялся складывать серебро в ящик буфета.

— Как тут можно открыть окно, Себастиан?

— Вот так, очень просто, — отвечал Себастиан и открыл высокую створку окна.

Хайди подбежала к окну, но она была слишком мала ростом, чтобы выглянуть в него. Она еле доставала до подоконника.

— Ничего, — утешил ее Себастиан и пододвинул к окну высокий табурет. — Вот теперь маленькая барышня может выглянуть в окошко и поглядеть, что делается внизу.

Хайди с восторгом взобралась на табурет. Наконец-то она осуществит свое желание! Но едва глянув в окно, она тут же от него отвернулась и на лице у нее было написано страшное разочарование.

— Там только каменная улица, и больше ничего не видно, — с грустью проговорила девочка. — Себастиан, а если зайти за дом, что там можно увидать?

— Да все то же самое.

— А куда же надо пойти, чтобы было далеко-далеко видно?

— Наверное, надо залезть на высокую башню, к примеру, на колокольню, вон на ту, с золотым шаром наверху. Оттуда во все стороны далеко видать.

Хайди спрыгнула с табурета, бросилась к двери, вихрем спустилась по лестнице и выскочила из дома.

Но все оказалось далеко не так просто, как она решила, глядя в окно на колокольню. Ей казалось, что достаточно перейти улицу — и вот она, колокольня. Но вышло все не так. Хайди шла по улице и вообще не видела никакой колокольни. Затем она свернула на другую улицу, шла-шла, но башни все не было видно. Мимо проходило множество людей, но все они так спешили, что Хайди не решалась спросить у них дорогу. Наверное, им некогда с ней разговаривать. Наконец на углу следующей улицы она приметила мальчугана с шарманкой и странным зверьком на плече. Хайди подбежала к нему и спросила:

— А где тут башня с золотым шаром наверху?

— Почем я знаю, — ответил мальчуган.

— Кого же мне спросить? — не отставала Хайди.

— Почем я знаю.

— Ты ни одной церкви с башней не знаешь?

— Нет, одну знаю.

— Так проводи меня туда.

— А ты сперва покажи, что ты мне за это дашь. — Мальчик протянул руку.

Хайди порылась в карманах и вытащила картинку, на которой был нарисован красивый венок из красных роз. Она взглянула на рисунок еще раз, ей жалко было с ним расставаться. Только сегодня утром Клара подарила ей эту картинку… Но увидеть долину с холмами…

— Вот, хочешь это? — сказала Хайди.

Мальчик опустил руку и покачал головой.

— А что же ты хочешь? — спросила Хайди, с удовольствием пряча картинку в карман.

— Деньги.

— У меня нет денег, а у Клары, наверное, есть. Она мне обязательно даст. А сколько ты хочешь?

— Двадцать пфеннигов.

— Ладно, только идем скорее.

И они вдвоем пошли по длинной улице. Хайди спросила мальчика, что это за ящик у него за спиной. Он объяснил, что это шарманка, когда крутишь ручку, слышна красивая музыка. И вот они остановились перед старой церковью с высокой колокольней.

— Все, пришли, — сказал мальчуган.

— Как ты думаешь, если позвонить, кто-нибудь откроет, как открывает Себастиан?

— Почем я знаю.

Хайди обнаружила звонок и попыталась до него дотянуться.

— Ты обязательно меня дождись, я только поднимусь — и сразу обратно, а то я сама не найду дорогу домой. Ты уж проводи меня, ладно?

— А что ты мне за это дашь?

— Разве я должна тебе еще что-то дать?

— Еще двадцать пфеннигов.

Наконец, ключ в старом замке со скрипом повернулся и дверь отворилась, тоже со скрипом. В дверях появился старик, который взглянул на детей сперва удивленно, а потом и сердито.

— Как вы смеете тут трезвонить? — напустился он на них. — Или вы не видите, что тут написано под звонком: «ТОЛЬКО ДЛЯ ЖЕЛАЮЩИХ ПОДНЯТЬСЯ НА БАШНЮ».

— А я как раз желаю на башню, — заявила Хайди.

— Да что ты там забыла? — удивился старик. — Может, тебя кто-то послал?

— Нет, — отвечала Хайди, — просто мне хочется туда залезть, чтобы посмотреть вниз.

— Ступай-ка ты домой да не вздумай больше так шутить, второй раз это добром не кончится.

С этими словами сторож повернулся и хотел уже закрыть дверь, однако Хайди крепко ухватилась за полу его сюртука и взмолилась:

— Ну, пожалуйста, прошу вас, всего один разочек!

Сторож обернулся и встретился взглядом с молящими глазами девочки. Старик сменил гнев на милость. И взял девочку за руку.

— Ну что ж, ежели для тебя это так важно, идем!

Мальчик с шарманкой молча уселся у двери, тем самым показывая, что он с ними идти не намерен.

Держась за руку сторожа, Хайди взбиралась по бесчисленным лестницам, которые становились чем выше, тем уже. И вот еще одна, последняя, совсем узкая лесенка — и они наверху. Сторож взял Хайди на руки и поставил на окно башни.

— Теперь можешь смотреть!

Хайди смотрела вниз, на море крыш, башен и дымовых труб. Но вскоре это зрелище ей наскучило, и она проговорила убитым голосом:

— Все совсем не так, как я думала.

— А у тебя хорошее зрение? Да и что такая малышка понимает! Идем вниз, и чтобы я больше не слышал ни о каких башнях!

Сторож поставил Хайди на пол и повел вниз по узким ступенькам. Там, где ступеньки делались шире, слева имелась дверь, ведущая в каморку сторожа, а рядом — просторный чердак со скошенной крышей. Хайди увидала большущую корзину, перед которой сидела толстая серая кошка. При приближении людей она заворчала, — в корзине жили ее дети, и этим своим ворчанием она предупреждала, что лучше не нарушать покой ее семейства, а не то… Хайди застыла в изумлении. Никогда прежде не доводилось ей видеть такой громадной кошки. Дело в том, что в старой башне жили орды мышей и кошка без труда каждый день съедала по полдюжине. Увидев замешательство Хайди, сторож сказал:

— Не бойся, при мне она ничего тебе не сделает. Можешь посмотреть на котят.

Хайди глянула в корзину и задохнулась от восторга.

— Ох, какие славные, какие чудные котята! До чего же красивые! — восклицала она, в упоении прыгая вокруг корзины. Она не могла налюбоваться на смешных зверят, копошившихся в корзине. Их было семь или восемь.

— Хочешь котеночка? — спросил сторож, с удовольствием наблюдавший за восторгами девочки.

— Мне? Котенка? Насовсем? — взволнованно спросила Хайди, не смея поверить такому счастью.

— Конечно, а почему бы и нет, можешь хоть всех забрать, если есть куда, — заметил сторож, которому очень хотелось избавиться от котят, не причинив им вреда.

Хайди была вне себя от счастья! В большом доме столько места для котят! То-то Клара удивится и обрадуется, если принести ей таких чудных зверушек!

— Но как же я их понесу? — спросила Хайди, протягивая руки к котятам.

Но тут ей на плечи прыгнула толстая кошка и так злобно зашипела, что Хайди в испуге отпрянула.

— Я тебе их доставлю, только скажи куда, — успокоил девочку сторож и принялся гладить кошку. Ведь она была его подружкой, они вместе прожили много лет в этой старой башне.

— В большой дом к господину Зеземанну, там еще на дверях звонок в виде собачьей головы с толстым кольцом в пасти, — сказала Хайди.

Сторожу больше и не требовалось, он ведь с давних пор жил на башне и знал каждый дом в округе. К тому же он был давним знакомцем Себастиана.

— Знаю-знаю, но только кого мне там спросить, кому я должен доставить этих котят? Ты ведь не из семьи господина Зеземанна?

— Нет, но Клара ужасно обрадуется котятам!

Сторож хотел было идти вниз, но Хайди все не могла налюбоваться веселыми малышами.

— А можно мне взять с собой одного или двух? Одного для меня, а другого для Клары? Вы позволите?

— Погоди немного, — сказал сторож. Он ласково взял на руки толстую кошку, отнес ее в свою каморку и дал ей молока. Затем запер дверь и вернулся к Хайди:

— Ну вот, теперь можешь взять двоих!

Глаза Хайди сияли. Она выбрала одного беленького котенка, а другого полосатого, бело-рыжего, и рассадила их по карманам.

Мальчик-шарманщик все еще сидел на ступеньках, и когда сторож запер за Хайди дверь, девочка спросила:

— И по какой улице надо идти к дому господина Зеземанна?

— Почем я знаю, — отвечал мальчик.

Хайди постаралась описать все, что ей удалось запомнить: входную дверь, окна, лестницу. Но мальчик только качал головой. Ему все это было незнакомо.

— Из одного окна, — продолжала Хайди, — виден большой, большущий серый дом, а крыша у него вот такая… — и Хайди пальцем нарисовала в воздухе эту крышу.

Тут мальчик вскочил, — кажется, что-то такое он видел. Он сразу припустился бегом, а Хайди за ним. И в самом деле, вскоре они очутились перед дверью с медной собачьей головой. Хайди дернула за кольцо. На звонок вышел Себастиан и, увидев Хайди, закричал:

— Скорее, скорее!

Хайди вбежала в дом, и Себастиан закрыл за ней дверь. Мальчугана, смущенно топтавшегося рядом, он вовсе не заметил.

— Скорее, барышня, скорее, — торопил Хайди Себастиан. — Бегите прямиком в столовую, там уже все сидят за столом. Фройляйн Роттанмайер ни дать ни взять пушка заряженная, вот-вот выстрелит. И что это вам, барышня, вздумалось убегать?

Хайди вошла в столовую. Фройляйн Роттенмайер на нее даже не взглянула. Клара тоже промолчала. В этой тишине было что-то зловещее. Себастиан пододвинул Хайди кресло. И когда она наконец уселась, фройляйн Роттенмайер весьма строго на нее взглянула и начала торжественно-серьезным тоном:

— Адельхайда, позднее я с тобой поговорю, а сейчас скажу только одно: ты непослушная и невоспитанная девочка. Твое поведение, безусловно, заслуживает наказания, потому что ты ушла из дому не спросясь, никого не предупредив, и до вечера где-то разгуливала. Это поистине неслыханно!

— Мяу! — раздалось в ответ.

Тут уж домоправительница дала волю своему гневу.

— Как ты смеешь, Адельхайда? — повысила она голос. — После всех безобразий ты еще осмеливаешься шутки шутить, и притом весьма дурные шутки! Предупреждаю тебя, берегись!

— Да я… — начала было Хайди.

— Мяу, мяу!

Себастиан едва не выронил блюдо и, поставив его на стол, выскочил из столовой.

— Ну довольно! — хотела было крикнуть фройляйн Роттенмайер, но от волнения голос у нее сорвался. — Встань из-за стола и выйди вон!

Хайди испуганно вскочила и снова попыталась объяснить:

— Это не я…

— Мяу! Мяу!

Тут уж вмешалась Клара:

— Но, Хайди, ты же видишь, что фройляйн Роттенмайер сердится, зачем же ты опять мяукаешь?

— Это не я мяукаю, это котята, — удалось наконец объяснить Хайди.

— Как? Что? Кошки? Котята? — вскричала фройляйн Роттенмайер. — Себастиан! Тинетта! Скорее найдите этих мерзких животных и выкиньте их вон!

С этими словами домоправительница ринулась в классную комнату и заперла за собою дверь для пущей безопасности.

Для фройляйн Роттенмайер не было страшнее созданий, чем котята. Себастиан за дверью столовой корчился от смеха. Еще пододвигая стул Хайди, он заметил кошачью мордочку, выглядывавшую из кармана, и ему посчастливилось наблюдать весь спектакль. И сейчас, с трудом взяв себя в руки, он вошел в столовую, когда испуганные вопли домоправительницы уже стихли. В столовой теперь опять было тихо и чинно. Клара держала котят на коленях, Хайди примостилась подле нее, и обе упоенно играли с грациозными крохотными зверьками.

— Себастиан, — обратилась к лакею Клара. — Вы должны нам помочь. Надо найти для котят такое местечко, где они не попадутся на глаза фройляйн Роттенмайер, а то она их боится и хочет выкинуть вон. Но нам ужасно хочется оставить у себя этих прелестных котят. Мы станем с ними играть, только когда будем одни. Как бы нам это устроить?

— Уж я об этом позабочусь, будьте покойны, фройляйн Клара, — с готовностью отозвался Себастиан. — Я устрою им гнездышко в корзине, а корзину поставлю в такое место, где наша пугливая дама их не сыщет. Положитесь на меня.

Себастиан сразу принялся за дело, посмеиваясь про себя. То ли еще будет! Ему нравилось наблюдать, как фройляйн Роттенмайер выходит из себя.

По прошествии довольно долгого времени, когда уже близился час отхода ко сну, фройляйн Роттенмайер решилась наконец приоткрыть дверь классной комнаты и слабым голосом крикнула:

— Этих ужасных тварей уже нет?

— Будьте покойны, нет! — отвечал Себастиан, давно ожидавший этого вопроса.

Таким образом, предназначавшаяся Хайди обвинительная речь была отложена на другой день. Сегодня же, после невольно вызванных Хайди гнева и испуга, домоправительница чувствовала себя вконец измученной и молча удалилась к себе. Клара и Хайди последовали ее примеру, очень довольные, ибо знали, что их котята в надежном месте.

Глава VIII. В ДОМЕ ГОСПОДИНА ЗЕЗЕМАННА ВСЕ ИДЕТ КУВЫРКОМ

Когда наутро Себастиан открыл дверь господину кандидату и провел его в классную комнату, в дверь опять позвонили, да еще так громко, что Себастиан сломя голову бросился открывать. Так звонит только сам господин Зеземанн, — должно быть, он неожиданно приехал, мелькнуло в голове у Себастиана. Он распахнул дверь и… На пороге стоял оборванный мальчишка с шарманкой за спиной.

— Это еще что такое? — напустился на него Себастиан. — Я тебе покажу, как звонок попусту дергать! Ты что тут делаешь?

— Мне к Кларе надо, — отвечал мальчишка.

— Ах ты, чумазый ободранец, не можешь сказать, как все мы говорим: «Фройляйн Клара»?! И какие-такие у тебя дела с фройляйн Кларой?

— Она мне сорок пфеннигов задолжала, — объяснил пришелец.

— Да ты, похоже, не в своем уме! Откуда ты вообще знаешь, что фройляйн Клара здесь живет?

— Я вчера показал ей дорогу за двадцать пфеннигов, а потом обратно, тоже за двадцать. Итого сорок!

— Да что ты тут выдумываешь? Фройляйн Клара сроду из дому не выходит. Она и ходить-то совсем не может, давай, проваливай, пока я тебе не всыпал!

Однако мальчишка ничуть не испугался.

— Я видел ее на улице и могу вам ее описать! — заявил он. — У нее черные волосы, курчавые, короткие, и глаза тоже черные, платье коричневое, и говорит она как-то не по-нашему.

«Ого, — подумал Себастиан и хмыкнул про себя, — да ведь это маленькая барышня. Опять она что-то учудила».

Себастиан поманил мальчика в дом и сказал:

— Ладно уж, твоя взяла, заходи, только постой у двери, пока я не вернусь. И если барышня велит тебя впустить, то ты уж сыграй для нее что-нибудь, она это очень любит.

Оставив мальчишку у дверей, Себастиан поднялся наверх и постучал в дверь классной комнаты.

— Там пришел какой-то парнишка, ему во что бы то ни стало нужно видеть фройляйн Клару, — доложил Себастиан.

Клара страшно обрадовалась нежданному событию.

— Проводите его сюда скорее, Себастиан, — сказала она. — Господин кандидат, вы не против? Ему нужно о чем-то поговорить со мной.

Мальчик вошел и, как ему было велено, сразу начал крутить шарманку. Фройляйн Роттенмайер, чтобы не слушать, как Хайди учится читать, занималась чем-то в столовой, но вдруг она навострила уши. Не с улицы ли доносятся эти звуки? Нет, музыка звучит совсем рядом! Однако откуда в классной комнате взяться шарманке? Но тем не менее… в самом деле… Она пробежала через всю столовую и распахнула дверь классной. И глазам своим не поверила — посреди комнаты стоял какой-то оборвыш и крутил ручку шарманки. Крутил с большим рвением. Господин кандидат порывался что-то сказать, но его не было слышно. Клара и Хайди с восторженными лицами внимали уличной музыке.

— Прекратить! Сию минуту прекратить! — взвизгнула фройляйн Роттенмайер, но шарманка заглушала ее голос. Тогда она кинулась к мальчишке, но тут ей что-то попалось под ноги. Она глянула вниз и обомлела: по полу ползло что-то темное, отвратительное — черепаха! Домоправительница в ужасе подпрыгнула, да так высоко, как не прыгала уже много-много лет, и завопила что было мочи:

— Себастиан! Себастиан!

Музыка вдруг оборвалась. На сей раз вопли фройляйн Роттенмайер оказались громче музыки, и мальчик остановился. Себастиан, стоя у полуоткрытой двери, корчился от смеха, так как видел прыжок домоправительницы. Наконец, собравшись с силами, он вошел в классную. Фройляйн Роттенмайер в изнеможении рухнула в кресло.

— Вон отсюда! Всех вон! И мальчишку, и черепаху! Выбросьте их, Себастиан, скорее! Вон! Вон! — вопила она.

Себастиан послушно выставил мальчишку, который успел подхватить свою черепаху. На пороге лакей что-то сунул мальчишке в руку:

— Сорок за фройляйн Клару, сорок за игру, это было здорово! — и он запер за мальчиком входную дверь.

В классной вновь царил покой. Урок продолжался, и фройляйн Роттенмайер почла за благо на нем присутствовать, дабы не допустить больше подобных безобразий.

Расследовать происшедшее она решила после урока. Она так накажет виноватого, что тот надолго запомнит.

Но вот в дверь опять постучали, и вошел Себастиан. Он доложил, что только что доставили большую корзину, которую следует вручить лично фройляйн Кларе.

— Мне? — изумленно переспросила Клара. Она сгорала от любопытства. Что же такое в этой корзине? — Несите ее скорее сюда! — распорядилась она. — Я хочу ее видеть.

Себастиан внес большую корзину и поспешно удалился.

— Я полагаю, сначала надо закончить урок, а уж потом открыть корзину, — заметила фройляйн Роттенмайер.

Клара терялась в догадках, что же такое ей прислали, и с тоской поглядывала на корзину.

— Господин кандидат, — сказала она, сама себя оборвав на полуслове, — нельзя ли мне хоть одним глазком взглянуть, что там такое, а потом я все-все вам отвечу.

— С одной стороны, конечно, это возможно, но, с другой стороны, я против, — отвечал господин кандидат. — С одной стороны, ваше внимание будет отвлечено от занятий, с другой стороны…

Но речь так и осталась неоконченной. Из неплотно прикрытой корзины вдруг начали выпрыгивать котята. Один, два, три, еще и еще… С непостижимым проворством они разбежались, и казалось, классная комната так и кишит котятами. Они скакали вокруг ботинок господина кандидата, вцеплялись в его брюки, карабкались по юбке фройляйн Роттенмайер, царапая ей ноги, вскакивали на Кларино кресло, скреблись и мяукали. Короче говоря, возникла ужасающая неразбериха! Клара вопила от восторга:

— Какие дивные котята! Смотри, смотри, Хайди, как они прыгают!

Хайди вне себя от радости кидалась из одного угла в другой. Господин кандидат в глубоком замешательстве стоял у стола, то и дело дрыгая ногами, чтобы сбросить очередного котенка. Фройляйн Роттенмайер сперва в безмолвном ужасе застыла на кресле, а потом принялась тсричать во весь голос:

— Тинетга! Тинетта! Себастиан! Себастиан!

Она не смела даже пошевелиться, а то вдруг эти маленькие чудовища, не приведи Господь, станут по ней карабкаться, да еще все разом!

Наконец на вопли о помощи примчались Тинетта с Себастианом. Себастиан мгновенно переловил всех котят и сунул обратно в корзинку. Затем он отнес ее туда же, где вчера устроил гнездышко для двух первых котят.

Сегодня тоже во время урока зевать никому не пришлось. Поздним вечером, когда фройляйн Роттенмайер немного отошла от утренних треволнений, она позвала Тинетту и Себастиана в классную комнату, дабы провести дознание и выяснить, кто же виновник всех этих происшествий, безусловно, достойный самого сурового наказания. И тут мгновенно выяснилось, что все эти безобразия учинила Хайди во время своей вчерашней прогулки. Фройляйн Роттенмайер побелела от негодования. Она просто не находила слов, чтобы выразить обуревавшие ее чувства, и лишь взмахнула рукой, отпуская Тинетту и Себастиана. Затем она обратилась к Хайди, которая стояла возле Клариного кресла и никак не могла взять в толк, что же такое преступное она совершила.

— Адельхайда, — строго начала домоправительница. — Я знаю лишь одно наказание, которое может пронять такую маленькую дикарку, как ты. Посмотрим, каково тебе придется в темном погребе с крысами и ящерицами. И пусть тебе неповадно будет впредь вести себя подобным образом.

Хайди молча и удивленно выслушала приговор. Она никогда еще не бывала в страшном погребе, потому что каморка в горной хижине, которую дед называл погребом, была очень даже приятным местом, там лежали готовые сыры и стояло свежее молоко. А крыс и ящериц девочка и в глаза не видывала.

Но тут подала голос Клара:

— Нет, нет, фройляйн Роттенмайер, надо подождать, пока вернется папа! Он же пишет, что скоро приедет. Вот тогда я все ему расскажу, и пускай он сам решает, как поступить с Хайди.

Против этого верховного судьи фройляйн Ротгенмайер возражать не посмела, тем паче, что его и в самом деле ждали со дня на день. Она поднялась и недовольным тоном проговорила:

— Хорошо, Клара, пусть будет по-твоему, однако я сама тоже переговорю с господином Зеземанном. — И с этими словами она удалилась.

Минуло несколько спокойных дней, но фройляйн Роттенмайер все еще не могла прийти в себя от пережитого. Она разочаровалась в Хайди. Теперь ей казалось, что с появлением этой маленькой дикарки все в доме Зеземаннов пошло вкривь и вкось и уже никогда не наладится.

Клара же, напротив, была очень довольна. Она больше не изнывала от скуки во время уроков, так как Хайди без конца ее смешила. Девочка вечно путала буквы и никак не могла научиться их различать. Когда господин кандидат для пущей наглядности пытался приводить какие-то сравнения и говорил, что эта буква напоминает рог, а эта клюв, Хайди вдруг радостно восклицала:

— Это козел!

Или:

— Это орел!

Ибо рога и клювы вызывали у нее в памяти отнюдь не буквы. В послеобеденные часы Хайди сидела с Кларой и рассказывала ей о горах, о жизни там, рассказывала так долго и подробно, что в ней мало-помалу разгоралась тоска по дому и делалась уже такой нестерпимо жгучей, что Хайди всякий раз говорила Кларе под конец разговора:

— Все, мне пора домой! Завтра я уж точно уеду!

Но Клара удивительно умела успокоить и унять эти приступы тоски и внушала Хайди, что та должна во что бы то ни стало дождаться приезда папы. А там, мол, будет видно. Хайди сдавалась на ее уговоры, и к ней возвращалась ее веселость, но лишь потому, что она втайне лелеяла надежду на возвращение. С каждым проведенным здесь днем все больше росла горка булочек, которые она приберегала для бабушки, потому что в обед и в ужин рядом с ее тарелкой всегда лежала чудесная белая булочка. Хайди сразу же прятала ее в карман, ей эти булочки просто в горло не лезли, когда она думала, что бабушка никогда таких не пробовала, а черствый черный хлеб она уже есть не может. Сразу же после обеда, когда Клара отдыхала, Хайди подолгу сидела у себя в комнате, даже не шевелясь. Она уже поняла, что выходить на улицы Франкфурта ей запрещено, и смирилась с этим запретом. Беседовать в столовой с Себастианом фройляйн Роттенмайер тоже запрещала, а завести разговор с Тинеттой ей и в голову не приходило. Более того, она старалась обходить Тинетту стороной, поскольку та всегда говорила с девочкой свысока и вечно над ней подтрунивала. Хайди отлично понимала все ее колкости и насмешки. И сидя у себя в комнате, девочка подолгу предавалась воспоминаниям о зеленых горах и золотистом блеске цветов под ласковыми лучами солнца. Как все сияло вокруг: и снег, и горы, и широкая долина внизу! Хайди изнывала от тоски и желания вновь оказаться дома. Ведь тетка же обещала, что она сможет вернуться, если захочет. И в один прекрасный день Хайди не выдержала. Она сложила булочки в красный платок, надела свою соломенную шляпку и выбежала из дому. Но за дверью она сразу же наткнулась на препятствие, а именно на фройляйн Роттенмайер, которая как раз возвращалась домой. Она молча остановилась, окинула Хайди изумленным взглядом, и глаза ее задержались на красном узелке в руках девочки.

— Это еще что за вид! Что это все значит? Разве я не запретила тебе выходить из дому? А ты опять куда-то собралась? К тому же ты похожа на бродяжку!

— Никуда я не собралась, просто я хочу домой, — испуганно пролепетала Хайди.

— Что ты сказала? Как? Домой? Ты хочешь домой? — всплеснула руками фройляйн Роттенмайер. — Решила удрать! Если бы господин Зеземанн знал! Удрать из его дома! Постарайся, чтобы он никогда об этом не узнал! И что же такое тебе в его доме не понравилось? Разве тут не обходились с тобой куда лучше, чем ты заслуживаешь? Или тебе чего-то не хватало? Разве ты когда-нибудь жила в такой прекрасной комнате? Разве с тобой где-нибудь лучше обращались? Или кормили лучше, чем здесь?

— Нет, — отвечала Хайди.

— Надо полагать! — продолжала домоправительница. — У тебя было все, абсолютно все! Ты просто невероятно неблагодарное создание! Ты и понятия не имеешь, какая хорошая жизнь тебя здесь ожидает!

Но тут вдруг и Хайди захлестнул гнев:

— Я просто хочу домой, а если меня долго не будет, то Снежинка совсем загрустит. И бабушка меня ждет, и Щегольку будет плохо. Козий Петер побьет его, если не получит сыру! Здесь ведь даже не видно, как солнышко желает горам доброй ночи, а если бы орел летал над Франкфуртом, ему бы пришлось кричать еще громче, потому что здесь так много людей и они злятся друг на дружку, оттого что не могут пойти в горы. А там так хорошо!

— Боже милостивый, ребенок спятил! — вскричала фройляйн Роттенмайер и в испуге бросилась вверх по лестнице. Наверху она столкнулась с Себастианом, который как раз собирался сойти вниз. — Немедленно отведите наверх эту несчастную! — распорядилась она, потирая лоб, так как пребольно стукнулась.

— Да-да, сию минуту, премного благодарен, — отвечал Себастиан и тоже потер лоб. Он стукнулся еще больнее.

Хайди, дрожа от волнения и сверкая глазами, стояла на том же месте.

— Ну, опять что-то приключилось? — весело спросил Себастиан. Однако, присмотревшись внимательнее к неподвижно стоящей девочке, он дружески похлопал ее по плечу и сказал, желая утешить: — Ну-ну, маленькая барышня не должна принимать все так близко к сердцу. Главное, не вешать нос! Она мне сейчас тоже чуть было дырку в башке не пробила, ну и что? Подумаешь, велика важность! Нас не больно-то запугаешь, верно? И что стоять на одном месте, барышня? Надо идти наверх, она велела.

Хайди начала подниматься по лестнице медленно, вяло, совсем не так, как обычно. Себастиану было больно на нее смотреть. Он шел следом, пытаясь приободрить девочку:

— Только не надо сдаваться! И унывать тоже не годится! Нужно быть храброй. Вы же у нас барышня разумная, никогда не плачете, а в вашем возрасте некоторые по десять раз на дню слезы льют. А вы знаете, ваши котятки на чердаке возятся вовсю, прыгают, скачут как сумасшедшие. Мы потом пойдем с вами на чердак и поиграем с ними, когда наша мадам уйдет, ладно?

Хайди кивнула, но так безрадостно, что у Себастиана защемило сердце. И когда Хайди скрылась в своей комнате, он проводил ее участливым взглядом.

За ужином в этот день фройляйн Роттенмайер не проронила ни слова, только непрерывно бросала на Хайди настороженные взгляды, словно опасалась, что та выкинет что-нибудь невообразимое. Но Хайди недвижно сидела за столом, тихая, как мышка. Не ела, не пила, только быстро и незаметно сунула в карман булочку.

На следующее утро, когда господин кандидат поднялся по лестнице, фройляйн Роттенмайер, делая какие-то таинственные знаки, поманила его в столовую. Здесь она взволнованно поделилась с ним своими заботами. Перемена воздуха, новый образ жизни и масса новых впечатлений дурно повлияли на деревенскую девочку, и у нее помутился рассудок. Домоправительница поведала господину кандидату о вчерашней попытке бегства и в меру сил повторила ему странные речи Хайди.

Господин кандидат как мог успокаивал фройляйн Роттенмайер и поделился с ней своими наблюдениями. С одной стороны, Адельхайда — девочка, безусловно, весьма своеобразная, но, с другой стороны, она, несомненно, в здравом уме. При безукоризненно ровном обхождении девочка мало-помалу обретет желанное равновесие. Он полагает, что это куда важнее обучения грамоте, ибо в таком состоянии, как сейчас, девочка не может даже запомнить буквы.

Фройляйн Роттенмайер, несколько успокоенная, отпустила господина кандидата. Под вечер ей вдруг вспомнилось, как выглядела Хайди, собираясь бежать из дома. И она решила, что ребенка необходимо приодеть, покуда не приехал господин Зеземанн. У Клары было множество старых платьев, из них наверняка можно подобрать для Хайди недурной гардероб. Она сказала об этом Кларе, и Клара во всем с ней согласилась и даже загорелась желанием надарить Хайди, кроме платьев, еще множество платков и шляпок. Домоправительница направилась в комнату Хайди. Она намеревалась внимательно осмотреть одежонку девочки, чтобы решить, что следует оставить, а что выбросить. Но вскоре она вернулась в классную с выражением ужаса на лице.

— Что я нашла, Адельхайда! — вскричала она. — Это просто невероятно! В твоем шкафу, в платяном шкафу, заметь себе, Адельхайда, именно в платяном, я нашла такое!.. Целую кучу булочек! Только подумай, Клара, хлеб в платяном шкафу! Да еще такая куча! Тинетта! Немедленно уберите из комнаты Адельхайды черствый хлеб да прихватите со стола эту ужасную соломенную шляпу!

— Нет, нет! — взмолилась Хайди. — Шляпа мне очень нужна, а хлеб — это для бабушки!

И Хайди хотела ринуться вслед за Тинеттой, но фройляйн Роттенмайер перехватила ее.

— Ты останешься здесь, а весь хлеб будет убран, — твердо сказала домоправительница, все еще не отпуская девочку.

Но Хайди вдруг вырвалась и с рыданиями припала к Клариному креслу. Она горько плакала и, всхлипывая, приговаривала:

— Вот теперь бабушка даже не попробует белую булочку. Я их собирала для бабушки, а их выбросят, и они ей не достанутся!

Она так рыдала, что, казалось, у нее сердце разорвется. Клара не на шутку испугалась.

— Хайди, Хайди, ну не плачь, — уговаривала она малышку, — не надо так плакать, перестань, я тебе обещаю, что, когда ты поедешь домой, я дам тебе для бабушки еще больше булочек. И они будут свежими, мягкими, а твои уже давно зачерствели. Прошу тебя, Хайди, хватит плакать!

Хайди долго еще давилась слезами. Однако слова Клары дошли до нее, и мало-помалу она успокоилась. Но сквозь последние всхлипы она вновь и вновь переспрашивала:

— Ты правда дашь мне столько булочек, сколько у меня было?

И Клара вновь и вновь заверяла ее:

— Ну, конечно, дам, даже еще больше, только, ради Бога, успокойся!

К ужину Хайди вышла с красными глазами и при виде булочки у своего прибора снова всхлипнула. Но она справилась с собой, хоть и не без усилия, ибо знала, что за столом надо вести себя тихо. Себастиан сегодня, подходя к Хайди, строил преуморительные гримасы. Он показывал то на свою, то на Хайдину голову, кивал, зажмуривался, словно хотел сказать: не беспокойся, я все замечаю и обо всем позабочусь.

Когда Хайди вернулась к себе в комнату и уже собиралась лечь в постель, она вдруг увидела, что под одеялом спрятана ее старая, помятая, раздавленная соломенная шляпка. Девочка в восторге прижала ее к себе, еще больше помяв, потом завернула в платок и засунула шляпку в самый дальний угол шкафа. Шляпку под одеяло спрятал, конечно же, Себастиан. Он оказался в столовой одновременно с Тинеттой, а ее в этот момент куда-то позвали. Себастиан услыхал жалобный крик Хайди, пошел вслед за Тинеттой, и, когда та вынесла из комнаты Хайди черствый хлеб и шляпу, он быстро отобрал у нее шляпу со словами: «Я сам ее выброшу!»

Так он спас Хайдину шляпу ей на радость, а потом, пытаясь ее взбодрить, гримасничал в столовой.

Глава IX. ГОСПОДИН ЗЕЗЕМАНН СЛЫШИТ В СВОЕМ ДОМЕ МНОГО ТАКОГО, ЧЕГО ПРЕЖДЕ НЕ СЛЫХИВАЛ

Спустя несколько дней после описанных событий в доме Зеземаннов царило большое оживление, слуги то и дело бегали вверх и вниз по лестницам — из своего вояжа вернулся хозяин дома. Себастиан и Тинетта долго таскали из кареты чемоданы и картонки, ибо господин Зеземанн всегда привозил с собою множество красивых вещей.

Сам же он первым делом отправился в комнату дочери. Хайди как раз сидела у Клары, дело было к вечеру, эти часы они всегда проводили вместе. Клара очень нежно поздоровалась с отцом, которого любила всем сердцем, и отец не менее нежно приветствовал свою обожаемую Клерхен. А потом он протянул руку и Хайди, робко забившейся в угол, и весьма дружелюбно сказал:

— А вот и наша маленькая швейцарка! Иди сюда, дай мне руку! Вот так! А теперь скажи мне, вы с Кларой уже подружились? Вы не ссоритесь, не злитесь друг на друга? Не ругаетесь так, что сперва слезы в три ручья, потом примирение, и опять все сначала? Нет?

— Нет, Клара всегда очень добра со мной, — отвечала Хайди.

— Хайди никогда даже не пыталась со мной поссориться, — добавила Клара.

— Вот и отлично, я очень рад это слышать, — сказал господин Зеземанн, поднимаясь. — Ну а теперь, Клерхен, с твоего позволения я пойду в столовую. Я сегодня еще ничего не ел. Потом я вернусь и покажу, что привез.

Господин Зеземанн направился в столовую, где фройляйн Роттенмайер придирчиво оглядывала стол, накрытый для хозяина дома. Когда он уселся, а домоправительница с видом воплощенного несчастья заняла место против него, господин Зеземанн обратился к ней:

— Фройляйн Роттенмайер, как прикажете вас понимать? Вы встречаете меня с таким лицом, словно на дом обрушилась невесть какая беда. В чем дело? Клерхен я нашел весьма бодрой и веселой.

— Ах, господин Зеземанн, — мрачно начала домоправительница. — Должна заметить, что Клара тоже немало смущена. Мы обе страшно разочарованы.

— Разочарованы? — переспросил господин Зеземанн и спокойно отпил глоток вина.

— Как вам известно, господин Зеземанн, мы решили взять в дом компаньонку для Клары. А поскольку я прекрасно знаю, как много значения вы придаете тому, чтобы вашу дочь окружало все самое благородное и доброе, то я подумала о девочке из Швейцарии. Я надеялась увидеть здесь, в доме, одно из тех возвышенных юных созданий, выросших на горном воздухе, о которых столько читала и которые, так сказать, идут по жизни, не касаясь грешной земли.

— А я полагаю, что даже швейцарские дети все-таки ходят по земле, — начал господин Зеземанн, — если хотят продвинуться вперед, а иначе у них вместо ног были бы крылья.

— Ах, господин Зеземанн, вы же прекрасно понимаете, что я хотела сказать, — продолжала фройляйн Роттенмайер. — Я имела в виду одно из тех существ, что живут высоко в горах, где воздух так девственно чист, что нам от них ничто дурное не может передаться.

— И что же, по-вашему, Кларе делать с таким вот идеально-воздушным созданием?

— Ох, господин Зеземанн, я ведь вовсе не шучу, поверьте, мне не до шуток, дело куда серьезнее, нежели вы думаете, куда страшнее. Я бесконечно, да, бесконечно разочарована.

— Да что же тут страшного, скажите на милость? Ребенок вовсе не показался мне таким уж страшным, отнюдь, — спокойно возразил господин Зеземанн.

— Если бы вы знали, господин Зеземанн, ах, если бы вы только знали, что за люди и звери наводняли наш дом в ваше отсутствие! И все по милости этой девчонки! Господин кандидат тоже может вам многое рассказать.

— Вы, кажется, упомянули о зверях, фройляйн Роттенмайер? Как прикажете вас понимать?

— Ах, это просто уму непостижимо! Все поведение этой девчонки просто в голове не укладывается! Если, разумеется, не согласиться с тем, что подобные приступы говорят о полном душевном расстройстве.

До сего момента господин Зеземанн полагал, что дело не столь уж серьезно, однако если речь идет о душевном расстройстве, то это может дурно отразиться на Кларе. Господин Зеземанн очень пристально посмотрел на фройляйн Роттенмайер, так, словно хотел удостовериться, не страдает ли она сама подобным расстройством. В этот момент в дверях возник господин кандидат.

— А вот и наш господин кандидат! Вот он нам все и растолкует! — приветствовал учителя хозяин дома. — Прошу, прошу, садитесь-ка вот здесь, рядом со мной!

Господин Зеземанн протянул руку учителю..

— Фройляйн Роттенмайер, господин кандидат выпьет со мною чашечку черного кофе. Садитесь, садитесь, без церемоний! А теперь, господин кандидат, расскажите мне, что такое с этой девочкой, которую мы взяли в качестве компаньонки для моей дочери. Вы ведь с ней тоже занимаетесь? Что это за история со зверями, которых она принесла в дом, и в своем ли она уме?

Но господин кандидат почел необходимым сначала выразить свою радость по поводу счастливого возвращения хозяина дома. Он-де явился только засвидетельствовать ему свое почтение. Однако господин Зеземанн потребовал, чтобы ему все подробно рассказали. И господин кандидат начал:

— Коль скоро я вынужден говорить о, так сказать, сути этой девочки, то прежде всего, господин Зеземанн, я хотел бы обратить внимание на то, что если, с одной стороны, мы здесь обнаруживаем некоторые изъяны в развитии, кои объясняются более или менее небрежным воспитанием, или, лучше сказать, несколько запоздалым началом обучения, хотя эти изъяны проявляются далеко не во всем, напротив, ее хорошие качества, наряду с некоторой оторванностью от жизни, вполне объяснимы ее затянувшимся пребыванием в Альпах, которое, бесспорно, имеет и свои положительные стороны, если отрешиться от длительности…

— Дорогой мой господин кандидат, — нетерпеливо перебил его господин Зеземанн, — по-моему, вы перестарались. Скажите мне просто и ясно, вам эта девочка тоже внушает ужас тем, что приносит в дом зверей, и как, на ваш взгляд, все это может сказаться на моей дочери?

— Мне не хотелось бы обидеть эту девочку, ибо если, с одной стороны, тут имеет место своего рода светская неопытность, вполне объяснимая более или менее некультурной жизнью, коей она жила до своего переселения во Франкфурт, то уже само это переселение вносит в развитие этой, можно смело сказать, вполне неразвитой или, по крайней мере, недостаточно развитой девочки… но, с другой стороны, она одарена весьма неплохими свойствами, и если смотреть шире…

— Прошу прощения, господин кандидат, Бога ради, не заставляйте меня перебивать вас, но я… Я должен как можно скорее еще раз увидеть свою дочь.

С этими словами господин Зеземанн ринулся к двери, выскочил и больше в столовую не вернулся.

В классной комнате он подошел к дочери. Хайди тут же встала.

— Послушай, малышка, принеси-ка мне… погоди, ах да, принеси мне… — он и сам не знал, что ему нужно, но Хайди необходимо было ненадолго спровадить из комнаты. — Принеси мне стакан воды.

— Холодной?

— Да, да, разумеется, холодной.

Хайди исчезла.

— Ну, милая моя девочка, — сказал отец, подвигаясь поближе к дочери и беря ее руку в свою, — скажи мне ясно и без обиняков: каких это зверей притащила в дом твоя компаньонка и почему фройляйн Роттенмайер полагает, что у нее временами не все в порядке с головой? Можешь ты мне на это ответить?

Конечно же, Клара смогла ответить отцу, ибо перепуганная домоправительница и Кларе тоже поведала о путаных Хайдиных речах, которые для Клары имели, однако, смысл. И она рассказала отцу сперва историю с черепахой и котятами, а потом растолковала ему, что означают странные речи Хайди, столь сильно напугавшие фройляйн Роттенмайер. Господин Зеземанн хохотал от души.

— Значит, ты вовсе не хочешь, чтобы я отправил девочку восвояси, Клерхен? Ты еще от нее не устала?

— Нет, нет, папа, прошу тебя, не отсылай ее! — воскликнула Клара с мольбою в голосе. — С тех пор, как здесь Хайди, все время, каждый день что-то случается. Это так занятно, совсем не то, что раньше, когда здесь совсем-совсем ничего не происходило. И потом Хайди так много мне рассказывает!

Fig.5.

— Отлично, Клерхен, договорились! А вот и твоя подружка вернулась. Принесла мне вкусной холодной воды? — спросил господин Зеземанн, принимая у девочки стакан.

— Да, прямо из колодца, — отвечала Хайди.

— Ты что же, Хайди, сама бегала к колодцу? — удивилась Клара.

— Конечно. Это очень хорошая вода, но мне пришлось далеко идти, потому что у ближнего колодца было очень много людей. Тогда я пошла по улице, но и у второго народу было не меньше, и я свернула на другую улицу и там уже набрала воды. Да, какой-то господин с белыми волосами просил передать привет господину Зеземанну. Сердечный привет.

— Да, экспедиция оказалась весьма успешной, — рассмеялся господин Зеземанн. — А кто же этот господин с белыми волосами?

— Он проходил мимо колодца, когда я брала воду, а потом остановился и говорит: «Дай-ка мне напиться, я вижу, у тебя есть стакан. Кому это ты несешь воду в стакане?» А я сказала, что господину Зеземанну, тогда он громко засмеялся, велел передать вам сердечный привет и еще сказал, что желает вам приятно освежиться этой водой.

— Так, интересно, кто же это желает мне приятно освежиться? Как этот человек выглядел, Хайди? — спросил господин Зеземанн.

— У него очень доброе лицо, и он так хорошо смеется, и еще у него такая толстая золотая цепочка, а на ней висит тоже золотая штучка с большущим красным камнем, а на палке у него лошадиная голова.

— О, так это господин доктор! О, это наш старый друг доктор! — в один голос воскликнули Клара и господин Зеземанн.

В тот же вечер, оставшись в столовой с глазу на глаз с фройляйн Роттенмайер и обсуждая с ней разные домашние дела, господин Зеземанн сообщил ей, что компаньонка его дочери останется в доме. Он нашел девочку вполне нормальной, а ее общество для Клары предпочтительнее любого другого.

— А посему я настаиваю, — очень твердо сказал господин Зеземанн, — чтобы с девочкой всегда обходились по-хорошему, а ее некоторые странности ни в коем случае не должны считаться прегрешениями. Впрочем, если вам самой трудно справляться с девочкой, то у меня для вас на примете отличная помощница. В ближайшее время сюда на довольно продолжительный срок приедет погостить моя мать, уж она-то с кем угодно найдет общий язык. Вы хорошо меня поняли, фройляйн Роттенмайер?

— О да, господин Зеземанн, я все отлично поняла, — отвечала домоправительница, однако по лицу ее было видно, что она не испытывает большого облегчения при мысли о такой помощнице.

На сей раз господин Зеземанн недолго отдыхал в родном доме. Уже через две недели дела вновь потребовали его в Париж, и он утешал дочку, огорченную его отъездом, тем, что скоро приедет ее бабушка, которую ждут со дня на день.

Едва господин Зеземанн уехал, как пришло письмо с сообщением, что госпожа Зеземанн выехала из Голштинии, где она жила в своем старом поместье. На другой день пришло сообщение о точном времени ее прибытия, дабы за госпожой Зеземанн на вокзал прислали карету.

Клара страшно обрадовалась этой новости и весь вечер напролет рассказывала Хайди о бабуленьке, так что Хайди тоже стала называть ел бабуленькой, за что удостоилась весьма неодобрительного взгляда фройляйн Роттенмайер, который, впрочем, не произвел на девочку ни малейшего впечатления. Она уже привыкла к строгости домоправительницы. Позднее, когда Хайди шла к себе, фройляйн Роттенмайер позвала ее в свою комнату и заявила, что девочка ни в коем случае не должна называть госпожу Зеземанн бабуленькой, а только госпожой Зеземанн или же сударыней.

— Ты поняла? — спросила фройляйн Роттенмайер.

Хайди смотрела на нее с некоторым сомнением, однако дама смерила ее таким взглядом, что Хайди не осмелилась сказать, что не очень-то ее поняла.

Глава X. БАБУЛЕНЬКА

На другой день к вечеру в доме Зеземаннов началась суматоха ожидания и приготовлений. Сразу чувствовалось, что ожидаемая дама имеет вес в доме и все относятся к ней с величайшим почтением. Тинетта надела новый чепчик, а Себастиан повсюду, где только можно, расставил скамеечки для ног, чтобы старая дама, где бы ей ни вздумалось сесть, могла бы поставить ноги на скамеечку. Фройляйн Роттенмайер расхаживала по дому, наблюдая за приготовлениями и держась очень прямо, словно хотела намекнуть, что, хотя скоро в доме появится вторая хозяйка, ее собственная власть на этом не кончится.

И вот к дому подкатила карета, и Себастиан с Тинеттой ринулись вниз по лестнице. Фройляйн Роттенмайер последовала за ними, но медленно и с достоинством, ибо знала, что обязана встретить госпожу Зеземанн у дверей. Хайди велено было сидеть в своей комнате и ждать, когда ее позовут. Госпожа Зеземанн наверняка сначала пойдет к Кларе, и им захочется побыть наедине. Хайди сидела в уголке и твердила про себя, как ей следует обращаться к бабушке Клары. Но это длилось недолго, вскоре в дверь просунулась голова Тинетты, и горничная как всегда резко проговорила:

— Быстро в классную!

До сих пор Хайди не доводилось слышать каких-то иных обращений, кроме «госпожа» или «господин» такой-то, с добавлением фамилии. Но домоправительница в разговоре с Хайди обронила какое-то странное слово «сударыня». Переспросить ее Хайди не решилась. А впрочем, ничего тут нет страшного. Едва девочка приоткрыла дверь классной комнаты, как госпожа Зеземанн встретила ее приветливыми словами:

— А вот и наша девочка пришла! Подойди ко мне поближе, дай на тебя посмотреть!

Хайди подошла и звонким голосом проговорила:

— Добрый день, госпожа сударыня!

— А почему бы и нет! — рассмеялась бабуленька. — Это в ваших краях так говорят? Ты у себя в Альпах это слышала?

— Нет, у нас так никто не говорит, — серьезно ответила Хайди.

— У нас тоже, — опять рассмеялась бабуленька и ласково потрепала Хайди по щеке, — так никто не говорит. Дети зовут меня бабуленькой, и ты тоже можешь меня так называть. Запомнила?

— Да, запомнила, — заверила ее Хайди, — я еще раньше так говорила.

— Понятно, понятно, — сказала бабуленька и весело кивнула. Она пристально разглядывала Хайди, время от времени кивая головой.

Хайди серьезно смотрела ей прямо в глаза, потому что в глазах бабуленьки было столько сердечной теплоты, что у Хайди сразу полегчало на душе. Да и вообще, ей так понравилась бабуленька, что девочка глаз с нее не сводила. У бабуленьки были красивые седые волосы и чудесный кружевной чепчик. По бокам чепчика свисали две широкие ленты, которые все время трепетали, словно бабуленьку обвевал легкий ветерок, что показалось Хайди странным.

— А как тебя зовут, деточка?

— Меня зовут просто Хайди, но вообще-то мое имя Адельхайда, и я должна следить…

Хайди запнулась, она чувствовала себя немного виноватой из-за того, что еще не привыкла откликаться на имя Адельхайда. Она никак не могла усвоить, что это и есть ее имя. А тут как раз в комнату вошла фройляйн Роттенмайер.

— Госпожа Зеземанн несомненно одобрит меня, — вставила вошедшая, — за то, что я предпочла имя, которое можно произносить не стыдясь. Хотя бы ради прислуги.

— Дражайшая Роттенмайер, — возразила госпожа Зеземанн, — если человека все зовут Хайди и человек к этому привык, то я так и стану его называть. И никак иначе!

Для фройляйн Роттенмайер было мучительно слышать, что госпожа Зеземанн обращается к ней просто по фамилии, но что поделаешь! Если уж бабуленька что-то решила, она ни перед чем не остановится. К тому же с возрастом она не утратила ни одного из пяти чувств и прекрасно поняла, что происходит в доме, едва переступив его порог.

На следующий день, когда Клара, как обычно, прилегла после обеда, бабуленька села в кресло рядом с внучкой и на пять минут закрыла глаза. Потом она поднялась — пяти минут ей хватило, чтобы вновь обрести бодрость, — и вышла в столовую. Там никого не было.

— Похоже, она спит, — проворчала себе под нос старая дама, направилась прямиком к фройляйн Роттенмайер и довольно энергично постучала ей в дверь.

Немного погодя дверь открылась, и домоправительница, испуганная неожиданным визитом, даже отшатнулась.

— Роттенмайер, где в это время находится ребенок и что он делает? Я хотела бы это знать, — проговорила госпожа Зеземанн.

— Она у себя в комнате, где могла бы заняться чем-то полезным, имей она к этому хоть малейшую охоту. Госпоже Зеземанн следует знать, какие ужасные вещи иной раз выдумывает это испорченное существо. Я бы не решилась даже говорить о них в приличном обществе.

— А я бы тоже так себя вела, если бы целыми днями сидела взаперти, как эта девочка. И я бы еще посмотрела, как бы вы в приличном обществе рассказывали о моих проделках! Приведите девочку ко мне в комнату. Я дам ей чудесные книги, которые привезла с собой.

— Да ведь в том-то и беда! — всплеснула руками фройляйн Роттенмайер. — Что ей делать с книгами? Да она за все это время даже буквы не выучила. Этой девочке совершенно невозможно внушить хоть какие-то понятия. Спросите господина кандидата! Не обладай сей превосходный человек поистине ангельским терпением, он бы уже давно отказался от этих занятий.

— Однако это странно. По виду девочки не скажешь, что она не в состоянии запомнить буквы, — сказала госпожа Зеземанн. — А теперь все-таки приведите ее ко мне, пусть хотя бы картинки посмотрит.

Фройляйн Роттенмайер намеревалась еще что-то сказать, но госпожа Зеземанн повернулась и быстро ушла к себе. Ее крайне удивил разговор о неспособности Хайди к учению, и она решила сама все выяснить. Но не у господина кандидата, чей ангельский характер она высоко ценила. Встречаясь с ним, госпожа Зеземанн всегда была весьма приветлива, однако тут же спешила уйти, чтобы не оказаться втянутой в разговор с учителем. Его манера выражаться чрезвычайно ее утомляла.

Хайди явилась в комнату госпожи Зеземанн и тут же широко раскрыла глаза при виде роскошных цветных картинок в книгах, которые перед ней выложила бабуленька. Они стали вдвоем смотреть картинки, бабуленька в очередной раз перевернула страницу, и вдруг Хайди громко вскрикнула. Горящими глазами смотрела она на открывшуюся ее взору картинку, и тут по щекам ее полились слезы. Она всхлипнула. Бабуленька удивленно смотрела на картинку. Что там такое? На картинке был изображен дивный зеленый луг, а на лугу резвились козы. Посреди луга, опершись на посох, стоял пастух. Все было залито золотистым светом, так как солнце как раз заходило за горизонт.

Бабуленька взяла Хайди за руку.

— Иди ко мне, деточка, — ласково проговорила она. — Не плачь, не надо слез. Я понимаю, тебе эта картинка что-то напомнила. Смотри, тут есть чудесная история, которую я расскажу тебе нынче вечером. В этой книжке много интереснейших историй, которые можно читать и потом пересказывать. Иди ко мне, нам с тобой надо кое-что обсудить. Вытри слезы, вот так, и подойди поближе, чтобы я тебя хорошо видела. Ну вот и славно, вот мы и опять повеселели!

Но Хайди долго еще продолжала всхлипывать. Бабуленька дала ей время прийти в себя, только иногда ободряюще приговаривала:

— Вот и славно, вот мы и опять веселые!

Когда девочка наконец успокоилась, бабуленька сказала:

— А теперь, деточка, ты должна мне кое-что рассказать. Как проходят ваши уроки с господином кандидатом? Ты уже что-то знаешь, умеешь?

— О нет, — со вздохом ответила Хайди. — Я знаю только, что ничему не могу научиться.

— Как это — ничему не можешь научиться? Что это значит?

— Читать вообще нельзя научиться, это очень трудно.

— Вот так-так! И откуда же ты это взяла?

— Мне Петер говорил, это очень трудно.

— Ох, уж этот мне Петер! Но знаешь ли, девочка моя, не нужно принимать на веру все, что говорит Петер. Надо самой попробовать. Я понимаю, с такими мыслями ты, конечно же, плохо слушала господина кандидата и лишь вполглаза смотрела на буквы.

— Это бесполезно, — проговорила Хайди тоном, в котором слышалась покорность судьбе.

— А теперь послушай меня, Хайди, — начала бабуленька, — ты до сих пор не выучилась читать только оттого, что поверила Петеру. Но теперь ты должна поверить мне, а я заявляю тебе твердо и определенно, что ты очень быстро научишься читать, как все дети, такие, как ты, а не твой Петер. И ты должна понять, что будет, когда ты выучишься читать. Вот, к примеру, ты увидала на картинке пастуха на прелестном зеленом лугу. Как только ты выучишься читать, я дам тебе эту книгу и ты сможешь сама прочитать историю этого пастуха так, словно кто-то тебе ее рассказал. Ты прочтешь о том, как он ходил за своими овцами и козами и какие странные вещи с ним случались. Ведь ты хотела бы это знать, правда, Хайди?

Хайди напряженно слушала бабуленьку и, переведя дух, с блестящими глазами ответила:

— О, если бы я умела читать!

— Теперь ты научишься читать, и притом очень быстро, я уже это вижу. А сейчас мы с тобой наведаемся к Кларе. Пойдем и захватим с собою книги.

И госпожа Зеземанн, взяв Хайди за руку, направилась в классную комнату.

С того дня, как Хайди собралась убежать из дому, а фройляйн Роттенмайер застигла ее на крыльце и сказала ей, какая она дурная и неблагодарная, раз решила убежать, и как хорошо, что господин Зеземанн об этом не знает, девочка очень переменилась. Она поняла, что не сможет уехать домой, когда захочет, как обещала тетка, нет, ей придется надолго, очень надолго остаться во Франкфурте, а быть может, и навсегда. Поняла она и то, что господин Зеземанн сочтет ее неблагодарной, если она скажет, что хочет домой, и полагала, что так же подумают и Клара с бабуленькой. И потому она ни одной живой душе не смела поведать, что тоскует по дому, ведь тогда даже бабуленька, такая ласковая с ней, рассердится, как рассердилась фройляйн Роттенмайер. А Хайди вовсе этого не хотелось. Но камень, лежавший у нее на сердце, становился все тяжелее.

Хайди почти ничего не ела и с каждым днем делалась все бледнее. И ночью она часто подолгу не могла уснуть. Едва все кругом стихало и она оставалась одна, перед глазами у нее вставали залитые солнцем горы, луга и цветы. А когда, наконец, она засыпала, ей снились красные скалистые вершины Фалькнисса и пылающие снега Кезапланы. Просыпаясь утром, полная радости, она хотела выбежать из хижины… но замечала, что лежит на высокой кровати во Франкфурте, далеко-далеко от дома, и не может туда вернуться. Зарывшись лицом в подушку, она тихонько плакала, стараясь, чтобы никто ее не услышал.

От бабуленьки не укрылось угнетенное состояние Хайди. Несколько дней она молча наблюдала и ждала, не изменится ли дело к лучшему. Но все оставалось по-прежнему, и по уграм бабуленька часто замечала, что глаза у Хайди заплаканные. И вот однажды она вновь привела Хайди к себе и, глядя девочке прямо в глаза, ласково спросила:

— Скажи-ка мне, Хайди, чего тебе не хватает? Что с тобой? У тебя какое-то горе?

Но Хайди боялась показаться неблагодарной, а особенно этой ласковой женщине, ведь тогда она уже не будет так к ней добра. И девочка печально ответила:

— Про это нельзя говорить.

— Нельзя? И Кларе тоже нельзя ничего сказать?

— О нет, нет, никому нельзя, — уверяла ее Хайди с таким несчастным видом, что бабуленька сжалилась над ней.

— Иди ко мне, детка, я хочу тебе кое-что сказать. Знаешь, если у человека горе, о котором никому нельзя поведать, то тогда он может поделиться этим горем с Господом Богом и молить Его о помощи. Только один Бог может помочь любому горю, облегчить любую тяжесть. Ты ведь это понимаешь, не правда ли? Ты ведь молишься Богу по вечерам, благодаришь Его за все доброе и просишь уберечь тебя от всего дурного?

— Нет, я никогда так не делаю, — отвечала Хайди.

— Ты никогда не молишься, Хайди? Ты даже не знаешь, что это такое?

— Я с первой бабушкой молилась, но это уже давно было, я все забыла.

— Вот видишь, девочка, ты потому такая грустная, что не знаешь никого, кто мог бы тебе помочь. Подумай сама, как было бы прекрасно, когда у тебя тяжело на сердце, обратиться к Богу, все Ему рассказать и просить о помощи. А Он ведь помогает там, где никто уже помочь не в состоянии. И Он может вернуть нам радость.

В глазах Хайди мелькнул лучик надежды:

— И Ему можно все-все сказать?

— Да, Хайди, все.

Хайди высвободила руку из рук бабуленьки и спросила:

— Вы позволите мне уйти?

— Ну разумеется, деточка, ступай с Богом!

Хайди бегом бросилась к себе в комнату, села на низкую скамеечку, сложила руки и поведала Господу все, что было у нее на сердце. Проникновенно и искренне молила она Бога помочь ей вернуться домой, к дедушке.

Прошло больше недели, и господин кандидат выразил желание засвидетельствовать госпоже Зеземанн свое почтение и обсудить с ней одну странную историю. Наконец его пригласили, и, едва он вошел, госпожа Зеземанн протянула ему руку.

— Входите, входите, дорогой господин кандидат, милости прошу! Садитесь вот сюда, поближе. Итак, что вас привело ко мне? Надеюсь, ничего плохого не случилось, вы не жаловаться ли пришли?

— Напротив, сударыня, — начал господин кандидат, — произошло то, чего я никак не ожидал, да и никто, знающий все предыдущее, просто не мог бы предположить. При имевшихся предпосылках случившееся представляется мне поистине невероятным. Тём не менее это так. Самым чудесным образом, вопреки логике и ожиданиям…

— …девочка Хайди научилась читать, — закончила его мысль госпожа Зеземанн. — Так ведь, господин кандидат?

— Но это и вправду поразительно, — продолжал он, — ведь это юное создание после всех моих подробнейших объяснений и неимоверных усилий никак не могло даже выучить буквы, и вдруг, в кратчайший срок, когда я решил было, что это недостижимо, девочка в одну ночь научилась читать и почти сразу стала читать так бегло и правильно, что я только диву даюсь, — с начинающими такое бывает крайне редко. Но ничуть не менее удивительным представляется мне и то, что вы, сударыня, сразу же сочли возможным это предположить, так сказать, вопреки всему!

— В человеческой жизни много удивительного, — заметила госпожа Зеземанн с довольной улыбкой. — К тому же иной раз возникают счастливые сочетания. Например, новое стремление к знанию и новый метод обучения, и вместе они дают прекрасные результаты. А теперь, господин кандидат, давайте радоваться тому, что девочка научилась читать, и надеяться на удачное продолжение учебы.

С этими словами она проводила господина кандидата до двери и быстро направилась в классную комнату, дабы самой во всем убедиться. И в самом деле — Хайди сидела рядом с Кларой и читала ей вслух. Казалось, она сама читает с нарастающим удивлением и упоенно вторгается в новый, доселе неведомый мир. Из черных букв вдруг стали появляться предметы и люди, они были живыми и трогали сердце своими историями.

В тот же вечер, выйдя к ужину, Хайди обнаружила возле своего прибора большую книгу с дивными картинками. Девочка вопросительно глянула на бабуленьку, а та ласково кивнула в ответ:

— Да, да, теперь она твоя!

— Насовсем? А если я уеду домой? Тогда тоже? — спрашивала Хайди, порозовев от радости.

— Насовсем, разумеется, насовсем, — заверила ее бабуленька. — Мы завтра же начнем ее читать.

— Но ты не уедешь домой еще много лет, Хайди, — проговорила вдруг Клара. — Ведь когда уедет бабуленька, тебе придется остаться со мной.

Перед сном Хайди еще раз со всех сторон оглядела чудесную книгу. С этого дня она полюбила сидеть за книгой, читать и перечитывать истории с прекрасными картинками. И когда по вечерам бабуленька говорила: «А теперь Хайди нам почитает!», девочка замирала от счастья. Она читала уже совсем свободно, а если приходилось читать вслух, все в этих историях представлялось ей еще живее, понятнее, а потому еще восхитительнее. А бабуленька многое объясняла и дополняла книжные истории своими рассказами. Особенно Хайди полюбилась картинка с зеленым пастбищем, стадом и пастухом, опершимся на посох. На первой картинке юноша еще пас стадо своего отца, веселых коз и овец, и ему это было в радость. На следующей картинке он убегал из родительского дома на чужбину. Там ему пришлось пасти свиней, и он вконец отощал. Солнце на картинке было уже не такое золотое, земля там была серой и туманной. А к концу этой истории была еще одна картинка: отец с распростертыми объятиями выходил навстречу раскаявшемуся сыну, который вернулся домой худой и оборванный. Эту историю Хайди любила больше всего, она вновь и вновь ее перечитывала вслух и про себя. И все не могла наслушаться, когда бабуленька давала свои пояснения к этой истории. В книге было еще много других историй. Так за чтением быстро летели дни. И вот уже в доме заговорили об отъезде бабуленьки.

Глава XI. ХОРОШЕЕ И ПЛОХОЕ

Каждый день после обеда Клара ложилась отдыхать, и фройляйн Роттенмайер тоже (по-видимому, она нуждалась в отдыхе), а бабуленька сидела рядом с внучкой и дремала. Однако уже через пять минут она снова была на ногах и требовала Хайди к себе. Там они беседовали, и женщина старалась всячески ее занять. У бабуленьки в комнате было много маленьких кукол, и она показывала Хайди, как шить для них платьица и фартучки. Так, мало-помалу, она приучала Хайди к шитью. И вскоре девочка уже шила прелестные платья и даже пальтишки для кукол из разных лоскутков роскошных расцветок. А еще Хайди постоянно читала бабуленьке вслух… Девочке это доставляло огромное удовольствие, она всякий раз заново переживала все, что случалось с героями книг, они стали ей очень близки, и она радовалась каждой новой встрече с ними. Но по-настоящему радостной Хайди никогда не выглядела, и глаза у нее были невеселые.

Наступила последняя неделя перед отъездом бабуленьки.

Клара только что уснула после обеда, и Хайди позвали в комнату бабуленьки. Она вошла с книгой под мышкой, и женщина жестом велела ей подойти поближе. Она взяла у девочки книгу, отложила ее в сторону и спросила:

— А теперь скажи мне, детка, отчего ты такая невеселая? У тебя все еще тяжело на душе?

— Да, — кивнула Хайди.

— А ты Господу Богу об этом сказала?

— Да.

— И ты каждый день Ему молишься, просишь, чтобы все опять стало хорошо, чтобы к тебе вернулась радость?

— Нет, я теперь больше не молюсь.

— Хайди! Что ты такое говоришь? Что я слышу? Отчего же ты перестала молиться?

— Это не помогает. Боженька ничего не слышит, и вообще, я думаю, — взволнованно проговорила Хайди, — если каждый вечер все люди, а их в городе так много, одновременно молятся, то не может Боженька на всех обращать внимание, и уж тем более на меня.

— И почему же ты так в этом уверена, Хайди?

— Я каждый день просила Его об одном и том же, вот уж сколько времени, а Боженька ничего для меня не сделал.

— Нет, Хайди, так не годится! Ты не должна так думать! Видишь ли, девочка, Господь Бог всем нам добрый Отец, который всегда знает, что для нас хорошо, даже если мы сами этого не знаем. И если мы просим Его о чем-то, что дурно для нас, то Он нам этого не дает, а посылает нам нечто куда лучшее, конечно, если мы продолжаем от всего сердца молиться Ему, а не бросаем сразу свои молитвы и не теряем доверия к Всевышнему.

Надо полагать, девочка, то, о чем ты молишься, сейчас не хорошо для тебя. Господь Бог, несомненно, тебя услышал, ибо Он слышит и видит всех людей, потому-то Он и Господь Бог, а не человек, как ты и я. И поскольку Он знает, что хорошо для тебя, то Он думает: «Да, эта девочка Хайди получит то, о чем просит, но лишь тогда, когда это будет ей на пользу и когда она сможет по-настоящему это оценить. И если Я сейчас исполню ее просьбу, то потом она может подумать, что было бы куда лучше, чтобы эта просьба не исполнилась. Она станет плакать и скажет: лучше бы Боженька не давал мне того, о чем я просила, это совсем не так хорошо, как мне казалось». Господь смотрит на тебя и проверяет, истинно ли ты в Него веруешь, каждый ли день обращаешься к Нему с молитвой, и Ему не может понравиться, как ты себя ведешь. Чуть что не по-твоему, ты теряешь веру. Ты перестала молиться и забыла Господа. Понимаешь ли, когда человек так поступает и Бог больше не слышит его голоса среди других молящихся, Он тоже оставляет этого человека и отпускает его на все четыре стороны. А когда такому человеку придется туго и он начнет сетовать, что никто ему не помогает, то ни у кого это не вызовет сожалений и каждый скажет ему: «Ты сам отрекся от Господа Бога, который только и мог бы тебе помочь!» Ты хочешь, чтобы и с тобою так случилось, Хайди? Или сей же час обратишься к Богу с мольбой о прощении? И будешь каждый день молиться Ему и веровать, что Он все делает тебе во благо, и сбросишь камень с души своей?

Хайди слушала очень внимательно. Каждое слово бабуленьки западало ей в сердце, ибо девочка безгранично доверяла госпоже Зеземанн.

— Я прямо сейчас пойду к себе и стану просить Боженьку о прощении и никогда больше о Нем не забуду, — с раскаянием в голосе проговорила Хайди.

— Вот это хорошо, моя девочка, ты только верь, и Господь в свое время поможет тебе! — подбодрила ее бабуленька.

Хайди тотчас же побежала к себе и очень долго и серьезно молилась, каялась и просила Господа Бога не забывать о ней и вновь к ней снизойти.

Настал день отъезда бабуленьки. Для Клары и Хайди то был печальный день, но бабуленька позаботилась о том, чтобы он не запечатлелся таким в их сознании. Она устроила настоящий праздник, который длился до той минуты, когда госпожа Зеземанн села в карету. И в доме воцарились тишина и пустота, как будто разом все кончилось, все прошло. До самого вечера девочки сидели как потерянные, не понимая, как и что будет дальше.

На другой день после уроков, когда подошел тот час, что девочки всегда проводили вместе, Хайди вошла к Кларе с книгой под мышкой и сказала:

— Клара, я хочу всегда-всегда читать тебе вслух. А ты хочешь?

Клара обрадовалась, и Хайди тут же раскрыла книгу. Но читала она недолго и вдруг умолкла. Ибо в истории, которую она начала читать, говорилось о смерти бабушки. Помолчав, она воскликнула:

— О, бабушка! Бабушка умерла! — и разразилась слезами.

Хайди свято верила во все, о чем читала, вот и сейчас она решила, что умерла бабушка Петера. Она громко рыдала и твердила, давясь слезами:

— Бабушка умерла, и я никогда ее не увижу, и она никогда уже не попробует белую булочку!

Клара тщетно пыталась объяснить ей, что в книге речь идет о совсем другой бабушке. И даже когда Кларе наконец удалось втолковать Хайди, что она все перепутала, девочка долго еще не могла успокоиться. Она продолжала безутешно рыдать, и в сердце ее прочно поселилась тревога, что бабушка может умереть, когда она, Хайди, так далеко от нее. И дедушка тоже может умереть… И если ей суждено все-таки когда-нибудь вернуться домой, там, в горах, все будет тихо и мертво. Она останется совсем-совсем одна и никогда больше не увидит тех, кто были так милы ее сердцу.

Между тем в комнату вошла фройляйн Роттенмайер и стала свидетельницей тщетных попыток Клары вывести Хайди из горестного заблуждения. А так как Хайди все никак не могла успокоиться, то домоправительница решительно подошла к девочкам и непререкаемым тоном заявила:

— Адельхайда, прекрати это бессмысленные причитания! Сию же минуту! И послушай меня: если ты и дальше будешь при чтении так плохо владеть собой, я попросту отберу у тебя книгу. Раз и навсегда!

Это подействовало. Хайди побледнела от испуга. Книга была ее самым большим сокровищем. Она торопливо вытерла слезы и, проглотив комок в горле, утихла. Сильное средство помогло. Хайди никогда больше не плакала, читая книгу. Иногда ей приходилось делать над собой такие усилия, чтобы не разрыдаться, что Клара только диву давалась.

— Хайди, — говорила она, — что за рожи ты строишь? Сроду таких не видела!

Но строить рожи — дело тихое и не привлекает внимания фройляйн Роттенмайер. И когда Хайди удавалось справиться с приступами тоски и отчаяния, на некоторое время все вновь входило в свою колею. Но Хайди худела, бледнела, теряла аппетит, и Себастиан просто страдал, глядя, как Хайди за столом даже не притрагивается к разным вкусностям. И порой, пододвигая к ней то или иное блюдо, он шептал девочке:

— Возьмите хоть самую чуточку, барышня, это очень вкусно! Нет, так не годится, это слишком мало! Полную ложку возьмите, вот так, а теперь еще одну!

Он давал девочке много отеческих советов, но ничего не помогало. Хайди почти перестала есть и вечером, кладя голову на подушку, сразу начинала воображать, что сейчас происходит там, дома. В такие минуты она тихонько плакала от тоски, плакала в подушку, чтобы никто ее не услышал.

Так продолжалось довольно долго. Хайди даже толком не знала, лето сейчас или зима. Стены и окна, которые видны были из окон дома Зеземаннов, в любое время года выглядели одинаково. На улицу она выходила редко, лишь в тех случаях, когда Клара особенно хорошо себя чувствовала. Тогда они вместе выезжали в карете. Так можно было бы поехать за город, но карета почему-то всегда ездила только по широким красивым улицам. А на улицах не увидишь ни гор, ни елей, ни трав, ни цветов, — одни только дома да толпы людей. Тоска Хайди по родным местам с каждым днем возрастала. Стоило ей прочитать хотя бы одно слово, вызывающее в памяти родные края, как боль захлестывала ее, и Хайди приходилось прилагать все силы, чтобы справиться с собой. Так миновали осень и зима. И вот уже солнце вновь стало пригревать белые стены домов, и Хайди поняла, что настает пора, когда Петер начнет выгонять коз на горное пастбище. Там, в свете солнца, сияют золотом цветы ладанника и горы каждый вечер пылают огнем. Хайди забивалась в угол своей комнаты и ладонями закрывала глаза, чтобы не видеть солнечного света. И сидела недвижно, стараясь побороть жгучую тоску по дому, покуда ее не звала к себе Клара.

Глава XII. ПРИВИДЕНИЯ В ДОМЕ ЗЕЗЕМАННОВ

Вот уже несколько дней фройляйн Роттенмайер бродила по дому молча. Она была погружена в себя. Проходя в сумерках по длинному коридору или же из одной комнаты в другую, она то и дело озиралась, заглядывала в углы или же быстро оборачивалась, словно кто-то тихонько крался за ней и готов был вот-вот ухватить ее за подол. Одна она теперь решалась появляться только в жилых помещениях. Если же ей надо было подняться на верхний этаж, где располагались роскошно убранные комнаты для гостей, или же спуститься вниз, где находился огромный таинственный зал, — каждый шаг там гулко отдавался под потолком и казалось, старые ратманы в белых воротниках пристально смотрят с портретов, — она всегда звала с собою Тинеггу. И Тинетта поступала точно так же. Если ей что-то вдруг понадобится внизу или наверху, она призывала Себастиана и требовала, чтобы он ее сопровождал. Она всегда находила для этого благовидный предлог — ей, мол, надо отнести туда что-то тяжелое, что одной не под силу.

Как ни странно, но и Себастиан делал то же самое. Если его посылали в эти комнаты, он звал с собой Йоганна, якобы ему нужно помочь что-то оттуда принести. Каждый из них охотно откликался на зов, хотя ничего, собственно, носить туда или оттуда вовсе не было нужды и вполне можно было бы справиться в одиночку. Однако тот, кого звали, видимо, думал про себя, что в другой раз уже ему самому может понадобиться подобная услуга. А много лет прослужившая в доме кухарка, возясь со своими горшками, качала головой и вздыхала:

— Только бы мне до этого не дожить!

С некоторых пор в доме Зеземаннов творилось нечто странное и даже зловещее. Каждое утро, когда прислуга спускалась вниз, входная дверь стояла настежь. Но вокруг никого не было. В первые дни, когда это случалось, все в страхе начинали обшаривать комнаты, чтобы понять, что же украдено. Полагали даже, что вор мог спрятаться в доме, чтобы ночью сбежать с добычей. Но ничего такого не было, в доме не пропало ни одной вещи. Вечером дверь не только запирали на все замки, но и подпирали еще деревянным бруском. Ничего не помогало. Наутро дверь опять стояла настежь. В какую бы рань ни спускались вниз встревоженные слуги, дверь стояла открытой, даже когда всё кругом еще крепко спало, а двери и окна других домов были на запоре.

Наконец Себастиан с Иоганном набрались храбрости и обратились к фройляйн Роттенмайер с просьбой позволить им провести ночь в комнате, примыкающей к залу. Они там притаятся и посмотрят, что будет происходить. Фройляйн Роттенмайер тотчас же согласилась, более того, она достала кое-что из имевшегося у господина Зеземанна оружия и вдобавок дала Себастиану большую бутылку ликера, чтобы они могли подкрепиться перед решающей схваткой, ежели таковая последует.

В назначенный вечер Себастиан и Иоганн засели в комнате рядом с залом и тут же начали подкреплять свои силы ликером. От ликера у них сперва развязались языки, а потом начали слипаться глаза. Наконец, откинувшись на спинки кресел, оба умолкли. Когда старые башенные часы пробили полночь, Себастиан продрал глаза и позвал Иоганна. Того оказалось нелегко добудиться. Сколько Себастиан его ни окликал, Иоганн только перекатывал голову по спинке кресла и спал себе дальше. Себастиан напряженно вслушивался в ночную тишину, ему удалось-таки стряхнуть с себя сонное оцепенение. Тишина стояла мертвая, даже с улицы не доносилось ни звука. Себастиан и думать забыл о сне, ему было страшно в такой тиши. Он сдавленным голосом звал Иоганна, иногда теребил его. Наконец, когда часы пробили час, Иоганн пробудился и сразу вспомнил, почему он сидит в кресле, а не лежит в своей постели. Он храбро вскочил и крикнул:

— Ну, Себастиан, давай-ка выйдем и поглядим, что там делается. Не бойся! За мной!

Иоганн распахнул слегка приоткрытую дверь комнаты и только сделал шаг, как из открытой входной двери потянуло сквозняком и свеча в руках у Иоганна погасла. Тот отшатнулся, налетел на стоявшего сзади Себастиана, и они вместе ввалились в комнату. Иоганн захлопнул за собой дверь и в лихорадочной спешке повернул ключ до отказа. Затем чиркнул спичкой и зажег свечу. Себастиан даже не успел сообразить что к чему. Стоя за широкой спиной Иоганна, он не ощутил сквозняка.

Но когда Иоганн зажег свечу, Себастиан испуганно вскрикнул. Иоганн был белее мела и дрожал как осиновый лист.

— Что? Что случилось? Что там такое было? — участливо спросил Себастиан.

— Дверь — настежь! — прохрипел Иоганн. — А на лестнице белая фигура, понимаешь, Себастиан, поднялась по лестнице, раз — и нету!

У Себастиана по спине побежали мурашки. Они сели рядышком, боясь пошевелиться, и сидели так, покуда не начало светать и на улице не появились первые прохожие. Тогда они оба вышли из своего укрытия, закрыли распахнутую входную дверь и поднялись наверх доложить обо всем пережитом фройляйн Роттенмайер. Домоправительница сразу же приняла их, так как от волнения не могла уснуть. Едва услыхав о событиях минувшей ночи, она тут же села писать письмо господину Зеземанну. Таких писем он от нее еще никогда не получал. В письме говорилось, что у нее от ужаса опускаются руки. Если бы господин Зеземанн мог незамедлительно вернуться домой! Ибо здесь творится нечто неслыханное. Засим она поведала хозяину дома обо всем происходящем, не забыв упомянуть о том, что входная дверь каждое утро стоит настежь. Таким образом, из-за постоянно распахнутой двери никто в доме не может быть спокоен за свою жизнь. Невозможно даже предположить, какие кошмарные последствия могут повлечь за собой эти события. Господин Зеземанн немедленно ответил, что сейчас он никак не может все бросить и вернуться во Франкфурт. История с привидением представляется ему более чем странной, и он выражает надежду, что скоро все образуется. Однако ему это не дает покоя и он покорнейше просит фройляйн Роттенмайер написать госпоже Зеземанн и спросить, не соблаговолит ли она приехать во Франкфурт. Он убежден, что его матушка очень быстро во всем разберется и покончит с привидениями, да так, что они еще очень не скоро решатся посетить его дом. Фройляйн Роттенмайер осталась очень недовольна тоном этого письма. Господин Зеземанн явно не принял всерьез историю с призраком. Она тут же написала госпоже Зеземанн, однако тон ее ответа немногим отличался от тона господина Зеземанна. Бабуленька писала, что в ее намерения не входит так скоро возвращаться во Франкфурт из Голштинии только оттого, что фройляйн Роттенмайер померещилось привидение. Кстати сказать, она сама никогда не видела привидений в доме Зеземаннов, а если теперь там завелся призрак, то это наверняка кто-то живой. А с живым Роттенмайер — и сама сможет управиться, если же нет, то пусть наймет ночного сторожа.

И фройляйн Роттенмайер решила, что не будет больше жить в постоянном страхе. Она сумеет себе помочь. До сей поры девочкам ни слова не говорили о привидениях, ибо фройляйн Роттенмайер опасалась, что перепуганные дети ни за что больше не захотят оставаться одни ни днем, ни ночью. Что для нее было бы весьма обременительно. Но сейчас она прямиком направилась в классную комнату, где сидели девочки, и сдавленным голосом поведала им о ночных визитах. Клара тут же закричала, что больше ни на секунду не останется одна. Папа должен немедленно вернуться домой, а до тех пор пусть фройляйн Роттенмайер ночует у нее в комнате. И Хайди тоже нельзя оставлять одну, вдруг привидение заявится к ней? Пускай Тинетта спит с ней в комнате, а Иоганн с Себастианом пусть сторожат в коридоре, чтобы сразу спугнуть привидение криком, если оно вздумает подняться наверх. Клара была страшно взбудоражена, и фройляйн Роттенмайер стоило больших усилий ее немного успокоить. Она пообещала Кларе тут же написать господину Зеземанну, поставить свою кровать в ее спальне и ни на минуту не оставлять одну. Разумеется, все в одной комнате спать не могут, так что если Адельхайда тоже боится, то пусть и в самом деле Тинетта спит у нее в комнате. Но Хайди куда больше боялась Тинетты, нежели привидения, о котором прежде вообще никогда даже не слыхала. Поэтому она сразу заявила, что ни чуточки не боится привидения и хочет по-прежнему спать одна. Фройляйн Роттенмайер поспешила к письменному столу и написала еще одно письмо господину Зеземанну, где говорилось о том, что зловещие происшествия в доме повторяются еженощно, они могут дурно сказаться на хрупком здоровье его дочери и повлечь за собой поистине непредсказуемые последствия. Бывают примеры, когда в подобных случаях начинаются внезапные эпилептические припадки или пляска святого Витта.<a data-toggle="modal" href="#n_4" type="note">[4]</a> Если не рассеять страх, поселившийся в доме, здоровью Клары грозит опасность.

И это помогло. Спустя два дня господин Зеземанн уже стоял на пороге своего дома и так дергал звонок, что сбежалась вся прислуга. Прежде чем открыть, они переглядывались в страхе, думая, что это обнаглевшее вконец привидение пугает их еще до наступления ночи. Себастиан осторожно глянул в окно сквозь полуоткрытый ставень. В этот момент звонок зазвонил так требовательно и настойчиво, что каждому стало ясно — его дергает рука живого человека. Себастиан даже успел сообразить, чья это рука, и сломя голову бросился вниз по лестнице.

Он рывком распахнул дверь. Господин Зеземанн коротко поздоровался с ним и тут же поспешил к дочери. Клара встретила отца восторженными возгласами, а он, увидав ее бодрой и совершенно такой же, как всегда, сразу успокоился, со лба его сбежали морщины, и он радостно улыбнулся. У господина Зеземанна всегда разглаживались морщины, стоило ему только услышать, что его дочь жива и здорова. А Клара так обрадовалась приезду отца, что почти уже полюбила поселившееся в доме привидение, ведь это из-за него папа вернулся домой!

— Ну-с, как поживает наше привидение, любезнейшая фройляйн Роттенмайер? — спросил он домоправительницу, при этом уголки его губ дрожали.

— Господин Зеземанн, увы, это не шутка, — очень серьезно ответствовала дама. — У меня нет ни малейших сомнений в том, что уже завтра утром господину Зеземанну будет не до смеха. То, что сейчас творится в доме, свидетельствует скорее всего о чем-то очень страшном, что произошло здесь в давние времена.

— Мне об этом ничего не известно, — пожал плечами господин Зеземанн, — однако я вынужден просить вас не оскорблять подозрениями моих достопочтенных предков. А сейчас позовите в столовую Себастиана, я хочу поговорить с ним с глазу на глаз.

И господин Зеземанн направился в столовую, а вскоре туда явился Себастиан. От господина Зеземанна не укрылось, что фройляйн Роттенмайер и Себастиан недолюбливают друг друга. У хозяина дома были по этому поводу свои соображения.

— Входи, Себастиан! — приветствовал он слугу. — И скажи мне честно и откровенно, это ты притворялся привидением, чтобы подшутить над фройляйн Роттенмайер?

— Нет, сударь, честью клянусь, не думайте ничего такого. Меня и самого страх берет, — признался Себастиан.

— Ну что ж, если все так обстоит, то не далее как завтра я покажу тебе и доблестному Иоганну, как привидения выглядят при свете дня. Стыдись, Себастиан, такой молодой, сильный парень, а бегаешь от привидений. Вот что, голубчик, ступай сейчас же к моему старому другу доктору Классену. Передай ему от меня сердечный привет и попроси прийти нынче вечером к девяти часам. Я специально приехал из Парижа, чтобы с ним посоветоваться. Скажи, что ему предстоит прободрствовать вместе со мною эту ночь, ничего не попишешь, положение обязывает! Ты все понял, Себастиан?

— Да, да, сударь, будьте покойны, все передам в точности!

Себастиан ушел, а господин Зеземанн вернулся к дочери, чтобы рассеять все ее страхи, связанные с привидением. Он был твердо намерен сегодня же все выяснить.

Ровно в девять часов, когда дети уже легли и фройляйн Роттенмайер тоже удалилась к себе, явился доктор. Это был седой человек с еще свежим лицом и живыми добрыми глазами. Он выглядел немного встревоженным, но вскоре после обмена приветствиями с господином Зеземанном уже звонко смеялся и, похлопывая по плечу старого друга, говорил:

— Для человека, у одра которого мне предстоит провести ночь, ты выглядишь вполне сносно, старина!

— Терпение, старина, — в тон ему отвечал господин Зеземанн. — Тот, ради кого тебе придется не спать ночь, будет выглядеть куда хуже, если мы его поймаем.

— Выходит, в доме больной, которого к тому же надо еще поймать?

— Хуже, доктор, много хуже. В доме призрак! У меня завелись привидения!

Доктор расхохотался.

— И это называется состраданием, а, доктор? — продолжал хозяин дома. — Жаль, что моя подруга Роттенмайер не в состоянии этим насладиться. Она твердо убеждена, что это один из старых Зеземаннов здесь безобразничает, искупая таким вот образом какие-то жуткие грехи.

— Она что, его в лицо узнала? — все так же весело спросил доктор.

Господин Зеземанн рассказал своему другу обо всем по порядку, упомянув, разумеется, и о входной двери, которая, по свидетельству всех домочадцев, каждое утро стоит настежь. Он добавил, что на всякий случай хорошенько подготовился к встрече с привидением, припас два заряженных револьвера. Вся эта история либо окажется дурной шуткой, задуманной какими-нибудь дружками кого-то из прислуги с целью напугать обитателей дома в отсутствие хозяина, и в таком случае что-нибудь вроде выстрела в воздух очень не помешает, либо же речь идет о ворах, которые хотят таким манером приучить домочадцев к мысли о привидениях, чтобы потом быть уверенными, что никто и носа не высунет, когда дойдет до дела. И в этом случае оружие тоже будет вполне уместно.

За этим разговором друзья спустились по лестнице и вошли в ту самую комнату, где недавно прятались Себастиан с Иоганном. На столе стояло несколько бутылок отличного вина. Ведь когда коротаешь ночь без сна, совсем невредно подкрепить силы. Еще на столе лежали два револьвера и стояли два ярких ручных фонаря. Господин Зеземанн не желал ждать встречи с привидением в полумраке.

Дверь в комнату плотно прикрыли, чтобы свет не падал в коридор. Это могло бы спугнуть привидение. Господа уютно уселись в креслах и принялись, попивая вино, рассказывать друг другу всякую всячину. За разговорами они и не заметили, как пробило полночь.

— Похоже, призрак нас учуял и сегодня уже не явится, — предположил доктор.

— Терпение, старина, он явится только в час, — заверил его хозяин дома.

Разговор завязался снова. Пробило час. Кругом было тихо, и уличный шум к этому времени тоже смолк. Вдруг доктор поднял палец.

— Тсс, Зеземанн, ты ничего не слышишь? — прошептал он.

Они прислушались. Тихо, но вполне отчетливо было слышно, как отодвинулся брусок, а затем дважды повернулся ключ в замке, и дверь открылась. Господин Зеземанн потянулся за револьвером.

— Ты совсем не боишься? — шепотом спросил доктор и медленно поднялся с кресла.

— Волков бояться — в лес не ходить! — прошептал в ответ господин Зеземанн и взял фонарь в левую руку, в правой он держал револьвер.

Впереди, тоже с фонарем и револьвером, шел доктор, а хозяин дома следовал за ним. Они на цыпочках вышли в коридор.

Сквозь распахнутую дверь с улицы в дом проникал бледный лунный свет, падавший на белую фигуру, недвижно стоящую на пороге.

— Кто здесь? — громоподобным голосом крикнул доктор, так что эхо прокатилось по коридору, и два друга с оружием и фонарями подскочили к белой неподвижной фигуре. Она обернулась на крик и сама тихонько вскрикнула. Босоногая, в белой ночной рубашке, на пороге стояла Хайди, устремив обезумевший взгляд на яркий свет фонарей и направленные на нее револьверы. Девочка дрожала, как листок на ветру. Господин Зеземанн и доктор изумленно переглянулись.

— Я полагаю, Зеземанн, это та самая маленькая особа, которая носит тебе воду из колодца, — заметил доктор.

— Девочка моя, что это значит? — спросил господин Зеземанн. — Что ты собираешься делать? Зачем ты здесь стоишь?

Хайди, белая как полотно, бесцветным голосом отвечала:

— Я не знаю.

Тут вмешался доктор:

— Оставь, Зеземанн, это по моей части. Иди, посиди в кресле, я же отведу девочку в ее комнату.

Доктор положил на пол свой револьвер, с отеческой нежностью взял девочку за руку и вместе с ней стал подниматься по лестнице.

— Не бойся, ничего не бойся, — ласково приговаривал он, — успокойся, ради Бога, успокойся, ничего тут нет плохого, не надо волноваться!

Войдя в комнату девочки, доктор поставил фонарь на стол, взял Хайди на руки, положил на кровать и заботливо укрыл одеялом. Затем уселся в стоявшее возле кровати кресло и стал ждать, покуда Хайди немножко успокоится и перестанет дрожать всем телом. Наконец он взял девочку за руку и сказал:

— Ну вот, теперь уже все в порядке. Только скажи мне, куда это ты шла?

— Никуда. Я даже не спускалась вниз, я просто вдруг там оказалась.

— Понятно. А может, тебе что-нибудь приснилось, знаешь, как бывает во сне, кажется, что ты все ясно видишь и слышишь?

— Да, я каждую ночь вижу сон, всегда один и тот же. Мне снится, что я живу у дедушки, слышу, как за окном шумят мои ели и думаю: звезды на небе сейчас такие красивые, и я бегу, открываю дверь и стою, а там так хорошо! А просыпаюсь — я опять во Франкфурте, — и Хайди вновь стала мучительно бороться с подступающими к горлу рыданиями.

— Гм. А скажи-ка мне, у тебя ничего не болит? Может, голова или спина.

— Нет, вот только тут всегда давит, как будто большой камень.

— Гм. Такое ощущение, будто ты что-то съела и хочешь от этого избавиться?

— Нет, не то, понимаете, это такая тяжесть, как будто хочется плакать.

— И ты плачешь?

— Нет, мне нельзя плакать, фройляйн Роттенмайер запретила.

— Значит, ты подавляешь свое желание плакать? Так? Правильно! Тебе ведь нравится во Франкфурте?

— О да, — тихонько проговорила Хайди, но вышло у нее не слишком убедительно.

— Гм, а где ты жила со своим дедушкой?

— На горном пастбище.

— Гм, а ведь там, должно быть, не слишком интересно, скорее, даже скучновато?

— О нет, там так хорошо, так прекрасно!

И тут Хайди не выдержала. Воспоминание, только что пережитое волнение, долго сдерживаемые слезы — все это оказалось не под силу девочке. Слезы градом хлынули из глаз Хайди, и она громко зарыдала.

Доктор встал, ласково поправил подушку и сказал:

— Ну что ж, немножко поплакать не повредит, а потом — спать, с легким сердцем. Завтра все будет хорошо, вот увидишь. — И он вышел из комнаты.

Внизу, войдя в комнату рядом с залом, он опустился в кресло напротив своего старого друга, выжидательно на него смотревшего, и заговорил:

— Зеземанн, во-первых, наша маленькая приятельница страдает лунатизмом. Совершенно бессознательно она каждую ночь открывает двери и тем самым наводит ужас на твоих домочадцев. А во-вторых, девочка больна тоской по дому, она исхудала от тоски, превратилась почти в скелет и Бог весть к чему это может привести. Нужны срочные меры! От первого ее недуга и нервного возбуждения в уже пугающей стадии есть только одно лекарство — немедленно отправить девочку домой, где она будет дышать привычным горным воздухом. И от второго недуга лекарство то же самое. А посему вот мой рецепт — завтра же отправить девочку домой.

Господин Зеземанн вскочил и принялся взволнованно расхаживать по комнате, то и дело восклицая:

— Лунатизм! Недуг! Тоска по дому! Исхудала до предела в моем доме, и никто ничего не замечает и знать не знает! А ты, доктор, неужто ты полагаешь, что девочку, приехавшую в мой дом цветущей и здоровой, я отправлю назад к деду несчастной и отощавшей? Нет, доктор, этого ты от меня требовать не вправе, и я этого не допущу. Ни за что! Ты должен вылечить ее, поставить на ноги любыми средствами, и уж тогда, если она пожелает, я отправлю ее домой. Но не раньше, чем ты вылечишь ее!

— Зеземанн, — очень серьезно произнес доктор, — подумай, что ты говоришь! Это ее состояние — не та болезнь, которую можно лечить порошками и пилюлями. Девочка не отличается выносливостью, однако, если ты немедленно отправишь ее назад в горы, на свежий воздух, она еще может поправиться. Если же нет… Тебе не хочется, чтобы девочка вернулась к деду больной, выходит, по-твоему лучше, если она вовсе не вернется?

Господин Зеземанн испуганно замер на месте.

— Ну, если ты так считаешь, доктор, значит, есть только один выход, и надо действовать незамедлительно!

Господин Зеземанн взял под руку своего друга, и они вместе стали ходить взад и вперед по комнате, обсуждая, что им делать дальше. А потом доктор собрался идти домой, так как прошло уже много времени и сквозь дверь, на сей раз запертую хозяином дома, уже пробивался предутренний свет.

Глава XIII. ЛЕТНИМ ВЕЧЕРОМ НА ГОРНОЕ ПАСТБИЩЕ

Господин Зеземанн в большом волнении взбежал по лестнице и твердым шагом направился в спальню фройляйн Роттенмайер. Он с такой непривычной энергией постучал в ее дверь, что домоправительница сразу проснулась. И услыхала за дверью голос хозяина дома:

— Прошу вас, поторопитесь! Я жду вас в столовой. Нужно немедленно подготовиться к отъезду.

Фройляйн Роттенмайер взглянула на часы. Половина пятого утра. В такую рань она еще никогда в жизни не поднималась. Что же могло стрястись? От любопытства, нетерпения и страха у нее все валилось из рук, она растерянно металась по комнате в поисках то одной, то другой вещи и никак не могла одеться.

Господин Зеземанн между тем ходил по коридору, изо всех сил дергая сонетки, вызывая всех слуг. Перепуганные, кое-как наспех одетые, они выскакивали из своих комнат. И каждый думал, что привидение схватило хозяина и он таким образом зовет на помощь. Мало-помалу все они собрались и с безумным видом выстроились перед хозяином дома. Удивлению их не было границ. Господин Зеземанн, свежий и бодрый, расхаживал по столовой и совсем не похоже было, чтобы он испугался призрака. Иоганна хозяин тут же отправил приводить в порядок карету и лошадей. Тинетте было поручено немедленно разбудить Хайди и подготовить к путешествию. Себастиану велено было отправиться в тот дом, где жила в прислугах тетка Хайди, и привести ее сюда. Между тем фройляйн Роттенмайер удалось, наконец, одеться как следует, только чепчик на ней сидел немного странно. Даже издали было заметно, что он надет задом наперед. Господин Зеземанн приписал это раннему вставанию и немедленно начал деловой разговор. Он объяснил фройляйн Роттенмайер, что она должна без малейших проволочек достать чемодан и сложить туда все вещи юной швейцарки — так господин Зеземанн частенько называл Хайди — и вдобавок кое-что из вещей Клары, — иными словами, чтобы у девочки было все необходимое. Все должно быть сделано безотлагательно и без всяких разговоров.

От изумления фройляйн Роттенмайер приросла к полу и недоуменно уставилась на господина Зеземанна. Она-то решила, что хозяин дома намерен ей одной поведать страшную историю про привидение, случившуюся с ним глубокой ночью. Теперь, когда уже стало светать, она была не прочь ее послушать. А тут вместо захватывающего рассказа эти вполне трезвые и к тому же весьма неприятные поручения. Домоправительнице нелегко было все это переварить, и она молча стояла на месте, словно ожидая еще чего-то.

Однако господин Зеземанн не намеревался ничего ей объяснять. Он оставил ее стоять, где она стояла, а сам направился в комнату дочери. Он предполагал, что разбуженная непривычной суетою в доме Клара уже теряется в догадках. Он присел на краешек ее кровати и рассказал все, что произошло ночью, сообщил о диагнозе доктора, о крайнем истощении Хайди, сказал, что, если не прекратить эти ее ночные хождения, она может во сне даже залезть на крышу, а это очень и очень опасно. А посему он принял решение сейчас же отправить Хайди домой, ибо не может взять на себя такую ответственность. Клара должна с этим смириться, она же понимает, что иного выхода попросту нет.

Все сказанное отцом причинило Кларе сильную боль, она все пыталась найти какое-то другое решение, но ничего не помогало. Отец твердо стоял на своем, пообещав, однако, в следующем году вместе с Кларой поехать в Швейцарию, если, конечно, она будет умницей и не станет очень уж горевать. И Клара смирилась с неизбежностью, но потребовала, чтобы чемодан Хайди принесли в ее комнату, чтобы она могла насовать туда всего, что доставит Хайди радость. Папа охотно с этим согласился, более того, он еще посоветовал Кларе собрать для швейцарки хорошее приданое.

Между тем привели тетку Дету. Она в полном недоумении ждала в прихожей. Если уж за ней прислали в ранний час, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее. Господин Зеземанн вышел к ней и объяснил, как обстоят дела, сказав, что он хочет, чтобы Дета немедленно, уже сегодня, отвезла девочку домой. Вид у тетки был весьма разочарованный. Такого она никак не ожидала. У нее в ушах еще явственно звучали слова Горного Дяди, которыми он ее напутствовал, — чтобы больше она ему на глаза не попадалась. Привести ребенка к старику, потом забрать и снова вернуть ему — это, пожалуй, уж чересчур! Впрочем, ни минуты не раздумывая, она весьма красноречиво объяснила, что сегодня, к сожалению, она никак, ну никак не может уехать. Завтра об этом и думать не стоит, послезавтра это уж и вовсе немыслимо, а дальше и говорить нечего. Господин Зеземанн прекрасно ее понял и без лишних слов отпустил восвояси. Затем призвал Себастиана и велел ему собираться в дорогу. Сегодня он с Хайди доедет до Базеля, а завтра доставит девочку домой. И тут же вернется назад. Никаких объяснений деду Хайди ему давать не придется, ибо господин Зеземанн передаст с ним письмо.

— И вот что еще очень важно, Себастиан, — заключил господин Зеземанн, — чтобы ты все исполнил в точности. Я вот написал на своей визитной карточке название гостиницы в Базеле. Я хорошо знаю эту гостиницу. Ты покажешь там мою карточку, и они сразу же отведут девочке хороший номер, а уж о себе ты сам позаботишься, только сперва пойди в комнату Хайди и накрепко запри все окна, чтобы она не могла их открыть. Как только девочка ляжет спать, ты запрешь дверь снаружи, потому что она разгуливает по ночам. В чужом доме это может быть опасно, если она выйдет из комнаты и захочет открыть входную дверь. Ты все понял?

— А, так вот в чем дело! Вот, значит, что это было! — поразился Себастиан. До него только сейчас дошло, что за призрак жил в доме.

— Да, именно так все и было. А ты, братец, однако, трус! Да и все вы хороши! Вот уж храбрецы так храбрецы!

Господин Зеземанн ушел к себе и сел писать письмо дедушке Хайди.

Себастиан же стоял на месте как вкопанный и в смущении повторял про себя: «Да, если б я тогда не свалял дурака и не дал бы этому трусу Иоганну втолкнуть меня назад в комнату, а пошел бы за белой фигурой… Теперь бы я труса не праздновал». Но тут яркое солнце осветило каждый уголок дотоле серой комнаты, и Себастиан очнулся.

Тем временем Хайди, вконец растерянная, наряженная в лучшее воскресное платье, ждала, что же будет дальше. Тинегга разбудила ее рано утром, вытащила из шкафа все платья, помогла ей одеться, и все ни слова не говоря. Горничная никогда не снисходила до разговоров с этой деревенщиной, она полагала это ниже своего достоинства.

Господин Зеземанн с письмом в руках вышел в столовую, где уже был накрыт завтрак, и крикнул:

— Где же девочка?

Позвали Хайди. Когда она подошла пожелать ему доброго утра, он вопросительно заглянул ей в глаза:

— Ну, что ты теперь скажешь, малышка?

Хайди подняла на него удивленный взор.

— А, так ты еще ничего не знаешь! — рассмеялся господин Зеземанн. — Так вот,'ты сегодня же уедешь домой, совсем скоро.

— Домой? — бесцветным голосом переспросила Хайди и побелела как полотно. От волнения сердце у нее так забилось, что она едва могла дышать.

— Да ты, похоже, и знать об этом ничего не хочешь? — с улыбкой спросил господин Зеземанн.

— Хочу, конечно, хочу! — вырвалось у Хайди, и она залилась краской.

— Вот и отлично! — подбодрил ее господин Зеземанн. Затем он сел за стол и сделал знак Хайди последовать его примеру. — Сейчас ты должна хорошенько позавтракать, а потом сядешь в карету — и домой!

Но Хайди кусок не лез в горло, как она ни старалась угодить хозяину дома. От волнения она толком даже не понимала, наяву все это происходит или во сне. А вдруг она опять проснется в ночной рубашке на пороге дома!

— Пусть Себастиан возьмет с собой побольше еды! — распорядился господин Зеземанн, обращаясь к только что вошедшей фройляйн Роттенмайер. — Ребенок не в состоянии есть, это вполне понятно. — Теперь он повернулся к Хайди: — Пойди пока к Кларе, когда карета будет готова, тебя позовут! — очень ласково проговорил он.

Хайди и самой этого хотелось, и она бросилась бегом. Посреди Клариной комнаты стоял громадный чемодан. Крышка его еще была открыта.

— Входи, Хайди, входи! — закричала Клара. — Смотри, что я велела уложить в твой чемодан! Ты рада?

И Клара перечислила кучу вещей. Платья, фартуки, платки, швейный прибор.

— Вот, Хайди, взгляни!

И Клара с торжеством показала на вместительную корзину. Хайди заглянула в нее и подскочила от восторга, потому что в корзине лежало двенадцать чудесных круглых булок для бабушки. От радости девочка даже забыла, что сейчас нужно будет расставаться. И когда вдруг раздался крик: «Карета подана!», грустить уже просто не было времени. Хайди бросилась в свою комнату. Там осталась красивая бабуленькина книга. Ее никто, конечно, не упаковал, поскольку она лежала под подушкой. Хайди не расставалась с ней ни днем, ни ночью. Она уложила книгу в корзину поверх булочек. Затем открыла шкаф, проверить, не осталось ли чего. И верно, старый красный платок еще лежал в шкафу. Фройляйн Роттенмайер сочла, что он слишком плох, чтобы брать его с собой. Хайди завернула в платок еще кое-какие мелочи и положила его на корзину, так что красный сверток сразу бросался в глаза. Затем она надела красивую новую шляпку и вышла из комнаты.

Девочки простились наспех, так как господин Зеземанн уже стоял в ожидании, чтобы посадить Хайди в карету. Фройляйн Роттенмайер стояла наверху у лестницы. Тут она и простилась с Хайди, но увидав красный сверток, проворно схватила его и швырнула на пол.

— О нет, Адельхайда, — полным осуждения голосом проговорила она, — в таком виде ты не можешь выехать из этого дома. Эту дрянь вообще нельзя брать с собой! Ну а теперь будь здорова!

Услыхав это, Хайди не посмела поднять свой узелок, но взглянула на хозяина дома с такой мольбой, словно у нее отнимали самое дорогое.

И господин Зеземанн нетерпящим возражений тоном заявил:

— Нет, фройляйн Роттенмайер, пусть девочка берет с собой все, что хочет. Даже если ей взбредет в голову прихватить с собою котят или черепаху, то нас с вами это не должно волновать, уважаемая!

Хайди поспешно схватила свой узелок. Глаза ее светились благодарностью и восторгом. Внизу, у кареты, господин Зеземанн пожал девочке руку и ласково сказал, что они с Кларой всегда будут о ней помнить. Он пожелал Хайди счастливого пути, и она от всего сердца поблагодарила его за все хорошее, что она здесь видела. И под конец сказала:

— И прошу вас, передайте тысячи приветов господину доктору, я очень-очень ему благодарна!

Хайди отлично помнила, как ночью он сказал: «Завтра все будет хорошо!» И вот пришло завтра, и Хайди не сомневалась, что без доктора тут не обошлось.

Наконец девочку усадили в карету, поставили туда же ее корзину и корзинку с провизией, и Себастиан тоже уселся рядом. Господин Зеземанн ласково крикнул на прощание:

— Счастливого пути!

И карета тронулась. А вскоре Хайди уже сидела в вагоне поезда и крепко держала на коленях свою корзину, опасаясь даже на минутку выпустить ее из рук. Ведь там лежали драгоценные бабушкины булки. Время от времени Хайди заглядывала в корзину, и сердце ее радостно замирало. Много часов подряд просидела она тихо, как мышка. Только в поезде она наконец вполне осознала, что едет домой, к дедушке, к горам, к бабушке, к Козьему Петеру. Она вспоминала все, что ей предстоит увидеть, вспоминала, как все выглядит дома, и разные мысли посещали ее. Она вдруг опасливо спросила:

— Себастиан, а бабушка Петера не умерла?

— Да нет, — успокоил ее Себастиан, — будем надеяться, что она в добром здравии.

Хайди снова впала в задумчивость. Только иногда заглядывала в корзинку, потому что больше всего ее занимала мысль, как она выложит на стол перед бабушкой белые мягкие булки. После долгого молчания она опять сказала:

— Ах, Себастиан, если бы я могла точно знать, что бабушка еще жива!

— Да жива она, жива, — сонным голосом отозвался Себастиан. — Поживет еще, чего ей не жить-то!

Немного погодя Хайди тоже сморил сон. После прошлой беспокойной ночи она поднялась ни свет ни заря и сейчас крепко заснула. Проснулась Хайди лишь оттого, что Себастиан начал ее трясти и приговаривать:

— Пора вставать! Пора вставать! Нам выходить, уже Базель!

На другое утро они поехали дальше, и путь был неближний. Хайди снова держала на коленях свою корзину и ни за что не соглашалась отдать ее Себастиану даже на время. Сегодня она и словечка за всю дорогу не проронила, ожидание с каждым часом делалось все нестерпимее. И вдруг, когда Хайди наконец задумалась о чем-то другом, кто-то вдруг громко произнес:

— Майенфельд!

Она тут же вскочила, и Себастиан тоже вскочил, несколько ошарашенный. И вот они с вещами стоят на перроне, а поезд идет дальше. Себастиан проводил его унылым взглядом, куда приятнее было бы катить беззаботно на поезде, чем тащиться невесть куда, да еще и на гору лезть! Наверное, в этой полудикой, по представлениям Себастиана, стране это трудно и опасно. Он настороженно огляделся, у кого бы спросить дорогу в эту самую Деревеньку. Неподалеку от вокзала стояла тощая лошаденка, запряженная в небольшую телегу. Какой-то широкоплечий мужчина грузил на телегу большие мешки, которые привезли сюда на поезде. Себастиан подошел к нему и спросил, как найти верную дорогу к Деревеньке.

— Здесь все дороги верные, — буркнул тот.

Тогда Себастиан спросил, как лучше туда пройти, чтобы не сверзиться в пропасть, и к тому же как доставить в Деревеньку тяжеленный чемодан. Мужчина окинул взглядом чемодан, словно смерил глазами его тяжесть, потом сказал, что может взять его в телегу, потому как он едет как раз в Деревеньку. Так, слово за слово, они договорились, что этот человек возьмет не только чемодан, но и девочку. А вечером кто-нибудь отведет ее из Деревеньки на пастбище.

— Я и одна дойду, я эту дорогу хорошо знаю, — вставила Хайди, внимательно прислушивавшаяся к разговору.

У Себастиана камень с души упал, когда он понял, что ему не надо карабкаться в гору. Он с таинственным видом отозвал Хайди в сторонку и передал ей письмо для дедушки и тяжелый пакет. Он пояснил, что пакет — это подарок господина Зеземанна и его следует спрятать на самое дно корзины, под булки, чтобы, не дай Бог, не потерять. А то господин Зеземанн жутко рассердится и никогда уже не подобреет, пусть барышня хорошенько это запомнит.

— Я ничего не потеряю, — заверила его Хайди и спрятала пакет на самое дно корзины.

Наконец чемодан погрузили на телегу, Себастиан поднял Хайди с ее корзиной и посадил на козлы, пожал на прощание руку и еще раз наказал не спускать глаз с корзины. Хозяин телеги стоял неподалеку, и потому Себастиан соблюдал осторожность, так как сознавал, что обязан был самолично доставить девочку до места. Хозяин уселся рядом с Хайди, и телега покатила в сторону гор. Себастиан, радуясь, что удалось избежать опасного лазания по горам, сел возле здания вокзала поджидать поезд в обратную сторону.

Хозяин телеги оказался пекарем из Деревеньки, который вез домой мешки с мукой. Он никогда не видел Хайди, но, как и все в Деревеньке, много слышал о девочке, что жила у Горного Дяди. Знавал он и родителей Хайди. Он живо смекнул, что это та самая девочка, о которой было столько разговоров. Его только немного удивило, что она так скоро вернулась домой. И он завел с Хайди беседу:

— А ты, часом, не та девочка, что жила наверху, у своего деда, Горного Дяди?

— Да.

— Выходит, плохо тебе в городе пришлось, коли ты в такую даль вернулась?

— Нет, мне совсем не было там плохо. Никому на свете не может быть так хорошо, как мне было во Франкфурте.

— Так какого лешего ты оттуда сбежала?

— Я не сбежала, мне позволил господин Зеземанн, иначе я бы не приехала.

— А чего ж ты все-таки вернулась, пусть даже тебе разрешили, а не осталась там, коли там так хорошо?

— Потому что мне ничего этого не надо, я хотела только назад в горы, к дедушке.

— Небось, как попадешь туда, по-другому заговоришь, — пробурчал пекарь. А самому себе он сказал: «Все-таки это странно, надо бы выяснить, что к чему».

Вслух он больше ничего не сказал и начал насвистывать. Хайди озиралась вокруг, и от волнения ее била дрожь, когда она видела знакомые деревья у дороги. Над ними высились зазубрины горы Фалькнисс, казалось, они приветствуют свою старую добрую подружку. И Хайди отвечала им. С каждым шагом лошади волнение девочки нарастало, она готова была спрыгнуть с телеги и бежать что есть сил, покуда не доберется до дому. Но она осталась тихо сидеть на телеге, и внутри у нее все дрожало.

И вот, едва часы в деревне пробили пять, они въехали в Деревеньку. Телегу тут же обступила толпа женщин и ребятишек, потому что чемодан и девочка сразу привлекли всеобщее внимание. Каждый хотел знать, откуда, куда и к кому едет девочка с чемоданом.

Когда пекарь ссадил Хайди с козел, она быстро пробормотала:

— Спасибо вам, дедушка потом заберет мой чемодан.

Она уже хотела бежать, но ее удержали и засыпали вопросами. Вопросы были самые разные. Но Хайди с таким испуганным лицом пробивалась сквозь толпу, что люди невольно расступились перед ней и дали дорогу.

— Смотрите, как она боится! Да и немудрено!

И люди принялись судачить о том, что Горный Дядя стал теперь еще свирепее, чем прежде, и вот уж больше года ни с кем даже словечком не перемолвился. А если кто ему на дороге попадается, то у него лицо такое, словно он готов этого встречного убить. Да будь у этой девчонки на всем свете хоть одна родная душа, она бы не вернулась в это змеиное гнездо.

Но тут в разговор вмешался пекарь и заявил, что он-то знает побольше других. И с таинственным видом поведал односельчанам о том, что какой-то господин довез девочку до Майенфельда и весьма дружелюбно с ней простился, а ему, нисколько не торгуясь, заплатил за провоз, да еще и на чай дал. И вообще, он с уверенностью может сказать, что в городе с девочкой вполне хорошо обращались, но она сама пожелала вернуться домой, к деду. Эта новость немало всех удивила и мгновенно облетела всю деревню, так что в тот вечер не было ни одного дома, где не говорилось бы о том, что Хайди по своей воле вернулась к Горному Дяде.

А Хайди побежала вверх по тропинке. Она мчалась во весь дух, лишь изредка останавливаясь, чтобы немножко передохнуть. Корзина была изрядно тяжелой, да и тропинка уходила вверх все круче. У Хайди была только одна мысль: сидит ли бабушка в своем уголке за прялкой? Хайди издали завидела прилепившийся к горе домишко Козьего Петера и пустилась бежать еще быстрее, а сердечко ее стучало все громче.

И вот она у цели! Ее бьет такая дрожь, что она даже дверь открыть не в силах. Но все-таки ей удалось справиться с собой. Еще мгновение — и она уже посреди маленькой комнаты. Девочка замерла, совершенно обессилев, и даже дышать не могла.

Но тут из угла донеслось:

— Ах ты Господи! Так всегда наша Хайди вбегала! Ох, только бы еще разок побыть с ней! Кто это тут?

— Это я, бабушка, это я! — вскричала Хайди, кинулась в угол и упала на колени перед бабушкой. Она схватила ее руки и прижалась к ним лицом. От радости слова застревали у нее в горле.

Бабушка сперва так изумилась, что тоже не могла и слова вымолвить. А потом провела рукой по курчавым волосам Хайди и проговорила:

— Да, да, это ее кудряшки, и голос ее. Ах, Боже праведный, благодарю Тебя за то, что мне привелось дожить до этого!

И из слепых ее глаз на руку Хайди закапали горячие слезы радости.

— Это ты, Хайди, это и впрямь наша Хайди, неужто ты опять здесь?

— Да, да, бабушка, это я! — твердила Хайди. — Только не плачь, это и вправду я, я теперь каждый день буду приходить к тебе и никогда больше не уеду. А тебе, бабушка, теперь долго не придется есть черствый черный хлеб, смотри, бабушка, это я тебе привезла, ты видишь?

И Хайди, одну за другой, вынула из корзины все двенадцать булок и сложила их в передник бабушки.

— Ах, деточка моя, деточка, что за благословенное дитя! — причитала бабушка, покуда Хайди выкладывала ей на колени свои дары. — Что это за благодать ты привезла с собой? Но самая большая благодать — это твой приезд, ты сама, моя хорошая!

Старушка снова и снова гладила Хайди по голове, по горячей щеке и все твердила:

— Скажи еще словечко, хоть одно словечко, чтобы мне снова тебя услышать!

И Хайди поведала бабушке, как ужасно она боялась, что бабушка умерла и уже не попробует белых булок, а Хайди никогда, никогда ее больше не увидит.

Тут в комнату вошла Бригитта, мать Петера. От удивления она сперва застыла на месте, а потом воскликнула:

— Надо же, чудо-то какое! Сама Хайди! Да как такое может быть?

Хайди вскочила, протянула Бригитте руку, а та все не могла наглядеться на девочку. Она осмотрела ее со всех сторон и сказала:

— Ах, мама, если б ты могла видеть, какое дивное платье на нашей Хайди! И вообще ее не узнать! А шляпка, что лежит на столе, тоже твоя? Ну и шляпка, с настоящим пером, красота-то какая! Надень-ка ее, уж больно мне охота поглядеть, какая ты в ней!

— Нет, не хочу, — твердо ответила Хайди. — Можешь взять ее себе, мне она больше не нужна, у меня своя есть!

И Хайди вытащила красный узелок, достала оттуда свою старую мятую шляпу. За время путешествия она еще больше помялась, но Хайди это ничуть не беспокоило. Она не забыла, как дедушка крикнул на прощание, что не желает видеть ее в шляпе с пером. Вот почему Хайди так берегла свою шляпу, ведь она постоянно думала о возвращении домой, к деду.

Но Бригитта заявила, что нельзя быть такой дурой, что шляпка просто загляденье и она ни за что ее не возьмет. Ее ведь можно продать, например, учительской дочке в Деревеньке, и получить за нее кучу денег, если уж сама Хайди не хочет такую красоту носить. Но Хайди была тверда в своих намерениях и потихоньку сунула шляпку в угол, за спину бабушки, где ее не сразу можно приметить. Затем Хайди стащила с себя красивое платье и поверх рубашки и нижней юбки повязала свой красный платок. Взяв бабушку за руку, она сказала:

— А сейчас мне пора домой, к дедушке, но завтра я опять к тебе приду. Доброй ночи, бабушка!

— Да, деточка, приходи завтра, непременно приходи! — взмолилась бабушка, пожимая руку Хайди. Она все не хотела отпускать ее.

— А отчего это ты сняла свое платье, такое красивое? — поинтересовалась Бригитта.

— Я ведь иду к дедушке, а он может меня в этом платье и не узнать, ты ведь тоже не сразу меня в нем признала.

Бригитта вышла за дверь вместе с Хайди и таинственно зашептала:

— Уж платье-то ты могла бы и не снимать, как-нибудь он бы тебя признал, но ты поосторожнее с ним. Петер говорит, что Горный Дядя вконец озлился, ни с кем и словом не перемолвится.

— Доброй ночи! — пробормотала Хайди и с корзиной в руке полезла в гору.

Вечернее солнце освещало зеленые пастбища и заливало своим светом снежное поле на вершине Кезапланы. Хайди то и дело оборачивалась, так как высокие горы были у нее за спиной. И вот красное сияние легло на зеленую траву у ее ног, она обернулась… Подумать только, всю эту красоту она видит наяву, а не в воспоминаниях или во сне — пылающие скалы вонзались в небо, белый снег горел, словно объятый пламенем, а в небе пылали красно-розовые облака. Трава на пастбище стала золотой, долина внизу тонула в золотистой дымке. Хайди безмолвно стояла среди всей этой красоты, и по щекам ее текли светлые слезы радости. Она молитвенно сложила руки, подняла глаза к небу и громко, во весь голос, начала благодарить Господа за то, что Он вновь привел ее домой и за то, что здесь так красиво, даже еще красивее, чем помнилось ей, а еще за то, что эта красота снова принадлежит ей. Хайди была так счастлива, так переполнена восторгом, что не находила слов, чтобы излить свою благодарность Богу. Лишь когда алый свет начал меркнуть, Хайди смогла двинуться дальше. Тут уж она припустилась бегом, и вскоре глазам ее открылись верхушки знакомых елей над крышей, затем сама крыша, и вот, наконец, она видит всю хижину целиком. На лавке возле хижины сидит дед, покуривая свою трубку, а верхушки елей шумят на вечернем ветру. Хайди рванулась вперед, и Горный Дядя не успел даже толком ничего понять, как она вдруг кинулась ему на шею и, уронив свою корзину, крепко обняла старика. От волнения она ничего не могла сказать, только все повторяла:

— Дедушка! Дедушка! Дедушка!

Дедушка тоже ничего не говорил. Впервые за много-много лет глаза его вдруг увлажнились, и ему пришлось утереть их рукою. Наконец он высвободился из объятий внучки, посадил девочку к себе на колени и с минуту пристально смотрел ей в лицо.

— Ты вернулась, Хайди, — проговорил он. — Отчего? Вид у тебя не слишком цветущий. Они тебя отослали домой?

— О нет, дедушка! — с жаром воскликнула Хайди. — Ты не думай, они все были очень добры ко мне: и Клара, и бабуленька, и господин Зеземанн. Просто я сама больше не выдержала, мне так хотелось домой, к тебе. Мне иногда казалось, что я задохнусь, у меня все время комок в горле стоял, я только никому ничего не говорила, чтобы они не думали, что я неблагодарная. А потом вдруг господин Зеземанн рано утром позвал меня к себе… но, я думаю, это все из-за господина доктора, там в письме все написано…

Хайди соскочила с колен деда, вытащила из корзины письмо и пакет и вручила их деду.

— Это твое, — сказал старик и положил пакет на лавку рядом с собою. Затем он прочитал письмо и, ни слова не сказав, сунул его в карман. — Хайди, а не выпить ли нам с тобой молочка? — спросил он, беря девочку за руку, чтобы ввести ее в хижину. — Но только возьми свои деньги, на них ты сможешь купить себе настоящую кровать и платьев на несколько лет вперед.

— Да мне это все ни к чему, дедушка, — заверила его Хайди. — Кровать у меня есть, а платьев мне Клара столько насовала, что я и не знаю, что с ними делать.

— Возьми, возьми и положи в шкаф, деньги тебе еще пригодятся.

Хайди послушно взяла пакет с деньгами и бросилась за дедом в хижину, где заглянула в каждый угол, потом взлетела вверх по стремянке… Но там она вдруг затихла и лишь немного погодя с горечью крикнула:

— Ох, дедушка, а кровати-то моей больше нет!

— Будет у тебя кровать, — донеслось снизу, — я же не знал, что ты вернешься. Иди лучше пить молоко!

Хайди спустилась и села на свое прежнее место. Схватив плошку, она принялась пить молоко с такой жадностью, словно никогда в жизни не пила ничего восхитительнее, а выпив все до капли, перевела дух и воскликнула:

— Лучше нашего молока на свете нет, дедушка!

Fig.6.

Вдруг за окном раздался пронзительный свист, и Хайди как ветром выдуло из хижины. Сверху спускалось стадо коз под водительством Петера. При виде Хайди он остолбенел и потерял дар речи.

— Добрый вечер, Петер! — закричала Хайди и бросилась к козам.

— Лебедка, Медведка, вы меня еще узнаете?

Козы, должно быть, сразу узнали ее голос, потому что принялись тереться головами о Хайди и радостно блеять. Хайди звала всех коз по именам, и все они откликались и старались пробиться поближе к ней. Нетерпеливый Щеголек, тот сразу перескочил через двух коз, а робкая Снежинка довольно своенравно отодвинула в сторону здоровенного Турка. Он застыл, пораженный такой наглостью, и затряс бородой, чтобы всем показать, кто он такой есть!

Хайди была вне себя от радости. Как приятно видеть старых друзей! Она обнимала маленькую нежную Снежинку, снова и снова гладила буйного Щеголька. А козы с любовью и доверием теснили ее, пока она не оказалась рядом с Петером, все еще молча стоявшим на том же месте.

— Петер, ну поздоровайся же со мной! — потребовала Хайди.

— Ты, значит, вернулась? — выдавил он наконец. И только тут подошел к Хайди, взял давно уже протянутую ему руку и спросил, как всегда спрашивал по вечерам: — Пойдешь завтра с нами?

— Нет, завтра не пойду, но послезавтра обязательно, а завтра мне надо к бабушке.

— Вот хорошо, что ты опять тут, — сказал Петер, расплываясь в улыбке. Он хотел было уже идти, но никогда еще ему не было так трудно совладать с козами. Уж он с ними и лаской, и таской, наконец ему удалось собрать их вокруг себя, но тут Хайди, обняв одной рукой Лебедку, а другой Медведку, пошла с ними к хлеву, и вдруг все козы разом побежали за ней. Хайди пришлось заскочить в хлев со своими козами и быстро закрыть дверь, иначе Петер ни за что не смог бы увести стадо.

Когда Хайди вернулась в хижину, ее постель снова была на месте, высокая, пышная, ароматная, так как сено было еще совсем свежее. А сверху дедушка постелил чистые простыни. Хайди с восторгом улеглась на это дивное ложе и сразу же уснула так сладко, как не спала целый год.

Ночью дедушка раз десять вставал и поднимался на чердак проверить, спокойно ли спит внучка. Еще он проверял, хорошо ли заткнута щель, сквозь которую обычно светила луна, ибо отныне Хайди следовало оберегать от лунного света. Но она крепко спала и даже не собиралась бродить по дому. Ее чудовищная жгучая тоска унялась. Едва завидев горы и скалы в вечернем огне, заслышав шум родных елей, она сразу ощутила, что все прошло, она вернулась домой.

Глава XIV. В ВОСКРЕСНЫЙ ДЕНЬ, КОГДА ЗВОНЯТ КОЛОКОЛА

Хайди стояла под волнующимися елями и дожидалась деда, который решил пойти вместе с ней и, покуда она будет у бабушки, сходить в Деревеньку забрать чемодан. Девочке не терпелось поскорее увидеть бабушку и услышать от нее, как ей понравились белые булки. Однако это ожидание не было ей в тягость, она все не могла наслушаться, как шумят у нее над головой милые сердцу ели, она буквально впитывала в себя аромат и красоту зеленых лугов с золотистыми цветами.

И вот наконец дед вышел из хижины, еще раз окинул взглядом округу и довольным тоном произнес:

— Ну что ж, можем идти!

Это была суббота, день, когда дедушка с утра прибирал хижину, чистил хлев и вообще повсюду наводил порядок. Это издавна вошло у него в привычку. А сразу же после полудня они с Хайди отправились в путь. Возле домика Козьего Петера они расстались. Едва заслышав ее шаги, бабушка с любовью в голосе крикнула:

— Это ты, деточка? Ты пришла?

Она схватила Хайди за руку и долго не отпускала, словно боясь, что девочка вновь исчезнет. Хайди жаждала узнать, как бабушке понравились булки.

— Ох, уж такие вкусные, так понравились, что сдается мне, у меня даже сил прибавилось! — говорила бабушка.

А Бригитта добавила, что бабушка даже огорчилась, что они втроем уже столько съели, ей, бабушке, кажется, что ежели она каждый день будет есть такую булку, то сумеет набраться сил. Их осталось еще на восемь дней. Хайди внимательно выслушала Бригитту и ненадолго задумалась. Наконец она нашла выход.

— Я знаю, что делать, бабушка! — с жаром начала она. — Я напишу письмо Кларе, и она обязательно пришлет еще столько же булок или даже еще больше, потому что у меня в шкафу их была целая куча. А когда их у меня отняли, Клара пообещала, что даст мне столько, сколько я захочу.

— Ах ты Господи, — проговорила Бригитта, — душа у тебя добрая, Хайди, но подумай сама, они же зачерствеют. Да будь у нас чуть больше денег, так пекарь в Деревеньке печет булки не хуже этих. Но нам по карману только черный хлеб.

И тут Хайди просветлела.

— О, так у меня же ужасно много денег, бабушка! — с восторгом закричала она и даже подпрыгнула от радости. — Теперь я знаю, что мне с ними делать! Ты каждый день будешь получать булку, а в воскресенье даже две! А приносить их из Деревеньки будет Петер!

— Нет, нет, деточка! — заволновалась бабушка. — Тебе деньги не для этого дадены. Ты должна отдать их дедушке, а он уж решит, что тебе с ними делать.

Но Хайди ни за что не хотела отказаться от своей затеи. Она, ликуя, прыгала по комнате, то и дело повторяя:

— Теперь бабушка будет каждый день есть булки и станет крепкая и здоровая и… О, бабушка! — вскричала Хайди в новом приступе воодушевления. — Если ты поправишься, может, ты тогда и прозреешь! А вдруг ты ничего не видишь только потому, что у тебя мало сил?

Бабушка молчала, ей не хотелось портить девочке радость. Пока Хайди скакала по комнате, ей вдруг попался на глаза старый бабушкин молитвенник. И новая счастливая мысль посетила ее.

— Бабушка, знаешь, я теперь умею читать! Хочешь, я прочту тебе песню из твоей книжки?

— О да! — в счастливом изумлении выдохнула старушка. — Неужто ты и впрямь научилась читать, моя хорошая?

Хайди влезла на стул, достала книгу с полки, подняв при этом клубы пыли. Давненько никто эту книгу не трогал! Хайди аккуратно стерла с нее пыль, села на скамеечку у ног бабушки и спросила, какую песню ей прочитать.

— Какую хочешь, деточка, какую хочешь!

Бабушка напряженно ждала и даже отодвинула от себя прялку.

Хайди листала книгу, выхватывая то одну строчку, то другую.

— Бабушка, я прочту тебе вот эту песню, про солнце.

Хайди начала читать, и чем дальше, тем больше душа ее наполнялась теплом.

Fig.7.

Солнце благое,
Солнце златое,
Радостью блещет —
Сердце трепещет.
Ласковый свет нам дарит благодать.

Пусть я во прахе,
Мраке и страхе,
Все же воспряну,
В небо я гляну,
Бог не захочет мне отказать.

Зрят мои очи
Мир славы Отчей,
Божье творенье —
Нам поученье,
Как безгранична сила Его.

Жизнь провели вы,
Благочестивы,
С миром уснете,
К Богу уйдете,
Бренной земле не должны ничего.

Все в мире тленно,
Но неизменна
Вечность — основа
Божьего слова,
Воля Господня тверда, как гранит.

С благостью милость
Соединилась,
Сердце исцелит,
Боль перемелет,
Святость Его нам благо дарит.

Есть окончанье
Тягот страданья,
Пусть ветер злится,
Буря ярится,
Солнце нам явит радостный лик.

Блаженной тиши,
Радости высшей,
Сердцем ликуя,
Несмело жду я,
К Райскому саду душою приник.

Бабушка сидела молча, уронив руки на колени, по щекам ее струились слезы, но на лице была написана неимоверная радость. Никогда прежде Хайди ее такой не видела. Едва Хайди кончила песню, как бабушка потребовала:

— Еще разочек, Хайди, дай мне еще раз услыхать:

Есть окончанье
Тягот страданья…

И девочка начала читать сначала и читала с упоением:

Есть окончанье
Тягот страданья,
Пусть ветер злится,
Буря ярится,
Солнце нам явит радостный лик.

Блаженной тиши,
Радости высшей,
Сердцем ликуя,
Несмело жду я,
К Райскому саду душою приник.

— О, Хайди, как светло, как светло на душе! Как же ты меня порадовала, деточка!

Бабушка раз за разом повторяла эти слова, а Хайди так и сияла и все не могла наглядеться на бабушку, потому что впервые видела ее такой счастливой. Лицо слепой больше не было старым и печальным, казалось, она с благодарностью и восхищением новыми, зрячими, глазами заглянула в Райский сад.

Но тут в окошко кто-то Ьостучал, и Хайди увидела деда, который сделал ей знак идти с ним. Девочка послушалась, пообещав бабушке завтра снова прийти к ней. Даже если утром она пойдет с Петером на пастбище, то после обеда непременно заглянет к бабушке. Дарить слепой старушке свет и радость было для Хайди самым большим счастьем, какое она только знала. Даже большим, чем зеленые луга с цветами и козами.

Бригитта выскочила за ней с ее платьем и шляпкой и хотела отдать девочке ее добро. Платье Хайди взяла, ведь дедушка уже признал ее, но от шляпки отказалась наотрез. Пусть Бригитта оставит ее себе, она, Хайди, ни за что на свете ее не наденет.

Хайди так переполняли впечатления, что она просто не могла не поделиться с дедом своей радостью и, надо сказать, тронула его сердце. Еще она добавила, что если есть деньги, можно покупать в Деревеньке белые булки для бабушки. Выложив все один раз, она начала сначала, а потом с надеждой в голосе спросила деда:

— Дедушка, ведь правда же, хоть бабушка и не хочет, но ты отдашь мне эти деньги из пакета, чтобы я каждый день давала Петеру на булочку, а в воскресенье на две?

— А как же кровать, Хайди? — сказал дед. — Хорошо бы купить тебе настоящую кровать, а на булки там тоже хватит.

Но Хайди с жаром стала доказывать, что ей прекрасно, ну просто замечательно спится на ее ложе из сена, куда лучше, чем на мягкой кровати во Франкфурте. Она взывала к деду так неустанно и проникновенно, что он в конце концов сдался:

— Ладно. Деньги — твои. Делай с ними все, что тебе в радость. На эти деньги ты сможешь целый год кормить бабушку булками.

— Ух ты, как здорово! — воскликнула Хайди. — Бабушке больше не придется есть черствый черный хлеб. Знаешь, дедушка, вот теперь все так хорошо, так хорошо, как никогда еще не было! — и Хайди с ликующими воплями запрыгала по тропинке. Точь-в-точь птичка небесная. Но вдруг она стала серьезной и, немного помолчав, заговорила: — Вот если бы Боженька сразу сделал все то, о чем я так горячо молилась, все было бы совсем-совсем по-другому, не так! Я бы сразу вернулась домой, привезла бы бабушке немного булок, не научилась бы читать, а ей это так приятно! Господь все это придумал гораздо лучше, чем я. Бабуленька мне про это говорила, и вот теперь все сбылось! И как же я рада, что Господь не поддался на мои мольбы и жалобы! Теперь я всегда буду молиться, как велела бабуленька, и благодарить Господа, а если Он чего-то не сделает, о чем я попрошу, я буду думать: опять все идет как во Франкфурте, это значит, Боженька все придумал лучше меня. Мы с тобой, дедушка, теперь будем каждый день молиться, правда же? И никогда не станем про это забывать, чтобы и Господь про нас не забыл.

— А если кто-то все-таки забывает молиться, что тогда? — проворчал дед.

— О, тогда ему будет плохо, потому что тогда и Господь махнет на него рукой. А если ему потом будет очень плохо и он начнет жаловаться, то все люди скажут: сперва он отвернулся от Бога, а теперь вот и Бог, который мог бы ему помочь, тоже от него отвернулся.

— Твоя правда, Хайди. Но откуда ты все это знаешь?

— От бабуленьки, она мне все объяснила.

Какое-то время дедушка шел молча, потом, словно преследуемый какой-то мыслью, пробормотал:

— Ну, уж что сделано, то сделано, не воротишь. Назад дороги нет, и уж кого Господь оставил, того оставил.

— Нет, дедушка, назад вернуться можно, мне бабуленька говорила. Это совсем как в той истории из моей книжки, — ах да, ты же ее не знаешь. Вот мы сейчас придем домой и ты узнаешь, какая это чудесная история.

Хайди что было сил рвалась вперед, и, едва они добрались до дому, она высвободила руку из руки деда и вихрем влетела в хижину. Дед снял со спины корзину, в которую сложил половину вещей из чемодана, потому что тащить на гору весь чемодан ему было тяжело. Затем в задумчивости опустился на лавку. И тут же примчалась Хайди с большой книгой под мышкой.

— Дедушка, как хорошо, что ты тут сидишь!

Хайди уселась рядышком и раскрыла книгу.

Она столько раз перечитывала эту историю, что книга сама открывалась на нужном месте. Хайди с глубоким чувством читала о юноше, которому так хорошо жилось дома, где на отцовских лугах паслись коровы и овцы, а он мог в красивом плаще стоять посреди луга и, опершись на свой пастушеский посох, любоваться заходом солнца. Все это было на картинке.

Но однажды ему вдруг захотелось стать самому себе хозяином, самому распоряжаться своим добром, и он потребовал у отца свою долю. Потом он ушел из дому и все промотал. Ничего у него не осталось, и пришлось ему наняться в батраки к одному крестьянину. Но у того не было таких прекрасных коров и овец, как у его отца. У крестьянина были только свиньи, и юноше пришлось пасти свиней. Вскоре платье его превратилось в лохмотья, а кормился он лишь малой толикой того, что ели свиньи. Он вспоминал, как ему жилось у отца, как тот был добр к нему и каким он оказался неблагодарным. Сын горько плакал от раскаяния и тоски по дому. И однажды он подумал: я пойду к отцу, буду молить его о прощении и скажу ему: «Я не достоин быть твоим сыном, но оставь меня у себя поденщиком». И вот он подошел к отцовскому дому, отец увидел его и…

— Дедушка, — вдруг сама себя перебила Хайди, — ты, наверное, думаешь, что отец рассердился и сказал ему: «Я же тебя предупреждал!» А теперь послушай, как все было на самом деле: «Отец увидел его и преисполнился жалости, он выбежал навстречу сыну, обнял и поцеловал его. А сын сказал: „Отец, я грешен перед Богом и перед тобою и не достоин называться твоим сыном“. Но отец велел своим работникам: „Принесите сюда лучшее платье, оденьте-обуйте его, наденьте кольцо ему на палец и забейте тучного тельца, и мы станем есть и веселиться, потому что сын мой потерялся, а теперь нашелся вновь“. И они стали веселиться».

— Ну разве это не чудесная история, дедушка? — спросила Хайди, так как дед не произнес ни слова. А она-то думала, что он будет радоваться и удивляться.

— Ты права, Хайди, история и впрямь чудесная, — проговорил наконец дед, но лицо его при этом было таким серьезным, что Хайди притихла и стала смотреть картинки. Потом опять тихонько пододвинула книгу к деду.

— Посмотри, как ему хорошо! — и она показала старику картинку, где блудный сын уже в чистом платье стоит рядом с отцом и вновь чувствует себя его сыном.

Спустя несколько часов, когда Хайди давно уже спала крепким сном, старик поднялся к ней на чердак, поставил лампу рядом с душистым ложем Хайди так, чтобы свет ее падал на спящую девочку. Она лежала, сложив ладошки, ибо теперь Хайди никогда не засыпала, не помолившись Богу. Ее розовое личико было таким мирным и доверчивым, что дед долго, очень долго стоял, не сводя с нее глаз. Потом он тоже сложил руки и, склонив голову, произнес:

— Отец, я грешен перед Богом и перед тобою и не достоин называться твоим сыном!

По щекам старика катились крупные слезы.

Уже в первом свете наступающего дня Горный Дядя стоял перед своей хижиной, ясными глазами озирая округу. Воскресное солнце вставало над горами и долиной. Сюда, наверх, доносился звон отдельных колоколов из долины, а на верхушках елей птицы пели свою утреннюю песнь.

Старик вернулся в хижину.

— Хайди, иди сюда! — позвал он внучку. — Солнце взошло! Надень сегодня свое нарядное платье, мы пойдем в церковь!

Хайди не заставила себя долго ждать. Раньше такого с дедушкой не бывало, и потому следовало поспешить. Она мгновенно натянула на себя нарядное платье из Франкфурта, выбежала к деду и в изумлении остановилась.

— Ох, дедушка, я тебя таким никогда не видела! — вырвалось у нее. — Надо же, какой сюртук, и пуговицы серебряные, ты никогда его не надевал, дедушка, какой же ты в нем красивый!

Старик с довольной улыбкой оглядел внучку:

— Да и ты в своем платье тоже хороша! А теперь идем!

И взявшись за руки, они спустились с горы. Со всех сторон до них долетал колокольный звон, и с каждым их шагом он становился все громче, все полнозвучнее. Хайди была в восхищении.

— Ты слышишь, дедушка? Колокола звонят, как будто сегодня большой праздник!

Внизу, в Деревеньке, народ уже собрался в церкви, и когда Хайди с дедом тихонько вошли и сели на последней скамье, все уже пели. Вдруг сидящий рядом с ними человек толкнул локтем своего соседа и прошептал:

— Ты видел? Горный Дядя в церкви!

Тот, в свою очередь, толкнул другого, и вскоре уже во всех углах шептались:

— Горный Дядя! Горный Дядя!

Женщины то и дело оборачивались и в результате сбились с мелодии, так что запевалыцику лишь с большим трудом удалось ее выровнять. Но когда пастор начал проповедь, все стали слушать очень внимательно, ибо в его словах звучали такие горячие хвалы и благодарения, что это захватило всех. Казалось, на всех разом снизошла великая радость.

Когда служба кончилась, Горный Дядя об руку с внучкой вышел из церкви и направился к дому пастора. И люди из церкви в большинстве своем пошли за ними, посмотреть, вправду ли он войдет в пасторский дом. А когда он туда вошел, они, разбившись на группки, стали взволнованно обсуждать поистине неслыханное событие — Горный Дядя пришел в церковь! Люди не сводили глаз с дверей пасторского дома, откуда должен был выйти старик. \уж как он выйдет — разгневанный, в ссоре с пастором, или же примирившись с ним, кто его знает. Мало ли что взбредет в голову сумасбродному старику, судили и рядили люди. И все же совсем новые настроения уже давали себя знать, и один говорил другому:

— Да не такой уж он страшный зверь, как о нем говорят. Достаточно только поглядеть, как он держит за руку свою внучку!

— Да я всегда это утверждал, никогда бы он не пошел к пастору, будь он таким уж конченым человеком. Ведь ему было бы страшно! Людям свойственно все преувеличивать!

Пекарь заявил:

— А разве не я первый об этом сказал? Не зря же девчонка, у которой в городе и еды, и питья было вдоволь, и вообще всего, что душеньке угодно, не зря она оттуда сбежала к деду, значит, не такой уж он дикий и злобный, раз она его ни чуточки не боится!

И вскоре уже все говорили о Горном Дяде вполне дружелюбно, так как к разговору присоединились и женщины. Они давно слыхали от Козьей Петерши и слепой бабушки, что Горный Дядя совсем не такой злодей, как о нем говорят. И вдруг как-то разом все в это поверили, еще немного, и всем стало казаться, будто они тут поджидают старого друга, которого им очень недоставало, чтобы поздороваться с ним.

А Горный Дядя тем временем подошел к двери пасторского кабинета и постучал. Пастор открыл ему и вышел навстречу, и вид у него был не удивленный, как могло бы быть, нет, сразу видно было, что он ждал этого визита. Ведь от него не укрылось появление Горного Дяди в церкви. Пастор схватил руку старика и долго с искренней сердечностью жал ее. А Горный Дядя стоял молча, не в силах вымолвить ни слова, ибо никак не ожидал столь ласкового приема. Наконец он совладал с собою.

— Я пришел просить господина пастора позабыть мои слова, сказанные тогда у меня в доме, и пусть господин пастор не таит на меня зла за то, что я тогда так рьяно воспротивился добрым советам. Господин пастор во всем оказался прав, а я кругом не прав. Но теперь я хочу последовать совету господина пастора и переселиться на зиму в Деревеньку. Суровая зима в горах не для ребенка, девочка слишком хрупкого здоровья.

И пусть даже люди тут считают, что мне нельзя доверять, что ж, я ничего лучшего и не заслужил. А господин пастор, я надеюсь, сам поймет что к чему.

Ласковые глаза пастора сияли радостью. Он еще раз взял руку старика и растроганно проговорил:

— Сосед, вы побывали в истинной Церкви еще прежде, чем спуститься в мою. И я искренне этому рад! Вы не пожалеете о том, что решили снова вернуться и жить среди нас. И добро пожаловать ко мне в любое время, как добрый друг и сосед. Я уже заранее с удовольствием предвкушаю, как мы с вами станем коротать долгие зимние вечера, ибо ваше общество желанно и приятно для меня, а девочке вашей мы найдем хороших друзей.

И пастор ласково погладил Хайди по кудрявой голове, взял ее за руку и вышел с ней из дома. За ним появился и Горный Дядя. Они стали прощаться. Тут уж все могли видеть, как господин пастор жмет руку Горному Дяде, — долго, как лучшему другу, с которым никак не может расстаться. И едва дверь за пастором закрылась, как все обступили старика. Каждый хотел первым его поприветствовать, к нему со всех сторон тянулись руки, а он стоял в растерянности, не зная, с кем первым поздороваться. Кто-то крикнул:

— Вот здорово! Вот здорово, Дядя, что вы опять к нам пожаловали!

— Мне уж давно охота с вами покалякать, Дядя, — сказал другой.

И такие слова доносились со всех сторон. Когда, поздоровавшись со всеми, он сказал, что думает перебраться в Деревеньку в свое старое жилище и провести зиму со старыми друзьями, поднялся такой шум! Казалось, Горный Дядя — давний любимец всей деревни, насущно необходимый всем и каждому. А когда они с Хайди собрались домой, многие пошли их провожать, и, прощаясь, каждый желал убедиться, что Горный Дядя непременно навестит его, когда в следующий раз придет в Деревеньку. Наконец все простились и ушли, а старик еще долго глядел им вслед, и лицо его было словно озарено каким-то теплым светом, как будто его изнутри освещало солнце. Хайди пристально на него смотрела, а потом проговорила звенящим от радости голосом:

— Дедушка, ты сегодня такой красивый, еще красивее, чем утром, таким я тебя никогда не видела.

— Ты так считаешь? — улыбнулся дед. — Видишь ли, Хайди, я сегодня очень многое понял. Быть в мире с Господом Богом и людьми — это красит человека. И Господь Бог очень хорошо придумал, когда послал тебя ко мне на пастбище!

Дойдя до домика Козьего Петера, дед сразу же открыл дверь и вошел.

— Доброго здоровья, бабушка! — крикнул он. — Я думаю, надо нам еще кое-что подлатать, покуда осенние ветры не задули!

— Ах ты, Боже праведный! Да это же сам Горный Дядя! — в радостном удивлении воскликнула старушка. — Вот, привел Господь, наконец-то я смогу облегчить душу, поблагодарить за все, что вы для нас сделали, добрый человек! Спаси вас Бог! Спаси вас Бог!

С просветлевшим лицом она протянула дрожащую руку, и старик пожал ее, а бабушка, не отпуская его руку, продолжала:

— Есть у меня к вам еще одна сердечная просьба: если я когда-нибудь, не приведи Бог, чем-нибудь вас обижу, то не карайте меня, отослав отсюда Хайди, покуда я не упокоюсь там, внизу, у церковной ограды. О, вы даже не знаете, что значит для меня эта девочка!

И она крепко прижала к себе Хайди.

— Не волнуйтесь, бабушка, — успокоил ее старик. — Такой кары я не пожелаю ни вам, ни себе. Теперь мы все вместе. Бог даст, еще долго будем вместе.

Бригитта с несколько таинственным видом отвела в сторонку Горного Дядю и показала ему прелестную шляпку с пером, объяснив, как все с этой шляпкой получилось. Видит Бог, она ни за что не хочет отбирать у ребенка шляпу.

Однако дед, весьма одобрительно глянув на внучку, сказал:

— Шляпа есть шляпа, и ежели она не желает ее носить, то правильно делает. А раз она отдала ее тебе, то и бери ее.

Бригитта страшно обрадовалась столь неожиданному решению.

— Да ведь она наверняка больше десяти франков стоит! Вы только гляньте, красота-то какая! Сколько же всякого добра наша Хайди привезла из Франкфурта! Я уж иной раз думаю, не послать ли мне туда моего Петера, хоть ненадолго. Как вы думаете, Дядя?

Глаза старика весело сверкнули. Он ответил, что, по его мнению, Петеру это не повредит, надо только дождаться хорошей возможности.

А тут как раз явился и сам Петер. Он так бежал, что со всего маху ударился головой о дверь. Видать, очень спешил. Он, едва дыша, стоял посреди комнаты, сжимая в руке письмо. Это было событие из ряда вон выходящее, такого еще не случалось. Письмо было адресовано Хайди, его передали Петеру на почте в Деревеньке. Все в ожидании расселись вокруг стола, а Хайди вскрыла конверт и громко, без запинки прочитала письмо. Оно было от Клары Зеземанн. Клара писала Хайди, что с ее отъездом в доме опять воцарилась скука и долго она так не выдержит. Она умоляла отца поехать на воды в Бад Рагатц уже этой осенью, и он согласился. Бабуленька тоже поедет с ними, и они все хотят во что бы то ни стало навестить Хайди и дедушку на горном пастбище. А еще бабуленька просит передать Хайди, что очень одобряет ее за то, что Хайди взяла с собою булки для старой бабушки. А чтобы той не пришлось есть их черствыми, бабуленька высылает ей еще и кофе. Он уже отправлен. А когда они приедут, то Хайди непременно должна отвести бабуленьку к бабушке.

Все эти новости вызвали столько радости и удивления, столько разговоров и расспросов! Все предвкушали много интересного, и даже дедушка не заметил, как уже стемнело. Сколько хорошего ждет их впереди, но сегодня, наверное, было лучше всего! Они были все вместе! И бабушка вдруг сказала:

— До чего же хорошо, когда к тебе приходит старый друг и вновь протягивает руку, как в старые добрые времена. Что может быть прекраснее? Это истинное утешение для души — вновь обрести то, что было нам дорого. Вы ведь скоро еще придете, Дядя? А Хайди придет уже завтра, да?

Хайди пообещала. Пришла пора прощаться, и дед с Хайди вернулись к себе. И как утром наверх доносился звон ближних и дальних колоколов, так и сейчас, по пути домой, их сопровождал мирный вечерний звон.

Родная хижина по-воскресному нарядно выглядела в закатных лучах.

Потом, когда приедет бабуленька, для Хайди будет много радостей и сюрпризов, как, впрочем, и для самой бабуленьки. На чердаке, конечно, же, будет новая настоящая кровать, потому что там, где появляется бабуленька, все скоро приходит в порядок, как в доме, так и в душе.

Глава XV. ПРЕДСТОЯЩЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Добрый доктор, принявший решение отправить девочку по имени Хайди на родину, шел по широкой улице к дому Зеземаннов. Стояло солнечное сентябрьское утро, такое светлое и чудесное, что, казалось, все люди должны ему радоваться. Но доктор смотрел лишь на белые каменные плиты у себя под ногами и ни разу даже не взглянул на ярко-голубое небо. Лицо его было бесконечно печальным, а волосы еще больше поседели. После смерти жены у доктора никого не осталось, кроме дочери. И дочь была его единственной отрадой. Но вот несколько месяцев назад его дочь, цветущая юная девушка, умерла. С тех пор доктор утратил интерес к жизни.

На его звонок дверь с величайшей предупредительностью отворил Себастиан и сразу же отвесил доктору глубокий поклон, ибо доктор был не только лучшим другом хозяина дома и его дочки, но благодаря своему всегдашнему дружелюбию еще и добрым другом всех обитателей дома.

— Все по-старому, Себастиан? — как обычно, осведомился доктор своим мягким голосом и стал подниматься по лестнице.

Себастиан следовал за ним, не переставая отвешивать поклоны, хотя доктор не мог их видеть, ведь лакей кланялся у него за спиной.

— Вот хорошо, что ты пришел, доктор! — приветствовал старого друга господин Зеземанн. — Необходимо еще раз подробнейшим образом обсудить вопрос о поездке в Швейцарию. Я хочу услышать, по-прежнему ли ты тверд в своих рекомендациях и в том, что они решительно пойдут на пользу Клерхен.

— Дорогой мой Зеземанн, что прикажешь о тебе думать? — спросил доктор, усаживаясь рядом с хозяином дома. — Право слово, я предпочел бы, чтобы здесь была твоя матушка. С нею сразу все стало бы ясно, мгновенно дело пошло бы на лад. С тобой каши не сваришь, ты нынче уже в третий раз вызываешь меня с тем, чтобы я опять повторил все то же самое.

— Да, ты совершенно прав, такое кого угодно раздосадует, но ты же должен понять, друг мой, — и господин Зеземанн, как бы прося о снисхождении, положил руку на плечо доктора, — мне будет мучительно трудно отказать девочке в том, что я так твердо обещал и о чем она денно и нощно мечтает вот уже сколько месяцев! Даже это последнее тяжелое время Клерхен переносит так терпеливо в надежде, что путешествие в Швейцарию уже близко и она сможет наконец навестить в Альпах свою подружку Хайди. Ну как мне сказать ребенку, что все надежды и мечтания должны быть разом перечеркнуты… У меня на это попросту не хватит мужества.

— Зеземанн, это необходимо, — твердо заявил доктор, а так как его друг был совершенно подавлен, он, помолчав, продолжал, — подумай сам, как обстоят дела. У Клары давно уже не было такого скверного лета, как это, последнее. Сейчас о подобном путешествии просто не может быть и речи, последствия могут оказаться роковыми. К тому же сейчас уже сентябрь и там, в Альпах, конечно, очень красиво, но может быть и очень холодно. Дни уже короткие, а ночевать там Кларе никак нельзя. Таким образом, она сможет проводить на лугах не более двух часов. Дорога же от Бад Рагатца тоже займет не один час, ведь Клару придется нести туда в портшезе.<a data-toggle="modal" href="#n_5" type="note">[5]</a> Короче говоря, Зеземанн, это невозможно! Но я пойду с тобой к Кларе, и мы вместе поговорим с ней, она же разумная девочка, и я расскажу ей, какой у меня созрел план. В мае она поедет в Бад Рагатц, где пройдет курс лечения ваннами, притом длительный курс. В горах тем временем потеплеет, все расцветет, и вот уж тогда она сможет бывать на пастбище подолгу, более того, я убежден, что эти прогулки в горы освежат и укрепят ее после лечения, и доставят ей радости куда больше, чем это могло бы быть сейчас. Ты же отлично понимаешь, Зеземанн, если мы хотим сохранить надежду на улучшение здоровья твоей дочери, то мы обязаны быть крайне осмотрительными, должны всячески щадить ее и тщательнейшим образом за ней ухаживать.

Господин Зеземанн, до сей поры сидевший молча, с выражением печального смирения на лице, вдруг вскочил:

— Доктор! — воскликнул он. — Скажи мне честно: ты вправду надеешься, что ее состояние улучшится?

Доктор пожал плечами:

— Не слишком, — тихо проговорил он. — Но друг мой, хоть на минуту подумай обо мне! Разве нет у тебя любимой дочери, которая нуждается в тебе, ждет, радуется, когда ты приезжаешь домой после долгого отсутствия? Тебе не приходится возвращаться в опустевший дом и сидеть за столом в полном одиночестве. Твоей дочери тоже хорошо дома. И пусть даже она лишена многого из того, что радует других детей, зато у нее есть другие радости, и их немало, поверь мне! Нет, Зеземанн, вам с Кларой грех жаловаться, вам еще повезло, вы можете быть вместе. Подумай о моем одиноком доме!

Господин Зеземанн встал и принялся большими шагами мерить комнату, как он всегда делал, если какая-то мысль сильно его занимала. Внезапно он остановился рядом с доктором и похлопал его по плечу:

— Доктор, у меня есть идея! Я не могу видеть тебя таким, ты очень переменился, старина! Тебе полезно будет немножко вылезти из своей скорлупы и знаешь, каким образом? Ты просто обязан совершить небольшое путешествие и от имени всех нас проведать малышку Хайди в ее Альпах.

Доктор, ошеломленный таким предложением, хотел было уже отклонить его, но господин Зеземанн попросту не дал ему на это времени. Он был так обрадован и увлечен своей идеей, что схватил старого друга за руку и потащил в комнату дочери.

Появление доброго доктора всегда было радостью для больной девочки, ибо он неизменно был ласков и дружелюбен с ней и всякий раз рассказывал ей что-нибудь интересное и веселое. Она прекрасно знала, отчего он теперь так переменился, и ей очень бы хотелось хоть чем-нибудь ему помочь, чтобы он стал таким, как прежде.

Она протянула доктору руку, и он сел рядом с ней. Господин Зеземанн тоже пододвинул свой стул поближе к ним и, взяв Клару за руку, заговорил о путешествии в Швейцарию, о том, как он сам был бы рад поехать туда. Однако о главном, о том, что сейчас это путешествие невозможно, он упомянул лишь вскользь, уж очень он боялся слез дочери. Затем он поспешно перешел к новой идее и обратил внимание Клары на то, как полезно будет такое путешествие для их доброго друга, если он согласится немного отдохнуть.

Слёз избежать, конечно, не удалось. Голубые глаза Клары налились ими, как ни пыталась девочка справиться с собой. Ведь она знала, что отец не может видеть ее плачущей. Но все лето она только и жила предстоящим путешествием, и надежда на встречу с Хайди была ее единственным утешением в долгие одинокие часы. Однако Клара не привыкла спорить с отцом, она прекрасно знала, что папа может отказать ей только в том, что грозит дурными последствиями, а значит, так тому и быть. Она проглотила подступившие слезы и обратилась к той единственной надежде, что у нее еще оставалась. Она взяла за руку доброго доктора, погладила ее и взмолилась:

— О, пожалуйста, господин доктор, поезжайте к Хайди! Вы поедете, правда, а потом вернетесь, чтобы все-все мне рассказать, да? Как там, на пастбище, все выглядит, что делают Хайди с дедушкой и Петер с его козами, я ведь их всех хорошо знаю! И еще вы возьмете с собой то, что я хочу послать Хайди, я уже все обдумала, и еще кое-что для бабушки! Прошу вас, господин доктор, сделайте это для меня, а я за это буду пить столько рыбьего жиру, сколько вы скажете!

Точно не известно, но вполне вероятно, что именно это обещание подействовало на доктора, ибо он улыбнулся и сказал:

— Ну, в таком случае, Клерхен, мне непременно придется поехать, а ты наконец-то станешь такой крепкой и толстой, какой мы с твоим папой хотим тебя видеть. И когда же мне ехать, ты уже решила?

— Лучше всего завтра, с самого утра, господин доктор, — быстро ответила Клара.

— В самом деле, Клара права, — подхватил господин Зеземанн. — Солнце светит, небо синее, чего зря время терять. Жалко упускать такие денечки в Альпах, старина.

Доктор засмеялся.

— Еще чуть-чуть и ты станешь меня упрекать, что я еще здесь, Зеземанн, так что мне лучше поскорее отсюда уйти.

Но Клара не отпускала его руку. Сначала она должна сказать ему все, что следует передать Хайди. Особенно она настаивала на том, чтобы доктор хорошенько ко всему там, в горах, присмотрелся и потом все до мелочи ей пересказал. Подарки для Хайди и бабушки доктору потом доставят на дом, потому что фройляйн Роттенмайер еще должна все это сложить и упаковать, а ее сейчас нет дома, она отправилась куда-то в город и, по-видимому, вернется нескоро.

Доктор обещал все в точности исполнить. Он отправится в путь если не с самого утра, то, во всяком случае, в течение завтрашнего дня, а по возвращении обещает подробнейшим образом поведать обо всем, что увидит.

Слуги зачастую наделены поразительным даром узнавать о том, что творится в доме их господ, задолго до того, как господа почтут за благо объявить им об этом. Себастиан и Тинегга, похоже, обладали этим даром в полной мере, ибо едва доктор, сопровождаемый Себастианом, спустился по лестнице, как Тинетта вошла в комнату Клары. Девочка вызвала ее звонком.

— Тинегга, наполните эту коробку свежими пирогами, которые нам подают к кофе! — распорядилась Клара, указывая на большую, давно приготовленную коробку.

Тинетта взяла коробку за уголок двумя пальцами с явным презрением. В дверях она насмешливо проговорила:

— Игра стоит свеч!

Себастиан же с привычной предупредительностью открыл дверь перед доктором и, отвесив поклон, сказал:

— Если господин доктор будет так любезен, то, может, передаст маленькой барышне привет и от Себастиана.

— Смотрите-ка, Себастиан, выходит, вы уже знаете, что я еду? — вполне дружелюбно удивился доктор.

Себастиан смущенно рассмеялся.

— Я… мне… да я ничего толком и не знаю… ах да, теперь припоминаю, я случайно проходил через столовую и услыхал имя маленькой барышни, ну и… вы же понимаете, как бывает, одна мысль цепляется за другую, ну и вот… таким образом… я подумал…

— Понимаю, понимаю, — улыбнулся доктор, — и чем больше у человека мыслей, тем больше он всего замечает. До свидания, Себастиан, ваш привет я непременно передам.

Доктор собрался уже выйти, но неожиданно возникло препятствие. Сильный ветер помешал фройляйн Роттенмайер продолжить свою прогулку, она поспешила вернуться домой и в дверях столкнулась с доктором. Большой платок от ветра казался надутым парусом. Доктор отпрянул. Но он с давних пор пользовался вниманием и благорасположением фройляйн Роттенмайер, и она с изысканной вежливостью отстранилась, так что они оба довольно долго стояли у дверей, с любезным выражением лица уступая друг другу дорогу. Но тут налетел такой порыв ветра, что фройляйн Роттенмайер на всех парусах понеслась прямо на доктора. Он едва успел увернуться, а ее пронесло мимо, так что ей даже пришлось вернуться, дабы поздороваться с другом дома. Она была несколько смущена произошедшей неловкостью, однако доктор с присущей ему мягкостью сумел быстро все сгладить. Он сообщил фройляйн Роттенмайер о предстоящем путешествии и весьма любезно просил ее получше упаковать посылку для Хайди. С этим он откланялся.

Клара полагала, что ей придется выдержать не один бой с фройляйн Роттенмайер, прежде чем та согласится отослать Хайди все, отобранное для нее Кларой. Но на сей раз девочка ошиблась, домоправительница была на редкость благодушно настроена. Она мгновенно освободила стол, чтобы разложить на нем вещи, собранные Кларой, и на ее глазах принялась аккуратно все складывать. Работа эта была не такая уж легкая, поскольку вещи, которые следовало упаковать, были самого разного рода. Например, толстое пальто с капюшоном, которое Клара посылала для того, чтобы Хайди могла в нем зимой ходить к бабушке в любое время, не дожидаясь, покуда дед завернет ее в мешок, чтобы она не замерзла. Мягкий, теплый платок предназначался для бабушки, пусть согревает ее, когда зима вновь подступит к ветхой лачуге. Большая коробка с пирогами также предназначалась бабушке. Не всё же старушке пить кофе только с булками. Чудовищных размеров колбасу Клара приготовила для Петера, который обычно ест только хлеб да сыр. Однако по зрелом размышлении Клара пришла к выводу, что Петер сгоряча может, чего доброго, разом слопать всю колбасу. Поэтому лучше адресовать ее Бригитте, пусть она сначала отрежет большой кусок для себя и бабушки, а от оставшегося каждый день выдает Петеру определенную порцию. Для дедушки был припасен мешочек табаку, он ведь так любит курить трубку, сидя вечером на лавке возле дома. И вдобавок ко всему этому еще целая куча разных таинственных мешочков, пакетиков и коробочек, которые Клара собирала с особой радостью, там было множество сюрпризов для Хайди. Ей все это наверняка доставит удовольствие.

В конце концов с укладкой было покончено. На полу теперь стоял изрядных размеров пакет, вполне готовый в дорогу. Фройляйн Роттенмайер молча смотрела на него, погруженная в философские раздумья об искусстве упаковки вещей. Клара радостно поглядывала на объемистую посылку, она так и видела, как Хайди подпрыгнет от неожиданности при виде нее.

Наконец появился Себастиан и не без труда взвалил пакет на плечо, дабы незамедлительно доставить его на дом к доктору.

Глава XVI. ГОСТЬ

Утренняя заря разгоралась над горами, и свежий ветер со свистом раскачивал ветви старых елей.

Хайди открыла глаза, ее разбудил еловый шум. Этот звук всегда волновал девочку до глубины души, и ее неудержимо влекло на двор, под ели. Она вскакивала со своего ложа и мчалась туда. Но теперь она знала, что сперва надо умыться и привести себя в порядок.

Она спустилась вниз по лесенке. Дедушкина постель была уже пуста. Хайди выбежала за дверь. А там уже стоял дед и, как каждое утро, внимательно смотрел на небо во все стороны, чтобы определить, какая нынче будет погода.

По небу плыли розовые облачка, и синь его делалась все ярче, а вершины гор и альпийские луга были залиты чистым золотом — солнце уже вставало из-за скал.

— Как красиво, дедушка! О, как красиво! Здравствуй! — закричала Хайди.

— Так-так, день ясный, и глазки у тебя нынче ясные! — сказал дед, пожимая протянутую руку.

Хайди бросилась к своим елям и под завывание ветра принялась прыгать под ними. При каждом новом порыве ветра она визжала от восторга и прыгала еще чуточку выше.

Дед между тем отправился в хлев, подоил Лебедку с Медведкой, потом почистил и помыл обеих перед дорогой на выгон и вывел из хлева. Увидав своих подружек, Хайди подбежала к ним и, обняв за шею, нежно с ними поздоровалась, а козы радостно заблеяли в ответ.

Каждая из них старалась выказать Хайди как можно больше привязанности, все теснее прижимая голову к плечу девочки, так что вскоре они сдавили ее с двух сторон. Но Хайди ни капельки не испугалась. Лишь когда жизнерадостная Медведка начала уже слегка бодаться от избытка нежности, Хайди воскликнула:

— Нет, Медведка, так не годится, ты бодаешься, как здоровенный Турок!

И Медведка мгновенно убрала голову и встала как добропорядочная коза.

Лебедка тоже подняла голову с таким благовоспитанным выражением на морде, что сразу видно было, что она думает: «Вот меня никто не упрекает, что я бодаюсь, как Турок». Белоснежная Лебедка была несколько лучше воспитана, чем бурая Медведка.

Снизу донесся свист Петера, а вскоре показались и первые козы из деревенского стада. Впереди всех высокими прыжками мчался Щеголек.

Еще миг — и вот уже Хайди посреди стада ловко уворачивается от бурных приветствий и пытается пробиться к робкой Снежинке, которую вечно от нее оттирают более сильные козы. А она так стремится поближе к Хайди!

Наконец появился и Петер. Он в последний раз оглушительно свистнул, чтобы заставить коз двигаться к пастбищу. Ему нужно было поговорить с Хайди. От его свиста козы бросились врассыпную.

— Могла бы нынче опять пойти с нами! — напустился он на Хайди.

— Нет, Петер, я не могу, — отвечала она. — В любой момент могут появиться гости из Франкфурта. Я должна быть дома.

— Ты уж сколько раз так говорила, — проворчал Петер.

— Но так оно и есть, что ж тут поделать! И так будет, пока они не приедут, — заявила Хайди. — Или, может, ты считаешь, я не должна быть дома, когда ко мне приедут гости из самого Франкфурта? Ты так думаешь, да, Петер? Скажи честно!

— Их и дядя может встретить, — пробормотал Петер.

Но тут раздался громкий голос деда:

— Ты почему не двигаешь вперед свою армию? А? Может, какие непорядки в войсках? Или с фельдмаршалом что стряслось?

Петер мгновенно повернулся, взмахнул хворостиной, так что она засвистела в воздухе, и козы, хорошо знающие этот грозный звук, бросились вперед, Петер за ними, и вскоре уже все они скрылись из виду.

С тех пор как Хайди вернулась домой к деду, она то и дело вспоминала многое из того, чему ее научили во Франкфурте и на что раньше она не обращала внимания.

Так, по утрам она с большим тщанием оправляла свою постель, чтобы на ней не было ни морщиночки. Затем сновала по хижине, расставляя и раскладывая все по своим местам. Затем брала тряпку и, влезши на стул, принималась тереть стол до тех пор, покуда он не начинал блестеть. И когда дедушка возвращался в хижину, он с удовольствием окидывал взглядом комнату и говорил:

— У нас теперь каждый день как воскресенье, не зря, видно, моя Хайди пожила на чужбине.

Вот и сегодня, когда Петер с козами ушел, Хайди и дедушка сели завтракать, а после еды Хайди сразу же взялась за уборку, но из этого ничего не вышло, уж больно хорошая погода стояла за окном, и каждую минуту что-то отвлекало ее, мешая заниматься делом. Вот, к примеру, сквозь открытое окно в комнату проник такой веселый солнечный луч, что, казалось, он кричит и зовет: «Хайди! Выходи, выходи!» И она была не в силах устоять и бросилась вон из дома. Все вокруг было залито искрящимся солнечным светом: и хижина, и горы, и долина, и склоны холмов — все было золотым. Хайди пришлось даже сесть на лавку. Она не могла наглядеться на окружающую красоту. Но тут вдруг ей вспомнилось, что трехногий стул все еще стоит посреди комнаты, а стол она так и не вытерла после завтрака. Она мигом вскочила и бросилась в хижину, но пробыла там совсем недолго и снова помчалась к своим елям, свист ветра в их ветвях волновал ее до глубины души. Она опять немного попрыгала под качающимися ветвями. Дед тем временем возился в сарае, частенько выглядывая и с улыбкой наблюдая за прыжками Хайди. Едва он отошел в глубь сарая, как Хайди вдруг завопила:

— Дедушка! Дедушка! Иди сюда!

Он быстро вышел из сарая. Что там такое стряслось с внучкой? И увидел, как она мчится вниз, истошно крича:

— Идут! Идут! А доктор впереди всех!

Хайди неслась вниз, навстречу старому другу.

Он приветливо протягивал к ней руки. Добежав до него, Хайди нежно прижалась к его руке и от всего сердца воскликнула:

— Господин доктор, здравствуйте! И спасибо вам, тысячу раз спасибо!

— Добрый день, Хайди! Но за что ты меня благодаришь? — с ласковой улыбкой осведомился доктор.

— За то, что я вернулась к дедушке, — объяснила Хайди.

Лицо доктора словно осветилось изнутри. Такого приема здесь, в Альпах, он никак не ожидал. Глубоко погруженный в свои мысли, остро ощущая собственное одиночество, поднимался он на гору и даже не замечал, какая вокруг красота, и чем выше, тем прекраснее. Он полагал, что Хайди вряд ли сразу его узнает. Они ведь так мало виделись, и он шел, чтобы подготовить девочку к тяжкому разочарованию, готовый к тому, что она и смотреть на него не захочет, коли он не привел с собою ее долгожданных друзей. И вдруг эти сияющие радостью глаза Хайди, которая все не отпускала руку доброго господина доктора, преисполненная благодарности и любви.

Доктор с отеческой нежностью взял девочку под руку.

— Пойдем, Хайди, — мягко сказал он. — Отведи меня к твоему дедушке и покажи, где ты живешь.

Но Хайди не трогалась с места, удивленно глядя вниз.

— А где же Клара с бабуленькой?

— Видишь ли, Хайди, я должен сказать тебе кое-что, что причинит тебе боль, да и мне тоже, — сказал доктор. — Понимаешь, девочка, я приехал сюда один. Клара была серьезно больна и не могла пуститься в такое путешествие, и бабуленька, разумеется, тоже не приехала. Но уж весной, когда дни опять станут длинными и теплыми, они приедут наверняка.

Хайди была вконец озадачена. Она все не могла взять в толк, как это так, всё, чего она с таким нетерпением ждала, вдруг разом оборвалось, и ничего этого не будет.

Доктор молча стоял перед ней, и вокруг все было тихо, только ветер свистел в ветвях старых елей. Но тут вдруг Хайди вспомнила, отчего она так мчалась вниз с горы, — ведь приехал доктор! Она посмотрела ему в лицо и приметила в его глазах такую печаль, какой никогда еще ни у кого не видела. И у него во Франкфурте не было таких глаз. У Хайди сжалось сердце, она не могла видеть грустных людей, а уж тем более доброго доктора. Понятно, он грустит оттого, что Клара и бабуленька не смогли приехать вместе с ним… Она стала лихорадочно думать, как бы его утешить. И вскоре придумала.

— О, до весны не так уж долго! Она скоро снова наступит, и тогда они приедут, — утешила доктора Хайди. — У нас зима недолгая, а зато они смогут дольше пробыть здесь, я понимаю, Кларе, наверное, так даже больше нравится! А теперь идемте к дедушке!

И рука об руку с добрым другом она стала подниматься к хижине. Хайди страстно хотелось прогнать печаль из глаз доктора, и она принялась убеждать его, что здесь, на пастбищах, зима неправду короткая, глядишь, и скоро вновь настанут теплые летние деньки, не успеешь и оглянуться! Она и сама уже в это поверила и весело крикнула деду, когда они добрались до хижины:

— Они не приехали, но приедут обязательно, и очень скоро!

Для Горного Дяди доктор не был чужаком, ведь внучка столько о нем рассказывала. Старик протянул гостю руку и от всей души приветствовал его. Потом мужчины уселись на лавке возле дома, им пришлось немного потесниться, чтобы освободить местечко для Хайди. Доктор непременно хотел, чтобы она села с ним рядом. И он начал рассказывать, как господин Зеземанн уговаривал его поехать сюда и как он сам решил, что ему это пойдет на пользу, поскольку он давно уже чувствует себя усталым и разбитым. Хайди он шепнул на ушко, что вскоре сюда, наверх, прибудет еще кое-что, присланное из Франкфурта, и эта посылка наверняка доставит ей куда больше удовольствия, чем старый доктор. Хайди задрожала от нетерпения и желания узнать, что там такое, в этой посылке. Дедушка же тем временем убеждал доктора провести здесь, наверху, прекрасные осенние денечки или, по крайней мере, подниматься сюда каждый погожий день. Ночевать здесь он ему не предлагает, так как им некуда его поместить, но советует дорогому гостю не возвращаться в Бад Рагатц, а снять комнату в Деревеньке. В трактире есть хорошие комнаты. Тогда доктор сможет каждый день бывать на альпийских лугах, что, по мнению Горного Дяди, будет ему очень полезно, а он покажет гостю самые красивые места, поведет его высоко в горы, где ему наверняка понравится. Доктору такое предложение пришлось по душе, и он решил все так и сделать.

Время между тем близилось к полудню, солнце сияло, ветер давно улегся, и ели безмолвствовали. Воздух для такой высоты был еще достаточно теплым и мягким, он овевал собеседников освежающей прохладой.

Горный Дядя поднялся, зашел в дом и вынес оттуда стол, который поставил возле лавки.

— А ну-ка, Хайди, собирай на стол, — распорядился он. — Придется господину доктору довольствоваться чем Бог послал. Кухня у нас простая, зато столовая вполне приличная, вон какая красота кругом!

— Ничего не могу возразить, — отвечал доктор, любуясь мерцающей в солнечном свете долиной. — И благодарю за приглашение, здесь у вас наверняка все очень вкусно.

Хайди проворно, как ласточка, сновала взад и вперед и тащила на стол все, что могла найти в шкафу. Принимать у себя доктора, угощать его — такая радость! Дедушка между тем делал свою часть работы, и вскоре уже на столе стоял дымящийся котелок с молоком и золотистый поджаренный сыр. Затем дед тонкими прозрачными ломтиками нарезал розовое мясо, которое он сам вялил здесь, на свежем воздухе. И господин доктор впервые за этот год пообедал с громадным удовольствием.

— Да, нашу Клару следует во что бы то ни стало сюда привезти, — сказал он после обеда. — Здесь она наберется сил, и если ей хоть какое-то время будет так же хорошо, как мне сегодня, то она как нельзя лучше поправится и окрепнет.

Тут они заметили, что кто-то поднимается к ним с большим тюком за плечами. Добравшись до хижины, этот человек сбросил свою поклажу и долго еще отдувался.

— А вот и посылка из Франкфурта, — сказал доктор, поднимаясь с лавки. Взяв Хайди за руку, он подошел к посылке и принялся ее распаковывать. Сняв первый, плотный, слой бумаги, он сказал: — Ну, девочка, дальше уж ты сама доставай свои сокровища!

Хайди взялась за дело и вскоре уже расширенными от изумления глазами взирала на распакованные подарки. Но лишь когда доктор снял крышку с большой коробки и сказал: «Смотри, это бабушке к кофе!», она закричала от радости:

— О! Теперь и бабушка попробует франкфуртские пироги! Они такие вкусные!

И она по своему обыкновению принялась скакать вокруг коробки. Хайди готова была сразу сгрести все подарки и мчаться к бабушке. Но дед сказал, что ближе к вечеру они вместе пойдут провожать господина доктора и тогда навестят бабушку.

Наконец, Хайди отыскала среди подарков красивый кисет с табаком и тут же отдала его деду. Тот, само собой разумеется, был очень доволен, сразу же набил трубку новым табаком, и теперь они с доктором сидели на лавке, пуская громадные клубы дыма, и говорили о всякой всячине.

Хайди между тем продолжала рыться в куче подарков. Потом вдруг подбежала к лавке, встала прямо перед гостем и, дождавшись первой паузы в разговоре мужчин, заявила со всей решительностью:

— Нет, эта посылка все-таки доставила мне меньше радости, чем старый господин доктор!

Когда солнце стало клониться к западу, гость решил отправиться в Деревеньку подыскать себе квартиру. Дедушка прихватил с собою коробку с пирогами, колбасу и платок, а доктор взял за руку Хайди. И они вместе пошли вниз, к лачуге Козьего Петера. Здесь Хайди простилась с доктором — она посидит у бабушки, покуда дед не зайдет за ней на обратном пути из Деревеньки, куда он проводит своего гостя. Пожимая на прощание руку доктора, Хайди спросила:

— Может, вы хотите завтра утром пойти на выгон вместе с козами?

Ведь для нее не было в жизни ничего прекраснее этого!

— Будь по-твоему, Хайди, — отвечал доктор, — пойдем завтра вместе.

Мужчины направились в Деревеньку, а Хайди побежала к бабушке, с трудом волоча коробку с пирогами. Дед все подарки оставил на крыльце, и Хайди пришлось еще два раза туда вернуться, один раз за колбасой, другой за платком. Она подтащила все подарки поближе к бабушке, чтобы та могла хорошенько все ощупать и понять, что это такое. Платок девочка положила старушке на колени.

— Это все из Франкфурта, от Клары и бабуленьки, — сообщила она безмерно удивленной бабушке и не менее удивленной Бригитте.

Удивление Бригитты было так велико, что она застыла на месте и неподвижно наблюдала, как маленькая Хайди тащит тяжелые дары из Франкфурта.

— Бабушка, ну скажи, ведь правда же, ты ужасно рада этим пирогам, да?! Пощупай, какие они мягонькие! — вновь и вновь восклицала Хайди, а бабушка только кивала:

— Да, да! Твоя правда, Хайди! И что же это за люди такие добрые!

Она снова и снова гладила рукою теплый мягкий платок и приговаривала:

— До чего ж хорошо для холодной зимы! Чудо, да и только! Вот уж не чаяла когда-нибудь в жизни иметь такую роскошь! Дай Бог здоровья этим добрым людям!

Но Хайди страшно удивлялась, как это так — бабушка почему-то куда больше радуется серому платку, чем вкуснейшим мягким пирогам!

Бригитта в растерянности стояла перед колбасой, лежавшей на столе, глядя на нее едва ли не с почтением. За всю свою жизнь ей не доводилось видеть такой громадины, а теперь вот эта колбаса принадлежит ей вся, целиком, и она даже может отрезать от нее кусочек и съесть! Подумать только! Бригитте это казалось чем-то невероятным. Покачав головой, она робко проговорила:

— Надо бы спросить у Дяди, для чего она.

Но Хайди тут же, без тени сомнения, ответила:

— Для еды, для чего же еще!

Тут в комнату ворвался Петер:

— Горный Дядя идет следом, пускай Хайди… — он осекся. Взгляд его упал на стол, где лежала колбаса, и это зрелище так его заворожило, что он не мог больше вымолвить ни слова.

Но Хайди сразу все сообразила и пожала бабушке руку на прощание. Правда, теперь Горный Дядя никогда не проходил мимо Петеровой лачуги, чтобы не зайти на минутку поздороваться с бабушкой, а та всегда радовалась, едва заслышав его шаги, потому что он умудрялся всякий раз сказать ей что-нибудь ободряющее. Однако сегодня они с Хайди припозднились, а ведь девочка встает вместе с солнцем. Дед любил говаривать: «Ребенок должен спать, сколько положено». Сквозь приоткрытую дверь старик пожелал бабушке доброй ночи и взял Хайди за руку. И под мерцающим звездным небом они пошли наверх, к своей мирной хижине.

Глава XVII. ВОЗДАЯНИЕ

На другое утро спозаранку доктор вместе с Петером и козами вышел из Деревеньки. Сей дружелюбный господин неоднократно пытался завести разговор с пастушком, но ему это так и не удалось. В ответ на свои вопросы он слышал лишь неопределенные односложные слова. Петера нелегко было втянуть в разговор. Так, можно сказать, молча, они дошли до хижины Горного Дяди, где их уже поджидала Хайди с Лебедкой и Медведкой. И девочка, и козы были бодры и веселы, как утреннее солнышко на вершинах гор.

— Пойдешь с нами? — спросил Петер.

Он произносил эту фразу каждое утро, но звучала она то как вопрос, то как вызов.

— Конечно, пойду; если только господин доктор тоже пойдет, — отвечала Хайди.

Тут к ним подошел дед, держа в руках торбу с хлебом и сыром. Первым делом он вежливо поздоровался с господином доктором, а потом подошел к Петеру и перекинул торбу ему через плечо. Сегодня она была тяжелее обычного, так как Горный Дядя положил туда еще добрый кусок розового вяленого мяса. Он подумал, что ежели господину доктору понравится на выгоне, то он с удовольствием пообедает там вместе с детьми. Петер, почуяв, что в торбе есть что-то необычное, расплылся в улыбке.

И они пустились в путь. Хайди шла в окружении коз, каждая из которых норовила протиснуться поближе к девочке. Но вот Хайди остановилась и сказала с укором:

— Хватит вам толпиться и пихаться, идите сами, а я пойду с господином доктором.

Хайди нежно похлопала по спине Снежинку, которая все еще жалась к ней, и отдельно попросила ее быть хорошей и послушной козочкой.

Наконец девочка выбралась из стада и пошла рядом с доктором, который сразу же взял ее за руку и держал крепко, не отпуская. Ему больше не требовалось прилагать усилия, чтобы завязать разговор, как было с Петером. Нет, Хайди сразу заговорила сама, ей было что рассказать доктору. Она поведала ему обо всем: о козах, о посещавших ее странных мыслях, о цветах, о горах и птицах. Время летело незаметно. Петер по пути то и дело косился на доктора, и, пожалуй, эти его взгляды могли бы напугать гостя, но, к счастью, он их не замечал.

Добравшись до выгона, Хайди сразу же показала доброму доктору свое излюбленное место, где она всегда сидела, любуясь красотами природы. Она, как всегда, опустилась на землю, и доктор тоже сел с нею рядом. Они сидели на залитом солнцем альпийском лугу. Над горами и далекой зеленой долиной сиял золотом прозрачный осенний день. Отовсюду доносился звон козьих колокольцев, такой уютный, что казалось, он всем сулит мир и покой. Снег на вершинах гор сверкал и искрился в солнечных лучах, а серый Фалькнисс величественно вздымал в темно-синее небо острия своих скал. Легкий утренний ветерок едва заметно шевелил последние голубые колокольчики, что еще остались от летнего буйства и нежно клонили головки в лучах нежаркого солнца. В небе кружил орел, но сегодня он молчал, только парил на распростертых крыльях в небесной синеве, и видно было, что он доволен жизнью. Хайди все озиралась вокруг и не могла наглядеться. Весело кивающие цветы, синее небо, радостный солнечный свет, орел — какая красота, Боже, какая красота! Глаза Хайди лучились счастьем. Она перевела взгляд на доктора — видит ли он, как прекрасно кругом? Доктор молча и задумчиво смотрел по сторонам, а встретив светящийся взгляд девочки, сказал:

— Да, Хайди, здесь удивительно хорошо! Но представь себе, девочка, что сюда приходит человек с печалью в сердце. Как ему быть, скажи, что сделать, чтобы он мог снова радоваться всей этой дивной красоте?

— О! — радостно воскликнула Хайди. — Здесь не бывает печали в сердце, это бывает только во Франкфурте!

Доктор улыбнулся, но улыбка мгновенно исчезла, и он продолжал:

— А что если человек, приехавший из Франкфурта, всю свою печаль взял с собою? Ты знаешь какое-нибудь средство ему помочь?

— Да, знаю! — с уверенностью заявила Хайди. — Тогда нужно все рассказать Богу. Особенно если этот человек уже не знает, как быть дальше!

— Да, девочка, это хорошая мысль, — отозвался доктор. — Ну а если то, что печалит его и делает таким несчастным, коренится в нем самом, что же ему сказать Господу Богу?

Хайди задумалась, как быть в подобных случаях, но она твердо верила, что Бог может помочь в любом горе. И искала ответ в своих собственных переживаниях.

— Тогда нужно подождать, — сказала она немного погодя с полной уверенностью. — И обязательно все время думать: Боженька уже знает что-то очень хорошее, что будет потом, надо только сидеть тихо и никуда не рваться. И потом вдруг все происходит так, что сразу понимаешь: Господь все это время имел в виду только хорошее. А если этого не знать, когда кругом все плохо и очень грустно, то начинаешь думать, что так будет всегда.

— Твоя вера поистине прекрасна, Хайди, и ты ни в коем случае не должна от нее отступать, — сказал доктор.

Он довольно долго смотрел на мощные скалистые горы, на залитую солнцем зеленую долину, а потом вновь заговорил:

— Представь себе, Хайди, что вот здесь, на этом месте, сидел бы человек, глаза которого застилает темная пелена, и он просто не в состоянии увидеть окружающую его красоту. Здесь его сердце преисполнилось бы еще большей, куда большей печалью. Это была бы уже двойная печаль. Ты можешь такое понять?

Сердце девочки сжалось от боли. Темная пелена на глазах напомнила ей о бабушке, которая никогда уже не увидит света и всей этой красоты. Это горе постоянно жило в сердце Хайди, причиняя ей боль всякий раз, как она об этом вспоминала. Пытаясь справиться с подступившим волнением, она довольно долго молчала, а потом сказала очень серьезно:

— Да, я уже могу это понять. Но я знаю и еще кое-что: надо обязательно помнить и повторять бабушкины песни, от них делается светлее на душе, а иной раз даже так светло и хорошо, что чувствуешь настоящую радость. Так бабушка говорит.

— А что это за песни, Хайди? — спросил доктор.

— Из бабушкиной книжки, там есть песня про солнце и Райский сад и еще много других. Они такие длинные, я всегда читаю их бабушке по три раза, очень уж они ей нравятся.

— Так прочти мне эти песни, Хайди, мне тоже хочется их услышать, — попросил доктор и уселся поудобнее, готовясь слушать.

Хайди молитвенно сложила руки и впала в задумчивость, потом вдруг спросила:

— А можно, я начну с того места, про которое бабушка говорит — «когда я это слышу, ко мне возвращается надежда»?

Доктор кивнул.

И Хайди начала:

Fig.8.

Пусть Он, как Властитель премудрый,
И правит всегда, и творит.
Одним удивительным утром
План Божий нам будет открыт.

Тогда, как Ему подобает,
Советом Своим преблагим
Он все, наконец, разрешает,
Печали развеяв, как дым.

Но нет же. Свое утешенье
Он мне ниспошлет не тотчас,
Как будто Он принял решенье
Немедля отречься от нас.

И я пребываю во страхе,
А вдруг Он меня позабыл?
Навечно остаться во прахе,
В нужде, в ожиданье, без сил?

Но если потом Он увидит —
Я верен, пока я живу,
Награда прекрасная снидет,
Придет не во сне — наяву.

Он сердце отпустит на волю,
Исцелит от груза обид,
Отнимет проклятую долю,
Которую каждый влачит.

Хайди вдруг умолкла, она не могла понять, слушает ли еще доктор. Он сидел совершенно неподвижно, прикрыв лицо руками. Уж не заснул ли он? Ну не беда, когда проснется, он скажет, охота ли ему еще слушать стихи. Кругом царила тишина. Доктор молчал, хотя и не думал спать. Он погрузился в воспоминания о давно минувшем времени. Вот он маленьким мальчиком стоит возле кресла любимой матушки и видит ее полные любви глаза, устремленные на него… А когда стихи смолкли, он услышал нежный, ласковый голос матушки, которая что-то говорила, обращаясь к нему. Какое блаженство слышать этот голос!.. Погруженный в далекие воспоминания, доктор сидел неподвижно, закрыв лицо руками. Когда же он наконец опустил руки, то заметил, что Хайди изумленно смотрит на него. Он взял ее за руку.

— Хайди, твоя песня была чудесной, — проговорил он, и голос его звучал бодрее, чем раньше. — Мы еще придем сюда, и ты мне опять почитаешь.

Петер, наблюдая за происходящим, дал волю своей злости. Да что же это делается! Хайди вот уж сколько дней не ходила с ним на выгон, а теперь, когда она наконец пришла, рядом с ней все время торчит этот старый господин, и Петеру к ней даже не подступиться! Петер был страшно раздосадован. Он встал в некотором отдалении от них, но так, чтобы ничего не подозревающий доктор не мог его видеть. Сжав руку в кулак, он грозно поднял его. Затем поднял и второй кулак, и чем дольше Хайди сидела с доктором, тем грознее сжимал кулаки Петер и махал ими за его спиной.

Солнце между тем показывало, что пора обедать. Петер прекрасно знал, где оно стоит в этот час. И он что было силы завопил:

— Обедать пора!

Хайди вскочила и хотела уже принести торбу с припасами туда, где сидел доктор, — пусть поест, не сходя с места. Но доктор сказал, что не голоден и хочет выпить лишь стакан молока, а потом пойдет побродить и, может быть, поднимется еще немного выше. Хайди заявила, что она тоже не хочет есть и тоже только выпьет молока, а потом поведет господина доктора к большим, поросшим мхом камням, откуда однажды чуть не свалился Щеголек и где растут самые ароматные травы. Она побежала к Петеру, все ему объяснила и попросила надоить миску молока от Лебедки для доктора, а потом еще одну для нее. Петер удивленно воззрился на Хайди, потом спросил с надеждой:

— А то, что в мешке, кому?

— Можешь взять себе, только сперва надои нам молока, да поживее! — отвечала Хайди.

Еще никогда и ничего в жизни Петер не делал так быстро и споро, ведь он все время видел перед собою торбу, полную снеди! Подумать только, все достанется ему одному! Хотя он даже не знал, что в торбе. Наконец, когда Хайди и доктор напились молока, Петер развязал торбу и быстро заглянул внутрь. При виде большущего куска мяса Петер задрожал от радости, а потом снова заглянул в торбу проверить, уж не померещилось ли ему это мясо. Затем он сунул туда руку и тут же отдернул, словно не смея схватить желанный кусок. Он вспомнил, как, стоя за спиной у доктора, грозил ему кулаками, а тот подарил ему такое сокровище! Петер уже горько раскаивался в своем поступке, ибо что-то мешало ему вытащить мясо. Вдруг он вскочил и кинулся к тому месту, где недавно махал кулаками. Он поднял обе руки с растопыренными пальцами, как бы желая показать, что никаких кулаков нет и в помине, и стоял так довольно долго, покуда не почувствовал, что теперь уже все в порядке. Тогда он большими скачками вернулся к торбе и с чистой совестью принялся за свой лакомый обед.

Доктор и Хайди долго гуляли, дружески беседуя. Наконец доктор решил, что ему уже пора возвращаться. А Хайди пусть побудет с козами, он прекраснейшим образом дойдет и один. Но Хайди даже мысли не допускала о том, чтобы бросить доктора одного в горах. Она во что бы то ни стало проводит его до дома дедушки, а потом еще немножко. Идя об руку со своим старшим другом, она всю дорогу что-то ему рассказывала, показывала, где козам лучше всего пастись, где летом растет больше всего золотисто-желтого кипрея, красного золототысячника и других цветов. Она знала названия трав и цветов, ведь дедушка все лето напролет учил ее тому, что сам знал. Но вот доктор сказал, что ей пора возвращаться. Они простились, и он пошел вниз. Однако доктор иногда оборачивался и видел, что Хайди по-прежнему стоит на том же месте, смотрит ему вслед и машет на прощание рукою. Так всегда делала его родная дочка, когда он уходил из дому.

Стояли ясные солнечные осенние деньки. Каждое утро доктор поднимался к хижине Горного Дяди и уже оттуда отправлялся на чудесные прогулки. Частенько и сам Горный Дядя ходил с ним далеко в горы, где клонились долу старые, искривленные бурями ели и где, должно быть, обитал орел, потому что он нередко с громким клекотом проносился над головами обоих мужчин. Доктору беседы со стариком доставляли истинное наслаждение, и он только диву давался, как хорошо тот знает все травы и коренья в Альпах и отлично разбирается в их целебных свойствах. Как много ценного и полезного умел выискать в горах старик и в ветвях смолистых елей и темных пихт с душистой хвоей, в курчавых мхах между корнями старых деревьев и в каждой былинке, в каждом неприметном цветочке, какие еще можно найти в Альпах в это время года!

Точно так же знал он жизнь и повадки животных, больших и маленьких, знал и множество веселых историй о привычках обитателей скал, пещер и деревьев.

Время в таких беседах летело незаметно, и частенько, пожимая на прощание руку старика, доктор повторял:

— Друг мой, поразительно, сколько нового я узнаю от вас!

Однако больше всего доктору полюбились прогулки с Хайди. Им обоим страшно нравилось сидеть рядышком на выступе скалы, там же, где в первый день. Хайди читала доктору стихи и рассказывала обо всем, что знала. В такие дни Петер держался позади них, но никогда больше не поднимал кулаков.

Дивный сентябрь близился к концу. И вот однажды доктор пришел не такой веселый, как в последнее время. Он сказал, что ему пора уезжать, дела призывают его во Франкфурт. Ему нелегко будет расстаться с Альпами, ибо он полюбил их, как свою родину. Дед тоже огорчился, ему нравилось беседовать с доктором, а Хайди, привыкшая дни напролет проводить с милым ее сердцу старшим другом, и вовсе не могла взять в толк, как это вдруг, разом, все кончилось. Она вопросительно смотрела на доктора. Неужели это правда? Да, так и есть. Доктор простился с дедушкой, а потом спросил, согласна ли Хайди немножко проводить его. И взявшись за руки, они пошли вниз, но Хайди все не верилось, что он и в самом деле уезжает.

Вскоре доктор остановился. Хватит его провожать, пора Хайди возвращаться. Он нежно погладил курчавую голову девочки и сказал:

— Я ухожу, Хайди! Ах, если бы я мог взять тебя с собой во Франкфурт и оставить у себя!

Хайди сразу вспомнился Франкфурт, каменные улицы, бесчисленное множество домов, фройляйн Роттенмайер с Тинеттой, и она не без робости пролепетала:

— Лучше вы приезжайте к нам!

— Ты права, так и впрямь было бы лучше! Ну, будь здорова, Хайди! — ласково проговорил доктор, протягивая девочке руку.

Хайди пожала ее и взглянула доктору прямо в глаза. Они были полны слез. Доктор поспешил отвернуться и пошел вниз, в сторону Деревеньки.

Хайди стояла не в силах пошевелиться. Эти глаза, полные любви и слез, глубоко взволновали ее. Вдруг она громко всхлипнула и бросилась вслед с криком:

— Господин доктор! Господин доктор!

Он обернулся. И остановился.

Хайди подбежала к нему вся в слезах и, всхлипывая, пробормотала:

— Я хочу с вами! Нет, я правда хочу с вами во Франкфурт, я согласна жить у вас столько, сколько вы захотите, надо только сбегать к дедушке, сказать ему…

— Нет, моя милая девочка, — отвечал он, пытаясь ее успокоить. — Сейчас это невозможно, тебе надо еще пожить под твоими елями, а иначе ты можешь снова захворать. Но одно я хочу у тебя спросить — если вдруг, паче чаяния, я захвораю и мне будет одиноко, ты приедешь, останешься со мною? Могу я верить, что кто-то еще любит меня и печется обо мне?

— Да, конечно, да, я обязательно приеду, я вас люблю почти так же сильно, как дедушку, честное слово, — рыдая, заверяла его Хайди.

Наконец, еще раз пожав девочке руку на прощание, доктор пошел своей дорогой. А Хайди все стояла на том же месте и долго-долго махала ему вслед, покуда он не превратился в малюсенькую точку.

А доктор, в последний раз обернувшись и увидев машущую ему Хайди и залитые солнцем Альпы, тихонько произнес:

— Как хорошо было бы жить в горах, исцелить душу и тело и вновь радоваться жизни.

Глава XVIII. ЗИМА В ДЕРЕВЕНЬКЕ

Снег вокруг хижины лежал так высоко, что казалось, окна ее находятся вровень с землей, а двери и вовсе было не видать. Если бы Горный Дядя по-прежнему жил на горе, ему пришлось бы каждый день делать то, что теперь делал Петер, так как снег валил почти каждую ночь. И каждое утро Петер вылезал в окно и, если ночь была не слишком холодной, когда снег смерзается в плотную массу, с головой проваливался в сугроб и долго там барахтался, пытаясь выбраться из снежного плена. Тогда мать подавала ему в окно большую метлу и Петер, ловко орудуя ею, разметал дорожку к двери. У порога ему приходилось трудиться не за страх, а за совесть, ведь если не убрать снег как следует, он либо ввалится в дом, едва откроется дверь, либо смерзнется так, что обитатели дома окажутся замурованными. Через ледяные наросты никому не пробиться, а в окно пролезть мог только Петер. А значит, чем холоднее, тем Петеру удобнее. В такие дни, если ему надо было в Деревеньку, он просто вылезал в окно и ступал на твердый смерзшийся снег. Мать подавала ему в окно санки, он садился на них и вниз! Красота! Кати себе куда хочешь, все равно приедешь в Деревеньку, ибо все пастбища были теперь одним нетронутым санным путем.

Горный Дядя сдержал слово и не остался зимовать на горе. Едва выпал первый снег, он запер хижину и хлев и вместе с Хайди и козами перебрался в Деревеньку. Там, неподалеку от церкви и пасторского дома, имелась большая усадьба, обнесенная каменной стеною. Прежде там находился господский дом, еще и сейчас было видно, насколько он был велик, хотя само здание уже почти развалилось. Там жил когда-то храбрый воин, который служил в Испании, совершил там много подвигов и захватил богатую добычу. Потом он вернулся в Деревеньку и построил огромный дом, где намеревался жить, но вскоре ему стало скучно в тихой Деревеньке, ведь раньше он долго жил в шумном мире. Он покинул Деревеньку и никогда больше туда не возвращался. Через много-много лет стало известно, что он умер, и дом перешел во владение его дальнего родственника из долины, но за эти годы дом пришел в негодность, а новый владелец не пожелал его восстанавливать. И в дом перебрались бедные люди, которые не могли много за него заплатить. Если где-то обваливался кусок стены или потолка, то все так и оставалось, чинить было некому. С тех пор прошло еще много лет. И когда в Деревеньку пришел Горный Дядя со своим сынишкой Тобиасом, он поселился в разрушенном доме. А потом дом по большей части пустовал. Да и как можно жить в таком доме, не чиня и не латая его, не предвидя заранее, что еще что-то обвалится, не затыкая то и дело возникавшие трещины и дыры? А кому охота с этим возиться? Зима же в Деревеньке долгая и холодная. И по комнатам гуляют ветры, так что ни свечу зажечь, ни согреться. Но Горный Дядя знал, как помочь горю. Едва он принял решение зимовать в Деревеньке, как сразу же взялся за старый дом и в течение осени постоянно ходил в Деревеньку, чтобы привести его в порядок и все устроить по своему вкусу. Таким вот образом в середине октября они с Хайди перебрались в Деревеньку.

Если подойти к дому сзади, сразу попадаешь в помещение, одна стена которого обвалилась полностью, а другая наполовину. Оттуда видно большое сводчатое окно, давно уже стоявшее без стекол и заросшее густым плющом до самого потолка, тоже полуобвалившегося. Потолок также был сводчатый, и сразу понятно, что здесь когда-то была часовня. Оттуда без дверей можно попасть в большой зал, там кое-где сохранились еще красивые каменные плиты пола, между которыми буйно растет трава. Стен в зале почти уже нет, да и потолка тоже, и если бы не несколько толстых колонн, подпиравших сохранившуюся часть потолка, сюда страшно было бы входить, — кажется, потолок вот-вот рухнет вам на голову. Именно здесь Горный Дядя соорудил дощатый загон и густо усыпал пол соломой, в нем будут зимовать козы. Далее идут разные переходы и коридоры, почти целиком разрушенные, — сквозь потолок видно небо, а сквозь стены луга и дорога. Но одна тяжелая дубовая дверь еще крепко держится в петлях, а за этой дверью есть большая комната вполне приличного вида. Все четыре еще довольно крепкие стены обиты темными деревянными панелями без всяких дыр, а в углу стоит громадная печь, почти под потолок, выложенная крупными белыми изразцами с синим рисунком. Чего только нет на этих изразцовых картинках — и старинные башни в окружении высоких деревьев, под которыми стоит охотник с собаками, и тихое озеро в тени ветвистых дубов, а на берегу его рыбак, закинувший в воду свою удочку. Печь опоясывает лавка. Очень удобно! Можно сидеть и разглядывать дивные картинки.

Хайди сразу здесь понравилось. Едва войдя с дедом в эту комнату, она кинулась к печке, уселась на лавку и принялась изучать изразцы. А продвигаясь по лавке к задней стороне печи, она приметила кое-что еще. В довольно большом пространстве между стеной и печью были установлены четыре широкие доски. Больше всего это сооружение походило на ларь для хранения яблок. Но внутри лежали вовсе не яблоки, нет, там находилась постель Хайди, точь-в-точь такая же, как в горной хижине. Пышное сено, покрытое полотняной простыней, и мешок вместо одеяла.

— Ой, дедушка! — восторженно вскричала Хайди. — Это моя спаленка! Как тут хорошо! А где же ты будешь спать?

— Твоя постель обязательно должна быть поближе к печке, чтобы ты не мерзла, — сказал дед. — А вот и моя, глянь-ка!

Хайди побежала за дедом, который открыл дверь на другой стороне просторной комнаты. За дверью оказалась маленькая комнатушка. Там дед и устроил свою спальню. В этой спальне имелась еще одна дверь. Хайди сразу распахнула ее и в изумлении застыла на пороге. Это было что-то вроде кухни, но такой огромной, какой она еще сроду не видывала. Деду пришлось там немало потрудиться. Но и на будущее работы тут оставалось еще очень много. Стены в дырах и трещинах, в которые задувает ветер, однако многие из них уже закрыты досками, так что кажется, будто повсюду в стенах сделаны маленькие шкафчики. Даже старинную массивную дверь дедушка сумел укрепить проволокой и множеством гвоздей так, что теперь ее можно запирать, что очень кстати, ибо за ней находятся только вконец разрушенные стены да густые заросли кустарников, где живут бесчисленные ящерицы и жуки.

Хайди страшно нравилось новое жилище, и когда на другой день Петер пришел поглядеть на новую квартиру, она уже успела заглянуть во все углы и закоулки и, чувствуя себя хозяйкой, с наслаждением все ему показывала. Она не отпускала его, покуда он не увидел все диковинки, таившиеся в новом обиталище.

Хайди прекрасно спалось в закутке за печкою, но по утрам ей по-прежнему казалось, что она проснулась в Альпах и сейчас, распахнув дверь хижины, услышит шум елей, если тяжелый снег еще не пригнул ветви к земле. И так повторялось изо дня в день, и всякий раз, стоило ей вспомнить, где она находится, сердце девочки сжималось от боли. Но слыша, как дед разговаривает с Лебедкой и Медведкой, а те весело блеют, словно хотят сказать: «Хайди, приходи скорей!», она понимала, что ничего страшного нет, она все-таки дома, и весело вскакивала с постели и торопилась в просторный хлев.

На четвертый день Хайди заявила:

— Сегодня мне надо сходить к бабушке, нельзя ее так надолго оставлять одну.

Но дед не позволил.

— Сегодня нельзя и завтра тоже, — твердо сказал он. — По дороге на пастбище снег уж больно глубокий, и глянь, он все еще идет. Даже Петер, уж на что крепкий парень, и то с трудом пробивается. А такую малышку, как ты, Хайди, сразу занесет снегом так, что и не сыщешь. Погоди немного, вот подморозит, тогда и гуляй себе по снегу сколько влезет.

Поначалу Хайди трудно было смириться с ожиданием. Но дни теперь были заполнены делами, не успеешь с одним управиться, другое уже поджидает.

Хайди теперь каждый день ходила в школу, утром и после обеда. И очень прилежно училась.

Но Петера она в школе почти не видела, он туда редко захаживал.

Учитель, человек мягкий, говорил:

— Сдается мне, Петера опять нет. Конечно, учение ему бы не повредило, но наверху опять навалило столько снегу, что ему не пробиться.

Однако под вечер, после занятий, Петер все-таки приходил в Деревеньку и наносил визит Хайди.

Через несколько дней опять выглянуло солнце, осветив своими лучами заснеженную землю, но очень быстро ушло за горы, словно земля сейчас ему нравилась куда меньше, чем летом, когда все кругом цветет и зеленеет. А потом встала луна, большая и светлая, и всю ночь сияла над снежными полями. Поутру же Альпы сверху донизу сверкали и искрились, точно хрусталь.

Когда Петер, как и в предыдущие дни, хотел выпрыгнуть из окна в глубокий снег, случилось нечто, чего он никак не ожидал. Он прыгнул, но попал не в мягкий снег, а на твердый наст, упал и покатился вниз, точно санки без седока. Ему с трудом удалось удержаться и встать на ноги. Удивлению его не было предела. Он изо всех сил топал ногами по заснеженной земле, чтобы удостовериться, что такое возможно. Подумать только, что с ним случилось! Но сколько он ни бил каблуком по снегу, даже малюсенького кусочка не смог отбить. Все кругом было покрыто толстой коркой льда. Петера, однако, это ничуть не огорчило, наоборот, теперь он был уверен, что Хайди к ним придет. Он вернулся домой, выпил молока, которое мать едва успела поставить на стол, схватил свой кусок хлеба, сунул в карман и выпалил:

— Мне в школу надо!

— Да, сынок, иди и учись хорошенько! — напутствовала его мать.

Петер осторожно вылез в окно — дверь была замурована застывшим снегом, — взял санки, уселся на них и вихрем понесся с горы.

В мгновение ока он очутился в Деревеньке и, не задерживаясь, понесся дальше, в Майенфельд, ему казалось, если он остановится, это будет насилием над ним и над санками. Так он и летел вниз, покуда санки сами собой не остановились. Тогда он слез и огляделся.

Санки вынесли его даже за пределы Майенфельда. И тут ему пришло в голову, что в школу он все равно уже опоздал, уроки давно начались и, чтобы добраться до Деревеньки, уйдет не меньше часа. А значит, и вовсе спешить не стоит, и времени у него сколько угодно. Он заявился в Деревеньку, лишь когда Хайди уже вернулась из школы и села обедать вместе с дедушкой. Петер вошел и тут же, с порога, не удержавшись, выпалил волнующую новость!

— С ним все!

— С кем? С кем, генерал? Звучит достаточно воинственно, — заметил дед.

— Со снегом!

— О! Значит, теперь я смогу пойти к бабушке! — воскликнула Хайди, мгновенно понявшая, что хотел сказать Петер. — А почему же тебя не было в школе? Ты же мог съехать на санках! — укоризненно добавила Хайди, полагавшая, что это просто безобразие — не ходить в школу, когда попасть туда ничего не стоит.

— Да я на санках далеко Заехал, и поздно уже было, — оправдывался Петер.

— Отговорки, брат, отговорки, — заметил дед. — А знаешь, что за это бывает?

Петер в испуге сорвал с головы шапку. Никого на свете он не боялся и не почитал так, как Горного Дядю.

— А уж парню, вроде тебя, настоящему полководцу, должно быть вдвойне стыдно! Это ведь вроде дезертирства, — продолжал старик. — Как по-твоему, что ты станешь делать, если в один прекрасный день твои козы разбегутся кто куда, откажутся идти за тобой и станут все делать себе же во вред?

— Всыплю им, — со знанием дела отвечал Петер.

— А если, к примеру, какой-нибудь оголец вдруг поведет себя как упрямый козел, и ему хорошенько всыплют, что ты на это скажешь?

— Так ему и надо.

— Понятно. А теперь, знаешь что, козий полковник (дед разжаловал Петера из генералов в полковники), ежели ты еще раз проскочишь на санях мимо школы в то время, когда тебе надо сидеть на уроках, то лучше сразу приходи ко мне и, можешь быть уверен, ты свое получишь!

Теперь до Петера дошло, что именно его имели в виду, говоря об огольце, который ведет себя как упрямый козел. Он был глубоко оскорблен таким сравнением и не без страха поглядывал в угол, не лежит ли там такая же хворостина, какой он потчевал своих коз.

Но Горный Дядя подбодрил его:

— Ладно, садись за стол, поешь, потом Хайди пойдет с тобой. А вечером приведешь ее и поужинаешь здесь.

Такой неожиданный оборот дела весьма обрадовал Петера, лицо его расплылось в довольной улыбке. Он не заставил деда повторять приглашение и сразу же сел за стол рядом с Хайди. Но Хайди уже наелась и теперь ни о чем не могла думать, кроме встречи с бабушкой. Она пододвинула Петеру свою тарелку с куском жареного сыра и картофелиной, а дедушка поставил перед пастушком полную тарелку. Теперь у Петера была целая гора еды, но мужества ему было не занимать, и он бросился на штурм.

Хайди тем временем вытащила из шкафа присланное Кларой пальто с капюшоном и через минуту, тепло укутанная, уже была готова в путь. Она стояла рядом с Петером и, едва тот сунул в рот последний кусок, потребовала:

— Ну, идем же! Скорее!

И они пустились в путь. Хайди не терпелось рассказать Петеру новости о Лебедке с Медведкой, которые в первые дни в новом хлеву отказывались есть и ни разу даже не заблеяли, а только стояли, понурив морды. Она, Хайди, спросила у дедушки, что это с ними. И он ответил:

— Они чувствуют себя так же, как ты во Франкфурте, ведь им еще не доводилось спускаться с альпийских пастбищ.

— Тебе бы разок испытать такое! — присовокупила Хайди.

Они уже почти дошли до Петеровой хижины, а он так ни словечка и не произнес, казалось, мальчик погружен в свои мысли настолько, что даже не слышит, о чем ему толкует Хайди. Уже в дверях он проговорил, слегка запинаясь: ч

— Тогда уж лучше я буду в школу ходить, чем получать свое от Горного Дяди.

Хайди была того же мнения и горячо поддержала Петера в его благом намерении.

За столом со штопкой сидела одна только Бригитта, которая сказала, что бабушке в эти дни лучше оставаться в постели, уж больно холодно, да и вообще ей в такую погоду неможется. Для Хайди это было новостью, обычно бабушка всегда сидела на своем месте в углу, за прялкой. Девочка тут же кинулась к ней в каморку. Бабушка лежала на узкой кровати, укутавшись в серый платок и укрывшись тонким одеялом.

— Слава Тебе Господи! — воскликнула бабушка, едва заслышав Хайди.

Всю эту осень ее терзал тайный страх, если Хайди долго не появлялась. Петер рассказывал, что приезжал какой-то чужой господин из Франкфурта, который каждый день являлся на пастбище и все время разговаривал с Хайди. И бабушка решила, что, конечно же, этот господин приезжал, чтобы снова увезти Хайди. И хотя он уехал один, страх все же не отпускал ее. А вдруг еще кто-то явится из Франкфурта и увезет девочку!

Хайди подскочила к кровати и участливо спросила:

— Ты очень больна, бабушка?

— Нет, нет, дитятко, — проговорила старушка, ласково гладя девочку по головке. — Просто в мороз мои косточки ноют.

— Значит, когда потеплеет, ты сразу поправишься, да? — продолжала допытываться Хайди.

— Да, деточка, а может, и того раньше, если Всевышнему будет угодно, чтобы я снова взялась за прялку… Я еще сегодня хотела попробовать, а уж завтра, Бог даст, обязательно встану, — уверяла бабушка, уже заметившая, как напугана Хайди.

Ее слова успокоили Хайди, которая и в самом деле испугалась, никогда прежде ей не доводилось видеть бабушку лежащей в постели. Девочка смотрела на нее с некоторым удивлением, а потом вдруг сказала:

— А знаешь, бабушка, во Франкфурте такие платки надевают, когда идут гулять, а ты, кажется, решила, что в них спят?

— Нет, Хайди, что ты! Просто я закуталась в этот платок, чтобы не так мерзнуть. Он очень теплый, в нем хорошо, уютно, а одеяло-то мое совсем тонкое и ни капельки не греет.

— Бабушка, — продолжала Хайди, — ты неправильно лежишь, головой вниз, а надо головой вверх. И вообще у тебя постель какая-то не такая…

— Знаю, дитятко, я и сама это чувствую, — и бабушка попыталась нащупать под головою плоскую, как блин, подушку и пристроить ее поудобнее. — Да и подушка у меня не больно-то пышная, уж сколько годков я на ней сплю, она совсем плоская стала.

— Ах, почему я не попросила Клару дать мне с собою мою постель! — воскликнула Хайди с сожалением. — Там было три большущих подушки, все такие пышные, что я даже спать не могла, все время вниз съезжала, а потом приходилось опять залезать на эти подушки. Там все так спят. Вот бы и тебе так, да, бабушка?

— Ну конечно, моя хорошая, так и теплее, и дышится легче, когда голова выше, — сказала бабушка, с трудом приподнимаясь. — Но хватит об этом говорить, я и так благодарна Господу Богу за очень-очень многое, что у меня есть, а другим больным старикам даже и не снилось. Взять хотя бы булки, которые я ем, и чудный теплый платок, и ты вот ко мне приходишь, Хайди. Ты мне сегодня почитаешь?

Хайди выскочила из бабушкиной каморки и тут же вернулась со старой книгой в кожаном переплете. И принялась искать самую красивую песню, она теперь их все знала. Эти песни и ей доставляли истинное наслаждение, а тут уж сколько времени она их не читала!

Бабушка лежала, молитвенно сложив руки, и на лице ее, еще недавно печальном, играла блаженная улыбка, словно ей только что привалило невесть какое счастье.

Хайди вдруг умолкла.

— Бабушка, ты уже выздоровела? — спросила она.

— Мне лучше, Хайди, мне от этих песен стало лучше, но ты читай дальше, деточка, ладно?

Девочка дочитала песню до конца, а последнее четверостишие:

Если взор затмевает печалью,
Просветляется в горе дух мой,
И бреду я за дальнею далью,
Будто это дорога домой, —

бабушка повторила за ней, потом еще раз, еще и еще, и на лице ее теперь было написано радостное ожидание. У Хайди потеплело на душе. Ей вспомнился тот солнечный день, когда она вернулась домой из Франкфурта, и девочка восторженно воскликнула:

— Бабушка, я уже знаю, как это бывает, когда возвращаешься в родные края!

Бабушка ничего не ответила, но она отлично слышала слова Хайди, и лицо ее все хранило то радостное выражение, что так понравилось Хайди.

Немного погодя девочка сказала:

— Уже темнеет, бабушка, мне пора домой, но я так рада, что тебе уже лучше!

Бабушка взяла руку Хайди и крепко сжала в ладонях. Затем проговорила:

— Да, мне опять так отрадно стало, и пусть даже придется какое-то время еще полежать, все равно мне гораздо лучше. Понимаешь, дитятко, тому, кто этого не испытал, трудно понять, каково это — лежать одной много дней подряд, не слыша живого слова и не видя ничего, кроме темноты! Поневоле приходят тяжелые мысли. Иной раз кажется, что утро никогда уже не настанет и что нет у меня больше сил это выдержать. Но вдруг услышишь доброе слово, красивые стихи, и кажется, будто в душе свет забрезжил, и ты можешь снова ему порадоваться.

С этими словами бабушка отпустила руку Хайди, и та, пожелав старушке доброй ночи и схватив Петера за руку, бросилась вон из хижины, так как уже стемнело. Но на дворе светила луна, сверкал снег и было светло, почти как днем. Петер взял свои санки, уселся сам, посадил позади себя Хайди, и они птицей понеслись с горы.

Уже лежа на своей душистой пышной постели за печкой, Хайди опять вспомнила, до чего же плохая, неудобная подушка у бабушки. А еще она вспомнила, как бабушка сказала, что от добрых слов в душе загорается свет. И девочка подумала: «Вот если бы бабушка каждый день могла бы слышать эти слова, то ей с каждым днем делалось бы все лучше и лучше». Но она знала, что может пройти целая неделя, а то и две, прежде чем ей удастся снова навестить бабушку. И эта мысль так ее опечалила, что она стала думать, чем можно помочь этому горю, как сделать так, чтобы бабушка могла каждый день слышать добрые и красивые слова песен. И вдруг ее осенило! Она так обрадовалась, что просто не знала, как дожить до утра, чтобы осуществить свой план!

Но вдруг она вскочила с постели. От всех этих мыслей Хайди чуть не забыла помолиться на ночь, а ведь она решила никогда об этом не забывать!

И она от чистого сердца принялась молить Господа за себя, за дедушку, за бабушку, а помолившись, снова нырнула в свою мягкую постель и сладко уснула до утра.

Глава XIX. ЗИМА ЕЩЕ ДЛИТСЯ

На другой день Петер явился в школу минута в минуту. Завтрак он принес с собой в торбочке, потому что в полдень, когда деревенские дети расходились по домам, ученики, жившие далеко от Деревеньки, раскладывали на партах свою принесенную из дома снедь. До часу дня они могли спокойно управиться с едой, а в час занятия начиналась снова. В те дни, когда Петер бывал в школе, после уроков он непременно шел к Горному Дяде навестить Хайди.

Сегодня, едва он после уроков вошел в зимнюю квартиру Горного Дяди, Хайди сразу кинулась к нему.

— Петер! Петер! Что я придумала!

— Говори, давай! — ответил он.

— Ты должен научиться читать! — провозгласила Хайди.

— Да я уж сколько раз пробовал, — пробормотал Петер.

— Нет, Петер, это все не то, — горячилась Хайди. — Я хочу сказать, ты должен научиться читать как следует, по-настоящему.

— Да не могу я, говорят тебе!

— Никто тебе не поверит, и я в первую очередь, — весьма решительно заявила Хайди. — Мне еще во Франкфурте бабуленька объяснила, что это чепуха, и еще она говорила, чтобы я тебе не верила.

Петера ее слова безмерно удивили.

— Я хочу научить тебя читать, я знаю, как это сделать, — продолжала Хайди. — Ты должен научиться и тогда сможешь каждый день читать бабушке вслух одну или две песни.

— Мура все это, — пробурчал Петер.

Подобное упрямое сопротивление тому, что так грело сердце Хайди и вдобавок было хорошо и приятно для самого Петера, страшно ее возмутило. Она стояла перед мальчиком и, сверкая глазами, с угрозой в голосе говорила:

— Тогда я тебе скажу, что будет, если ты не научишься читать. Твоя мама уже два раза говорила, хорошо бы тебя отправить учиться во Франкфурт. И представь себе, что тебя отдадут в тамошнюю школу. Я знаю, где там учатся мальчишки, мне Клара как-то на прогулке показывала. Это такой большущий дом, и мальчишки ходят туда все время, и не только пока маленькие, нет, там и взрослые учатся, я сама видала. И не думай, что там всего один учитель, как у нас, да еще такой же добрый, как наш. Ничего подобного. Учителей там много. А ученики все ходят строем и носят все черное, как будто в церковь идут, а на головах у них такие высоченные черные шляпы!

И Хайди показала, какие высокие шляпы носят в страшной франкфуртской школе.

Петера даже мороз подрал по коже.

— Тебе придется пойти в такую школу, — вдохновенно продолжала Хайди. — И тогда выяснится, что ты не умеешь читать и даже буквы как следует не знаешь, там уж над тобой посмеются вволю, почище Тинетты, а я тебе рассказывала, как она умеет посмеяться над человеком.

— Тогда ладно, — буркнул Петер. Это прозвучало одновременно и жалобно, и сердито.

Хайди мигом смягчилась.

— Вот молодчина! Давай сразу и начнем! — радостно воскликнула она и потянула Петера к столу.

В Клариной посылке среди прочих подарков была одна книжка, которая очень понравилась Хайди, — букварь со стишками, и прошлой ночью она решила, что эта книжка может пригодиться дня занятий с Петером.

И вот они сидят за столом, склонив головы над книгой. Можно начинать урок.

Сперва Петер должен был по буквам разобрать слово, потом еще и еще, потому что Хайди страшно хотелось, чтобы он быстро научился читать.

Но в конце концов она заявила:

— Да, пока у тебя не очень получается, ладно, тогда я сама тебе это прочту несколько раз. Если ты поймешь, как это должно звучать, тебе будет легче.

И Хайди прочла:

— Не запомнишь А, Б, В,
Попадешь на суд молве.

— Не пойду! — упрямо заявил Петер.

— Куда? — удивилась Хайди.

— На суд.

— Тогда запомни хотя бы три буквы подряд, и тебе не придется туда идти, — посоветовала Хайди.

Петер снова взялся за дело и так долго и с таким упорством затверживал три первые буквы алфавита, что Хайди наконец сжалилась:

— Хорошо, теперь ты эти буквы знаешь.

Она заметила, как сильно подействовал на Петера стишок, и ей захотелось сразу же продвинуться еще немного вперед.

— Погоди, вот я еще тебе почитаю, тогда ты поймешь, к чему твоя лень может привести.

И она начала, громко и отчетливо:

Г, Д, Е ты позабудешь —
Счастья знать вовек не будешь.
Ж, З, И коль не освоишь,
Очень скоро волком взвоешь.
Нужно помнить букву К,
Не отсохла чтоб рука.
Чтоб в лесу не встретить гада,
Л, М, Н запомнить надо.
Чтобы ногу не сломать,
О, П, Р ты должен знать.
Нужно помнить букву С,
Чтоб с тобой не сладил бес.
Т, У, Ф ты знать обязан,
Или будешь ты наказан.

Хайди остановилась. Бедняга Петер сидел тише воды ниже травы. Все эти угрозы и напасти до такой степени запугали его, что он уже не мог пошевелиться, только беспомощно смотрел на Хайди.

Ее доброе сердце дрогнуло, и она поспешила утешить друга:

— Не бойся, Петер, не надо! Ты только приходи ко мне каждый вечер, и если будешь стараться так же, как сегодня, то скоро запомнишь все буквы, не сомневайся, а уж тогда ты можешь быть спокоен, ничего плохого не случится. Только имей в виду, нельзя пропускать занятия, надо ходить сюда каждый Божий день, а не так, как ты в школу ходишь, через пень-колоду, нет, тут уж снег ли, ветер, а ходить надо.

Петер пообещал Хайди быть очень прилежным. Все эти угрозы из букваря сделали его совсем ручным и покорным. Наконец Хайди отпустила его домой.

Петер строго придерживался предписанного Хайди распорядка и каждый вечер старательно затверживал буквы и запоминал страшные стишки.

Горный Дядя частенько присутствовал при их занятиях, с удовольствием покуривая свою трубку, и только уголки рта у него иногда дрожали, так что казалось, он вот-вот расхохочется.

После трудов праведных Петера обычно оставляли ужинать, что значительно смягчало очередные страхи, внушенные очередным стишком.

Так проходили дни зимы. Петер ежедневно являлся на уроки к Хайди и, надо сказать, достиг заметных успехов в запоминании букв. Если бы не эти страшные стишки!

Они дошли уже до буквы X, когда Хайди прочитала:

Землю ты пойдешь пахать,
Коль не знаешь буквы X.

Петер проворчал:

— Да, как же, пойду я, дожидайся!

Но все-таки он учился, да так, словно все время ждал, что кто-то вот-вот схватит его за шиворот и потащит туда, куда ему совсем не хотелось.

На следующий день Хайди прочитала:

Не запомнишь буквы Ц,
К мухам угодишь цеце.

Тут Петер поднял глаза и насмешливо произнес:

— Да откуда они возьмутся?

— Так-то оно так, да ты, видно, забыл, что у дедушки в шкафу есть? — спросила Хайди. — Палка, да какая здоровенная, с мою руку толщиной, так что если ее достать, то можно будет говорить так:

Если Ш и Щ забыты,
Значит, быть тебе побитым.

Петер отлично знал эту толстую палку Горного Дяди и тут же склонился над книгой, пытаясь запомнить букву.

Назавтра Хайди читала:

Если Э ты позабудешь,
То сегодня есть не будешь.

Тут Петер устремил тоскливый взгляд на шкаф, где лежали хлеб и сыр, а затем раздраженно буркнул:

— А я разве говорил, что собираюсь забыть Э?

— Верно, не говорил! Ну раз ты не собираешься забывать эту букву, то давай в&учим еще одну, — предложила Хайди, — и тогда на завтра тебе останется всего-навсего одна буковка!

Петер не согласился, но Хайди уже читала:

Кто не знает букву Ю,
Того дети засмеют.

Тут перед мысленным взором Петера возникли все эти франкфуртские взрослые школьники в высоких черных шляпах, с насмешливыми лицами, и он тут же набросился на букву Ю и возился с ней до тех пор, покуда не запомнил ее так хорошо, что видел эту букву даже с закрытыми глазами.

На следующий день Петер даже немножко вырос в глазах Хайди, ведь теперь ему осталось освоить всего одну букву, и когда Хайди прочитала ему:

Мимо буквы Я пройдешь,
К готтентотам попадешь, —<

Петер насмешливо заявил:

— Небось, ни одна душа не знает, где они есть!

— Нет, Петер, — возразила Хайди, — дедушка знает. Погоди, я сейчас сбегаю, спрошу, он пошел к господину пастору.

Хайди вскочила и уже собралась юркнуть за дверь.

— Стой! — крикнул Петер в страхе. Его воображение тут же нарисовало ему страшную картину: Горный Дядя приходит домой вместе с пастором, они вдвоем набрасываются на него и отправляют к готтентотам, потому что он и впрямь не знает, как называется эта последняя буква. Испуг в его голосе заставил Хайди остановиться.

— Что с тобой?

— Ничего! Не ходи! Я хочу учиться! — выпалил Петер.

Однако Хайди самой не терпелось выяснить у дедушки, где же живут готтентоты. Но Петер так жалобно просил ее остаться, что она сдалась. За это Петеру предстояло кое-что сделать. Не только затвердить букву Я так, чтобы она осталась в памяти навеки, — нет, Хайди намеревалась сразу же перейти к чтению по слогам. В этот вечер Петер особенно рьяно учился и заметно продвинулся вперед. И так теперь было каждый день.

Снег снова стал мягким, а потом на много дней зарядил такой снегопад, что Хайди почти три недели не могла навестить бабушку. Тем с большим рвением учила она Петера. Пусть вместо нее читает бабушке ее любимые песни.

И вот однажды вечером, вернувшись от Хайди, Петер вошел в дом и заявил:

— Я уже могу!

— Что ты можешь, Петер? — удивленно спросила Бригитта.

— Читать, — отвечал он.

— Господи помилуй! Ты слышишь, бабушка, что он говорит? — воскликнула она.

Бабушка слышала и только диву давалась, как это может быть.

— Я должен сейчас прочитать одну песню, так Хайди велела, — доложил Петер.

Мать быстро достала с полки книгу, а бабушка замерла от радости, ведь она так давно уже не слыхала этих чудных песен. Петер сел за стол и начал читать. Бригитта сидела рядом, затаив дыхание. После каждой строфы она тихонько приговаривала:

— Кто бы мог подумать!

Бабушка слушала очень внимательно, но ничего не говорила.

На следующий день после этого знаменательного события в школе был урок чтения. Когда очередь дошла до Петера, учитель сказал:

— Ну что, Петер, тебя, как всегда, пропустим, или, может, ты хочешь еще разок… я не говорю почитать, нет, может, хочешь еще разок попробовать поковылять по строчке?

И вдруг Петер без запинки прочитал целых три строчки.

Учитель отложил книгу. И в немом изумлении уставился на Петера, словно видел его впервые. Наконец он проговорил:

— Петер, да это же поистине чудо! Уж сколько я с тобой возился, проявляя просто неслыханное терпение, а ты был не в состоянии даже буквы запомнить. И я, вопреки желанию и долгу, прекратил эти попытки, а ты вдруг являешься и читаешь, да не по складам, а ясно, четко, — словом, именно так, как следует читать. Кто же в наше время творит такие чудеса, а, Петер?

— Хайди, — последовал ответ.

Несказанно удивившись, учитель взглянул на Хайди, с невинным видом сидевшую за партой, словно ничего особенного не происходит. Учитель между тем продолжал:

— Я заметил в тебе кое-какие перемены, Петер. Раньше ты часто пропускал неделю, а то и месяц, а в последнее время ходишь исправно, каждый день. Откуда такие благие перемены?

— От Горного Дяди.

Учитель со все возрастающим удивлением смотрел то на Хайди, то на Петера.

— Знаешь что, давай-ка еще разок попробуем, — осторожно предложил он Петеру.

Ну что ж, пришлось Петеру еще раз показать свои знания. Все верно, никакого подвоха, он и в самом деле научился читать.

Сразу после уроков учитель поспешил к пастору, дабы сообщить ему о случившемся и сказать, сколь благотворно влияют на жизнь общины Горный Дядя и Хайди.

Теперь каждый вечер Петер читал вслух одну песню, исполняя тем самым наказ Хайди, но вторую он не читал никогда, и бабушка никогда его об этом не просила.

Мама Бригитта все не уставала удивляться, как это Петер смог добиться такого успеха, и вечерами, когда Петер, прочитав песню, укладывался спать, она говорила матери:

— Оно, конечно, хорошо, что Петер научился читать, только кто знает, что теперь из него получится.

А бабушка однажды сказала:

— Да, ничего не скажешь, учеба ему на пользу, но все-таки я жду не дождусь, когда Господь опять пришлет нам весну и Хайди сможет приходить сюда. Знаешь, Бригитта, Петер, он как будто совсем другие песни читает, у него порой словно чего-то не хватает в стихах, я пытаюсь понять чего и сбиваюсь с мысли, а потом уж не могу за ним угнаться, а когда Хайди читает, — совсем другое дело, на душе тогда так хорошо!

А причина была в том, что Петер читал так, как ему было удобнее. Если попадалось слово, которое казалось ему или чересчур длинным, или попросту непонятным, он пропускал его, ибо полагал, что от двух-трех слов стихам ничего не сделается, э бабушке тем более, — там этих слов и так завались. И бывало, при чтении Петер пропускал самые главные слова.

Глава XX. ВЕСТИ ОТ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ

Наступил май. С гор в долину хлынули полноводные ручьи. Яркое теплое весеннее солнце заливало Альпы. Все кругом вновь зазеленело, стаял последний снег, и, разбуженные манящими лучами солнца, первые цветы выглядывали из свежей травы. Радостный весенний ветер гулял в верхушках елей, сдувая с них старые потемневшие иголки, чтобы они скорее украсились свежими, светло-зелеными. Высоко в небе опять парил старый орел. Золотистый солнечный свет заливал горную хижину и землю вокруг, высушивая последние сырые места, так что вскоре снова можно было сидеть на земле, где душе угодно.

Хайди с дедушкой вернулись в Альпы. Девочка обегала все свои любимые уголки и так и не смогла решить, где же лучше всего. Но главное — подкараулить момент, когда ветер с таинственным воем и свистом срывается со скал и, набирая силу, налетает на старые ели, тряся и раскачивая их, словно бы с ликованием. Хайди тоже ликовала, хотя ветер и ее мотал из стороны в сторону. Потом она выбежала на солнечную лужайку перед домом и, опустившись на землю, стала пристально вглядываться в короткую еще траву, чтобы точно знать, сколько цветочков уже распустилось, а сколько еще только собирается распуститься. Множество разных веселых букашек и жучков резвилось в траве. Казалось, они радуются жизни и весне! И Хайди радовалась вместе с ними. Она с упоением вдыхала аромат весны, что источала проснувшаяся от зимней спячки земля, и думала, что никогда еще здесь не было так хорошо. И, похоже, тысячам крохотных существ, копошившихся вокруг, было так же хорошо, как ей. Казалось, все они гудят, жужжат и поют, перебивая друг дружку: «Дома! Дома! В Альпах! В Альпах!»

Из сарая то и дело доносились визг пилы и деловитое постукивание молотка. Хайди прислушалась. Это были знакомые, родные домашние звуки, она помнила их с первого дня своей жизни здесь. И конечно же, она вскочила и бросилась в сарай, надо же узнать, как идут дела у дедушки. Перед дверью сарая стоял уже готовый новехонький стул, очень красивый, а дедушка уже мастерил второй, точно такой же.

— А я знаю, зачем эти стулья! — восторженно закричала Хайди. — Для гостей из Франкфурта! Вот этот для бабуленьки, а тот, что ты сейчас делаешь, — для Клары, а потом… потом надо будет сделать еще один, — чуть помедлив, сказала Хайди. — Как ты думаешь, дедушка, фройляйн Роттенмайер тоже с ними приедет?

— Вот уж не могу сказать, — отвечал дед, — но стул сделать все же надо, чтоб ей было на чем сидеть, ежели она изволит приехать.

Хайди задумчиво воззрилась на деревянную спинку нового стула. Она представила себе фройляйн Роттенмайер сидящей на таком стуле и пришла к выводу, что этот стул вряд ли ей понравится. Немного погодя она сказала, задумчиво покачивая головой:

— Знаешь, дедушка, я не думаю, что она на него сядет.

— В таком случае мы предложим ей сесть на диван, покрытый зеленой травкой, — спокойно ответствовал дед.

Хайди задумалась, где же у них диван, покрытый зеленой травкой, но тут сверху донесся громкий свист, потом крики и звонкие щелчки хворостины. Хайди сразу смекнула, в чем дело. Она бросилась на шум, и вот уже ее со всех сторон окружили козы. Должно быть, им в альпийских лугах было так же хорошо, как Хайди, они так высоко скакали, так весело блеяли, как никогда прежде. Козы теснили Хайди, каждая хотела протиснуться поближе к девочке и выразить ей свою радость и приязнь. Но Петер стал отгонять от нее коз, ему самому нужно было поздороваться с ней и передать важное послание. Пробившись наконец к девочке, он протянул Хайди конверт.

— Вот! — сказал он без дальнейших объяснений.

Хайди страшно удивилась.

— Ты что же, получил это письмо на выгоне?

— Нет.

— А где же ты взял его, Петер?

— В торбе с хлебом.

И это было правдой. Накануне вечером в Деревеньке почтовый служащий передал ему это письмо для Хайди. И Петер сунул его в пустую торбу. А утром положил сверху хлеб и сыр и отправился за козами. Он видел нынче и Хайди, и Горного Дядю, когда забирал Лебедку с Медведкой. Но ни о чем не вспомнил. И лишь в полдень, когда, умяв хлеб с сыром, Петер полез в торбу в надежде найти хотя бы крошки, он обнаружил вчерашнее письмо.

Хайди внимательно прочитала адрес на конверте, потом бросилась в сарай к деду и радостно протянула ему письмо:

— Из Франкфурта! От Клары! Хочешь послушать, что там написано, дедушка?

Старик охотно согласился послушать, а Петер, шедший за Хайди по пятам, решил тоже выяснить, в чем дело. Он встал, прислонясь к дверному косяку, чтобы удобнее было наблюдать за Хайди, которая распечатывала конверт.

В письме говорилось:

«Дорогая Хайди!
Мы уже все упаковали и через два или три дня выезжаем, как только сможет папа, хотя он с нами не едет, ему сначала нужно поехать в Париж. Каждый день к нам приходит доктор и уже с порога кричит: „Пора! Пора ехать! В Альпы! В Альпы!“ Он все время торопит нас с отъездом. Если бы ты знала, как ему понравилось в Альпах! Всю зиму он приходил к нам почти каждый день и всякий раз говорил, что должен еще раз все-все мне рассказать. Он садился рядом со мной и во всех подробностях описывал мне те дни, что провел с тобою и с твоим дедушкой в Альпах, рассказывал о горах, о цветах, о тишине, которая царит вдалеке от деревень и проезжих дорог, и о чудесном свежем воздухе. Он часто говорит: „Там, наверху, люди могут вновь обрести здоровье“. Он и сам очень изменился в последнее время, помолодел и повеселел. О, как же я рада, что увижу все это своими глазами, и тебя, Хайди, и Петера, и коз! Я так хочу с ними познакомиться! Только сначала мне придется провести полтора месяца в Бад Рагатце, на водах, так велит доктор, а потом мы снимем квартиру в Деревеньке, и в хорошие дни меня будут относить на гору, и я весь день буду с тобой. Бабуленька тоже едет. Ей тоже очень хочется побывать у тебя!
А фройляйн Роттенмайер, ты только подумай, не пожелала с нами ехать! Бабуленька чуть не каждый день спрашивает: „Дражайшая Роттенмайер, что вы скажете насчет поездки в Швейцарию? Не стесняйтесь, если вам хочется ехать, милости просим!“ Роттенмайер всегда страшно вежливо благодарит и заявляет, что ей не хотелось бы показаться нескромной. Но я-то знаю, что у нее на уме. Себастиан тут таких ужасов порассказал об Альпах после того, как проводил тебя домой! И скалы там все отвесные, и на каждом шагу можно свалиться в пропасть, и подъемы там круче некуда, того и гляди сорвешься вниз! В этих горах только козам раздолье, а людей везде подстерегают невесть какие опасности. Вот она и перетрусила так, что забросила все свои мечты о путешествии в Швейцарию, а ведь сколько разговоров было! Тинетта тоже напугалась и тоже ехать не желает. Так что мы приедем вдвоем с бабуленькой. Себастиан проводит нас до Бад Рагатца, а потом вернется домой.
Я так хочу тебя видеть, просто не могу дождаться!
Будь счастлива, милая Хайди, бабуленька шлет тебе тысячу приветов!
Твоя верная подруга Клара».

Выслушав все это, Петер вдруг отскочил от двери и принялся яростно размахивать хворостиной направо и налево, так что козы с перепугу ударились в бегство и огромными прыжками понеслись вниз с горы. С ними такое не часто случалось. Петер, продолжая махать хворостиной, мчался следом. Казалось, он хочет излить свой неслыханный доселе гнев на какого-то невидимого врага. А враг этот был не кто иной, как франкфуртские гости, которые, к величайшей досаде Петера, в скором времени должны были появиться здесь.

Хайди же буквально распирало от счастья и радости, и уже на другой день она помчалась к бабушке, чтобы рассказать ей о тех, кто приедет из Франкфурта, а особенно о тех, кто не приедет. Бабушке непременно нужно узнать об этом, ибо она уже так наслышана об этих людях, можно сказать, хорошо их знает, и, кроме того, она всегда живо интересуется всеми делами и заботами Хайди!

Хайди отправилась к бабушке среди дня, ведь теперь она опять могла ходить одна куда ей вздумается. Дни снова были долгими, солнце припекало, и до чего же приятно было бежать вниз по сухой и теплой земле! А в спину дул легкий и веселый майский ветерок, подгоняя девочку.

Бабушка больше не лежала в постели, а снова сидела в своем углу за прялкой. Но по лицу ее было видно, что тяжелые думы гнетут ее. Это началось вчера вечером, и всю ночь эти думы терзали ее, не давая уснуть. Петер вчера явился домой мрачнее тучи, и по отдельным его выкрикам она поняла, что в скором времени ожидается нашествие каких-то людей из Франкфурта на хижину Горного Дяди. Больше Петер ничего не сказал. Бабушка же сразу представила себе, что за этим может последовать. Вот что тревожило ее и не давало уснуть.

Хайди с порога бросилась к бабушке, села на низкую скамеечку у ее ног и с жаром, захлебываясь словами, принялась выкладывать свои новости. Радость переполняла ее. Но вдруг она смолкла на полуслове и озабоченно спросила:

— Что с тобой, бабушка? Ты ни капельки не рада?

— Да нет, Хайди, что ты говоришь, я очень за тебя рада, сама знаешь, мне твои радости всегда в радость, — отвечала бабушка, стараясь притвориться веселой и довольной.

— Но бабушка, я же прекрасно вижу, ты боишься. Ты, верно, думаешь, что с ними приедет фройляйн Роттенмайер, да? — с некоторой опаской спросила Хайди.

— Нет, нет! Ничего подобного, ничего подобного! — успокоила ее старушка. — Дай-ка мне руку, Хайди, я хочу чувствовать, что ты пока еще здесь, со мной. Тебе это, конечно, только на пользу пойдет, но я… не знаю, как я это переживу.

— Не надо мне никакой пользы, бабушка, если ты не можешь это пережить! — сказала Хайди так твердо, что старушку обуял новый страх.

Ничего не поделаешь, придется ей считаться с тем, что люди, которые приедут из Франкфурта, могут забрать Хайди с собой. Девочка опять вполне здорова, и, значит, так тому и быть. Вот чего она боялась больше всего, сознавая, однако, что нельзя позволить Хайди заметить ее страх, ведь девочка относится к ней с таким состраданием и может, чего доброго, заупрямиться, не пожелает ехать с господами во Франкфурт. Нет, так нельзя. Старушка судорожно искала выход из положения, но недолго, ибо выход был только один:

— Хайди, почитай мне, — попросила она, — мне сразу станет легче на душе и мысли прояснятся. Прочти мне песню, которая начинается словами «Бог все знает…»

Хайди прекрасно знала старую книгу, мгновенно нашла нужное стихотворение и звонко начала:

Бог все знает
И прощает,
Сердце нам исцелит Он.
Волны в море
С сушей в ссоре,
Ты не в море, ты спасен!

— Да, да, это как раз то, что нужно, — с облегчением проговорила старушка, и горестное выражение мало-помалу исчезло с ее лица.

Хайди задумчиво наблюдала за ней. А потом спросила:

— Бабушка, «исцелит» — это значит, все может вылечить, и человеку опять будет хорошо?

— Да, да, деточка, верно, — кивнула бабушка. — Что ж, если Господу так угодно, то как бы ни складывалась жизнь, нужно быть твердым в своей вере. Прочти-ка еще разок, Хайди, надо это хорошенько запомнить и никогда не забывать.

Хайди прочла эту песню еще раз, потом еще и еще. Ей и самой хотелось ее запомнить.

Когда вечером Хайди возвращалась домой, в небесах одна за другой стали зажигаться звезды. Они искрились и сверкали, словно желая своим светом вновь разжечь великую радость в сердце девочки. Хайди то и дело останавливалась и смотрела в небо, и вот, когда уже все звезды, весело сияя, смотрели вниз, на нее, она не смогла удержаться и громко крикнула им:

— Я поняла. Господь прекрасно знает: если человек радуется и верит, твердо верит, это исцеляет!

И звезды в ответ мерцали, приветствуя Хайди, и освещали ей путь, покуда она не добралась до дому, где ее поджидал дед. Он тоже стоял, любуясь звездами, ибо давно уже они не сияли так восхитительно красиво.

Не только ночи, но и дни в этом мае были на удивление ясными и светлыми, как давно уже не бывало, много лет. Часто по утрам Горный Дядя изумленно смотрел, как на безоблачном небе всходит солнце, поражая роскошью красок, свойственной скорее закату, и всякий раз повторял:

— Добрый год, солнечный, в травах нынче особая сила будет. Гляди, генерал, чтоб твои попрыгуньи от хорошего корма не очень зазнавались.

В ответ на это Петер звонко рассекал воздух хворостиной, и на лице его явственно читалось: «Уж я-то на них найду управу!»

Так проходил зеленеющий май. И вот уже настал июнь со все более жарким солнцем и долгими-долгими светлыми днями. В Альпах расцвели цветы, все вокруг сверкало, и воздух был напоен их сладостным ароматом.

Июнь уже близился к концу, когда однажды утром Хайди, наскоро умывшись, выскочила из хижины, — ей хотелось поскорее очутиться под елями, послушать их шум, а потом подняться немного повыше, посмотреть, не распустился ли большой куст золототысячника, ведь его цветы так красиво светятся на ярком солнце. Но едва зайдя за угол дома, Хайди вдруг истошно закричала, так что дед выскочил из сарая, очень уж необычно звучал этот крик.

— Дедушка! Дедушка! — вне себя кричала девочка. — Иди сюда! Иди сюда скорее! Смотри, смотри!

Старик подошел к ней и взглянул туда, куда указывала Хайди.

На гору поднималась странная процессия, такой здесь сроду никто не видывал. Впереди шли двое мужчин, они несли плетеный портшез, на котором сидела девочка, закутанная в пледы. Далее верхом на лошади ехала внушительного вида дама, которая весьма оживленно озиралась по сторонам и беседовала с молодым человеком, ведшим под уздцы ее лошадь. Следом за ними какой-то парень катил пустое кресло на колесиках, — очевидно больную девочку удобнее было поднимать на гору в портшезе. И замыкал это шествие носильщик, тащивший на спине громадный ворох платков, пледов и меховых одеял.

— Это они! Они! — вопила Хайди, прыгая от радости.

Это и впрямь были они. Процессия все приближалась, и вот уже носильщики опустили портшез наземь. Хайди бросилась к Кларе, и девочки восторженно обнялись. Тут подъехала бабуленька. Хайди кинулась к ней, и бабуленька, спешившись, очень нежно с ней поздоровалась, затем повернулась к Горному Дяде, который подошел поприветствовать гостей. И ни малейшей натянутости не было в момент их встречи, ибо они заочно уже прекрасно знали друг друга, словно были Бог весть как давно знакомы.

После первых же слов приветствия бабуленька оживленно заметила:

— Дорогой мой Дядя! Как же у вас тут замечательно! Кто бы мог подумать! Да вам любой король позавидует! А какой чудный вид у моей милой Хайди! Роза, да и только! — говорила она, прижимая к себе Хайди и гладя ее по румяной щечке. — Но как же здесь красиво! Клерхен, детка, тебе нравится здесь?

Клара в восхищении озиралась по сторонам. Никогда в жизни она не видела ничего подобного, даже и не подозревала, что на свете может быть такая красота.

— О, бабуленька! Как красиво, как хорошо! — повторяла Клара. — Я и вообразить не могла! Бабуленька, мне так хочется здесь остаться!

Горный Дядя между тем подкатил поближе к портшезу кресло на колесиках, взял с носилок пледы и расстелил их на кресле. Затем подошел к Кларе.

— Пожалуй, лучше нам пересадить барышню в ее привычное кресло, там ей будет удобнее, а то в этом кресле ей малость жестковато, — сказал он и, не дожидаясь ничьей помощи, своими сильными руками поднял Клару с плетеного портшеза и очень осторожно пересадил в мягкое кресло. Затем прикрыл ей колени пледом и подмостил под ноги подушку так, словно всю жизнь только и делал, что ухаживал за больными. Бабуленька с удивлением взирала на него.

— Дорогой мой Дядя, — сказала она, — если бы я знала, где вы учились ухаживать за больными, я сегодня же послала бы туда всех сиделок, которых я знаю, чтобы и они научились тому же. Как вам это удается, уму непостижимо!

Старик слегка улыбнулся.

— Дело не в учении, а в жизненном опыте, — отвечал он, и лицо его, несмотря на улыбку, было печальным. Перед его глазами вновь ожила очень давняя мучительная картина — человек, навеки прикованный к креслу, изувеченный так, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Это был его капитан, которого после жестокой битвы на Сицилии он едва живого вынес с поля боя, а потом долгое время ухаживал за ним, капитан не желал видеть возле себя никого другого и не отпускал, покуда не кончились его земные муки. Воспоминания нахлынули на старика, и ему вдруг показалось, что теперь для него главное — ухаживать за Кларой, стараясь как только возможно облегчить ей жизнь, ведь он это хорошо умеет.

Над хижиной, елями, острыми серыми скалами расстилалось безоблачное лазурное небо. Клара все не могла налюбоваться окружающей ее красотой.

— О, Хайди! Если бы я могла ходить, мы бы с тобой сейчас пошли за дом, под ели! — с тоской проговорила она. — Если бы я могла вместе с тобой любоваться всем, что я так давно знаю, хотя никогда прежде не видела!

Хайди поднатужилась, и ей удалось сдвинуть кресло. А дальше, по сухой траве, его легко было докатить до елей. Хайди остановилась. Такое Клара тоже видела впервые в жизни. Высоченные старые ели с длинными разлапистыми ветвями, кое-где достающими до земли, толстыми и пушистыми. Бабуленька пошла вслед за девочками и тоже замерла в восхищении. Она не могла бы сразу сказать, что красивее в этих старых-престарых деревьях. То ли пышные шуршащие верхушки, уходящие в небесную синь, то ли прямые крепкие стволы. Казалось, эти мощные деревья говорят о долгих-долгих годах, что они стоят здесь, глядя вниз, на долину, где живут и умирают люди, где постоянно все меняется, и только ели всегда остаются теми же, что были.

Хайди между тем подкатила кресло к хлеву и распахнула дверь, чтобы Клара могла как следует все рассмотреть. Правда, смотреть там сейчас было особенно не на что, поскольку обитательниц хлева не было дома. Клара с грустью сказала:

— Бабуленька, а нельзя мне дождаться, когда придут Лебедка с Медведкой и Петер с остальными козами? Ведь если мы вернемся так рано, как ты говорила, я их не увижу, бабуленька, подумай, как жалко!

— Ах, Клерхен, душа моя, надо радоваться всей этой красоте, а не горевать заранее о том, чего ты можешь не увидеть, — урезонивала ее бабуленька, идя вслед за креслом, которое катила Хайди.

— Цветы! — вдруг вскрикнула Клара, — смотри, бабуленька, все кусты в цветах! Какие красивые, красненькие! А колокольчики голубенькие, вон там, смотри, они кивают! Ах, если бы я могла нарвать цветов!

Хайди тут же кинулась и нарвала ей целую охапку.

— Это еще что! — сказала Хайди, кладя цветы на колени Клары. — Вот если ты когда-нибудь поднимешься с нами на пастбище, вот там ты увидишь цветы! Красный золототысячник, его там видимо-невидимо, и колокольчиков куда больше, чем здесь, а кипрея столько, что кругом все кажется золотым, а еще там есть такие цветы с большими листьями, дедушка говорит, они называются «солнечный глаз», а потом еще такие коричневые с круглыми головками, «божья помочь», от них такой запах! Когда там сидишь, просто нет сил встать, до того красиво! Не оторвешься!

Глаза Хайди сверкали от желания поскорее вновь увидеть то, о чем она рассказывала Кларе, а та, конечно же, заразилась этим желанием, и в ее кротких голубых глазах отражалось пламенное нетерпение Хайди.

— Бабуленька, я хочу туда! Как ты думаешь, мне можно будет подняться туда? — с тоской спрашивала она. — О, Хайди, если б только я могла ходить, я бы с тобою лазила по горам, везде-везде!

— Я тебя туда обязательно отвезу, — успокоила ее Хайди и, чтобы показать, как легко это будет сделать, взяла такой разбег, что кресло чуть не полетело вниз с горы.

Но, к счастью, дед оказался рядом и успел вовремя перехватить его.

Пока гости и Хайди дышали воздухом под елями, старик не терял времени даром. Перед скамейкой возле хижины стояли стол и стулья. Стол был уже накрыт к обеду, который пока еще варился в котелке над очагом в хижине и жарился на большущей вилке. Но вскоре все было подано, и гости вместе с хозяевами с удовольствием уселись за стол.

Бабуленька была в полном восторге от этой дивной столовой под ясным синим небом, откуда открывался восхитительный вид на горы и долину. Мягкий ветерок нес желанную прохладу и легонько шумел в верхушках елей, казалось, это была музыка, специально заказанная к праздничному обеду.

— Такого со мною еще не бывало! Какая прелесть! — все восклицала бабуленька. — Но что я вижу! — восторженно вскрикнула она. — Глазам своим не верю! Ты взяла второй кусок жареного сыра, Клерхен!

И в самом деле, на Кларином ломте хлеба лежал уже второй кусок золотистого лоснящегося сыра.

— О, бабуленька! Это так вкусно! Куда вкуснее, чем то, что подают в Рагатце! — сказала Клара, с аппетитом принимаясь за это новое для нее лакомство.

— Вот и славно! Вот и славно! — с удовольствием подбадривал ее дед. — Это наш горный ветер виноват, он все недостатки кухни возмещает!

Вот так, весело и уютно, протекал этот обед на свежем воздухе. Бабуленька и Горный Дядя прекрасно нашли общий язык, и их разговор делался все оживленнее. Их взгляды на вещи и людей удивительным образом совпадали, как будто они уже долгие годы были в самых что ни на есть дружеских отношениях. Они по-настоящему увлеклись беседой, но вдруг посреди разговора бабуленька заявила:

— Клерхен, скоро нам уже надо будет возвращаться. Вот-вот за нами придут с лошадью и портшезом.

Радостное личико Клары омрачилось, и она принялась умолять бабуленьку:

— Ну пожалуйста, бабуленька, ну еще хотя бы часик или два, мы же еще не видели дом внутри и Хайдину постель, и вообще все… О, если бы день был подольше хотя бы часов на десять!

— Увы, это невозможно, — ответила бабуленька, однако ей тоже хотелось заглянуть в хижину.

Все сразу же направились туда, а Горный Дядя твердой рукой подкатил кресло к двери. Но дальше дело не пошло, кресло оказалось чересчур широким для дверного проема. Тут старик, недолго думая, поднял Клару и на руках внес в хижину.

Бабуленька все внимательно оглядела, заглянула во все уголки и осталась весьма довольна тем, как домовито, уютно и удобно все устроено.

— А Хайди спит вон там, наверху, верно? — осведомилась она и тут же бесстрашно полезла по узкой стремянке на сеновал. — О, как тут дивно пахнет! Должно быть, такая спальня очень полезна для здоровья!

Она забралась наверх, за ней уже поспешал Горный Дядя с Кларой на руках, а за ними вслед лезла и Хайди.

И вот все собрались вокруг красиво застеленного сенного ложа Хайди. Бабуленька в задумчивости не сводила глаз с этого ложа, время от времени глубоко вдыхая пряный аромат свежего сена. Клара была в полном восторге от спальни Хайди.

— О, Хайди, как тут у тебя весело! Можно прямо с постели смотреть на небо, и запах такой чудесный, и слышно, как ели шумят! Я никогда еще не видела такой занятной спальни! Просто прелесть!

Горный Дядя вдруг обратился к бабуленьке:

— Я тут вот о чем подумал, — начал он, — ежели мадам бабуленька соизволит поверить мне и не сочтет это недопустимым, то я предложил бы оставить нашу барышню здесь, чтобы она могла набраться сил. Вы привезли с собой столько одеял и платков, что мы устроим тут для нее отличную мягкую постель. И пусть мадам бабуленька не беспокоится, уход за барышней я возьму на себя. Все будет в лучшем виде, не извольте сомневаться!

Клара с Хайди восторженно защебетали, словно две выпущенные на волю пташки, а лицо бабуленьки просветлело.

— Дорогой мой Дядя! Вы превосходнейший человек! — воскликнула она. — Знаете, о чем я только что думала? О том, как полезно было бы Клерхен пожить здесь! Но уход за больной так обременителен для хозяина дома! И вдруг вы предлагаете именно это! Да еще так, как будто тут нет ничего особенного! Я бесконечно вам признательна и хочу поблагодарить вас от всего сердца! Дорогой мой Дядя!

Старик немедленно взялся за дело. Он вынес Клару на воздух, усадил в кресло. Хайди неслась за ним, не зная, как высоко нужно подпрыгивать от такого радостного известия! Затем он собрал все платки, пледы и меховые одеяла, перекинул их через руку и сказал с довольной улыбкой:

— Как удачно, что мадам бабуленька экипировалась будто для зимнего похода! Нам это очень кстати!

— Дорогой мой Дядя, — отвечала подоспевшая бабуленька, — осторожность и предусмотрительность — недурные качества и весьма помогают от многих зол. Если путешествие по вашим горам обошлось без бури, ветра и ливня, то надо только Бога благодарить, что, впрочем, мы и делаем. А мое защитное снаряжение оказалось совсем не лишним, тут даже и говорить нечего!

За этим разговором дед с бабуленькой вновь поднялись на чердак и стали расстилать на сене одеяла и пледы. Их оказалось так много, что постель Клары выглядела как маленькая крепость.

— Вот теперь хорошо, ни одна травинка не пробьется, — сказала бабуленька, прощупывая постель, но сквозь мягкие укрепления и в самом деле ни одной сухой травинке было не пробиться.

Очень довольная, бабуленька спустилась по стремянке и вышла к девочкам, которые сидели рядышком с сияющими лицами. Они упоенно обсуждали, что будут делать целыми днями, покуда Клара здесь. Но надолго ли она останется? Этот вопрос крайне занимал обеих, и они тут же задали его подошедшей бабуленьке. Она ответила, что спрашивать надо дедушку, он лучше знает. Когда дед подошел к ним, ему был задан тот же вопрос, и он ответил, что месяца как раз хватит, чтобы судить, идет ли барышне на пользу альпийский воздух. Девочки возликовали. Это превзошло все их ожидания.

Вскоре они заметили, что наверх спешат носильщики и проводник с лошадью. Носильщиков сразу отправили восвояси.

Когда бабуленька собралась уже сесть на лошадь, Клара восторженно крикнула:

— Бабуленька, как хорошо, что нам не надо прощаться, ты ведь не насовсем уезжаешь, ты будешь навещать нас здесь, правда? Тебе ведь захочется посмотреть, как мы тут живем и что делаем. Это так весело, верно, Хайди?

Хайди, у которой сегодня одна радость сменялась другой, смогла выразить свое согласие только очень высоким ликующим прыжком. Бабуленька села на лошадь, а Горный Дядя схватил лошадь под уздцы и уверенно повел ее вниз с горы. И сколько бабуленька ни протестовала, сколько ни говорила, что он не должен так далеко ее провожать, ничего не помогло. Старик твердо заявил, что проводит ее до Деревеньки, так как гора достаточно крутая и ездить верхом тут небезопасно.

Оставаться одна в Деревеньке бабуленька не пожелала. Она предпочла вернуться в Бад Рагатц, чтобы оттуда наведываться иногда к внучке.

Еще до возвращения деда явился Петер с козами. Завидев Хайди, козы со всех сторон бросились к ней, и в мгновение ока девочки оказались в самой гуще стада, и Хайди каждую козу представляла Кларе.

Таким образом, вскоре Клара уже свела долгожданное знакомство с изящной Снежинкой, удалым Щегольком, чистенькими козами Горного Дяди Лебедкой и Медведкой, — короче говоря, со всеми-всеми, включая даже здоровенного Турка. Петер все это время стоял в сторонке, бросая грозные испепеляющие взгляды на безмерно довольную Клару.

Когда же девочки наконец приветливо крикнули ему: «Здравствуй, Петер!» — он не ответил, а лишь яростно рассек воздух хворостиной и припустился бегом. Козы ринулись за ним.

Ко всем прелестям, которые сегодня довелось увидеть Кларе, добавилась еще одна.

Уже лежа в своей роскошной мягкой постели, куда, конечно же, забралась и Хайди, Клара устремила взор в открытое круглое оконце и, захваченная красотой увиденного, воскликнула:

— Хайди, смотри, кажется, будто мы на возу едем прямо в небо!

— Верно! А знаешь, отчего звезды так весело нам подмигивают?

— Нет, не знаю. Что ты хочешь сказать?

— Понимаешь, они там, на небе, видят, как хорошо Господь все устроил для людей. Людям не надо ничего бояться, они могут быть спокойны, потому что все в этом мире только к лучшему. Вот звезды и радуются за нас, смотри, они подмигивают нам, как будто говорят, что и мы с тобой непременно должны радоваться. Ой, Клара, а ведь мы с тобой забыли помолиться на ночь! Это плохо. Мы должны как следует просить Господа Бога не оставлять нас и сделать так, чтобы мы были спокойны и ничего не боялись. Господь все видит!

И девочки стали читать молитву, каждая свою. Затем Хайди легла щекой на круглую руку и мгновенно уснула. А Клара долго еще не спала, потому что никогда в жизни она не видела ничего волшебнее этой постели в свете звезд.

Собственно говоря, она вообще впервые в жизни видела звезды. Ее никогда не выносили из дому ночью, а в комнатах шторы задергивали раньше, чем за окнами зажигались звезды. И вот теперь она лежала, то открывая, то закрывая глаза, как бы проверяла, светят ли еще те две большие яркие звезды, подмигивают ли ей, по странному выражению Хайди. На небе все было по-прежнему. Но Клара никак не могла вдоволь наглядеться на это мерцающее сияние, пока, наконец, глаза ее сами собой не закрылись. Но даже во сне она видела две большие светлые звезды.

Глава XXI. ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ

Солнце только что взошло над скалами и осветило долину и горную хижину. Дед, как и каждое утро, в безмолвном благоговении наблюдал, как светится в горах и в долине легкий туман, как выступает земля из сумеречной тени и просыпается новый день.

Легкие утренние облачка делались все светлее и светлее, покуда взошедшее солнце не залило золотом скалы, холмы и леса.

Старик вернулся в хижину и тихонько поднялся по стремянке. Клара только что открыла глаза и в полном изумлении смотрела на яркие лучи солнца, что, пробившись в круглое оконце, искрясь, плясали на ее постели. Она не сразу сообразила, что это такое и где она находится. Но тут же заметила спящую рядом Хайди и услыхала добрый голос Горного Дяди:

— Ну как, выспались? Отдохнули?

Клара заверила его, что чудесно выспалась, отдохнула, всю ночь спала, не просыпаясь. Старик счел, что это хорошее начало, и тут же принялся обихаживать Клару с такой добротой и сноровкой, словно уход за больными детьми был его профессией.

Хайди тоже проснулась и с удивлением увидела, как дед берет на руки и уносит вниз уже одетую и причесанную Клару. Но не может же Хайди отставать! Она мгновенно оделась, сбежала вниз, пулей вылетела из хижины и остановилась как вкопанная. Что только дедушка не придумает!

Вечером, когда девочки уже легли, он размышлял, куда бы пристроить Кларино кресло на колесиках, ведь в хижину его не внесешь — дверь чересчур узкая. И вдруг его осенило! Из стенки сарая с двух сторон от двери он вынул две доски, так что получилось широкое отверстие. Он вдвинул туда кресло, а доски поставил на прежнее место, однако не закрепил их. Хайди вышла как раз тогда, когда он уже посадил Клару в кресло и выкатил ее на утреннее солнышко. А сам направился в хлев. Хайди бросилась к Кларе пожелать ей доброго утра.

Девочек обвевал свежий утренний ветерок, донося до них пряный дух еловой хвои. Казалось, солнечное утро напоено этим ароматом. Клара с наслаждением откинулась на спинку кресла и буквально пила этот дивный воздух. Никогда еще ей не было так хорошо.

Прежде ей не доводилось дышать свежим утренним воздухом среди божественной природы. Этот альпийский воздух был так прохладен и освежающ! Что за наслаждение вдыхать его! И яркое солнце, совсем нежаркое здесь, наверху, как оно ласкает ее руки, как красиво освещает сухую траву у ее ног! Клара даже в самых смелых своих ожиданиях не могла себе представить, как изумительно в Альпах!

— Ах, Хайди, если б только я могла остаться здесь с тобой навсегда! — проговорила она, с удовольствием крутясь на своем кресле, чтобы со всех сторон, всем телом впивать этот воздух и это солнце.

— Теперь ты видишь, что тут все в точности так, как я тебе говорила, — обрадованно воскликнула Хайди, — и на всем свете нет места лучше, чем у дедушки на пастбище!

А дедушка как раз вышел из хлева и направился к девочкам. Он принес две плошки белопенного парного молока и подал одну Кларе, а вторую Хайди.

— Это нашей барышне очень полезно, — сказал он, кивая Кларе. — Молочко от Лебедки, оно придает силы. Пейте на здоровье! Ну-ка!

Клара никогда еще не пила козьего молока и сперва осторожно его понюхала. Но увидав, с какой жадностью, единым духом, выпила свое молоко Хайди, она тоже отпила глоток, а потом уже пила не останавливаясь. И впрямь, молоко было сладкое, душистое, словно туда добавили сахар и корицу. Она выпила все до капельки.

— Завтра утром выпьете две плошки, — сказал дед, с большим удовлетворением наблюдавший, как Клара последовала примеру Хайди.

А вскоре уже явился Петер со своим стадом, и покуда Хайди здоровалась с козами, старик отвел Петера в сторонку, чтобы тот мог расслышать, что Горный Дядя хочет ему сказать, а то козы слишком громко выражали свою радость, теснясь возле Хайди, и ничего не было слышно.

— Послушай-ка меня, генерал, и хорошенько запомни, — начал старик. — С сегодняшнего дня предоставь Лебедке полную свободу. Она всегда чувствует, где самые лучшие травы. Короче говоря, если она захочет подняться выше в горы, ступай за ней, остальным козам это тоже не повредит. И даже если она вздумает пойти еще выше, туда, куда ты обычно их не водишь, опять-таки не останавливай ее и ступай следом. Слышишь? Даже если она начнет карабкаться в гору, ты тоже за ней полезай, она в этом деле разумнее тебя. Это все нужно, чтобы она давала самое лучшее молоко. Ты чего туда пялишься, как будто хочешь кого-то проглотить? Не бойся, никто тебе на пути не попадется. Ну а теперь вперед, и помни, что я тебе наказал!

Петер привык подчиняться приказам Горного Дяди. Он погнал коз на выгон, но видно было, что его что-то мучает, он то и дело оборачивался и как-то странно вращал глазами. Козы, теснясь и толкаясь, еще какое-то время увлекали Хайди с собой. Петеру это было на руку.

— Ты должна пойти с нами! — с угрозой в голосе крикнул он девочке, затертой среди коз, — ты просто обязана, раз нужно следить за Лебедкой.

— Нет, я никак не могу, — крикнула в ответ Хайди. — Я теперь еще очень долго не смогу ходить с вами, пока здесь Клара. Но как-нибудь мы все вместе поднимемся к тебе на выгон, дедушка обещал.

С этими словами Хайди выбралась из стада и подбежала к Кларе. Петер же так яростно замахал кулаками в сторону инвалидной коляски, что козы в испуге отпрянули. А он припустился бегом и бежал в гору без остановки, покуда совсем не скрылся из виду. Он очень боялся: а вдруг Горный Дядя заметил, как он махал кулаками? Петер предпочел бы не знать, какое впечатление это произвело на старика.

У Клары и Хайди на сегодня было столько планов, что они не знали, с чего начать. Хайди предложила первым делом написать письмо бабуленьке, ведь они пообещали писать ей каждый день. Дело в том, что бабуленька не была уж так твердо уверена, что Кларе понравится долго жить в горах и что это пойдет на пользу ее здоровью. Поэтому она взяла с девочек твердое обещание каждый день писать ей и подробно рассказывать, что у них делается. Таким образом бабуленька сразу сумеет понять, если в ней возникнет нужда. А до тех пор она намеревалась спокойно жить в Бад Рагатце.

— А чтобы писать, нам надо вернуться в дом? — спросила Клара, которой очень хотелось написать бабуленьке, но здесь, на воздухе, было так чудесно, что просто не было сил отсюда уйти.

Но Хайди все устроила как нельзя лучше. Она тут же помчалась в хижину и вернулась, неся свои школьные принадлежности и трехногий стульчик. Она положила учебник и тетрадку на колени Клары, чтобы та могла писать, а сама уселась на стульчик возле лавки, служившей ей письменным столом, и обе принялись строчить письма к бабуленьке. После каждой написанной фразы Клара откладывала карандаш и смотрела по сторонам. Уж слишком красиво было вокруг. Ветерок был уже не так прохладен, он ласково овевал лицо девочки и что-то тихо нашептывал верхушкам елей. В прозрачном воздухе, жужжа, плясали веселые мошки, и великая тишина царила в этом солнечном краю. Безмолвно и величественно смотрели вниз высокие скалистые горы, а широкая долина являла собою поразительно мирную картину. Лишь изредка откуда-то доносился веселый возглас пастушка, негромким эхом отдававшийся в скалах.

Девочки и не заметили, как пролетело утро, и вот уже дедушка несет дымящийся котелок и говорит, что барышне надо быть на воздухе как можно дольше, покуда не погаснет последний луч солнца. И они пообедали как вчера, возле хижины. Все было очень вкусно. Потом Хайди отвезла Клару под ели, девочки решили после обеда отдохнуть в тенечке и рассказать друг другу все, что случилось с тех пор, как Хайди покинула Франкфурт. И хотя там все шло своим чередом, Клара многое могла рассказать Хайди об обитателях дома Зеземаннов, которых Хайди отлично знала.

Девочки сидели рядышком под старыми елями, и чем оживленнее становился их разговор, тем громче щебетали птицы в ветвях над ними. Детская болтовня внизу радовала птиц, и они не хотели отставать. Время летело незаметно, и вот уже настал вечер, козы спустились с гор и с ними Петер с мрачным выражением лица и хмурыми морщинами на лбу.

— Добрый вечер, Петер! — крикнула Хайди, видя, что тот не намерен останавливаться.

— Добрый вечер, Петер, — в свою очередь приветливо крикнула Клара.

Он не удостоил девочек ответом и, яростно сопя, погнал коз дальше.

Клара увидела, как дед ведет чистенькую Лебедку в хлев доить, и ей вдруг нестерпимо захотелось душистого молока. Девочка едва смогла дождаться, когда же ее угостят. Она сама себе дивилась.

— Как странно, Хайди, — проговорила она, — сколько я себя помню, я всегда ела только потому, что так нужно, и во всем, что мне давали, был привкус рыбьего жира. Сколько раз я думала: ах, если бы можно было вообще никогда не есть! А сейчас я просто не могу дождаться, когда дедушка принесет молоко!

— Да, я знаю, как это бывает, — с полным пониманием отвечала Хайди, отлично помнившая, как во Франкфурте у нее каждый кусок застревал в горле.

Но Клара пока плохо во всем этом разбиралась. Ведь она еще ни разу в жизни не проводила целый день на свежем воздухе, как сегодня, а воздух здесь был не какой-нибудь, а высокогорный, чистый и живительный.

Когда дедушка принес молоко, Клара быстро поблагодарила его и, схватив плошку, с жадностью припала к ней и осушила даже раньше, чем Хайди.

— А можно мне еще немножко? — спросила она, протягивая деду пустую плошку.

Старик кивнул, очень довольный, взял обе плошки и пошел в хижину. Когда он вернулся, плошки были прикрыты крышками, только крышки эти были не совсем обычными.

Сегодня после обеда Горный Дядя отправился на альпийское пастбище к знакомому сыровару, который делал чудесное масло, сладкое, светло-желтое. Оттуда дед принес большой круглый ком этого масла и теперь намазал его толстым слоем на два больших ломтя хлеба — на ужин девочкам. Обе они с таким аппетитом набросились на новое лакомство, что старик залюбовался этой картиной. Он был страшно доволен.

Уже лежа в постели, Клара собралась было снова насладиться красотой звездного неба, однако с ней случилось то же, что и с Хайди: глаза ее сами закрылись, и она заснула таким крепким здоровым сном, как никогда прежде.

Так же восхитительно прошел и следующий день, и еще один, а потом произошло нечто совершенно неожиданное.

На гору поднялись два крепких парня-носильщика. Каждый нес на заплечных носилках настоящую кровать. Кровати были одинаковые — высокие, обитые белой тканью, новенькие и чистенькие.

Просто загляденье! Кроме кроватей, носильщики доставили и письмо от бабуленьки. В нем говорилось, что кровати предназначаются Кларе и Хайди, что сено и одеяла следует убрать и отныне Хайди будет спать на настоящей кровати. Зимой одну из кроватей нужно будет перенести в Деревеньку, а вторую оставить в горной хижине. Если же Клара захочет вернуться сюда, вторая кровать будет в ее распоряжении. Далее бабуленька благодарила девочек за их подробные письма, просила по-прежнему писать ей каждый день, чтобы она могла все переживать вместе с ними, как будто она рядом.

Горный Дядя поднялся на чердак, убрал сенное ложе Хайди и пледы Клары, затем спустился вниз, чтобы с помощью носильщиков отнести кровати на чердак. Он поставил кровати вплотную одна к другой, чтобы девочки по-прежнему могли со своих подушек смотреть в оконце. Он знал, как приятно, когда на чердак заглядывает солнышко, или луна, или звезды.

Бабуленька все это время жила в Бад Рагатце, радуясь добрым вестям, ежедневно приходящим с альпийского пастбища.

Клара день ото дня все больше наслаждалась своей новой жизнью, не находя достаточных слов, чтобы оценить доброту и заботливое внимание Горного Дяди. А как весела и забавна ее подружка Хайди, куда веселее, чем во Франкфурте! Короче говоря, каждое утро, проснувшись, Клара думала: «Слава Богу, я еще в Альпах!»

Бабуленька, радуясь добрым вестям, полагала, что при таких обстоятельствах ей, пожалуй, следует немного отложить свой визит на горное пастбище, тем паче что взбираться на гору верхом ей было не так уж легко. Горный Дядя относился к своей подопечной с чрезвычайным участием, дня не проходило, чтобы он не придумал что-нибудь новое для укрепления сил больной девочки. Каждый день после обеда он уходил далеко в горы, поднимаясь все выше, и всякий раз приносил оттуда узелок, от которого еще издали тянуло пряным ароматом гвоздики и тимьяна. Когда вечером козы возвращались домой, они начинали скакать и блеять, стремясь всем стадом вломиться в хлев, где лежал дедов узелок с травами. Этот запах был им хорошо знаком. Но дверь была накрепко закрыта. Не для того дед лазил по горам за редкими травами, чтобы козье стадо вмиг с ними расправилось. Все травы предназначались для Лебедки, чтобы ее молоко стало еще лучше и полезнее. И надо сказать, Лебедка умела оценить старания деда, это сразу было видно — она все выше задирала нос и глаза у нее при этом загорались огнем.

Пошла третья неделя пребывания Клары в Альпах. И вот уже несколько дней старик, неся утром Клару вниз, чтобы посадить ее в кресло, спрашивал:

— А не хочет ли наша барышня попробовать чуток постоять на земле?

Чтобы угодить ему, Клара пыталась, но всякий раз тут же говорила:

— Ой, как больно! — и крепко вцеплялась в старика.

И все же он каждый день заставлял ее становиться на ноги и стоять чуть-чуть дольше, чем вчера.

Давно уже в Альпах не было такого дивного лета. Каждый день ясное солнце всходило на безоблачном небе и цветы поворачивали к нему свои головки, распускаясь во всей своей летней красе и источая восхитительный аромат. По вечерам солнце заливало пурпурным и розовым светом скалы и снег на вершинах гор, а затем опускалось в море золотого пламени.

Хайди вновь и вновь рассказывала подруге об этих удивительных закатах, которые по-настоящему можно было наблюдать лишь на высокогорных пастбищах. С особенным жаром она расписывала свое излюбленное место на выгоне, где сейчас цвели сверкающий золотистый кипрей и столько колокольчиков, что трава там казалась совсем голубой. А кустики «божьей помочи» с буро-коричневыми цветами, которые пахнут так, что голова идет кругом и нет сил оторваться от божественного аромата!

Вот и сейчас, сидя под елями, Хайди снова, в который уж раз, расписывала Кларе высокогорные цветы, и вечернее солнце, и пылающие скалы. При этом она сама вдруг ощутила такое острое желание вновь все это увидеть, что сорвалась с места и бросилась к деду, возившемуся в сарае.

— Дедушка! — закричала она еще издали, — Пойдем завтра на выгон! Там сейчас так хорошо!

— Пойдем, — немедленно согласился дед. — Но за это наша барышня тоже должна меня уважить — нынче вечером еще разок постоять на ногах.

Хайди, ликуя, вернулась к Кларе, и та тут же пообещала делать столько попыток стоять на ногах, сколько дедушка скажет. Ее безмерно обрадовало предстоящее путешествие на выгон. Хайди же просто распирало от восторга, и, когда вечером Петер пригнал коз, она, едва завидев его, закричала:

— Петер! Петер! Завтра мы тоже пойдем с тобой на выгон и пробудем там весь день!

Петер в ответ заворчал, как рассерженный медведь, и в ярости огрел ни в чем не повинного Щеголька, трусившего рядом с ним. Но ловкий Щеголек успел вовремя заметить опасное движение Петера и перемахнул через Снежинку. Удар пришелся по воздуху.

Полные радужных предвкушений Клара и Хайди улеглись в свои новые кровати. Ожидание утра было так нестерпимо, что они решили всю ночь не спать и говорить о предстоящем, покуда не придет время вставать. Но едва опустив головы на пышные новые подушки, они мигом прервали разговор, и уже спустя минуту-другую Кларе снилось большое-пребольшое поле, совершенно голубое от колокольчиков. А Хайди во сне слышала, как орел в вышине кричит:

— Идут! Идут! Идут!

Глава XXII. СЛУЧАЕТСЯ ТО, ЧЕГО НИКТО НЕ ЖДЕТ

Наутро, чуть свет, дедушка вышел из дому посмотреть, какой нынче будет день.

На вершинах гор лежал красновато-золотистый отблеск еще не вставшего солнца. Свежий ветерок покачивал ветви старых елей.

Старик еще постоял, задумчиво глядя, как начинают светиться золотом верхушки зеленых холмов, как расступаются темные тени в долине, как розовый свет начинает заливать горы и долы. И вот уже все сверкает утренним золотом. Солнце взошло!

Старик выкатил из сарая Кларино кресло, поставил его перед дверью хижины и пошел будить девочек и сказать им, какое нынче дивное утро.

А тут как раз появился Петер. Козы, вопреки обыкновению, шли не рядом с ним, а позади. Они сегодня предпочитали держаться от него подальше, потому что Петер, как сумасшедший, молотил кулаками воздух, и не стоило попадаться ему под руку — не поздоровится! Гнев и ожесточение Петера достигли высшей точки. Ведь столько времени он вынужден обходиться без Хайди, а он к ней так привык! И вот, пожалуйста, поднимаясь каждое утро к хижине Горного Дяди, он застает тут чужую девчонку в этой ее каталке, а Хайди только и знает, что возится с ней. И вечером, когда он спускается вниз, эта девчонка все еще сидит в своем кресле под елями, а Хайди опять-таки крутится возле нее. И за все лето она ни разу не пошла с ним на выгон, вот только сегодня наконец надумала, но опять-таки с этой девчонкой и, судя по всему, будет целый день с ней. Петер все это предвидел, и ярость захлестывала его. Вдруг он заметил кресло, гордо стоявшее на своих колесиках возле двери в хижину. Петер смотрел на него, как на заклятого врага, уже причинившего ему много зла, а сегодня и подавно. Петер огляделся: все тихо, кругом ни души. И тогда он как дикарь кинулся к креслу, схватил его и с такой злобной силой столкнул с горы, что кресло полетело вниз и мигом скрылось из глаз.

Петер, как на крыльях, бросился в гору и бежал без остановок до большого куста ежевики, за которым можно было спрятаться, уж больно ему не хотелось, чтобы Горный Дядя его заметил. Но с другой стороны, ему не терпелось поглядеть, что случилось с креслом, а этот куст был отличным наблюдательным пунктом. Можно сколько угодно смотреть на хижину и сразу спрятаться, едва появится Горный Дядя. Петер глянул вниз, и что же он увидел? Его заклятый враг все еще несся с горы и вдруг подскочил и перевернулся раз, другой, третий, потом снова подпрыгнул и кувырком полетел вниз, навстречу гибели.

И вот он развалился на части — подножка, подлокотники, обрывки материи разлетались в разные стороны. При виде кончины своего врага Петер испытал буйную радость. Он громко захохотал и затопал ногами от восторга. Он кружился, скакал, махал руками, не забывая, однако, время от времени глянуть вниз. И снова прыгал и хохотал. Он был вне себя от вида поверженного врага. Ведь эта кончина сулила ему много приятного. Чужой девчонке, ясное дело, придется уехать отсюда, ведь ей не на чем теперь передвигаться. Хайди останется одна и будет снова ходить с ним на выгон, будет ждать его по утрам, — короче говоря, все снова будет в полном порядке. Но Петер не подозревал, чем иной раз может обернуться злодеяние и что за ним может последовать.

Вот из хижины выбежала Хайди и помчалась к сараю. За ней шел Горный Дядя с Кларой на руках. Дверь сарая стояла настежь, две доски рядом были убраны, и сарай был весь как на ладони. Хайди заглянула туда, сюда, зашла за угол и вернулась. На лице ее было написано недоумение. А тут подошел дед.

— Что такое? Ты откатила кресло, Хайди? Зачем? — спросил он.

— Нет, дедушка, что ты, я его везде ищу, ты же говорил, оно стоит у двери, — девочка продолжала озираться в поисках кресла.

Ветер между тем набрал силу и, рванув дверь сарая, ударил ее об стену.

— Дедушка, это, наверное, ветер! — крикнула Хайди. — Ой, если кресло докатилось до Деревеньки, мы его еще не скоро добудем и не сможем уже никуда пойти.

— Если оно туда докатилось, то нам его и вовсе не видать, оно развалится на кусочки, — сказал дед, заходя за угол и глядя вниз. — Странная, однако, история, очень странная, — присовокупил он. — Чтобы свалиться с горы, креслу надо было сперва завернуть за угол.

— Какая жалость! — простонала Клара. — Значит, сегодня мы не сможем пойти на выгон, а может быть, и вообще никогда. А мне придется вернуться домой, ведь у меня больше нет кресла! Какая жалость, Хайди, подумать только!

Но Хайди с доверием и надеждой взглянула на деда и сказала:

— Дедушка, ты ведь обязательно что-нибудь придумаешь, правда? И все будет не так, как говорит Клара, да? Ей ведь не надо будет уезжать?

— Ну для начала мы сейчас же отправимся на выгон, как и собирались. А там поглядим, что нам делать дальше, — отвечал старик.

Девочки возликовали.

Он вернулся в хижину, принес оттуда кучу пледов, расстелил их на залитой солнцем земле возле хижины и посадил на них Клару. Затем он принес девочкам молока и вывел из хлева Лебедку и Медведку.

— Что-то наш Козий генерал нынче запаздывает, — пробормотал себе старик. — Утреннего свиста сегодня не было слышно.

Горный Дядя взял одной рукой Клару, а второй подхватил пледы.

— Ну что ж, двинемся с Богом, — сказал он. — Вперед! Козы пойдут с нами.

Хайди это пришлось по вкусу. Обняв одной рукой Лебедку, а другой Медведку, она шла за дедом, а козы были так счастливы, что Хайди опять идет с ними, что в порыве нежности слегка сдавили ее своими тельцами.

Добравшись до высокогорного пастбища, они вдруг, к своему удивлению, увидали на склонах мирно пасущихся коз и Петера, растянувшегося на траве.

— Это еще что за дела?! — возмутился дед. — В другой раз тебе не поздоровится, если пройдешь мимо, лежебока! Что это значит?

При первых же звуках знакомого голоса Петер вскочил, как ужаленный.

— Видать, рано было, видать, еще все спали, — залепетал Петер.

— Ты кресло видел? — спросил старик.

— Какое такое кресло? — робко переспросил Петер.

Горный Дядя больше ничего не сказал. Он расстелил пледы на солнечном склоне, усадил Клару и спросил, удобно ли ей.

— О да, благодарю вас, не хуже, чем в кресле, — проговорила она. — Место чудесное. Как же здесь хорошо, Хайди, как красиво! — восклицала Клара, озираясь по сторонам.

Дед собрался в обратный путь и наказал детям все время держаться вместе, потом добавил, что торбу с припасами положил в тенечке и, когда придет время обедать, пусть Хайди ее возьмет. Петеру он велел дать девочкам столько молока, сколько они захотят, но Хайди должна проследить, чтобы это было молоко от Лебедки. Под вечер он придет за ними, а сейчас ему надо поскорее пойти и поглядеть, что же сталось с креслом.

На лазурном небе, куда ни глянь, — ни облачка.

Снежные вершины гор, кажется, сияют тысячами золотых и серебряных звезд. Серые острые; скалы, как и встарь, прочно стоят и смотрят в долину. В синеве неба парит большая птица, и прохладный ветер овевает залитые солнцем Альпы.

Девочки были счастливы. Время от времени то одна, то другая коза подходила к ним и ложилась рядышком. Чаще других являлась нежная, изящная Снежинка, она клала голову на колени Хайди и не уходила бы вовсе, если бы ее не прогоняли другие козы.

Клара наконец поближе познакомилась со всеми козами и теперь уже не путала одну с другой, ведь у каждой козы, так сказать, свое лицо и свои особые повадки.

Козы прониклись доверием к новой девочке, подходили к ней, терлись о ее плечи — это был явный знак признания и благосклонности.

Так прошло несколько часов. Вдруг Хайди взбрело в голову, что недурно было бы перебраться туда, где множество цветов, надо же поглядеть, все ли они уже распустились и не хуже ли они, чем в прошлом году. Ведь вечером, когда придет дедушка и можно будет перенести туда Клару, многие цветы уже снова закроются.

Это желание было таким острым, что Хайди просто не могла ему противиться.

Она осторожно спросила:

— Клара, ты не обидишься, если я тебя ненадолго оставлю, мне надо… Мне ужасно хочется посмотреть, что там с цветами, но подожди…

Хайди осенило. Она вскочила, нарвала травы, потом, обняв за шею Снежинку, подвела ее к Кларе.

— Вот, теперь ты будешь не одна, — сказала Хайди, подталкивая Снежинку поближе к девочке.

Снежинка отлично все поняла и с удовольствием улеглась рядом с Кларой. Хайди сложила сорванную траву на колени Клары, и та весело сказала, что Хайди может идти к цветам, а она с радостью побудет вдвоем с козочкой. Впервые в жизни.

Хайди припустилась бегом, а Клара принялась травинку за травинкой, листок за листком скармливать Снежинке то, что лежало у нее на коленях, и козе это так понравилось, что она потеснее прижалась к своей новой подружке и медленно ела из ее рук. Сразу видно было, как приятно Снежинке так спокойно и мирно лежать под защитой Клары. Ведь в стаде ей частенько доставалось от больших и сильных коз. Кларе это тоже показалось восхитительным — сидеть одной среди всей этой красоты, рядом с нежной Снежинкой, доверчиво и беспомощно глядевшей на нее. И она внезапно ощутила острую, неодолимую потребность стать самой себе хозяйкой, иметь возможность хоть когда-нибудь помочь кому-то, а не нуждаться всегда в помощи других. Множество совсем новых мыслей посетило Клару: и неведомая доселе жажда жить в этом прекрасном, залитом солнцем мире и делать что-то на радость людям, как сегодня она порадовала Снежинку. Совершенно новое чувство родилось в ее душе. Теперь она твердо знала — все переменится к лучшему. Сердце ее готово было выпрыгнуть из груди от счастья. Она обняла козочку за шею и воскликнула:

— Ах, Снежинка, до чего хорошо здесь, наверху, ах, если бы я могла навсегда остаться в Альпах, со всеми вами!

Хайди тем временем добежала до заветного места, и крик восторга вырвался у нее. Весь склон холма был словно покрыт золотом. Это сияли цветы ладанника. Пышные кустики голубых колокольчиков легонько клонились на ветру, и над поляной стоял такой густой пряный аромат, как будто кто-то щедро рассыпал здесь драгоценнейшие благовония. Но этот упоительный запах источали маленькие коричневые цветочки «божьей помочи», тут и там видневшиеся среди золотых чашечек ладанника. Хайди стояла молча, любуясь цветами и с наслаждением вдыхая восхитительные ароматы. И вдруг она круто повернулась и в волнении кинулась назад, к Кларе.

— О, Клара, ты обязательно должна там побывать! — еще издали крикнула она. — Там столько цветов, и такие красивые, вечером уже так не будет. Может, я сумею тебя донести, как ты думаешь?

Клара с изумлением взирала на взбудораженную Хайди. И качала головой:

— Нет, Хайди, нет, что это тебе вздумалось? Ты же куда меньше меня! Ах, если бы я могла ходить!

Хайди озиралась вокруг, словно что-то ища, похоже, ее посетила какая-то новая мысль. На пригорке сидел Петер и смотрел вниз, на девочек. Он сидел так уже давно, несколько часов, и все пялился вниз, словно никак не мог уразуметь, что же такое он видит. Ведь он уничтожил эту вражину — кресло, чтобы все кончилось, чтобы эта треклятая девчонка не могла больше передвигаться, и вдруг они все появились на выгоне, и девчонка сидит себе рядом с Хайди как ни в чем не бывало. Этого не могло и не должно было быть, и все-таки — вот она, перед ним, хочешь не хочешь.

Но вдруг Хайди снизу посмотрела на него.

— Петер! Спустись к нам! — крикнула она не терпящим возражений тоном.

— Не пойду! — крикнул он в ответ.

— Пойдешь как миленький! Иди сюда сейчас же, я не могу одна, ты просто обязан мне помочь. Ну, давай скорее! — требовала Хайди.

— Не пойду! — упрямо повторил он.

Тогда Хайди бросилась вверх по склону. Глаза ее сверкали.

— Петер, если ты сию минуту не придешь, я сделаю такое, что тебе уж точно не понравится, можешь мне поверить! — кричала Хайди.

Это его задело, и он здорово перепугался. Ведь он совершил большое зло, ни одна душа не должна узнать об этом. До сих пор сделанное только радовало его. А вот теперь Хайди говорит с ним так, будто она все знает. Но если ей что-то известно, то она вполне может рассказать об этом деду. А его Петер боялся больше всех на свете. Если Горный Дядя узнает, что случилось с креслом, тогда… Страх уже душил Петера. Он поднялся и пошел, навстречу Хайди.

— Иду, иду, только ты этого не делай, ладно? — проговорил он, настолько присмирев от страха, что Хайди даже стало его жалко.

— Ну хорошо, так и быть, — успокоила она его. — Только пойдем сейчас со мной, ничего страшного тебе делать не придется.

Подойдя к Кларе, Хайди немедленно всем распорядилась. Петер с одной стороны, а Хайди с другой подхватили Клару под руки и подняли с земли. Это прошло легко. Но дальше было труднее. Клара ведь не могла стоять, так как же им двигать ее вперед? Хайди была слишком мала, чтобы ее рука могла служить Кларе надежной опорой.

— Ты лучше обними меня за шею, да покрепче, вот так. А Петера возьми под руку и обопрись на него, так мы сможем тебя тащить.

Но Петер сроду еще не ходил ни с кем под руку. Клара охотно ухватилась за его предплечье, но его рука висела плетью.

— Да не так, Петер! — возмутилась Хайди. — Согни руку, вот правильно, теперь Клара сможет как следует взяться. И не вздумай опустить руку, ни в коем случае! Так, хорошо, а теперь пошли!

Они попытались идти, но это оказалось совсем непросто. Клара была не такой уж легкой, а разница в росте ее помощников все только осложняла. С одной стороны ее тянули вверх, а с другой вниз. От этого она чувствовала страшную неуверенность. Она пробовала встать то на одну, то на другую ногу, но ничего не получалось.

— Да ты ступи как следует, на всю ногу, — посоветовала Хайди, — тебе будет не так больно.

— Ты думаешь? — робко пролепетала Клара.

Но тем не менее послушалась, поставила одну ногу на землю, а потом и вторую, тихонько вскрикнула, потом опять подняла ногу и поставила ее уже мягче.

— О, и вправду лучше, не так больно, — с радостью сказала она.

— Теперь попробуй еще разок, — с жаром потребовала Хайди.

Клара повторила движение, потом еще раз, и еще и вдруг воскликнула:

— Я могу, Хайди! Получается! Смотри, смотри! Я могу делать шаги! Один за другим! Я могу ходить!

Тут уж Хайди возликовала:

— Ой! Ой! Надо же! Ты и вправду идешь, Клара? Ты можешь ходить? О, если б дедушка видел! Клара, ты можешь ходить! Только подумай, ты же идешь сама, своими ногами! — вопила Хайди вне себя от восторга.

Клару крепко держали с двух сторон, шаги ее раз от разу делались все увереннее, и это замечали все трое. Хайди визжала от радости.

— О, теперь мы будем каждый день все вместе ходить на выгон и гулять где захочется! — кричала она. — И ты будешь ходить сама, как все, и тебе не придется ездить в кресле, и ты выздоровеешь! С ума сойти! Да это самая большая радость, какая только может быть!

Клара от всего сердца соглашалась с ней. Конечно, разве может быть на свете большее счастье, чем стать здоровой, уметь ходить, как все другие люди, а не быть до конца дней прикованной к креслу калекой!

Они были уже неподалеку от цветочного рая и уже видели золотое сияние ладанника под ярким солнцем. Еще немного, и они добрались до колокольчиков. Нагретая трава так и манила к себе.

— А не посидеть ли нам тут немножко? — робко спросила Клара.

Хайди радостно согласилась, и девочки уселись посреди цветов. Клара впервые села прямо на сухую теплую землю, и ей это страшно понравилось. Кругом клонили свои голубые головки колокольчики, сияли золотом цветы ладанника, источали дурманящий аромат коричневые цветочки «божьей помочи». Какая красота, Боже, какая красота!

Хайди, сидящей рядом с Кларой, тоже казалось, что так красиво здесь еще никогда не бывало. Она даже не сознавала, отчего в сердце у нее такая радость, отчего все время хочется громко кричать от восторга! Но тут она вспомнила, в чем дело, — Клара выздоровела! И это самая большая радость из всех возможных радостей! Клара же притихла от восхищения окружающей природой и теми возможностями, что отныне открывались перед ней. Нельзя даже сказать, что она была абсолютно счастлива, нет, просто солнце и аромат цветов переполняли ее блаженством и она была не в силах даже слово вымолвить.

Петер тоже молча и неподвижно лежал посреди луга, и глаза его слипались.

Но вот из-за скал повеяло ветерком, и кусты над ними зашелестели. Хайди беспрерывно вскакивала и бросалась то в одну, то в другую сторону — надо же, тут еще красивее, а там цветы еще пышнее, а здесь еще лучше пахнет, и всюду она, хоть на минуточку, а садилась наземь.

Так бежали часы. Солнце давно уже перевалило за полдень, когда несколько коз направились к цветочной поляне.

Это место не было для них привычным, их сюда не водили, им не нравилось пастись среди цветов. И теперь казалось, что это идет депутация коз, возглавляемая Щегольком. Их, похоже, выслали на поиски тех, кто так надолго бросил коз без присмотра, вопреки всем правилам. Козы, надо заметить, отлично чувствуют время. Обнаружив пропавших лежащими на цветочной поляне, Щеголек громко заблеял, и ему ответил целый козий хор. И козы двинулись на приступ. Первым опомнился Петер. Он долго тер глаза — ему приснилось, что кресло на колесиках опять стоит возле хижины, целехонькое, обитое красной материей. Уже просыпаясь, он видел, как блестят на солнце его золоченые гвоздики, но, как выяснилось, это блестели всего-навсего желтые цветы ладанника. Петера вновь охватил страх, который было исчез при виде целого и невредимого кресла. И хотя Хайди пообещала ему ничего не делать, его терзала мысль, что все это может выплыть наружу. Он с кроткой готовностью вернулся к своим пастушеским обязанностям и вовсю старался угодить Хайди.

Когда они вернулись на выгон, Хайди сбегала за торбой. Давно пора было обедать. Собственно говоря, угрожая Петеру, Хайди имела в виду только содержимое торбы. Еще утром она приметила, как много вкусностей дед уложил в торбу, и с радостью предвкушала, как поделится с Петером. Но когда он заупрямился, она хотела сказать ему, что раз так, он ничего от нее не получит, однако Петер все истолковал на свой лад. А теперь Хайди доставала из торбы яства и раскладывала их на три равные кучки. Кучки получились столь внушительными, что Хайди с удовольствием подумала: «Петеру достанется еще и то, что не съедим мы с Кларой».

Она пододвинула каждому его кучку и с наслаждением опустилась на землю рядом с Кларой. После таких трудов не грех и закусить!

Все шло, как и предполагала Хайди. Девочки наелись, но после них осталось еще столько еды, что Петеру улыбнулось счастье умять еще одну такую же кучку. Он молча все слопал, потом и крошки подобрал, однако проделал это без обычного удовольствия. Словно что-то камнем лежало у него в желудке, душило и мучило его. Каждый кусок едва не застревал у него в горле.

Обед нынче начался так поздно, что вскоре уже дети приметили Горного Дядю, поднимающегося к ним. Хайди бросилась ему навстречу. Ей хотелось первой сообщить ему о том, что сегодня случилось. Однако она была так взволнована этой счастливой новостью, что с трудом подбирала слова и запиналась. Но дед живо смекнул, что хочет сказать ему внучка, и лицо его просветлело. Он прибавил шаг и, подойдя к Кларе, сказал со счастливой улыбкой:

— Ну, значит, мы отважились? Значит, мы победили?

Он поднял Клару с земли, обнял ее левой рукой, а правую подал ей для опоры, и Клара, чувствуя за спиной надежную защиту, пошла еще увереннее и смелее, чем раньше.

Хайди скакала вокруг, радостно визжа, а дед выглядел поистине счастливым. Но потом он снова взял Клару на руки со словами:

— Ну, на сегодня хватит, а сейчас нам пора домой!

Он знал, что Клара нуждается в отдыхе, у нее сегодня был трудный день.

Когда вечером Петер пригнал коз в Деревеньку, то увидел множество людей, столпившихся вокруг чего-то или кого-то. Кое-кто пытался пробиться поближе и поглядеть, что же там такое. Петер, конечно, тоже был не прочь посмотреть. Толкаясь и работая локтями, он ввинтился в толпу.

Вот оно!

На траве валялось сиденье от кресла, а рядом кусок спинки. Красная мягкая обивка и золоченые гвоздики свидетельствовали о былой роскоши этого кресла.

— Я видел, как его тащили наверх, — заметил пекарь, стоявший рядом с Петером. — Бьюсь об заклад, оно стоит не меньше пятисот франков. Вот только никак не пойму, что с ним такое приключилось!

— Может, ветер его столкнул с горы. Дядя вроде так говорил, — сказала Барбель, которая все не могла надивиться на такую дорогую вещь.

— Хорошо если ветер, а не кто-нибудь другой, — опять заговорил пекарь. — А то ему бы не поздоровилось! Если отец девочки во Франкфурте узнает, он-то уж велит дознаться, как это вышло. Я, например, от души рад, что уже целых два года не был наверху. Подозрение может пасть на каждого, кого там в это время видели.

Много еще разных мнений было высказано по этому поводу, но с Петера вполне хватило и одного. Он тихонько выбрался из толпы и во все лопатки припустился бежать, словно спасаясь от преследования. Слова пекаря нагнали на него страху. Да какого! Теперь он знал, что в любой момент может заявиться полицейский чин из Франкфурта и станет расследовать эту историю. Если выяснится, что всему виною он, Петер, его схватят и отправят во франкфуртскую тюрьму. Петер воочию все это увидел, и волосы у него встали дыбом.

Он приплелся домой совершенно разбитый. Не ответил ни на один вопрос матери и даже не стал есть картошку. Он сразу повалился на кровать и застонал.

— Видно, Петер опять щавелю наелся, у него, наверное, живот болит, раз он так стонет, — предположила Бригитта.

— Ты должна давать ему с собой больше хлеба. Дай ему завтра кусочек от моей порции, — с сочувствием сказала бабушка.

Когда девочки легли спать, Хайди, глядя на звездное небо, проговорила:

— Клара, а ты сегодня не подумала, что Боженька не поддавался на все наши молитвы только потому, что сам придумал что-то гораздо лучшее?

— Почему ты вдруг спрашиваешь об этом?

— Знаешь, во Франкфурте я так горячо молилась, чтобы скорее вернуться домой, но ничего не получалось, и я решила, что Боженька меня не слышит, а теперь я понимаю, что если бы я сразу уехала из Франкфурта домой, то ты никогда бы не приехала сюда и не выздоровела бы.

Клара глубоко задумалась:

— Хайди, но тогда выходит, что мы вообще ни о чем не должны просить Господа, потому что Он всегда имеет в виду что-то лучшее, о чем мы и понятия не имеем.

— Нет, Клара, нет! Ты думаешь, все происходит просто так, само собой? — взволнованно воскликнула Хайди. — Нет, Богу надо молиться каждый день и рассказывать Ему обо всем, буквально обо всем. И тогда Он услышит нас и поймет — мы не забыли, что всем, что имеем, обязаны Ему. А если мы забудем Бога, то и Он нас оставит, так бабуленька говорит. Но даже если мы не получим то, о чем просим в своих молитвах, все равно нельзя думать, что Господь нас не слышит и потому незачем больше молиться, нет, надо просто молиться по-другому. Вот так: теперь я точно знаю, милостивый Боже, Ты придумал для меня что-то лучшее, и я этому только рада.

— Как ты все это сообразила, Хайди? — удивилась Клара.

— Сперва мне все объяснила бабуленька, а потом так все и вышло, что ж тут не понять. Но я еще вот что думаю, Клара, — продолжала Хайди, садясь в постели, — нам надо сегодня хорошенько поблагодарить Господа за то, что Он нам послал такое счастье — ты теперь можешь ходить!

— Конечно, Хайди, ты права! Как хорошо, что ты мне напомнила! А то я от радости все на свете позабыла!

Девочки еще долго молились, каждая на свой лад вознося хвалы и благодарности Господу Богу за то чудо, которое Он ниспослал так долго хворавшей Кларе.

Утром дед сказал, что нужно обязательно написать бабуленьке и спросить, не соблаговолит ли она подняться к ним, чтобы увидеть кое-что новенькое. Но у девочек созрел другой план. Они решили сделать бабуленьке настоящий сюрприз. Пусть Клара сперва научится хорошо ходить, опираясь только на руку Хайди. И пока бабуленьке ни о чем знать не следует. Они спросили деда, сколько времени это потребует, и тот ответил, что, пожалуй, дней восемь. Итак, решено было просить бабуленьку приехать как раз к этому сроку. Но ни словом не упоминать о новостях.

Следующие дни были для Клары самыми лучшими здесь, в Альпах. По утрам она просыпалась полная радости:

— Я здорова! Я здорова! Мне не надо больше ездить в кресле, я сама могу ходить, как все другие здоровые люди! Какое счастье! Какое счастье!

Потом она училась ходить, и день ото дня это давалось ей все легче и легче. А от ходьбы просыпался такой аппетит, что дед с каждым днем все толще резал хлеб и больше намазывал масла, с удовольствием наблюдая, как она уписывает эти бутерброды. И все подливал ей в плошку парного молочка. Так минула неделя, и вот уже завтра должна приехать бабуленька!

Глава XXIII. НЕ ПРОЩАЙ, А ДО СВИДАНИЯ

За день до своего приезда бабуленька отправила на пастбище еще одно письмо, которое напомнило, что она завтра прибудет. Это письмо рано утром доставил Петер по дороге на выгон. Дед с девочками уже вышел из хижины и даже успел вывести из хлева Лебедку с Медведкой, которые весело трясли головами на свежем утреннем воздухе, а девочки ласково гладили их, желая приятного дня в лугах. Старик с удовольствием поглядывал то на свежие детские личики, то на чистеньких сытых коз. Судя по удовлетворенной улыбке, и те и другие очень ему нравились.

Тут и появился Петер. Завидев их всех, он замедлил шаг, втянул голову в плечи, подошел к деду и подал письмо, и едва тот взял его, Петер мигом отскочил в сторону, словно чего-то испугавшись. Потом быстро оглянулся, будто и сзади ожидал какой-то опасности, и бросился бежать со всех ног.

— Дедушка, — сказала Хайди, удивленная странным поведением Петера, — а что это Петер в последнее время ведет себя точь-в-точь как Турок, когда он видит поднятую хворостину? Вздрагивает, дергается, трясет головой, а потом вдруг отскакивает в сторону. Что это с ним?

— Похоже, Петер тоже чувствует поднятую хворостину, и, ей-богу, он ее заслуживает, — отвечал дед.

Добежав единым духом до места, где его уже нельзя было увидеть снизу, Петер остановился и начал пугливо озираться по сторонам. Внезапно он подскочил и в ужасе оглянулся, словно кто-то схватил его за шиворот. Ему теперь за каждым кустом, за каждым забором мерещился полицейский чин из Франкфурта, который вот-вот выскочит и схватит его. И чем дольше длилось это напряженное ожидание, тем хуже было на душе у Петера. Теперь уже он не знал ни одной спокойной минуты.

Хайди занялась уборкой. К приезду бабуленьки все должно сверкать чистотой!

Кларе эта кипучая деятельность Хайди показалась очень забавной, и она с удовольствием наблюдала за подружкой.

За этими занятиями пролетело утро, и в любой момент можно было ждать бабуленьку.

Принаряженные девочки вышли из хижины и сели на лавку, взволнованно предвкушая встречу.

Вскоре к ним присоединился и дедушка. Он успел сходить за цветами и принес большой букет синей горечавки. При виде цветов девочки завизжали от восторга — так они были красивы в свете утреннего солнца. Дед отнес цветы в хижину. Хайди то и дело срывалась с лавки поглядеть, не видно ли еще гостей.

Ну наконец-то! Они появились внизу, и все было в точности так, как ожидала Хайди. Впереди шел проводник, за ним бабуленька верхом на белой лошади, а за ней носильщик с поклажей за спиною, поскольку бабуленька не решилась бы поехать в Альпы без множества вещей «на всякий случай».

Процессия все приближалась. И вот бабуленька уже увидела девочек.

— Что это значит? Что я вижу, Клерхен?! Ты не в кресле? Почему? Что случилось? — испуганно закричала она и торопливо спешилась. Но еще не дойдя до лавки, она вдруг всплеснула руками и взволнованно воскликнула: — Клерхен! Это ты или не ты? Эти круглые щеки, этот румянец! Боже мой! Девочка моя, да тебя не узнать!

И она хотела уже броситься к внучке, но тут Хайди вскочила, подставила Кларе плечо, и девочки спокойно двинулись навстречу бабуленьке. Та замерла от испуга, так как решила, что Хайди затеяла нечто неслыханное.

Но что это?

Клара идет рядом с Хайди, прямо держась и уверенно ступая. Они идут, румяные, с сияющими лицами! Подумать только! Бабуленька глазам своим не верила.

Она бросилась к девочкам, смеясь и плача, заключила в объятия свою Клерхен, потом Хайди, потом снова Клару. От радости она не находила слов!

И тут взгляд ее упал на деда, стоявшего возле лавки и с довольной улыбкой наблюдавшего за встречей. Бабуленька обняла Клару за плечи и вместе с ней подошла к лавке, то и дело восклицая:

— Боже мой, неужели это правда?! Неужели я могу гулять с моей девочкой?!

Усадив Клару на лавку, она взволнованно схватила руки старика:

— Милый мой Дядя! Милый мой Дядя! Не знаю, как и благодарить вас! Это ваша заслуга! Ваши заботы и уход…

— И наше благословенное солнце и альпийский воздух, — с улыбкой добавил дед.

— Да, а про чудесное молоко Лебедки вы забыли? — закричала Клара. — Бабуленька, если бы ты знала, как я теперь пью козье молоко, какое оно вкусное, душистое!

— Да, Клерхен, это сразу видно по твоим щечкам, — улыбнулась бабуленька. — Нет, тебя просто нельзя узнать, ты поправилась, у тебя цветущий вид, я даже и предположить не могла, что такое возможно! И ты выросла, Клерхен! Нет, нет, я глазам своим не верю! Я не могу на тебя наглядеться! Надо немедленно телеграфировать в Париж моему сыну, он должен сейчас же сюда приехать! Но я не сообщу ему, в чем дело! Это будет самый замечательный сюрприз в его жизни! Милый мой Дядя, как нам это устроить? Вы уже отпустили проводников?

— Они ушли, — отвечал дед, — но ежели мадам бабуленька так спешит, то можно будет послать пастуха.

Бабуленьке не терпелось отправить сыну телеграмму. Он не должен потерять ни единого дня такого удивительного счастья!

Дед отошел в сторонку и так засвистал в два пальца, что свист этот эхом отдался в скалах. И вскоре появился Петер. Он хорошо знал этот свист.

Петер был белый как мел, он думал, что Горный Дядя зовет его на расправу. Но тот всего-навсего передал Петеру бумагу, которую успела написать бабуленька, и наказал сейчас же отнести ее в Деревеньку на почту. Заплатить за телеграмму он потом сам сходит, ибо столько поручений за раз Петер не в состоянии исполнить.

Зажав в руке бумагу, Петер стал спускаться с горы. Уф, кажется, на этот раз пронесло! Старик позвал его не на расправу, и полицейский чин пока не приехал.

Наконец-то все спокойно уселись за стол возле хижины, и тут уж Горному Дяде пришлось подробно рассказать, как все происходило, с самого начала.

Как он каждый день заставлял Клару хоть мгновение постоять на ногах и сделать хоть крохотный шажок, как они отправились на выгон, когда ветром унесло кресло. Как Клара впервые пошла, горя желанием увидеть цветы, и так далее и так далее. Девочкам, в свою очередь, тоже пришлось подробно все рассказать, но это продолжалось очень долго, так как бабуленька то и дело прерывала их своими восклицаниями:

— Неужели это правда? И это не сон? Неужели мы наяву сидим здесь и вот эта девочка, румяная, круглолицая, и есть моя бледненькая, бессильная Клерхен? Неужели это и вправду моя внучка!

Клара и Хайди не могли опомниться от восторга: их сюрприз удался на славу!

Между тем господин Зеземанн завершил свои дела в Париже. И он тоже решил сделать сюрприз. Не написав матери ни слова, солнечным летним днем он сел в поезд и отправился в Базель. Там, не теряя времени даром, он пересел в другой поезд, уж очень ему не терпелось поскорее обнять дочку, которую он не видел все лето. И он прибыл в Бад Рагатц спустя несколько часов после отъезда госпожи Зеземанн.

Сообщение о том, что его мать отправилась в Альпы, было весьма на руку господину Зеземанну. Он немедленно сел в коляску и поехал в Майенфельд. Там сказали, что в коляске можно доехать только до Деревеньки. Так он и сделал, решив, что пешей прогулки в горы из Деревеньки с него вполне хватит.

И оказался прав. Идти все время в гору показалось ему скучным и обременительным занятием. Еще не видя домишко Козьего Петера, господин Зеземанн уже знал, что скоро будет на полпути к цели, ведь он столько раз слышал описания этой дороги.

Множество узких тропок разбегались в разные стороны от основной тропы. Господин Зеземанн не был твердо уверен, что он на правильном пути. Он озирался в поисках хоть одной живой души, чтобы спросить дорогу, но кругом никого не было ни видно, ни слышно. Только горный ветер посвистывал да мошки жужжали в солнечной синеве, да веселая птичка чирикала в ветвях одинокой лиственницы. Господин Зеземанн стоял, с удовольствием подставляя прохладному ветру разгоряченный лоб.

Но вот он заметил, что кто-то бегом спускается с горы. Это был Петер с телеграммой в руках. Он бежал вниз по склону, а не по тропе, на которой стоял господин Зеземанн. Но тут господин Зеземанн жестом попросил его подойти поближе. Слегка помедлив, Петер робко приблизился к незнакомцу, но шел он не прямо, а как-то боком, словно мог ступать только на одну ногу, а вторую должен приволакивать.

— Ну же, малый, смелее! — подбодрил его господин Зеземанн. — Скажи-ка мне, братец, я по этой дорожке приду к дому, где живет старик с внучкой по имени Хайди? Да? К ним приехали гости из Франкфурта?

Глухой вопль безмерного ужаса был ему ответом, и Петер бросился наутек, да так, что полетел кувырком со склона, точь-в-точь как летело кресло, с той только счастливой разницей, что Петер не распался на куски.

Пострадала лишь телеграмма, от нее остались одни клочья.

— До чего же пугливый горец, — пробормотал господин Зеземанн, решивший, что на этого простого сына Альп так подействовало неожиданное появление незнакомого человека.

Еще немного последив глазами за непроизвольным полетом Петера, господин Зеземанн двинулся дальше.

А Петер все не мог ни за что уцепиться и катился вниз, иногда как-то странно подвывая.

Но это было еще далеко не самое страшное. Куда страшнее был ужас, переполнявший его! Он ведь догадался, что это был полицейский чин из Франкфурта. Он все-таки прибыл! Прибыл по его, Петера, душу! Ну конечно, это он, кто же еще мог спросить про гостивших у Горного Дяди франкфуртцев! Наконец, уже неподалеку от Деревеньки, ему удалось ухватиться за куст. Но он не сразу поднялся на ноги, надо было обдумать, что теперь будет!

— Вот тебе и раз! Еще подарочек сверху! — услышал он рядом с собою чей-то голос. — Это кому же завтра влетит за то, что он катится с горы, как дырявый мешок картошки?

Это пекарь насмехался над ним. Выйдя из своей пекарни немножко прохладиться и глотнуть свежего воздуха, он спокойно наблюдал, как Петер кубарем летит с горы, точь-в-точь как недавно летело кресло.

Петер мигом вскочил на ноги. Страх снова душил его. Выходит, пекарь знает про кресло? И Петер без оглядки бросился опять наверх. Лучше всего сейчас побежать домой и плюхнуться на кровать, чтобы никто его не нашел. Там он чувствовал себя увереннее всего. Но ведь наверху остались козы, да и Горный Дядя велел ему не задерживаться, нельзя же коз надолго оставлять без присмотра. Петер так боялся и почитал Горного Дядю, что никогда бы не посмел ослушаться его.

Он громко застонал и, прихрамывая, пошел дальше. Ничего не попишешь, надо идти. Но бежать он уже не мог. Страх и многочисленные ушибы не могли не сказаться на нем. Так он и поднимался в гору — прихрамывая и стеная.

Вскоре после встречи с Петером господин Зеземанн добрался до его хижины и там узнал, что он на верном пути. Это придало ему новых сил, и вот уже после долгого и весьма утомительного подъема он достиг цели. Наверху невдалеке стояла пастушеская хижина, а за ней виднелись темные верхушки старых елей.

Обрадованный, он преодолел последний подъем. Сейчас он удивит свою дочку!

Однако компания, сидевшая за столом возле хижины, давно заприметила и опознала его, и вот теперь ему готовили сюрприз, какого он никак не мог ожидать.

Едва он направился к хижине, как оттуда вышли две девочки. Одна, высокая, белокурая, с румяным личиком, опиралась на руку другой девочки, поменьше ростом. Это была Хайди, и в глазах ее плясали веселые искры. Господин Зеземанн замер в изумлении, не сводя глаз с приближающихся к нему девочек. И вдруг из глаз его хлынули слезы. Воспоминания волной захлестнули его. Совершенно такой же была Кларина мать — белокурой и румяной! Господин Зеземанн не знал, наяву он видит ее или во сне.

— Папа, ты меня уже не узнаешь? — с сияющим видом спросила Клара. — Неужто я так изменилась?

Тут уж господин Зеземанн бросился к дочери и заключил ее в объятия.

— О! Ты неузнаваемо изменилась! Может ли это быть? Неужели это не сон?

И растерявшийся от счастья отец отступил на несколько шагов, чтобы убедиться, что дивное видение не исчезает.

— Клерхен, это и в самом деле ты? Скажи мне, неужели это ты? — все восклицал он, снова и снова сжимая дочь в своих объятиях, потом отстранялся, словно проверяя, действительно ли это Клара стоит перед ним, и снова ее обнимал.

А тут подошла и бабуленька, у нее больше не было сил ждать. Ей не терпелось увидеть счастливое лицо сына.

— Ну, мой мальчик, что ты на это скажешь? — обратилась она к сыну. — Твой сюрприз, несомненно, удался, но наш, по-моему, куда лучше? Ты не согласен?

И она с радостью обняла любимого сына.

— А теперь, дорогой мой, мы с тобой должны поблагодарить Горного Дядю, он поистине наш благодетель!

— Ну, разумеется, разумеется, но сперва я поздороваюсь с нашей хозяюшкой Хайди, — сказал господин Зеземанн, пожимая девочке руку. — Как ты себя чувствуешь здесь, в Альпах? Свежа, здорова? Впрочем, и спрашивать нечего, и так видно — цветешь! Что в сравнении с тобой альпийские розы! Я так рад этому, детка, очень, очень рад!

Хайди тоже с радостью смотрела на милого господина Зеземанна. Он всегда был так добр к ней! А то, что здесь, в Альпах, он нашел такое неслыханное счастье, переполняло ее сердце гордостью.

Бабуленька подвела сына к Горному Дяде. И покуда мужчины сердечно пожимали друг другу руки, а господин Зеземанн рассыпался в самых искренних благодарностях за сотворенное чудо, бабуленька отошла в сторонку.

Она все это уже много раз сама говорила старику. Ей захотелось еще раз полюбоваться старыми елями.

И тут ее вновь поджидал сюрприз. Под деревьями, там, где длинные ветви немного расступались, стоял пышный букет восхитительных темно-синих горечавок, таких ярких и свежих, словно они тут и выросли. От восторга бабуленька захлопала в ладоши.

— Какая прелесть! Какая красота! Что за диво! — восклицала она. — Хайди, девочка моя, поди сюда! Это твоя работа? Чудо, да и только!

Девочки уже были тут как тут.

— Нет, нет, я здесь ни при чем, — сказала Хайди, — но я догадываюсь, кто это сделал.

— Они совсем такие, как на выгоне, бабуленька, только еще красивее, — сказала Клара. — А ты попробуй угадать, кто это сегодня спозаранку принес эти цветы?

И Клара с таким удовольствием улыбнулась, что бабуленька на какое-то мгновение решила, что это сама Клара с утра пораньше успела побывать на выгоне. Но все-таки вряд ли такое возможно!

За елями вдруг послышался легкий шорох. Это Петер наконец взобрался сюда. Но увидав, кто стоит возле хижины и разговаривает с Горным Дядей, он решил сделать крюк и пробраться наверх под прикрытием старых елей. Однако бабуленька сразу его приметила, и тут новая мысль посетила ее. Вероятно, это Петер принес цветы, но из скромности и робости решил улизнуть незамеченным. Нет, его нельзя так просто отпустить, он должен получить хоть маленькое вознаграждение.

— Иди сюда, мой мальчик, выходи, не бойся, ну что же ты, иди сюда скорее! — крикнула бабуленька, показавшись между деревьями.

Петер стоял, окаменев от страха. После всего пережитого у него уже не было сил сопротивляться. «Вот и все, конец!» — пронеслось у него в голове. Волосы встали дыбом. И белый как мел, с гримасой ужаса на лице, он отважился выйти из своего укрытия.

— Ну подойди же ко мне, смелее, смелее, — подбадривала его бабуленька. — А теперь ответь мне, мальчик, это твоих рук дело?

Петер стоял не поднимая глаз и потому не видел, куда указывала бабуленька. Он видел только устремленный на него пронзительный взгляд карих глаз Горного Дяди, который стоял неподалеку рядом с тем страшным господином, которого Петер уже знал, это был полицейский чин из Франкфурта. Дрожа всем телом, Петер едва сумел выдавить из себя:

— Да.

— Вот и славно! Молодец! — сказала бабуленька. — Чего же ты боишься?

— Что оно… что оно… совсем сломалось и его уже не починишь, — пролепетал Петер, и колени его так задрожали, что он уже едва держался на ногах.

Бабуленька подошла к Горному Дяде.

— Скажите, милый Дядя, у бедного мальчонки и впрямь что-то неладно с головой? — участливо осведомилась она. — Он так странно ведет себя.

— Да нет, — отвечал старик, — просто он и есть тот самый ветер, который столкнул кресло с горы. Вот он теперь и ждет заслуженной кары.

Бабуленька не могла в это поверить. Как же так, мальчуган вовсе не похож на злодея, да и зачем ему было ломать кресло, столь необходимое Кларе?

Но для Горного Дяди признание Петера лишь подтвердило подозрение, зародившееся у него, едва он узнал о происшедшем. Мрачные взгляды, которые Петер с самого первого дня бросал на Клару, и другие знаки его злобного отношения к гостье не укрылись от зоркого взгляда Горного Дяди. Нанизывая одну мысль на другую, он мало-помалу сообразил, как все было, и откровенно поведал об этом бабуленьке. Когда он закончил свой рассказ, старая дама энергично заявила:

— Нет, дорогой мой Дядя, нет, и еще раз нет, мы не станем больше наказывать мальчика. Надо быть справедливыми. Вы только представьте себе: приезжают из Франкфурта какие-то чужие люди и на долгие недели отнимают у него Хайди, его единственную истинную отраду, он целыми днями торчит один на выгоне, изнывая от тоски. Нет, нет, справедливость прежде всего. Подумайте сами: гнев переполняет его, толкает к мести. Месть, конечно, глуповатая, ничего не скажешь, но, с другой стороны, в гневе мы все глупеем.

С этими словами бабуленька вернулась к Петеру, который все еще дрожал как осиновый лист.

Она присела на скамейку под елями и приветливо обратилась к нему:

— Ну, друг мой, подойди ко мне. Я хочу тебе что-то сказать. И перестань трястись! Послушай лучше меня: ты столкнул кресло с горы, чтобы его уничтожить. Разумеется, это был дурной, очень дурной поступок, и ты сам прекрасно это знаешь. Знаешь ты и то, что заслуживаешь наказания и, стремясь его избежать, ты должен был все силы прилагать, чтобы никто не узнал, что же ты натворил. Но теперь тебе, наверное, ясно: тот, кто творит зло, полагая, что никто об этом не узнает, глубоко ошибается. Ведь Господь Бог видит и слышит все. Он сразу замечает, когда кто-то пытается скрыть свое злодеяние, и старается пробудить в этом человеке того маленького стража, что живет в каждом из нас с самого рождения. Страж этот крепко спит, покуда человек не совершит чего-то дурного. В руке этот страж держит иголку, которой он непрерывно колет совершившего зло человека, не давая ему ни минуты покоя. И еще он мучает его, все время нашептывая ему: «Вот сейчас, сию минуту все выйдет наружу! И ты будешь наказан!» Такому человеку приходится постоянно жить в страхе, он не ведает больше радости. Разве ты, Петер, не испытываешь сейчас то же самое?

Петер сокрушенно кивнул головой. Да, именно так все и происходит.

— Но ты, друг мой, просчитался, — продолжала бабуленька. — Смотри, как зло, сотворенное тобой, обернулось добром для той, кому ты хотел его причинить! Клара лишилась кресла, на котором ее можно было возить, но ей так хотелось увидеть альпийские цветы, что она напрягла все силы, чтобы встать и пойти. С тех пор она учится ходить, и с каждым днем ходит все лучше, и скоро уже она сама сможет ходить на выгон, и притом куда чаще, чем если бы ее возили в кресле. Ты понимаешь, Петер? Всемилостивый Бог все видит, и, если кто-то хочет причинить кому-то зло, Он успеет вмешаться и повернуть дело так, что это зло непременно обернется добром для того, кто должен был от этого зла пострадать. А злоумышленнику от этого никакой пользы не будет, одни только неприятности. Ты все понял, Петер, да? Хорошо понял? А теперь сам поразмысли над всем этим и, ежели тебе еще когда-нибудь вздумается сотворить что-то дурное, вспомни про маленького стража с иголкой и противным голосом. Обещаешь?

— Да, обещаю, — проговорил Петер, все еще очень подавленный, ведь он до сих пор не знал, чем же вся эта история закончится — полицейский чин по-прежнему разговаривал с Горным Дядей.

— Ну вот и славно, вот все и разрешилось, — заключила бабуленька. — А теперь мне хочется, чтобы у тебя осталось что-нибудь приятное на память о франкфуртских гостях. Скажи мне, мой мальчик, есть у тебя какое-нибудь заветное желание? Может быть, ты мечтаешь о чем-то, о какой-то вещи например? Скажи мне, чего бы тебе хотелось?

Петер поднял голову и в изумлении уставился на бабуленьку. Ведь он все время ожидал чего-то страшного, а тут вдруг ему предлагают подарок! В голове у бедняги все перемешалось.

— Да, да, Петер, я спрашиваю вполне серьезно, — продолжала бабуленька. — У у скажи, что тебе хочется иметь на память о франкфуртских гостях в знак того, что они не помнят больше зла? Ты понимаешь меня, мой мальчик?

До Петера мало-помалу стало доходить, что можно больше не бояться наказания и что сидящая перед ним добрая женщина спасла его от полицейского чина. У бедолаги гора с плеч свалилась, гора, которая чуть его не придавила. Более того, он мигом смекнул, что лучше уж сразу признаться и во втором грехе.

— А еще я потерял бумагу! — выпалил он.

Бабуленька не сразу сообразила, о чем идет речь, но потом вспомнила о телеграмме, и ей все стало ясно.

— Так, так, — ласково проговорила она, — хорошо, что ты сразу об этом сказал! Всегда лучше сразу признаться, если что не так, тогда дело легко поправить. Ну а теперь говори, чего ты хочешь?

Теперь Петер мог пожелать все, что душе угодно. У него даже голова закружилась. Ему сразу представилась большая ярмарка в Майенфельде, множество чудесных заманчивых вещиц, которыми он мог часами любоваться, считая их совершенно недоступными. В руках у него отродясь не бывало монеты крупнее пяти пфеннигов, а все эти восхитительные штучки стоили как минимум десять. Например, дивные красные свистульки, которые так могут пригодиться на выгоне. А ножички с круглыми черенками, которые назывались «жабьи колючки»! Срезать таким ножичком хворостину — одно удовольствие!

Петер стоял, погруженный в тяжкие раздумья. Он решал, что лучше — свисток или ножик, и никак не мог выбрать. Но вдруг в мозгу забрезжила светлая мысль. Ого! Теперь-то он сможет подождать с выбором до следующей ярмарки.

— Десять пфеннигов, — решительно ответил он.

Бабуленька усмехнулась.

— Нескромным такое желание не назовешь. Ну что ж, будь по-твоему!

Она взяла свой ридикюль, достала оттуда талер, большой, круглый. И добавила еще две десятипфенниговые монетки.

— Вот, — сказала она, — держи. А теперь давай-ка хорошенько посчитаем! Я хочу тебе все объяснить. Вот здесь у тебя столько раз по десять пфеннигов, сколько в году недель. Таким образом, ты сможешь целый год каждое воскресенье брать по десять пфеннигов и тратить их в свое удовольствие.

— Всю жизнь? — простодушно осведомился Петер.

Тут бабуленька расхохоталась так, что мужчины прервали свой разговор, чтобы послушать, что же там происходит.

Бабуленька все еще смеялась.

— Да, мой мальчик, ты получишь эти деньги, я впишу этот пункт в свое завещание. Слышишь, сынок? Придется и тебе внести этот пункт в свое завещание. Это будет звучать так: Козьему Петеру, покуда он жив, выделять еженедельно десять пфеннигов.

Господин Зеземанн кивнул, соглашаясь, и тоже расхохотался.

Петер долго смотрел на деньги в своей руке, словно не веря своим глазам. А потом пробормотал:

— Благослови вас Бог! Большое спасибо!

И, сорвавшись с места, он понесся прочь какими-то немыслимыми скачками, однако сейчас ноги его держали крепко, ведь его гнал не страх, а радость, такая радость, какой он никогда еще не испытывал. Подумать только, какое облегчение! Все ужасы и страхи позади, и всю жизнь он будет каждую неделю получать по десять пфеннигов!

Когда позднее веселый обед возле хижины был закончен, но все еще сидели за столом и беседовали, Клара взяла за руку отца, который так и сиял от радости и всякий раз, взглянув на дочь, расплывался во все более счастливой улыбке, и сказала с энергией, не свойственной прежней, изможденной Кларе:

— Папа, если бы ты знал, как дедушка обо мне заботился, сколько он для меня сделал! Просто пересказать невозможно, и я до конца жизни этого не забуду. Я все время думаю, что бы я могла сделать для моего дорогого дедушки. Может, подарить ему что-нибудь такое, что доставит ему удовольствие и настоящую радость, пусть хоть малую долю той радости, что он доставил мне.

— Поверь мне, Клерхен, это и мое самое горячее желание, — отвечал господин Зеземанн. — Я тоже все время думаю, как мы могли бы, хоть отчасти, выразить свою благодарность нашему благодетелю.

Господин Зеземанн поднялся и подошел к Горному Дяде, сидевшему рядом с бабуленькой. Они были захвачены беседой. Господин Зеземанн схватил старика за руку и тепло сказал:

— Дорогой мой друг! Позвольте нам с дочкой кое-что сказать вам. Вы, несомненно, поймете, если я признаюсь вам, что жизнь моя на протяжении многих лет была поистине безрадостной. Что толку в деньгах и домах, если, глядя на свое бедное дитя, я всякий раз думал, что никакое богатство не сделает ее здоровой и счастливой? Вместе с Господом нашим вы вернули здоровье моей девочке и подарили ей, а заодно и мне, новую жизнь. Так ответьте же мне, как и чем я могу выразить вам свою благодарность? Никакими деньгами нельзя расплатиться за то, что вы сделали для нас. Но все, чем я располагаю, к вашим услугам. Скажите, друг мой, что я могу для вас сделать?

Старик молча слушал и с довольной улыбкой смотрел на счастливого отца.

— Господин Зеземанн безусловно поверит, что я тоже бесконечно рад этому чудесному исцелению. И эта радость искупает все мои труды, — с присущей ему твердостью отвечал старик. — Я благодарен господину Зеземанну за его великодушное предложение, но мне ничего не нужно. Пока я жив, у меня всего достанет и для внучки, и для себя. Но все же одно желание у меня есть, и если бы оно исполнилось, я был бы спокоен до конца жизни.

— Говорите, говорите же, дорогой мой друг! — воскликнул господин Зеземанн.

— Я уже стар, — продолжал Горный Дядя, — и мне недолго осталось жить. Когда я умру, я ничего не смогу оставить моей девочке, а других родственников у нее нет. Только одна особа, Дета, но она прежде всего думает о собственной выгоде. Вот если бы господин Зеземанн пообещал мне, что Хайди никогда в жизни не придется есть чужой хлеб, то этого мне будет более чем достаточно за то, что я сделал для него и его дочери.

— Да что вы, друг мой, об этом даже и говорить не стоит! — вскричал господин Зеземанн. — Хайди нам как родная. Спросите мою матушку или Клару! Они никогда в жизни не позволят отдать Хайди в чужие руки! И вот вам моя рука, друг мой, будьте спокойны за вашу внучку. Я обещаю вам: этой девочке никогда не придется искать свой хлеб у чужих людей. Даже после моей смерти, уж я об этом позабочусь. Но я хочу еще кое-что сказать. Эта девочка не создана для жизни на чужбине, ни при каких обстоятельствах! Мы уже имели случай в этом убедиться. Но у нее есть друзья. Одного из этих друзей я хорошо знаю, он сейчас во Франкфурте улаживает последние дела, чтобы приехать сюда, где ему так понравилось, и обрести, наконец, покой. Я имею в виду моего друга доктора, он приедет сюда осенью просить вашего совета. Он хочет здесь осесть. Говорит, что никогда и нигде не чувствовал себя так хорошо, как здесь, в вашем доме, с вами и вашей внучкой. Таким образом, у Хайди тут будет уже двое защитников. И оба, я надеюсь, еще долго будут заботиться о ней.

— Дай-то Бог! — воскликнула бабуленька и словно бы в подтверждение слов сына долго и сердечно трясла руку Горного Дяди. Потом она обняла Хайди и прижала к себе.

— Дорогая моя девочка, тебя ведь тоже надо спросить, нет ли у тебя какого-нибудь желания, которое я могла бы исполнить?

— Да, конечно, есть, — отвечала Хайди, радостно глядя в добрые глаза бабуленьки.

— Вот и прекрасно! Так скажи же мне, моя хорошая, чего бы тебе хотелось?

— Знаете, мне бы очень, очень хотелось, чтобы из Франкфурта привезли мою кровать с тремя пышными подушками и теплым одеялом. Тогда бабушке не придется больше спать вниз головой на узенькой кроватке. Ей так очень трудно дышать. А под теплым одеялом ей будет хорошо и не надо будет на ночь надевать платок, а то она очень мерзнет.

Хайди все это выпалила единым духом, как бы спеша достигнуть желанной цели.

— Ах, Хайди, дорогая моя, что ты говоришь! — взволнованно проговорила бабуленька. — Как хорошо, что ты мне напомнила! Человек в радости легко забывает, о чем нужно думать в первую очередь. Когда Господь Бог посылает нам что-то доброе и хорошее, мы должны, мы просто обязаны прежде всего подумать о тех, кто столь многого лишен! Я сейчас же телеграфирую во Франкфурт! Роттенмайер сегодня же все упакует, и дня через два кровать с одеялами и подушками будет здесь. И видит Бог, бабушке будет удобно и уютно спать на этой кровати!

Хайди восторженно скакала вокруг бабуленьки. Но вдруг она остановилась и быстро проговорила:

— Мне надо срочно сбегать к бабушке, а то, когда я долго не прихожу, она начинает бояться.

Хайди не терпелось принести бабушке добрую весть, а кроме того, она вспомнила, как тряслась от страха бабушка, когда она была у нее в последний раз.

— Нет, Хайди, нет, так нельзя, что это тебе вдруг вздумалось? — одернул ее дед. — Когда в доме гости, не годится вдруг вскакивать и бежать Бог весть куда.

Но бабуленька поддержала Хайди.

— Дорогой мой Дядя, ребенок не так уж не прав. Из-за нас бедная бабушка совсем заброшена. Давайте-ка пойдем к ней все вместе, я ведь и там могу дождаться своей лошади. А потом вместе спустимся в Деревеньку и отправим телеграмму во Франкфурт. Что ты на это скажешь? — обратилась она к сыну.

Господин Зеземанн до сих пор не успел еще рассказать о своих планах и потому просил мать немного повременить с прогулкой.

Оказалось, что поначалу господин Зеземанн намеревался вместе с матушкой немного попутешествовать по Швейцарии, убедившись предварительно в том, что Клару такая поездка не слишком огорчит. Но теперь, ввиду новых обстоятельств, ему не терпится совершить это путешествие с матерью и дочерью, воспользовавшись дивными днями позднего лета, а посему он предполагает провести эту ночь в Деревеньке, а утром вернуться сюда за Кларой. Потом они вместе заедут в Бад Рагатц за бабуленькой и уже оттуда отправятся дальше.

Клара была немного смущена перспективой столь внезапного отъезда. Но с другой стороны, это так весело и интересно — путешествовать!

Но времени печалиться уже не было. Бабуленька поднялась, взяла Хайди за руку, и они собрались было идти, как вдруг бабуленька обернулась.

— Ради всего святого, что же нам делать с Клерхен? — испуганно воскликнула она. Ей вдруг пришло в голову, что для Клары путь к хижине Козьего Петера может оказаться непосильным.

Но Горный Дядя привычным движением взял девочку на руки и твердым шагом двинулся за бабуленькой, которая, удовлетворенно кивнув, пошла впереди. Замыкал шествие господин Зеземанн.

Хайди все время скакала рядом с бабуленькой. А та все расспрашивала ее о бабушке, как она живет, как чувствует себя, чем питается и чего ей не хватает.

До самого дома Козьего Петера бабуленька с живейшим участием слушала рассказы Хайди.

Бригитта как раз развешивала на веревке рубашку Петера. Одну он носил, а вторую она только что постирала. Заметив приближающуюся компанию, она опрометью бросилась в дом.

— Все, мама, конец, они уходят! — крикнула она. — Их много, с ними Дядя, он несет на руках больную девочку!

— Ах, неужто и в самом деле?.. — вздохнула бабушка. — Хайди тоже с ними, ты не видала? Они, наверное, ее заберут с собой! Мне бы хоть еще разочек ее за руку подержать! Услыхать ее голосок!

И тут же дверь распахнулась. Хайди в два прыжка оказалась рядом с бабушкой и бурно ее обняла:

— Бабушка! Бабушка! Ты знаешь, из Франкфурта пришлют мою кровать, три подушки и теплое одеяло! Через два дня все будет здесь, бабуленька так сказала!

Старушка улыбнулась и печально проговорила:

— Ах, какая это, должно быть, добрая женщина! Мне остается только радоваться, что она заберет тебя с собою, Хайди, но я это вряд ли переживу.

— Что? Что такое? Кто мог сказать такое нашей милой старой бабушке? — раздался чей-то приветливый голос. Кто-то схватил бабушкину руку и ласково пожал. Конечно, это была бабуленька. — Нет, нет, об этом не может быть и речи! Хайди останется с бабушкой и будет по-прежнему ее радовать. А когда нам захочется повидаться с нашей Хайди, мы сами к ней приедем. Мы станем приезжать сюда каждый год, ведь у нас есть все основания каждый год возносить хвалы Господу именно здесь, где Он сотворил такое чудо с нашей Клерхен.

Вот тут бабушкино лицо просветлело, и она с безмолвной благодарностью сжала руку доброй госпожи Зеземанн. При этом по ее морщинистым щекам катились крупные слезы, слезы подлинной радости. Хайди сразу заметила, как просветлело бабушкино лицо. Теперь и девочка была по-настоящему счастлива!

— Знаешь, бабушка, — сказала она, ластясь к старушке, — все получилось точно так, как я тебе читала тогда, в последний раз! Скажи мне, кровать из Франкфурта и вправду тебя исцелит?

— О да, Хайди, да! Господи, подумать только, сколько добра ты мне сделал! — растроганно промолвила старушка. — Уму непостижимо, какие добрые люди есть на свете, они заботятся о бедной старухе, столько для нее делают! А ведь в скольких сердцах укрепится вера во Всевышнего, стоит им узнать, как добры и милосердны эти люди и сколько они сделали для такой никчемной старухи, как я!

— Бабушка, хорошая моя, — перебила ее госпожа Зеземанн, — перед лицом Всевышнего все мы равно сиры и убоги и все нуждаемся в том, чтобы Он помнил о нас. А теперь пришла пора прощаться, но не навсегда, а до следующего свидания, потому что в будущем году мы непременно сюда приедем и, разумеется, навестим нашу милую бабушку! Мы никогда о ней не забудем!

И с этими словами госпожа Зеземанн снова протянула руку бабушке. Но уйти сразу, как она собиралась, госпоже Зеземанн не удалось, она вынуждена была сначала выслушать поток бабушкиных благодарностей и пожеланий всего самого лучшего, что Господь может дать благодетельнице и всей ее семье.

Наконец господин Зеземанн с матушкой направились в Деревеньку, а Горный Дядя с Кларой на руках пошел домой. Хайди всю дорогу скакала рядом с ним. Она была в таком восторге от того, что бабушке пришлют кровать с подушками, что просто не знала удержу.

Наутро, когда пришла пора прощаться, Клара горько плакала, расставаясь с дивными альпийскими лугами, где ей было так хорошо. Хайди старалась ее утешить:

— Не плачь, не надо, скоро опять настанет лето, и ты опять к нам приедешь! Подумай, насколько лучше нам будет тогда! Ты уже с самого начала будешь ходить сама, и мы с тобой целыми днями будем на выгоне любоваться цветами! Что ты плачешь, ведь самое лучшее у нас еще впереди!

Господин Зеземанн явился, как и было условлено, за своей дочуркой. И теперь они с дедом беседовали о разных разностях. Клара утерла слезы. Слова Хайди немного утешили ее.

— Непременно передай привет Петеру, — наказывала она Хайди. — И всем козам, особенно Лебедке. О, если бы я могла сделать ей какой-нибудь подарок! Ведь без нее я так скоро ни за что бы не выздоровела!

— Подарок Лебедке? Нет ничего проще! — откликнулась Хайди. — Пришли ей соли, ты же знаешь, как она обожает лизать соль с дедушкиной ладони.

Fig.9.

Эта мысль очень воодушевила Клару.

— О, тогда я пришлю ей из Франкфурта сто фунтов соли! — обрадованно вскричала она. — Пусть лижет на здоровье и меня вспоминает!

Господин Зеземанн сказал, что им пора уезжать. На сей раз белую лошадь, на которой ездила бабуленька, привели для Клары, ведь в портшезе она больше не нуждалась.

Стоя на краю обрыва, Хайди махала вслед Кларе до тех пор, пока маленькая всадница окончательно не скрылась из глаз.

Кровать из Франкфурта прибыла, и теперь бабушка каждую ночь спит так крепко, что у нее, конечно же, прибавится сил и здоровья.

Бабуленька не забыла, какой суровой бывает зима в горах. Она прислала в дом Козьего Петера большущий пакет. Там оказалось столько теплых вещей, что бабушка смогла в них укутаться с ног до головы. Теперь ей уже не придется дрожать от холода в своем углу.

А в Деревеньке полным ходом идет строительство. Приехал доктор и поначалу поселился на прежней квартире. Потом, по совету своего друга, он купил старый дом, где зимой жил Горный Дядя с Хайди. Ведь это большой помещичий дом, что сразу заметно по одной только зале с красивой печью и резными панелями. Эту половину дома доктор отстраивал для себя. А во второй половине будет зимняя квартира Горного Дяди и Хайди. Доктору отлично известно, какой независимый человек Горный Дядя и ему, конечно же, необходимо свое, отдельное хозяйство. А на задах строится крепкий, теплый хлев, где Лебедке с Медведкой уютно будет коротать зимние месяцы.

Доктор и Горный Дядя очень подружились. И когда они вдвоем обходили стройку, чтобы проверить, как подвигаются работы, разговоры их в основном сводились к Хайди. Оба были по-настоящему счастливы оттого, что с ними в доме будет жить эта веселая, жизнерадостная девочка.

Как-то раз, стоя рядом с Горным Дядей на каменной ограде, доктор сказал:

— Дорогой мой друг! Попробуйте взглянуть на вещи так же, как я. Я делю с вами все радости, касающиеся Хайди, как самый близкий ей после вас человек. Но я хочу делить с вами не только радости, но и обязанности, хочу заботиться как можно лучше о ее благе. У меня есть свои права на нашу Хайди, и мне хотелось бы надеяться, что и она не оставит меня в старости и станет заботиться обо мне. Это мое самое горячее желание. Хайди должна пользоваться всеми правами, какими пользовалась бы моя дочь. И тогда мы сможем спокойно оставить ее, когда придет наш черед покинуть этот мир.

Старик долго жал руку доктора, хотя ни слова не произнес, но его добрый друг видел в глазах старика растроганность и радость, вызванные его словами…

Хайди и Петер между тем сидели у бабушки. Хайди надо было столько всего рассказать, а Петеру столько всего выслушать! Хайди трещала без умолку, едва переводя дух, и в пылу рассказа все ближе придвигалась к бабушке, а за ней и Петер.

Бабушка непременно должна была узнать обо всем, что случилось за лето, ведь они так редко виделись в это время!

И надо сказать, все трое выглядели счастливыми, оттого что они снова вместе. Да еще столько чудесных событий!

Но, пожалуй, самым счастливым было лицо Бригитты. Только теперь, с помощью Хайди, она наконец смогла толком разобраться в этой странной истории с пожизненными десятью пфеннигами. Но вдруг бабушка попросила:

— Хайди, прочитай мне хвалебную и благодарственную песню! По-моему, мне остается теперь только возносить хвалы, благодарить и славить Всевышнего за все, что Он для нас сделал!

Послесловие

Исходный русский текст и нумерованные иллюстрации загружены по публикациои ЭНАС-КНИГА, 2013 .

И текст, и иллюстрации далеки от представления Редактора о том, как должна выглядеть эта сказка. Для сравнения, в текст добавлены также иллюстрации других артистов; в частности те, которые сделала Jessie Willcox Smith. Даже с этими добавками, текст предствляется неудовлетворительным.

В частности, по тексту возникают такие вопросы:

По главе 1.
Когда Дета и Хайди и идут от Майенфлда к Дорфли, упоминается "жаркое летнее солнце". В деревнях, во всех странах, животных выгоняют на пастбище на рассвете.
Замечание что "Петер припоздникся", без указания причины, подобно хохмам о том, как "в кустах неожиданно оказался рояль".
Для того, чтобы лезть в гору, да ещё по жаре, человеку надо пить. Дета и Хайди не могли подняться от Майенфелда то Алма, не останавливаясь попить. В мувиках сделанных по этому роману, режиссёры учли это обстоятельство; ои дороге, Хейди пьёт их фонтана.

По главе 5.
Дета похищает девочку профессионально, сочетая демагогию, шантаж, обман и грубую силу. Такое умение трудно понять, если не предположить, что Дета давно работает в бизнесе Херра Сесеманна, похищая для него деревенских девочек.

По главе 18. Когда фрау Сесеманн уезжает из хижины Гороного Деда, он её провожает до Дорфли: "Старик твердо заявил, что проводит ее до Деревеньки, так как гора достаточно крутая и ездить верхом тут небезопасно. Оставаться одна в Деревеньке бабуленька не пожелала. Она предпочла вернуться в Бад Рагатц, чтобы оттуда наведываться иногда к внучке. Еще до возвращения деда явился Петер с козами. .." Клара в тот день очень много ела. Почему у неё не расстроился желудок? Что Хайди могла бы делать с Кларой, когда Клара захотела бы какать?

По главе 19.
В этой главе, Петер учит русский, а не латинский алфавит.

По главе 23.
Дедушка вызывает Петера свистом, чтобы отправить с ним телеграмму. "вскоре появился Петер. Он хорошо знал этот свист." Петер работает оастухом в течение пати лет. Откуда он знал, что по этому свисту ему надо оставить коз без присмотра на пастбище и спускаться вниз?
Клара, едва научившись ходить, на ночь глядя, уезжает в Бад Рагаз. Это представляется нелогичным. Горный Дед не позволил бы уводить Клару вечером.

По всем главам:
Судя по роману, Петер пасёт коз всей деревни. Почему его труд так плохо оплачивается?
Куда деваются козлята, которых рожают козы, и куда деваются старые козы, которые перестали давать молоко? Откуда в лавке в Деревеньке берётся копчёное мясо? Не их этих ли козлят и коз?
Судя по роману, Херберт Сесеманн живёт в Париже, а во Франквурте бывает редко, примерно раз в год. По крайней мере он очень редко бывает в том доме, где живёт Клара. Какого рода бизнес ведёт Херберт? Почему Херберт нанял для Клары жестокую домоуправительницу, бездарного "доктора" и невежественного "учителя"? Имеется ли между соучастниками Сесемана круговая поука? Почему Сесеманн скрывает от Клары характер своей работы? Есть ли у Херберта семья в Париже?

Для того, чтобы объяснить такие несуразности, пришлось предположить, что изначально вполне логичый роман был подвергнут цензуре, с тем, чтобы адаптировать его "для детей".
В германской версии HeidiD тоже имеются многие из несуразностей, упомянутых выше. Поэтому в ТОРИ загружен также пересказ HeidiR германского (Deutsch) текста на современный русский язык. Места, которые, с точки зрения редактора, были выкинуты или искажены, восстанвливаются таким образом, чтобы их удаление или искажение (по-видимому, ещё в 19 веке) можно было объяснить требованиями цензуры того времени. В частности, такой пересказ содержит ненормативную лексику, сленг. Во избежание путанницы между протагонисткой перевода выше и протагонисткой пересказа HeidiR, в пересказе, её имя траслитерируется как Хейди, а не как Хайди. Обе версии, и Хайди, и HeidiR, загружены в ТОРИ для того, чтобы коллегам было проще их сравнивать и критиковать.

References

Keywords

Heidi, HeidiD, HeidiR

Хайди